К ЧИТАТЕЛЮ
Данное произведение является продолжением повести "Вдоль по времени...", которая была впервые опубликована в 2002 году небольшим авторским тиражом в 1000 экземпляров. Благодаря публикации в "ЗОЖ", этот первый тираж давно разошелся среди читателей, и я получила огромное количество писем с откликами, добрыми словами... До сих пор иногда я вынимаю из почтового ящика письмо с просьбой выслать книжку, но ни одного экземпляра в наличии не осталось. Поэтому я решила опубликовать свою повесть в рассказах на этом ресурсе, тем более что интернет-аудитории она совсем не знакома. Если вам понравилось - прошу откликнуться, мне очень важно ваше мнение!
ИННОЧКА .
Римма Ивановна хотя и была старшей сестрой, но замуж вышла позднее Лили, поэтому и Инночка была на два года младше своей двоюродной сестры.
Беременность Римма Ивановна переносила тяжело. Ранний токсикоз с постоянной рвотой выворачивал её наизнанку, в результате чего Инночка появилась на свет чуть раньше срока, но, освободившись от бремени, Римма Ивановна с удвоенной энергией принялась выхаживать своё единственное чадо, и безмерная любовь родителей принесла свои плоды.
Инночка действительно была необыкновенным ребёнком. А чтобы дочка ещё больше выделялась среди сверстниц, Римма Ивановна шила для Инночки удивительные по своей красоте платья, к белокурым волосам прикалывала огромные банты, и в этих нарядах Инночка была чудо, как хороша!
Окружённая любовью и вниманием светленькая, с ясными глазами девочка радовала родителей весёлым и добрым характером. Единственное, о чём сожалела Римма Ивановна, Инночка была маленького роста, но тут уж, как говорится, против природы не пойдёшь!
Родители с пяти лет решили учить дочку музыке, а так как это маленькое сокровище очаровало и учительницу музыки, Инночка, ещё не став школьницей, начала появляться на сцене городского Дома культуры, где играла на фортепьяно маленькие пьески, и под неистовые аплодисменты с улыбкой приседала в реверансе.
Сидевшие в зале Римма Ивановна и Василий Кузьмич, поглядывая на умильные лица зрителей, были безмерно счастливы!
Когда Инночка пошла в школу, то и здесь Римма Ивановна не жалела своей фантазии. Если на дочери была школьная форма, то обязательно с таким красивым воротником и передником, каких не было ни у одной из подруг! Если же это был школьный вечер, то все девочки ждали: в чём сегодня придёт Инночка?
И маленькая, изящная Инночка впархивала в зал то в красно-голубом кримплене, ещё только входившем в моду; то в кожаной узкой юбочке, едва прикрывавшей попку; и на таких высоких каблуках, которые если и не делали её топ-моделью, то рост на 12-15 сантиметров увеличивали!
На одном из вечеров, уже в старших классах, Инночка вновь появилась в сногсшибательном наряде: скорее, наряд лишь чуть-чуть прикрывал нижнюю часть спины, а дальше Инночкино продолжение состояло из ножек, обтянутых колготками; да туфелек на платформе, высота которой не уступала длине Инночкиной ступни! Когда обворожительная Инночка лёгкой походкой танцовщицы из балетной труппы вошла в зал, дежурная учительница, то ли из-за своей косности, то ли из желания навредить независимой девочке, на глазах у одноклассников предложила Инночке пойти переодеться!
Сама Инночка не очень огорчилась. Боковым зрением она успела заметить, какое ошеломляющее впечатление произвели на подруг её обновки и, вздёрнув хорошенький носик, гордо удалилась из зала! Зато Римма Ивановна долго не могла забыть такой обиды, а все её родственники и знакомые по очереди выслушивали явно нехвалебные отзывы в адрес не в меру нравственной учительницы.
Училась Инночка хорошо и Римма Ивановна, чтобы ещё больше заострить внимание окружающих на способностях дочки, слегка журила её, что уроки та делает за 30 минут, пока идёт программа «Время», а если бы дочка занималась подольше, то и четвёрок бы у неё не было совсем!
Римма Ивановна была в курсе всех Инночкиных дел: знала подруг и друзей; решала с нею шарады и ребусы; часами вместе с дочкой просиживала у телевизора, когда шли соревнования по фигурному катанию, записывая очки и баллы. В общем, Римма Ивановна жила только Инночкой, да ещё благосостоянием своего дома.
