Виктор КАЛАШНИКОВ
Н И Н А
быль
Почему-то не помню где мы познакомились, то есть места знакомства. То ли на танцах в клубе, то ли на Новогоднем вечере в нашей сельской школе. Хотя ни она, ни я уже не учились в ней. Она уже училась на штукатура-маляра в строительной ремеслухе на Машзаводе, а я в ремеслухе на Метзаводе, но в одном и том же городе -Златоусте. Тогда модно было школьным недоучкам поступать в ремесленные училища и получать рабочие профессии. Но в село к родителям нас еще тянуло, к тому же там еще оставались одноклассники и память о школе была свежа. На новогодние каникулы мы приезжали домой и приходили в школу на традиционные вечера. Тут уместно отметить, что в последнем классе у меня была девочка и мы даже целовались с ней, но она была из другого села, жила в интернате и на праздники уезжала домой. Так же я знал, что после того как я уехал, она стала дружить с другим. Нину до этого я не знал, вернее, не замечал: она была моложе меня на полгода и училась классом ниже, а я был не из тех, кто обращал внимания на малолеток... Да и жила она на неблизкой от моего дома улице — село было большое и очень разбросанное по берегам мелких речушек, на километры.
В ремесленных училищах тогда выдавали форму и на занятия обязательно было приходить в ней. Но мы по обыкновенной тогда бедности щеголяли в ней и без занятий. Кстати сказать, форму в начале шестидесятых изменили и мы вместо чёрных шинелей и гимнастерок стали ходить в полупальто, пиджаках и рубашках с железными, правда, пуговицами зато при галстуках, из обуви нам выдавали крепкие ботинки, которые мы называли почему-то буцами...У девочек тоже что-то изменили, запомнилось лишь, что они носили то ли чёрные, то ли коричневые платья с белыми накладными воротничками...Но и в этой одежде мы и они находили возможность форсить: что-то ушить, что-то переделать. Помню, на хлястике у ее пальто вместо двух пуговиц была лишь одна и он от этого кокетливо ниспадал, чем, возможно, она и привлекла мое внимание.
Итак, осмотревшись на вечере и убедившись, что прежней моей подружки нет, я выделил из девчонок ту, что была в ремеслушном платье, то есть под стать себе. А чтобы узнать о ней больше, пригласил ее на танец. Тогда в моде было танго. Расспросив, удивился, что не замечал ее раньше, она же меня знала, но настроена была дружелюбно — не задавалась, на расспросы отвечала без жеманства и словоохотливо. За одним танго последовал другой совместный танец, а после я уже провожал ее до дому. Зимой на Урале особенно-то не погуляешь из-за ночных похолоданий, но было приятно видеть ее смазливое личико, обрамленное пушистым платком, и чувствовать то ли деревенское, то ли природное простодушие...Мы договорились встретиться на следующий вечер в клубе. Вместе сидели в кино, а после него остались на танцы. Тогда в клубе уже танцевали и под пластинки, особенно модные привозили кто-нибудь из приехавших. Рок-н-ролл в селе никто не умел танцевать, чарзьтон и твист лишь некоторые в том числе и я, но за них бдительная завклубом отключала музыку и велела прекратить, иначе закроет танцы, местные девчонки кружили в привычном вальсе, танго танцевали и ребята. После клуба я опять проводил ее. Была оттепель и случились наши первые поцелуйчики и несмелые прикосновения — я тогда по-юношески еще комплексовал перед девчонками, боясь, что они будут ставить из себя недотрог. Но с ней было хорошо, легко: и болтать обо всем, и целоваться. Впрочем, дальше этого зайти и мысли не было...Нравы и тогда в молодежной среде были не очень: мы и матерились, и анекдоты всякие рассказывали, но это с ребятами, с девчонкой же, особенно если она нравилась, на подсознательном уровне оставались целомудренными...По окончании каникул мы договорились встречаться и в городе. Выбрали для этого малолюдную тогда трамвайную остановку «Энергетиков», что за Гагарина в сторону Машзавода: мне чуть подальше было туда ехать и с пересадкой, ей — поближе. И на самом деле пару раз в месяц мы встречались там. Гуляли по освещенной аллее вверх до бетонного забора подстанции или вниз до здания кажется интерната, а если задувал сильный ветер, прятались в глубине остановки и обнимались там...Водить девушку в кино мне, ремесленнику, было не на что из-за полного безденежья, мы были на полном гособеспечении, даже на проезд в трамвае нам выдавали проездные. Нина это прекрасно знала, сама была в таком же положении и ни на что не претендовала — нам было хорошо и без кино.
