Любовь - это то, что есть и чего нет... Ищи... Любовь - это прекрасное нарушение координации всех жизненных неудач...
«Я люблю твои запутанные волосы» (1989)
Сигареты закончились ещё ночью. Это очень плохо, когда заканчиваются сигареты и организм, издеваясь над каждой клеткой, настойчиво трубит в темноте головного мозга одну и ту же мелодию – «Дай…, дай…, дай…!» К зеркалу подходить не хотелось, потому что зеркало было честным и бескомпромиссным, оно показывало его лицо таким, каким оно стало за последнюю неделю. Лицо было болезнетворным и рассеянным, но без признаков, какой-либо описанной и известной болезни. Он ненавидел потусторонние силы, разорвавшие его счастливую размеренную жизнь…
— Чёрт! – выпалил он вслух и отбросил пустую коробку «Мальборо» в сторону.
Смятая со злостью коробка много раз перевернулась в воздухе комнаты и, упав на пол, быстро скользнула под кресло, притаившись там и со страхом думая о мусорном ведре. «Неужели моя блестящая жизнь уже закончилась?» - думала красная коробка. «Он выкурил все мои сигареты и теперь мое место на помойке? Я не увижу больше огней супермаркетов и полок с моими близнецами? Ну и дерьмо, эта ваша жизнь, без сигарет…!».
Он смотрел в потолок изнывая о мысли, что никогда больше её не увидит. Эта мысль не давала покоя ни днем, ни ночью, ни во время пограничной пересмены дня и ночи, в общем, никогда… На столе у кровати стояла начатая бутылка коньяка, три совсем не новых апельсина, старый швейцарский нож и разбросанные фотографии, где он и она вместе. Смотреть было больно на эти картинки ушедших мгновений. Он помнил каждую секунду, когда был счастлив с ней. А теперь обыкновенный коньяк навсегда стал платком для глаз его Души. Он хотел повторения всего что было, и что пронеслось со скоростью опаздывающего локомотива, оставив в голове следы маленького, личного, уютного счастья...
— Это моя личная пропасть! -снова вырвалось вслух.
Форточка сильно ударилась утренним сквозняком, и он вздрогнул. Утро. Снова пришло утро, как и тысячи раз раньше. Затем придет день, а мысли о ней не дадут ни жить, ни существовать, позволят только дышать, чтобы поддерживать тело в изнурительной памяти…, в экзекуции полного краха жизни…
Он мечтал о ней всю свою сознательную жизнь. Он знал, как она выглядит, как одевается и что говорит. Он знал о ней почти всё и искал, искал, искал… Нет, он не бегал с фонарем по улицам, как едва прикрытый туникой Диоген, он всматривался в лица женщин тысячи раз в день, уверяя себя, что однажды это произойдет. Из далекого детства, калейдоскопа картинок книг и прочитанной героики, он помнил стандартную, много раз избитую фразу «Кто ищет, тот всегда…!» Она, эта фраза, как незакрытый родничок на голове у младенца билась в его собственной голове, давая надежду на свет и силы на поиск. Он понятия не имел, как это начнется, где и когда, он просто верил, проживая свои собственные, единственные годы… 35, 36, 37,38,39,40,41… Время принадлежало ему, и он тратил его на поиски своей единственной женщины. Легенда о своей половинке так охватила его мир, что он чувствовал её на расстоянии. Он верил всей душой о той самой половине себя, которая где-то есть и, наверное, тоже несчастна без него. «Что же делать?» -всегда думал он и отвечал сразу -«Продолжать поиск…».
Он лежал на кровати неосознанно осматривая комнату, где любимый запах собственной женщины упрямо стоял в воздухе, разрывая картинки их жизни на отдельные календарные листики на отдельные рамки цветных кадров… Он втянул ноздрями этот волшебный запах, закрыл глаза и ресницами прижал налитую слезу. Слеза была самостоятельная и готовая к выпуску наружу. Это была предательская реакция от Душ чувствительных людей, испытывающих настоящую никем неразбавленную горечь. Соленая вода его Души вырывалась на свет из тьмы организма, потому что не могла иначе... Она подтверждала, что его Душа плачет за ней, единственной и любимой, на короткое человеческое навсегда. Слеза победила и, раздвинув ресницы, как лианы тёмного леса устремилась вниз по щеке, оставляя прохладный след на коже. «Хорошо, что от слез не остается шрамов!» -подумал он.