Её дом, как говорили окружающие, был полной чашей! Хорошая по тем временам зарплата Василия Кузьмича, оклад инженера в совокупности с бережливостью Риммы Ивановны позволяли родителям всегда модно одевать дочку! А если учесть, что большинство нарядов шилось умелыми руками хозяйки, что выгодно отличало её от прочих родственниц, то оставались средства и на замену, как считала Римма Ивановна, уже не модной мебели; и на хрусталь, и на золотые украшения!
Василь Кузьмич в силу своей скупости, будь то новая стенка или редкий сервиз, всегда был против дорогих покупок, но с его мнением мало считались! В этих случаях глава семьи выражал свой протест тем, что не только не смотрел обновку в магазине, но и всячески противился доставке её в квартиру. Но Римма Ивановна была непреклонной и всё задуманное ею, хоть и без помощи мужа, непременно осуществлялось! Увидев в квартире новую мебель, Василь Кузьмич с неделю выражал недовольство словесно, то есть ворчал; потом мирился с сумасбродством жены; а позднее, чаще после хвалебных отзывов окружающих, гордился и умеющей жить женой, и, естественно, ненаглядной дочкой!
Василь Кузьмич хоть и любил выпить, но ни ума, ни лишнего рубля не пропивал! В выходной день, не обременённый заботами глава семьи, чтобы не мешать занятым друг другом жене и дочке, сунув в карман рубль, редко – три, уходил на футбол, затем в бар, потом ещё куда-то, и к вечеру в состоянии «лыка не вяжет» заявлялся домой! Если же дома никого не было, а «лыко» ещё вязалось, Василь Кузьмич шёл к тёще или другим родственникам, где, как правило, находились его близкие.
В подпитии Василь Кузьмич всех присутствующих у Веры Григорьевны называл ласкательными именами и любил всех подряд, но больше всех, конечно же, Инночку!
Увидев своё единственное божество, любвеобильный папаша заключал её в объятия и прочувствованно выдыхал:
- Ин-н-ныч-ка!
Морщась от аромата, который в соотношении друг с другом издают пиво, селёдка и бражка, Инночка со словами: - Фу! Опять напился! – отстранялась от нежного папы.
И тут за Василия Кузьмича принималась Римма Ивановна! Она всегда разговаривала громко, но для пущей убедительности, чтобы муж ещё сильнее осознал все негативные стороны пьянства, и в будущем никогда бы этого себе не позволял, голос Риммы Ивановны часто срывался на крик; на что Василь Кузьмич благодушно улыбался, устраивался в уголке оттоманки и мирно засыпал. И хотя Римма Ивановна видит, что муж уже сладко посапывает и не внимает её правильным речам, ещё долго не может успокоиться, понося и пиво; и тех, кто угостил мужа бражкой; и всех пьяниц, вместе взятых!
В следующее воскресенье всё повторяется, как дождь переходит в снег, а снег – снова в дождь!
Но прошли школьные годы. Инночка, как и хотели того родители, поступает в институт и уезжает в Ленинград.
Практичная Римма Ивановна, чтобы заработать себе пенсию с северными надбавками, вместе с мужем едет в Печору. Ворочаясь в постели на новом месте, она долго не может уснуть и мечтает о том, как Инночка закончит институт, удачно (не ниже, чем за сына министра) выйдет замуж и подарит бабушке очаровательную внучку!
Но судьба распорядилась иначе. То ли Инночке трудно давались технические науки, то ли она разочаровалась в профессии инженера, только со второго курса она уходит из института и переводится в финансовый техникум. Разумеется, Римме Ивановне это не по нутру. Она курсирует между Печорой и Ленинградом, в промежутках заезжая к Вере Григорьевне и, плача, рассказывает своей маме о случившемся!
А тут ещё дошёл до Риммы Ивановны слух, что её ненаглядную дочку видели ни с кем-нибудь, а с Юрой Крыжонкиным. А чтобы читатель мог убедиться, сколь тяжела эта новость была для Риммы Ивановны, следует рассказать предысторию.
Во второй половине пятидесятых молодые Римма и Лиля с дипломами об окончании техникумов приехали в родной город. Внешне, да и по складу характера, они абсолютно разные, хотя и родные сёстры.
Лиля – рыженькая, в веснушках, высокая и тоненькая – непревзойдённая хохотушка! Римма – полненькая и маленькая – степенна и рассудительна!
