Прозрение

Петр Шмаков
                Виталий Айзенберг походил лицом и фигурой на джазового трубача Диззи Гиллеспи, только что цвет кожи выдавал европеоидную расу. Его жена, простоватая армянка Ашхен, была выше его на полголовы, но рядом с ним от уважения сутулилась. Оба они люди пожилые. Виталию семьдесят два, Ашхен шестьдесят шесть. Виталий до пенсии занимал должность доцента в Московском университете на математической кафедре. Он защитил докторскую ещё в молодости, но доцентская должность его устраивала. Целью и смыслом жизни Виталий полагал не столько математические изыскания, сколько создание цельной, хотя бы в общих чертах, картины вселенной. При этом он не собирался рекламировать или декларировать свои выводы. Главное, он считал, самому понять суть и устройство мира. Речь шла не о математической модели, а о более широкой и многогранной картине, включавшей элементы религии, философии, квантовой физики, и так далее. Жена закончила факультет иностранных языков, одно время преподавала английский, но давно не работала и занималась домашним хозяйством и воспитанием сына. Много лет назад сын в возрасте девятнадцати лет погиб в результате несчастного случае и это явилось ударом, от которого оба так до конца и не оправились. После смерти сына Виталий ещё глубже погрузился в свои размышления. Когда он несколько лет назад ушёл из университета, решено было переехать в Израиль. Они поселились в одном из пригородов Тель-Авива, недалеко от берега моря. Ашхен освоила иврит в достаточной для бытовых нужд степени, а Виталий неплохо изъяснялся по-английски и иврит учить не стал.

                Несмотря на свою невыигрышную внешность, Виталий пользовался успехом у женщин и Ашхен многое ему прощала. Выраженный физиологический интерес к женскому полу Виталий умело подавал под интеллектуальным и прочим духовным соусом, что придавало блюду аромат и отличные вкусовые качества. Так или иначе, а Виталий когда-то изрядно метался между своими увлечениями и тратил на них много времени и сил. Но приключения эти остались в прошлом. В прошлом остались и многие другие дающие утешение вещи. Виталий всю жизнь был окружён людьми. Он общался со священниками, философами, физиками, писателями. Его отличная память вбирала информацию во всех этих областях и служила ему верой и правдой. Ему казалось, что он продвигается по невидимому пути к заветной цели, и приятное раздумье о вещах отвлечённых, но значительных, никогда его не покидало. Ощущение важности своих умственных усилий сделалось своеобразным наркотиком, окутывавшим жизнь пеленой парения в интеллектуальном поднебесье. В Израиле общение свелось к минимуму. Да и возраст сыграл роль. Его собеседники либо оказались далеко, либо умерли, либо связь с ними сама собой ослабела из-за отсутствия реального жизненного стержня. Тем не менее, Виталий продолжал читать и думать.
 
                От размышлений его оторвала болезнь жены. Ашхен внезапно плохо себя почувствовала и у неё нашли быстро прогрессирующий рак придатков. Сделали операцию, провели химиотерапию, но рак дал рецидив. Пришлось снова оперировать. Виталий всполошился. Немногочисленные Израильские знакомые ему помогали, но дело быстро приближалось к неизбежной развязке.

                Ашхен умирала тяжело. Несмотря на боли и тяжёлое общее самочувствие, она старалась утешать мужа и улыбалась ему, хотя иной раз её улыбка напоминала греческую маску. Виталий с ужасом всматривался и вслушивался в это откровение любви. Он никогда раньше не относился к Ашхен со всей серьёзностью. Теперь его потрясало её мужество, которое он никогда у неё не подозревал. Он всегда считал её недалёкой женщиной, волею судьбы оказавшейся с ним в одной упряжке.
 
                Когда Ашхен умерла, Виталий на время погрузился  в прострацию. Приехали какие-то знакомые или друзья из Москвы. Виталий в точности не мог определить степень их близости. Он теперь оценивал людей только, как лица, узнаваемые или не узнаваемые. Какое-то смутно ощущаемое роение вокруг. Сердце продолжало биться, как оно бьётся ночью во сне. Однажды он случайно подошёл к большому зеркалу в прихожей и увидел себя во весь рост. Он глядел на самого себя, не узнавая. Ему привиделся в зеркале дворовый деревянный гном, из тех, что украшают детские площадки. Гном глядел в неосознаваемое пространство, выпучив глаза, и ровно никакой творческой или нетворческой мысли в этом взгляде не было и быть не могло. Внезапно Виталий понял, что всю жизнь был начётчиком и осваивал чужие мысли и чужие территории, и понятия на самом деле ни о чём не имеет. Ровно ничто живое не ночевало в его многолетних размышлениях, ни одной собственной мысли. Вся его гордость и самомнение явились результатом тяжёлого и скорбного заблуждения. Он ничего на самом деле не знал и ничего уже не узнает. Иллюзия чужого знания, что согревала и возвеличивала его в собственных глазах, внезапно рассеялась, как дым. Он стоял перед самим собой голый, как младенец, без малейшей надежды исправить положение. И в этот момент отчаяния он внезапно ощутил проблеск света, словно пелена, которая всю жизнь заслоняла реальность, вдруг рассеялась и реальность, светящаяся и переливающаяся всеми цветами радуги, на  мгновение коснулась деревянного гнома, замершего перед своим отражением.