Уже пятый раз позвонил телефон, как будто сигнал из параллельных миров. Он звонил красивой мелодией оркестра Поля Мориа. Эту мелодию она подобрала сама, установив в мобильник. Каждый раз слыша эту музыку, он мгновенно видел её улыбающееся лицо и проникновенно добрые глаза, слегка подчеркнутые тенью верхнего века. Она что-то говорила ему в лицо…, он не слышал, он наслаждался её голосом, её теплом без прикосновений, он всматривался в ее мир и хотел туда же…, за ней…, бежать… От её присутствия бросало в жар, как в тот самый первый день их знакомства. Необъяснимое явленье! Она рядом и температура поднималась. Он часто задумывался, отчего это и как? А нужно ли было задумываться? Когда он прикасался к её руке, его сердце получало сигнал от прикосновения и начинало метаться в груди, восторженно отстукивая, какую-то незнакомую мелодию их прикосновений… Мелодия была проста, как все гениальное, она была настоящей от искренней любви. Она дирижировала им!
Однажды, он прислушался к ее руке и неожиданно заметил, что ее тонкий пульс впускает свою любовь через его кожу…, в его вены…, а затем в его сердце. Там что-то происходило и невидимая, но ощутимая Душа вторила в унисон… раз-два… я люблю тебя… ты слышишь…! Он научился держаться за ее запястье и, закрыв глаза, проникновенно направлял пульсацию в виски, ощущая её любовь полностью, соединив сигналы Душ, сердец и вен… Он помнил … он помнил все до самых мелочей. Он помнил, как вчера, совсем случайно, он увидел на полу её затерявшуюся булавку для волос и не поверил собственным глазам. Он поднял её с пола и, сжав в кулак, прикоснулся к своей груди, осознавая, что этот проволочный кусочек держал своими металлическими руками её волосы. Он помнил её развивающиеся волосы в том осеннем парке… Она падала в груды листьев клена, а они задерживались в ее волосах, одновременно украшая. Он фотографировал её и просил ещё и ещё падать в листья. Из двухсот семи автоматических мимолетных фотографий, получилась только одна… та самая, великолепная, невероятная с космическим откровением святого мига.
Её поворот головы был божественен, уникален и неотразим. Она обворожительно смеялась и подброшенные ею листья, в падении, окружали всю её фигуру, как в оранжево-желтом сеянии. Миг — это был тот самый, неповторимый миг для любого фотографа, который можно найти и поймать…, найти…, найти! Во вчерашнем сне, он слышал из неоткуда – «Так не бывает…», а эхо разрывало ему уши и вторило- «бывает, бывает, бывает!». Эхо давало надежду всеми стертыми остатками слов…
Он повернулся на бок и посмотрел на часы, они почему-то стояли. Они и так стоят, как все массивные часы, они не ходят по квартире, они стоят и ходят там, внутри… Стоят и ходят, стоят и … Что так не даёт сосредоточиться? Ваза…, конечно, ваза. Еще две недели назад он купил эти цветы у метро. Та странная женщина, что продавала полевые ромашки и ковыль, придорожные васильки и вьюнок, она как-то странно красиво составила этот букетик. Он сразу бросался ему в глаза своей изысканной красотой и безупречным вкусом, правильно сочетаемой гаммой цвета и аккуратной ленточкой. Букет был красив и странен. Он так ей понравился, что немедленно был поставлен в вазу. Она что-то сказала, что же она сказала…? Что же…? Он вспомнил- «Когда они засохнут, ты их не выбрасывай, такие цветы могут простоять долго, сохраняя цвет и радуя твои глаза!». Какая странная фраза? Почему я должен их выбрасывать? Почему радовать мои глаза, а не наши? Цветы стояли молча, они всегда и у всех стоят молча, не разговаривают и не поют, они же цветы, они только показывают себя… Цветы, на самом деле, стояли одиноко и не шевелились. Может быть они были в трауре по ней? Цветы скучали... Особенно ромашка с желтым лицом и белым накрахмаленным воротничком в самом центре вазы. Она слегка наклонилась с укором поглядывая на него, лежащего на кровати. Возможно, ромашка думала, как он и переживала, кто знает? Но она смотрела на мир из букета ярких полевых цветов, некоторые из которых, были уже мертвы. Ромашка смотрела на него с укоризной…
Коробка, где коробка? Она на месте, как всегда… Он сел на кровать и открыл коробку, в которую когда-то упаковали сигары, где-то в районе Южной Америки. Сверху лежали её записки. Она любила оставлять их на дверце холодильника, прижав коричневым квадратиком магнита с красной стрелкой предупреждения. Вот они ее мысли и чувства, её письма из прошлого…, адресованные только ему. Он любил их перечитывать, он читал для себя, вспоминая то время, когда он был один и не имел ни одного этого листочка с драгоценным почерком, выведенными буквами отличницы и с заветным смыслом, адресованным только ему…
«Ты снова побрился на ночь. Я знаю, что ты бреешься только для меня, чтобы меня не царапать в поцелуях. У меня к тебе просьба. Не брейся два дня и две ночи, подари мне эти минуты прикосновения к твоим колючим щекам. А еще лучше, три или четыре дня и ночи. Я так хочу, хочу, хочу… То, что я испытываю к тебе, весь мир выкладывает в три слова и их можно переставлять местами, а смысл не меняется никогда. Я не хочу… повторять весь мир, я хочу по-другому, по-своему… Ты мой… Обожаю твои волосы на груди. Ты настоящий и желанный! Напоминаю, не забывай отжиматься от пола, это держит твои красивые мышцы в тонусе и наслаждает мои глаза, когда я вижу тебя голым. Скоро вернусь к тебе с работы и принесу имбирь для твоих восточных блюд».