Появившись первый раз в клубе на танцах, смешливая Лиля сразу перезнакомилась со всеми девчатами, перетанцевала со всеми кавалерами и своим весёлым нравом так заразила окружающих, что к концу вечеринки за Лилей уже ходила большая толпа; тогда как благопристойная Римма больше молчала и лишь присматривалась, кто как одет и с кем танцует.
Молодёжи в клубе было много, и среди танцующих выделялись сёстры Крыжонкины Маша и Лена, девки видные и заносчивые! Внутренне почувствовав угрозу своему главенству в лице приезжих, да к тому же дипломированных сестёр, местные красавицы, дабы затмить новеньких, бойко дробили каблучками чечётку и наигранно весело кружились в вальсе.
Одна из сестер – Лена – танцевала с разными ухажёрами, тогда как другая – Маша – вальсировала только с одним белокурым, улыбчивым пареньком. Поинтересовавшись, что это за пара, Римма услышала, что Вася, так звали юношу, встречается с Машей давно, и Маша местной портнихе уже заказала свадебное платье.
В это время объявили «дамское танго» и скромная Римма, ещё не вполне осознавая свои действия, уверенным и быстрым шагом пересекла ещё свободный зал, замерла перед заинтересовавшим её юношей, державшим Машу за руку и, чуть наклонив голову, произнесла: - Разрешите?
Парень от неожиданности покраснел, выпустил Машину руку, и с какой-то внезапно нахлынувшей на него радостью одну руку положил на плечо, а другой обнял за талию незнакомку.
Как они танцевали, Римма не помнила, и лишь после танца её ухо чутко улавливало, как шептались новые Лилины подружки, что Вася в этот вечер больше к Маше не подошёл, а примкнул к кучке ребят, и что своенравная Машка ушла из клуба разъярённой задолго до конца танцев.
Не пригласил Вася в этот вечер и Римму, но уже в следующую субботу Римма танцевала только с ним, и для Маши Крыжонкиной она стала злейшим врагом! Они жили рядом и уязвленное Машино самолюбие никак не хотело мириться с тем, что совсем не видная и простенькая Римма из-под носа увела у неё жениха. Из-за её вредности и злого языка Маше никто из подруг не сочувствовал, а когда Вася и Римма сыграли свадьбу, Маша как-то очень быстро выскочила замуж за приезжего с Западной Украины, здорового и всегда угрюмого сварщика с необычной для этих мест фамилией Рябакобыла. А так как доставить удовольствие всем злопыхателям поверженная красавица просто не могла, то её избраннику при регистрации брака пришлось взять фамилию жены и называться с тех пор Крыжонкиным.
Через год у Крыжонкиных родился сын, а у Риммы и Васи – дочь.
Анна Крыжонкина и Вера Григорьевна вместе работали в Гидромонтаже, но их дочери не то, что не здоровались, они просто никогда не хотели видеть друг друга, не подозревая о том, что судьба вновь сведёт их вместе, заставит стать родственниками, и у каждой появятся два общих внука!
Поэтому, когда Римма Ивановна узнала, что её ненаглядная Инночка собирается замуж за сына Крыжонкиной, отчаянию её не было предела! Она плакала и ругалась, умоляя дочку не делать такой глупости, и снова рыдала! Но…, но Инночка для себя уже всё решила и для Риммы Ивановны , как говорил её брат, наступил «крах личной жизни»! Всё, всё рушилось! Где фата, где белое платье, достойное принцессы? Где цветы и машина «Чайка»?
Ничего этого не было! Инночка ждала ребёнка и, как мать, беременность переносила тяжело!
За праздничным столом в квартире Риммы Ивановны сидели только молодые, да супруги Крыжонкины. Новоиспечённые сваты за рюмкой водки общий язык нашли быстро; труднее было сватьям, и хоть в дальнейшем тёплых отношений между ними не было, видимость родства соблюдалась!
Римма Ивановна ждала внучку, похожую на Инночку, и уже представляла, как она будет с нею нянчиться, холить и одевать. Когда родился ребёнок, то все умилялись, как он похож на Инночку, но это был мальчик, внук.
Римма Ивановна опять поплакала, но смирилась. Как-то сразу, через год, Инночка забеременела снова. Римма Ивановна опять думала о девочке, и когда родился второй внук, вновь горько плакала и причитала:
- И зачем нам эти парни?
