.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЖИЗНИ
_________________________________
(Публикуется впервые!)
Я однажды, ребята, замер.
Не от страха, поверьте. Нет.
Затолкнули в одну из камер,
Пошутили: — Мечтай, поэт!
В день допрошен и в ночь допрошен.
На висках леденеет пот.
Я не помню, где мною брошен
Легкомысленный анекдот.
Он звереет, прыщавый парень.
Должен я отвечать ему,
Почему печатал Бухарин
«Соловьиху» мою, почему?
Я ответил гадюке тихо:
— Что с тобою мне толковать?
Никогда по тебе «Соловьиха»
Не намерена тосковать.
Как прибился я к вам, чекистам?
Что позоришь бумаги лист?
Ох, как веет душком нечистым
От тебя, гражданин чекист!
Я плюю на твои наветы,
На помойную яму лжи.
Есть поэты, будут поэты,
Ты, паскуда, живи, дрожи!
Чуешь разницу между нами?
И бессмертное слово-медь
Над полями, над теремами
Будет песней моей греметь.
Кровь от пули последней, брызни
На поляну, берёзу, мхи…
Вот моё продолженье жизни —
Сочинённые мной стихи.
_________________________
Борис КОРНИЛОВ, 1938 г.
«На всякий случай я показал предсмертные стихи Бориса Корнилова его бывшей жене Ольге Берггольц. Со слезами на глазах она прочла текст, а когда пришла в себя, заявила твёрдо: «Нет никаких сомнений, что стихотворение перед смертью написал Борис. Узнаю его почерк. Так мог написать только он».
____________________
Валерий Шумилин
_____________________________________________________
Олег Павловский
ЛИТЕРАТОРСКИЕ МОСТКИ
Убивали поэта Есенина –
как из пушки в него палили,
убивали кабацким зелием
по Москве, и по всей России,
в Англетере или в Астории,
а не все ли теперь равно?
Расползалось
под небом горестным
литераторское говно.
Убивали поэта Корнилова
по навету хорьков и тлей
поэтических, сиворылых
«грибоедовских королей».
Их лакейство дышало ладаном,
перегаром несло, гнильем –
от такой литераторской падали
воротило и воронье.
Не гнушалось отродье скотское
лизоблюдства и клеветы,
ведь у этих сморщенных поциков
слишком легонькие кресты,
их по жизни нести не тягостно –
не бывает тяжелым крест!
То лошадка ушами прядает,
или слякотно стало окрест?
Пахнет гнилью и пахнет ворогом,
за кустом притаилась тать…
Что же в небе пасхальным творогом
разливается благодать?
Или слово такое веское,
что по весям и городам,
долгожданной сверкнет повесткою
как рождественская вода,
что под снегом, скорлупкой льдистою –
затаилась черным черна…
Будет лето дождем неистовым,
половодьем всплакнет весна,
будет осень снопами спелыми
как подолом рыжим мести
и стерню, и скатерку белую,
как краюхой сдобной в горсти.
Калачом ржаным и духмяным,
куличом из крупчатки златой…
Знать, скворешник, качаясь пьяно,
приглашает вас на постой –
знать, скворцы, прилетели вы рано,
сыплет снегом белый налив…
Но опять какой-то подранок,
как березовый лист прилип!
Сколько ж можно
с оскалом волчьим
то поклепом, то ворожбой
убивать этой самой сволочи –
воровски, по-шакальи, гурьбой
кликушат – будто сук отвязанных,
будто мух назойливых рой –
все, что сердцем и словом сказано,
кровью или строкой привязано
к тем скрижалям, жаркой слезой?
– Турникет, гражданин? Пожалуйте!
Веселится, поет юла…
Это солнце палит безжалостно,
полыхает трамваем алым тем –
масло Аннушка пролила!
От судьбины, милок, не спрячешься,
знать, Фортуна была права –
и по рельсам футбольным мячиком
покатилася голова…
* * *
.