Она знала нюансы, она знала мелочи. Хотя, какие к черту мелочи, когда все главное и мелочей не было никогда. Вот еще записка со стены холодильника.
«Уже утро, позвони своей маме…, у нее давление повышенное. Уверенна, что после твоего звонка все нормализуется сразу. В шкафу в отделении твоих носков я провела ревизию. Там лежит две пары новых, я вчера купила, четыре пары старых уже в мусоропроводе, одень новые на работу. Осознавая, что ты на работе в новеньких носках, мне это подарит улыбку до конца рабочего дня. Обнаружила в косметичке шоколадку, мою любимую… Ты не знаешь, какой Карлсон ее туда подбросил? А я знаю… Тот самый Карлсон с волосатой грудью и ореховыми глазами, который шепчет мне на ухо каждый вечер странные сладкие слова…»
А это он помнил наизусть и всегда повторял про себя.
«Я одену нелепые бусы, нужно стать сегодня нежнее, лебединая песня музы, я не Ангел твой- я нужнее!
Заклеймлю тебя красной мастью, дерзких губ, приручая зверя, потаенной моею властью, я не боль твоя - я острее!
Изведу твое сердце в плаче, прикасаясь ознобом кожи, ты не выдержишь, это значит - я не жизнь твоя – я дороже!»
О Боже…! Слова были живы, а её уже не было… Что-то схватило его пресс в кулак и раздавило внутри. Это был рыд…, рыд потери. Люди говорят - «… от невосполнимой потери». Это изящная русская словесность. Она все определит и расставит всё по местам. Она может все объяснить и заодно утешить? Нет, не сможет … это другое…
Коньяк звал в поход…, в поход по тропе иллюзий и облегчения. Звал упорно, зазывая по волнам собственной памяти, гордо маяча красивой бутылкой похожей на ракету, направленную в космос тех самых иллюзий и забытья или в розовую долину сумасшедших. Он сидел на кровати, вслушиваясь в цоканье секундной стрелки из стоявших в углу часах. Стрелка уводила все дальше и дальше от того мига, когда он узнал о её случайной смерти. Стрелка исполняла свою работу, ведомая пружинками и колесиками чьих-то временных судеб. Она цокала по нарисованному кем-то кругу чужих судеб, игнорируя всех живых и точно указывая каждому, где кончается его время, а где чужое… Так и идут годы, заросшие секундами, как зарослями стреловидного тростника… Стрелка не замечала никого, она шла по замкнутому кругу, исполняя заданный ритуал чьих-то умелых мыслей и рук. Стрелка была незаметным приговором всех случайностей…
Его разрывали демоны внутреннего рыда и он сражался с ними как мог…, из последних сил…, но горло наполнялось свинцовыми сухожилиями и дикие поршни качали слезы наверх, в глазную плотину, прорвать…, изничтожить и облегчить его боль…, боль без крови, та, что хуже, что где-то внутри, та, что рвет на мясные куски безысходности. Он поймал судорогу за горло и за плавник, где-то в груди и, сделав судорожный вдох, попытался остановить этот выброс… Ему что-то удалось…, но глаза заливала вода души, прорвав все заслоны и двери, ворота, форточки и тайные закупоренные подвалы. Он тихо плакал, очень серьезно наливая в бокал с отпечатком её помады, янтарный французский коньяк с остатками запаха её губ.