Но всё постепенно пришло в норму. Муж Инночки оказался работящим, на заре перестройки получил в Ленинграде трёхкомнатную квартиру и Римма Ивановна радовалась, с каким вкусом Инночка обставила своё новое жилище!
Первое время Римма Ивановна зятя не жаловала, характер у того оказался не из лёгких , но любовь к внукам пересилила неприязнь к зятю, и заботливая бабушка освоила шитьё штанишек, рубашек и прочей мелочи для своих сорванцов.
В перерывах между поездками к дочери Римма Ивановна купила дачу, вышла на пенсию с северной надбавкой и свою двухкомнатную «хрущёвку» обменяла на крупногабаритную квартиру.
Каждое лето Римма Ивановна и Василий Кузьмич вместе с внуками жили на даче, ожидая в отпуск Инночку. А внуки не могли дождаться каникул, чтобы переехать в деревню к бабушке Римме и деду Василию!
Несколько лет тому назад Римма Ивановна заболела. Болезнь подкралась внезапно и всегда энергичная, работоспособная Римма как-то сразу сникла, стала думать и говорить о приближающейся смерти, и ни операция, ни химиотерапия не могли остановить прогрессирующий недуг.
Этой весной Римма Ивановна умерла. Умирала тяжело, хотя смертельная болезнь не иссушила её и в гробу Римма Ивановна лежала ничуть не изменившаяся.
Лёгкий весенний ветерок шевелил выбившуюся прядь волос. Лицо было светлым и умиротворённым, лишь чуть заметная улыбка трогала губы, как бы говоря, что ей в этой жизни больше ничего не надо, она спокойно ушла в иной мир, а близким оставила о себе добрую память.
Народу на похоронах было много. Несмотря на эмоциональность и властный характер, Римму Ивановну многие знали, любили. Она умела сопереживать чужому горю, на работе и дома всегда находилась в центре внимания и для многих была непререкаемым авторитетом!
Говорились какие-то речи. Василь Кузьмич, понимая всю горечь утраты, не скрывал слёз. Внуки: старший, маленького роста, похожий на Инночку; и младший, лицом и статью в Крыжонкиных, засунув руки в карманы, скорбно смотрели на любимую бабушку, без которой осиротели и дом, и дача, да и они тоже!
И, держась за чей-то рукав, стояла у гроба маленькая Инночка, ставшая от горя ещё меньше.
Потеряв маму, для которой только она всю жизнь была ясным солнышком, Инночка как-то сразу поникла, постарела, и слёзы хрустальными капельками катились из её когда-то лучистых глаз, а сейчас таких опухших и ничего, кроме маминого лица, не видевших!
А время как будто остановилось, вцепившись в горло когтистой лапой, и давит, давит!
Как жить тебе дальше, Инночка?
И всё же только время зарубцует свежую рану, притупит острую боль и растворит её в повседневности!
НА ОГОРОДЕ
Огород для Сергея Иваныча и Петровны последние 15 лет стал неотъемлемой частью их существования. Если в молодые годы у них были другие интересы и на огороде росла одна картошка, то в перестроечные времена огород их практически содержит, да и семья дочери в Петербурге обеспечена овощами с родительского огорода.
До огорода пешком напрямую километра три, автобусом или машиной – около пяти.
Ещё при строительстве гидростанции профком этой организации своим работникам, в основном, приехавшим из эвакуации, распределил землю под огороды на окраинной возвышенности площадью примерно два на два километра. Участки на горе разные.
Одна семья могла сажать десять вёдер картошки, другая – всего два. Тогда-то и мать Сергея Вера Григорьевна обзавелась своим огородом.
С тех пор много в Свири утекло воды. Ушли в иной мир те, кто первыми раскапывали землю, а на горе с ранней весны и до поздней осени копошатся на своих огородах их дети, внуки, да и другой пришлый люд.
В начале восьмидесятых городское население стало обзаводиться дачами, но с горы мало кто ушёл – земля лёгкая, да и вид уж больно красивый! Как на ладони, видна излучина реки, по которой в обе стороны плывут яхты, самоходки и белоснежные пассажирские лайнеры! Весной по всей горе цветёт черёмуха, запах которой волнует сердца и дурманит головы, а свирские соловьи в майские белые ночи выводят такие рулады, какие вряд ли услышишь где-то ещё!