Случались проблемы другого порядка. Как-то она призналась, что к ней пристает местный парень. Со мной в группе учились местные ребята из разных районов города. Я поговорил кое с кем из них на эту тему и нашлись те, у кого были знакомые в том районе. И каким-то вечером мы собрались кодлой и поехали к ее училищу. У входа в общежитие толпилась местная шпана, мои согруппники знали кого-то из них и стычки не случилось. А начался тот обычный в таких случаях треп: вспоминали общих знакомых и какие-то совместные приключения. Я тем временем вызвал Нину, мы погуляли с ней, не отходя далеко от толпы, а когда вернулись, я в полушутку в полувсерьёз попросил новых знакомых не обижать ее, дескать, это моя девушка. Нина потом рассказала мне, что тот парень перестал к ней приставать.
Совсем другие возможности открывались, когда мы возвращались в село к родителям. Кино там стоило 20 копеек, а после него бесплатные танцы. Было где уединиться и после них. Мы доходили до ее дома, неподалеку от него был проулок с тропинкой, ведущей к ручью. Через него шаткий мосточек-настил, а на той стороне вроде как отделение колхоза с какими-то непонятными мне постройками, но самое привлекательное для нас — там стояли скирды сена. Одна из них с одного боку была начата так, что на нее можно было вскарабкаться. И если на земной траве с сумерками появлялась роса, то на сене было сухо и мягко. Вот эта-то скирда и стала местом нашего грехопадения. И случилось это без особенного напора с моей стороны. Я поначалу даже несколько стушевался, оказавшись на ней... Она и раньше, конечно, при тесных и затяжных поцелуях чувствовала, что у меня стоит и как-то реагировала на это: то отстранялась слегка или подставляла бедро. А тут я лежал на ней и явно хотел ее. Надо было лишь решиться, чтобы посметь задрать ей платьице...Она млела от поцелуев и проснувшегося желания и, казалось мне, готова была на все...Нерешительно, постепенно, далее-более я задрал-таки ей платьице и коснулся трусиков — она словно не замечала этого, лишь распаляя свою и мою страсть судорожными объятиями и поцелуями. Более поддаваясь инстинкту нежели сознавая происходящее, я опустил ее трусики и нащупал пальцами волосики ее промежности — там было мокро. Тогда я почему-то суетливо расстегнул ремень своих брюк — она лишь отрешенно молчала. Надо было как-то куда-то попадать — я замешкался, не зная, но тут она спасительно направила меня. Глубоко вздохнула, когда ощутила, а прочувствовав, осадила: «Не спеши»... Еще чуть позже, несколько успокоившись, предупредила: «В меня не кончай»...Увы, первый раз оказался коротким, с непонятым впечатлением, но я не подвел ее — успел выйти. Откинулся навзничь, пытаясь оценить происшедшее...Отдышавшись, мы мало-помалу возобновили поцелуи и стискивания...Пока я не почувствовал способность закрепить достигнутое, более основательно и с большим удовлетворением... Когда пыл наш остыл, она усомнилась в содеянном: «Зачем мы это делаем?А вдруг я забеременею, что тогда?» «Не забеременеешь — я кончил не в тебя». Помолчав, она вздохнула и в порыве благодарной нежности прижалась теснее: «Тебе было хорошо?» «Не то слово»... Так был сделан еще один шаг к познанию женщины, но и было понятно, что теперь мы не удовлетворимся только объятиями и поцелуями, что началась новая грань наших взаимоотношений, которая неизвестно куда нас заведет. Кстати сказать, я даже не понял тогда, вернее не почувствовал и не подумал об этом — а девственница ли она была?..
Запомнились предрассветные возвращения домой после ночей любви. Идти было далеко, а значит долго — к дому я подходил едва волоча ноги. Заваливался на сеновал и отсыпался до полудня, если, конечно, не было работы по дому. А надо было помогать родителям по хозяйству; косить сено, заготавливая его на долгую уральскую зиму, или пасти коров — табун там пасли по очереди, а это с 5 утра до 9 вечера, после такого уже не до танцев и не до свиданий.
Грехопадение наше продолжалось весь тот приезд. И прервалось почти как и началось — внезапно, негаданно. Однажды, после очередного страстного опустощения на скирде она вдруг сказала: «Я люблю тебя, хочу дружить и буду твоя, но — без этого»... Я не понял ее и даже обиделся, вернее, меня задела резкая перемена ее настроения — я воспринял это как блажь. К тому же, совсем недавно она разоткровенничалась со мной, рассказав, что дома она спит на одной кровати с младшей сестренкой и та во сне уперлась ножкой в «то» место, а ей приснилось, будто это я с ней и она кончила... Мы впервые расстались, не договорившись о встрече. Оказалось, что расстались навсегда. Летом она и я заканчивали училища: ее оставили работать в Златоусте, а меня распределили в Челябинск, на ЧМЗ...Началась другая повседневность в большом городе, работа на заводе. Знакомства с другими девчонками, более или менее доступными, но это все было лишь повторением и накоплением опыта. Служба в армии. После армии я вообще уехал с Урала на историческую родину родителей.