Маленькая и негромкая струя жидкости ворвалась внутрь бокала и, недовольная теснотой, разлилась по стенкам, наполняясь количеством и запахом. Он осторожно повернул бокал её отпечатком помады к себе и, сильно зажав глаза, обливаясь слезами, нежно прикоснулся к этому место на стекле, медленно выпивая жидкость на одном вдохе памяти. Он целовал её в последний раз, не прекращая находиться в мире жестоких иллюзий, памяти о любимой женщине и пустом черном туннеле впереди. Он целовал её помадный отпечаток на бокале каждой клеткой кожи своих губ, ощущая её присутствие в себе. Несколько наглых слез, весело, как дети на санках, скатились с его верхней губы в бокал и растворились в коньячном пару. Они вернулись в него, с коньяком и её помадой! Они вернулись…
Красочные шумы заполняли уголки его мозга. Внутренний взрыв изуверских ощущений отступил недалеко и притаился где-то в солнечном сплетении или за правой почкой. Он затаился, этот взрыв. Хозяин тела знал это и, схватив бутылку, снова налил в бокал, упрямо стараясь отыскать глазами святой отпечаток…. Но его уже не было, он был выпит, снят затяжным стеклянным поцелуем и возвращен в себя. Отпечатка не было… Он шарил по столу глазами, стараясь найти её булавку. Взгляд упал на фото, где они вместе, прижавшись щеками друг к другу смотрят в объектив и улыбаются их одинаковым мыслям и ощущениям. В груди что-то взлетело и взорвалось, стало колоть в сердечной сумке, там откуда идут перебросы и прокачки массы крови, кололо не больно, толчками, как азбука Морзе, как фамилии из расстрельного списка. Точка, тире и снова три точки… Не зная этой старой спасительной азбуки, он все понимал и читал слова, слова, закодированные самим сердцем, сообщением изнутри.
«Нет… жи-з-ни бе-з н-ее те-бе… ты … мо-ж-е-шь… ее … в-с-т-ре-ти-ть… и … с –не-й … бы-ть… на-в-с-е-гд-а… я –ст-у-ч-у бе-з н-ее… т-я-ж-е-ло…м-ы …л-ю-б-и-м…т-ы… и… я… не … бо-й-ся…с-тр-а-д-а-ть» Сердце кололо с правильными информативными промежутками профессионально выводя буквы в слова. Наливая очередной бокал, он думал над словами собственного сердца. «Оказывается оно еще живое! Моей любимой нет, а мое сердце все еще живое? Что за сердце такое? Нет её и сердца тоже нет. Так…, просто насос из мышцы…говорящий мышечный насос, мой единственный и любящий её всем своим существом… Разве так бывает? Бывает, я же есть, я есть? Я был!»
Нож, сделанный в Швейцарии с крестиком на боку, не давал покоя. Он всем своим видом кричал напиться и перерезать себе вены. «Зачем тебе вены, если нет её и больше никогда не будет!». Он взял нож и швырнул его под кровать, плохо подумав о тех, кто его сделал. Он посмотрел на бутылку и ощутил жажду сухой воды, во рту стало горько и тоскливо от отсутствия её голоса, звонкого и меняющего мысли на лучшее. Её голос… мелодия сердца, качающего кровь в эти ритмы, ритмы ее мелодики. Жуткая тоска не отпускала, вцепившись в сознание и расплавляя там свой изуверский металл безнадежности. «Трагедия в том, что каждый трагичен. И ты трагичен, потому что ты каждый… каждый …каждый» - разрывалось эхо коричневой тоски. «Ты просто попал в искривление судьбы!» – орала тоска с вежливостью стриптизерши. «Соединение сердец…старинное приспособленье…» - где-то пел телевизор двумя голосами. Фотографии лежали тихо на столе, вглядываясь в его лицо, уже одернутое одиночеством. Они сравнивали его улыбку и застывшие движения на их спинах, они видели его страдания и не осуждали за разрушенный мир, они слышали пульс и его территорию одиночества. Они видели все и молчали, потому что были одиноки, как он, охраняя кусочки его визуальной памяти на цветной бумаге.