Участком своим Вера Григорьевна осталась довольна. Ни велик, ни мал – соток девять; земля – супесь, и расположен он не в середине, а одной стороной примыкает к неглубокому оврагу. Но урожай огород давал маленький, земля за много лет истощилась. Когда же из Сибири вернулся Сергей, то и земля, ежегодно удобренная навозом в соотношении с минералкой, на отдачу стала щедрой!
Первые две грядки лука посреди картофеля посадила ещё Вера Григорьевна. На следующий год Сергей Иваныч соорудил маленький парничок и Петровна высадила туда рассаду помидоров. Когда-то между участками существовали большие поляны с цветущими одуванчиками, ромашками и прочим травостоем. Затем поляны превратились в широкие межи, уступив место капусте, моркови и луку. Но цветов всё равно много!
Дальше-больше! Соседи Бабановы уже достраивали на своём участке неказистый домик, когда Сергей за незначительную плату приобрёл отходы пиломатериалов, и уже в начале восьмидесятых у него на огороде стояла избушка в три оконца с маленькой кухней и печкой. Соседи глядели друг на друга. Один соорудил будочку, другой – сарайчик, третий – летний домик. Хоромы не ставил никто: зимой, кроме тех, кто держит скотину, все уезжают в благоустроенные квартиры. Кое-кто провёл к себе электричество.
Построил Сергей Иваныч и баньку с предбанником, и хоть невелика банька, но нужды летом справляет.
Огород, окружённый такими же участками земли, поздней осенью и зимой одиноко зябнет. Но уже во второй половине апреля и Петровна с мужем, да и другие соседи, соскучившиеся по земле, освобождают теплицы от снега и, готовясь к ранней посадке, радуются и тёплому солнышку; и первой зелёной травке; и тому, что, одолев зиму, ещё сами бродят; да и тому, что ещё живут!
Уже в начале мая огородники перевозят в летнее жильё свой нехитрый скарб: кастрюли, бачки, поварёшки и ложки. На зиму ничего оставить нельзя, иначе все металлические ценности окажутся в цветмете!
В радиусе трёхсот метров живут в своих избушках и хибарках летом 17 семей! Этакая маленькая деревня!
В гости друг к другу ходят редко – время негостеприимное, но на заборах висят и за чужую жизнь переживают шибко! Женщины между собой делятся лишней рассадой, уже опробованными рецептами и свежими новостями! Мужчины, которых с каждым годом становится всё меньше, степенно здороваются при встрече и, увидев что-то толковое на участке соседа, уже на следующий год внедряют подсмотренное у себя!
Особенно уважительно относятся соседи к трудолюбивым и доброжелательным старикам Бабановым, которые по сравнительно низкой цене снабжают округу козьим молоком, да к Сергею Иванычу за его немногословность, аналитический ум инженера, и за то, что на участке у него, как и в голове, всегда порядок!
Бани имеют не все, а лишь несколько семей, и только баня Рыбочкиных похожа на Сандуны. В субботний день в баню к Филе и Фае приезжает из города человек пятнадцать, воды и пара хватает всем. Рыбочкины люди хлебосольные, вместе живут лет двадцать, оба состоят во втором браке, каждый имеет своих внуков, но ребят не делят. Филя и Фая любят выпить, а напарившиеся друзья и подруги почти каждый приходит с бутылкой, соответственно, и застолье длится допоздна.
Домик у Рыбочкиных небольшой, но тёплый, срублен из шпал, которые Филя, работая на машине, где-то смекнул. Дом стоит у дороги, а сарай, где летом живут куры и один-два барана, граничит с забором Сергея Иваныча.
После банного дня Филя и Фая на двор выходят поздно, поэтому куры до обеда сидят в сарае некормлеными и громко квохчут, а бараны, не переставая, блеют. Соседи не обращают на это никакого внимания: проснутся Филя с Фаей – накормят животину, и только Манька Крыжонкина за своим забором громко поносит пьяниц, издевающихся над скотиной.
Манька-Облигация, так за глаза её называют соседи – достопримечательность всей горы!
Когда-то на заброшенный клочок земли, где одноногий инвалид войны Федя Бряккиев сажал два ведра картошки, Вера Григорьевна привела свою подругу Анну Крыжонкину. Анна с воодушевлением принялась обрабатывать запущенный участок. С одной стороны прикопала часть межи, с другой – часть, от дороги чуток прихватила, глядь – а землицы-то прибавилось! Немного позднее на клочке появились дочка и зять Анны.
