Он, как Тибул из «Трех толстяков», скользит на канате аккурат по линии тумана, поднимающегося от влажных стен затхлого барака. Его балансир – рассеянная сосредоточенность выверенных движений – удержать равновесие, занеся правую ногу, раз, скользнуть вперед с кошачьей точностью, нащупав канат, два, подтянуть левую и выждать, три. Удержаться. И да, с этого каната не соскочишь. По этому канату он ходит, гремя восьмилетней цепью.
…Когда шест выскользнул из рук, а наблюдающая толпа выдохнула ошеломленное «ах», ему пришлось остановиться, замереть, перевести дух. Цепляться было уже не за что. Да и бесполезно. Шесты выпадают из рук обычно ровно в середине каната. За много лет он услышал бессчетное количество историй канатоходцев всех мастей и все они об одном, все истории про выскользнувший из рук шест… Если бы он не задрал тогда планку так высоко
…Если бы он остановился, когда стали приходить сны, где в попытке удержать равновесие всякий раз соскальзывал вниз и просыпался, так не узнав, каково это - лежать на мостовой, раздавленным собственным весом. А если бы узнал? Он так вот просто запер бы натертый ладонями до блеска балансир на чердаке, оставил бы его обрастать липкой паутиной? Он не знает. И как-то пропустил момент, когда вопрос этот перестал его интересовать.
Прошлое уже не касается его. Настоящее проживает за него другой. От будущего он устал. Вся эта бухгалтерия в сухом остатке – аккуратно зачеркнутый, следующий строго за предыдущим, столбик часов, дней, месяцев, лет.