Я ничего не знал о ее родителях, даже не видел их. Но судя по их небольшой избушке на фоне больших пятистенок по соседству (село до революции было богатым), они были не зажиточными колхозниками. Тогда в колхозах более-менее неплохо зарабатывали механизаторы и то лишь во время посевной и жатвы. Да и от хорошей жизни родители не отправили бы дочь учиться в город на штукатура-маляра. В начале шестидесятых колхозникам начали выдавать паспорта и разрешили уходить из колхозов по якобы уважительным причинам, например, на учебу. Вот они и стали массового отправлять в города хотя бы детей. Мои родители приехали в то село в пятидесятых годах вместе с леспромхозом, придавшем, надо отметить, селу второе дыхание — если до этого там преобладал гужевой транспорт и бездорожье, то с леспромхозом прибыли мощные трактора, лесовозы, появились гравийные дороги: на ждстанцию - туда даже стали ходить рейсовые автобусы, в соседние села. Возникли альтернативные колхозу рабочие места: лесозавод, другие цеха по распиловке изделий из древесины — валить и разделывать бревна работа тяжелая, но за нее и платили получше, чем в колхозе и не трудоднями... К концу восьмидесятых сосново-пихтово-березовые леса в округе вырубили и леспромхоз обанкротился, это совпало с концом советской власти. Село после этого, говорят, ополовинело, хотя новейшее время и туда принесло сотовую связь, спутниковое телевидение, даже сетевой газ и асфальтированную дорогу до районного центра.
После того нелепого расставания судьба только однажды подарила мне встречу с Ниной — случайную, на ночном ждвокзале в Ункурде, в середине семидесятых, в один из редких уже моих приездов в село. Лавки ожидания там стояли посредине зала спинками друг к другу. Проходя мимо их ряда и оглядывая собравшуюся толпу пассажиров (тогда из села на станцию ходило два автобуса) - может, увижу кого из знакомых, вдруг дрожь по телу — Нина!..Хорошо сохранившееся, такое милое лицо, те же востренькие карие глазки...И она узнала меня, глядела с любопытством. Но она была не одна — на лавке перед ней сидел большенький уже мальчонка, а рядом стоял муж. Мы лишь кивнули друг другу, а так захотелось поговорить: расспросить, как она, довольна ли жизнью, может, наладить какой-то контакт...Через общую знакомую я попросил ее выйти на перрон. Но она прислала отказ: «не может она выйти, но велела передать, что сына ее зовут Виктор»...Их поезд уходил раньше моего и я лишь проводил ее до вагона, стоя в некотором отдалении. Мы обменялись прощальными улыбками. Оказалось, что навсегда.
Родители мои с выходом на пенсию уехали из села, родни у нас там не было, друзья детства разъехались по городам — приезжать стало не к кому и я вообще перестал бывать на Урале.
Советская власть выродилась и началась перестройка, а с ней и тот бардак, при котором дальние поездки оказались не по карману даже работающим. Ради зарабатывания денег в то трудное время мне довелось поработать и на стройке, то есть наблюдать тяжелую и сырую работу штукатуров-маляров вблизи. Но это было в девяностые годы, когда раствор на этажи уже подавали с помощью насосных станций, а каково было девчатам в шестидесятых годах, притом на морозном Урале, когда насосных станций и в помине не было! И я невольно вспоминал щупленькую Нину.
Вопреки экономическому спаду в стране мне повезло дожить до пенсии, когда не нужно уже ничего добиваться по жизни, когда настало время воспоминаний и осмысления пережитого. А тут подоспел и интернет, благодаря которому возможно стало общение с друзьями и знакомыми из далекого уральского былого. Мало кто из них пережил общественные потрясения, но кое с кем из выживших удалось наладить контакт по интернету. Живущего в Златоусте я попросил разузнать о Нине — мне все еще интересно было как сложилась ее судьба. Сам он ее не вспомнил, но расспросил у знакомых землячек. Новость он мне выдал обескураживающую — Нина умерла. Уже несколько лет тому назад. Что-то случилось с ее сыном, которого я видел и который был назван в память обо мне: то ли он погиб, то ли его убили. С первым мужем она после этого развелась, второй раз замуж вышла неудачно: муж не любил ее, бил...Все это, видимо, надломило ее и подорвало здоровье. В общем, ее больше нет, первой мной познанной женщины...Чувство вины перед ней меня грызло давно, но я знал она где-то живет, надеялся счастлива, а то и судьба подарит нам еще встречу и мы исправим все, что не сберегли... Теперь же и эта надежда исчезла навсегда...