Давно уже нет ни Веры Григорьевны, ни Анны, а Манька с мужем надумали расширяться дальше. Здоровенный Крыжонкин вдоль дороги, чтоб не затеняли посадки, вырубил черёмуховые деревья, выкорчевал все пни. Немного передохнув. Супруги принялись огораживать территорию, вкапывая столбы и ставя забор впритык к соседним огородам. Работали быстро и в отсутствие соседей. Рассчитали всё Крыжонкины абсолютно точно! Когда через пару дней на своих огородах появились изумлённые соседи, что-либо предпринимать было поздно: новенький забор Крыжонкиных, с двух сторон прихватив соседские межи, огораживал очень приличный участок. Оставалась неприхватизированной только дорога, но с нею Манька решила повременить. Нельзя же всё сразу!
А пока Крыжонкина решила приструнить соседей. С тех пор спокойная жизнь на горе закончилась!
Первым от её необузданного нрава пострадал дед Бабанов. То ли Павел Павлович не очень любезно с нею поздоровался, когда шёл с козами на прогулку; то ли коза вильнула в сторону и одной ногой ступила на её межу, только Манька на деда вылила такой ушат грязи, что тот с трудом приковылял домой, и Нина Константиновна целый вечер отпаивала его лекарствами. Когда сердце немного отпустило, Павел Павлович, тяжело вздохнув, произнёс:
- Придётся на старости лет в суд идти, иначе Крыжонкину ничем не проймёшь!
В суде супруги Крыжонкины не проронили ни слова. Павел Павлович держался мужественно и достойно. Он спокойно перечислил нанесённые ему Манькой обиды и только дойдя до оскорбления, будто бы он во время войны с убитых солдат снимал ордена и медали, инвалид войны сбился, судорожно хватил ртом воздух и, махнув рукой, тяжело захромал к стулу. Суд приговорил Крыжонкину к штрафу, но Маньку это ничуть не обескуражило, и уже при выходе из зала, поравнявшись с Бабановыми, она сквозь зубы процедила:
- Ругалась, и буду ругаться!
С тех пор ближе, чем на пятьдесят метров, старики Бабановы к Манькиному огороду не приближаются.
Следующими, на кого обрушила Манька свой гнев, стали Сергей Иваныч и его жена.
Инцидент произошёл из-за КРАЗа, вывалившего чурбаки дров на дороге возле Манькиной будки. И хотя Сергей с Петровной до поздней ночи все дрова перетаскали к себе на участок, а затем под метлу убрали опилки, Манька кричала три дня! Петровна увещевала её, что раньше здесь всегда проходили большие машины, а сейчас дорога узкая, и КРАЗ после дождя не рискнул проехать к их забору, но чем дольше жена Сергея её уговаривала, тем сильнее ругалась Манька.
Уже позднее до Петровны дошло, что Крыжонкины искали любой повод, чтобы перекрыть дорогу.
Последними прохожими, после чего дорога прекратила своё существование, стали лошадь и её хозяин, мирно шествующие по своим надобностям. Было ясное погожее утро. Лошадь, пощипывая травку, пряла ушами и влажными бархатными глазами поглядывала на хозяина; как-бы благодарила его за то, что тот не понукал, не торопил её, доставляя тем самым ей маленькую лошадиную радость!
А её хозяин, человек немногословный и добрый, изредка поглаживал по крупу свою четырёхногую подругу, которая от хорошего корма и обхождения накануне вспахала около десятка огородов, да так, что залюбуешься! За такую превосходную вспашку мужику хорошо заплатили и пригласили пахать сегодня. Прибавка к семейному бюджету обрадовала и жену и, достав из укромного местечка заветную, жена налила ему пару стопок, да и сама пригубила, а позже и приласкала мужа. Поэтому мужик, довольный прошедшим днём, рассчитывая, что и наступивший будет таким же удачным, неторопливо вёл лошадь на работу.
Все бы, наверное, так и случилось, если б не Манька-Облигация!
А в это время Манька, ещё с утра не успевшая ни с кем поругаться, и от этого находившаяся в самом, что ни на есть, скверном расположении духа, в жарко натопленной будке расчёсывала свои волосы. Этой процедурой из-за нехватки времени Манька занимается не чаще двух раз в неделю. Пряди у неё длинные, а в силу своего характера ещё и кручёные, поэтому Крыжонкина дёргала их со злостью и от боли сквозь зубы материлась!