«Я кажется пьян» -мелькало в голове. И кто-то толкнул подойти к вазе, толкнул исподтишка… «Я остаюсь здесь, а ты ушла… Бросила меня на ничтожное существование? Я не хочу без тебя существовать, я не хочу, не хочу, не хо…». Он смахнул вазу рукой и, заметив искренний укор падающей ромашки, услышал громкий звук удара стекла о пол. Внимательно присмотревшись на разбросанные цветы, он посмотрел на осколки и изменился в лице. На полу лежало осколков намного больше, чем была сама ваза. Из этих осколков, можно было бы собрать четыре вазы, а не одну.
- Не нужно мне урока смирения. Я любил её. Нет, я люблю её и сейчас! Никакого прошлого, я люблю ее и она рядом! – громко сказал он в никуда.
- Чушь! -кто-то ответил громко. - Её нет. Ты есть. Вот тебе и разница. Хочешь соединиться с ней? Я могу это устроить! -не унимался странный, ласковый и сочувствующий голос, откуда-то совсем рядом.
- Помоги. Мне уже все равно! – шатаясь ответил Он, не удивляясь услышанному.
- Ты стонешь здесь, как ржавый корабль в доке. Мне тебя не жалко. Ты любишь, ты любим. Ты болен. Вы оба больны. Она там, ты здесь. Вот тебе и любовь. Осторожней нужно быть, приятель!
- Где… она там?
- Там — это там… За воздушными облаками… Хочешь ее увидеть?
- Хочу. Всегда хочу. Навсегда хочу! - быстро отвечал он, разглядывая осколки многих ваз, недоумевая откуда столько стекла?
- Ну это истина, что ты хочешь быть с ней, и не надо ходить по воде, чтобы поверить в это навсегда. Надо же, дали вам такую любовь, которую не дают многим уже давно… так…, кухня, дети, отпуск, копейки, кастрюли, дожди …Это маскировка… Сказать в этом мире –Я тебя люблю! Это смешное клише. А кто-то сказал выше? Нет! Даже поэты? Все у вас, как у всех… одним словом –пустое счастье в клетке слов и дел…
- Мне жизнь, как будущее без конца, не нужна! - уверенно ответил Он, вглядываясь в потолок откуда шел голос.
- Умница. Я тебе жизнь и не предлагаю! - убаюкивал голос. - Твои слова порождают сомненья! – ты понимаешь меня?
- Конечно, понимаю, но к ликвидации любви я не готов. И никогда не буду готов. Она моя. Мне тяжело без неё. И время меня не отпустит забыть и отречься...
- Ты уверен? -спросил учтиво вежливый голос.
- Да!
- Не вижу энтузиазма перед встречей с любимой. У тебя лицо, как у нищего пианиста в грязном переходе! - хохотал голос. - Ты принял решение твоими кожаными мозгами?
- Я принял! –ответил Он и налил в бокал янтарную жидкость.
- Ну, тогда допивай французское кофе своей жизни с искусственным дождем и пошли на балкон! - вкрадчиво шепнул голос. - Ты достаточно уже заэликсирил свои нервы и переживания для того, чтобы выдержать свой последний отрезок пути.
Открыв балкон на семнадцатом этаже, он посмотрел в утреннее небо. Там завывал теплый ветер, поднимаясь вверх и быстро опускаясь вниз. Солнце слепило, как огромный источник разумного света.
- Неба всегда хватает всем, потому что никто не умеет летать, и в небе скучно от миллиардов пустых дорог. А ты уверен, что я с ней увижусь? - спросил Он, уже стоя на краю и держась за перила.
- Запомни на всю свою оставшуюся жизнь: когда заканчивается фильм, пленка еще не заканчивается. Я делаю это ради твоей любви, ты делаешь это ради своей единственной любви. Все ради любви, великой, настоящей, правдивой и всепоглощающей. Было бы это все фальшивым, я не пришел бы к тебе. Ступай, она ждет тебя...
Он быстро прыгнул с балкона, не раздумывая и не сомневаясь ни на миг! Он прыгнул и полетел навстречу со своей единственной любовью. Слишком долго они не виделись…
…………………………
…она лежала у него на плече, когда он дернулся всем телом и изогнулся в кровати… его лицо было залито слезами, а сердце колотилось, как единственная радиостанция на внезапном приеме…, та самая настоящая радиостанция любви…
- Мой милый! Что с тобой? Что-то приснилось плохое? - она держала его небритые щеки в своих руках и старалась разбудить.
- Он открыл глаза, взглянул на неё и понял, что он бесконечно счастлив… счастлив на их короткое навсегда!
Нехоже (август 2001).