Взглянув в открытую дверь и узрев мужика, мирно ведущего под уздцы лошадь, Манька, как была растрёпанной, мгновенно с бранью выскочила из будки на улицу.
Лошадь, увидев это волосяное и орущее существо, взбрыкнула и, кося на Маньку сразу покрасневшим глазом, понесла!
Мужик от неожиданности выронил вожжи и изумлённо уставился наМаньку, которая бесновато подпрыгивала и блажила на всю округу! Её недорасчёсанные космы развевались на ветру, лезли ей в рот, она отплёвывалась и всё наскакивала на мужика: - Почему это он, да ещё с лошадью, осмелился пройти по её меже?
Мужик попытался было возразить Маньке, что здесь издавна существовала дорога, но все его усилия оказались тщетными. В сердцах сплюнув:
- Сгинь, нечистая сила! – мужик пустился догонять лошадь, которая, рискуя переломать себе ноги, неслась с горы.
Рассказывают, что в тот день мужик не вспахал и половину намеченного. Лошадь то шарахалась из стороны в сторону, постоянно выдёргивая плуг из борозды; то останавливалась, как вкопанная, трясла головой, и никакие уговоры долго не могли сдвинуть её с места! Владельцы огородов, видя огрехи и не понимая, в чём дело, недовольно качали головами. И лишь один хозяин знал, что дело тут не в лошади, а в той бабе, что привиделась им сегодня поутру!
Зато Манька в этот день за обедом съела две тарелки супа, навернула сковородку жареной картошки и, выпив три чашки чая, с чувством выполненного долга принялась за работу! Уже к вечеру посреди проезжей досель дороги красовался новенький забор, дабы уже никто и никогда не посмел бы войти, или въехать в её владения!
Таким образом, на маленьком клочке земли, доставшемся ей в наследство, где одноногий Федя Бряккиев сажал только два ведра картошки, Манька поставила две теплицы, два парника, развела огород с овощами и сажает девять вёдер картошки!
С тех пор мало кто из посторонних отважится пройти по бывшей дороге, и наряду с отрицательными качествами Манькиного характера существует и одно положительное – в этом местечке перестали держать собак!
Сергею Иванычу, чтобы подъехать к огороду, пришлось вырубать кусты и ровнять дорогу с другой стороны, тогда как на участок к Бабановым проезд закрыт, и немощные старики вынуждены издалека таскать привозимые грузы.
Следующими, за кого взялись Крыжонкины, стали Филя и Фая Рыбочкины. Их участки расположены параллельно друг другу, и между ними ещё одна полоска с картошкой метров в десять. Пространство пустое и Манька всегда видит, кто пришёл к Рыбочкиным. Она страшно не любит субботние и воскресные дни, когда у Фили и Фаи, как говорит Манька, работает банно-прачечный комбинат! Её всегда раздражают весёлый смех и гульба у соседей. Сама она, если и смеётся, то, как правило, саркастически, и не понимает развесёлой жизни Рыбочкиных. Фая Маньку боится и если компания при хорошей погоде ужинает на улице, в начале вечеринки одёргивает весельчаков: - тише, тише!
Но те одёргиваться не хотят, а потом и Фая забывает о недремлющем оке соседки.
В субботу вечером Манька у себя в парниках и теплицах пересчитывает огурцы и помидоры, количество их записывает в тетрадку. Она опасается, что Фаиных огурцов на весь банно-прачечный комбинат не хватит, и помывщики закуску позаимствуют у неё. При этом Манька в голос ругается и просит Всевышнего дать ей терпение всё это вынести!
В воскресенье утром Манька вновь пересчитывает огурцы, сверяет их с записями и когда убеждается, что расхождений с тетрадкой нет, ругаться всё-равно не перестаёт!
Сергею Иванычу в этом отношении повезло больше. Его жилище от будки Крыжонкиных хоть и стоит недалеко – метрах этак в пятидесяти, но сбоку, и разделяет их домик соседа, да высокая рябина.
Если сказать, что у Крыжонкиных на горе совсем нет приятелей, то это будет неправдой. Кому-то даже нравится, как Манька «воспитывает» тех, кого невзлюбила. Какое-никакое, а всё развлечение.
Так было и в тот раз, когда Крыжонкины, поправив свои земельные дела, решили заняться ещё и канавой. Все огородники воду для полива носят из канавы, которую сами же в сухое лето и выкопали, а добытый из неё торф служит хорошим удобрением.
Когда дождливо, огороды поливать не надо, и вода нужна только теплицам, а вот в жаркие годы воды в канаве стало не хватать. В какой-то год Сергей Иваныч, взяв лопату, пошёл расширять и углублять канаву, к нему присоединились ещё трое или четверо мужиков – канава стала больше.
Через несколько лет, когда стояла невыносимая жара, в канаву отправились человек пять под предводительством Крыжонкиной. Сергея среди них не было. Манька сама копала мало, у неё одна нога короче другой, но стоя наверху, много и громко выступала, что теперь водой будут пользоваться только те, кто в этот день в поте лица под её руководством трудился в канаве. А когда Крыжонкин-муж вынул из канавы старую, но ещё добротную деревянную лестницу и установил новую железную, которую где-то умыкнул, Манька твёрдо уверилась в том, что стала директором канавы!
Прошли дожди и канава наполнилась водой. Затем опять наступила жара, а овощ требовал полива! Уже через неделю Манька находилась в зените своей славы! У канавы было то весело, то грустно! Веселились те, кто копал яму; и грустили, как выражалась Манька, «бездельники», «прихлебатели» и любители «халявы»! Нет, воды зачерпнуть удавалось копавшим и не копавшим, с кулаками Манька пока ещё не бросалась, но испортить настроение на целый день умела! И конечно же, Крыжонкина поджидала жену Сергея Иваныча – эту самоуверенную, независимую вооброжалку, которая, просидев всю жизнь в конторе, выращивала такие помидоры и капусту, о каких Манька могла ещё толко мечтать!
Разумеется, Петровна своей участи не избежала! В какой-то момент у канавы стало тихо и Петровна, надеясь, что Манька ушла к себе передохнуть, схватив вёдра, помчалась за водой.
Ах, как она ошибалась! Ступив на новую лестницу и зачерпнув воды, она увидела выходившую из-за куста Маньку. Петровна напряглась, но воду в канаву не вылила и, нахально глядя на Маньку, пошла вперёд. Крыжонкина стояла посреди тропки и опиралась на палку. Петровне с вёдрами пришлось её обогнуть. Больше Манька молчать не могла, и нахалке пригрозила:
- Ещё раз увижу тебя на этой лестнице, столкну в канаву! И уже во след злобно прошипела:
- Каждая шлюха будет тут воду брать!
Когда Сергей увидел входившую в калитку жену, то с тревогой спросил:
- Что с тобой? Ты, часом, не заболела?
Рассчитывая, что муж ей посочувствует, Петровна с обидой рассказала о случившемся, а он, наоборот, ещё и выбранил её:
- Я ж тебе сказал, что привезу воды! Так чего ты туда полезла?
- Ну хорошо, сегодня привезёшь, завтра! Может, этим летом и обойдёмся! А на будущий год? – не согласилась с ним Петровна.
- До будущего года ещё дожить надо! – резонно возразил Сергей и, ставя в машину пустые баки и канистры под воду, заметил:
- А Манька права! Лестница действительно принадлежит Крыжонкиным!
Когда Сергей Иваныч привёз воду и Петровна вместе с мужем вытаскивала баки из машины, улыбающаяся Крыжонкина висела на заборе и всё видела, а поздно вечером сидела на лавочке с сёстрами Авериными и рассказывала, что наконец-то она добилась, чего хотела, и проучила этого ср…го интеллигентишку и его жену. После чего доверительно поведала сёстрам, что у неё уже давно не было такого хорошего аппетита, как в этот день!
Вообщем, Манька праздновала победу, как радовались и те, кто был допущен к заветной канаве. Петровне же было больно смотреть, как одинокая Вера Васюкова, на окрик Крыжонкиной:
- Ты же с нами не копала, а воду таскаешь! – извиняющимся тоном говорила:
- Да много ли я взяла? Всего четыре баночки! (у неё под воду приспособлены банки из-под повидло).
На что бдительная Манька уточняла: - Не четыре, а шесть! – и если была в приподнятом настроении, то есть видела, что ненавистный сосед привозит воду издалека, милостиво разрешала Вере:
- Ладно, сходи ещё разок!
Между тем лето закончилось, пошли дожди и потребность в воде отпала до следующего года.
Настала пора уборки урожая. Сергей Иваныч, выкопав и убрав картошку, возле оврага вырезал в заборе калитку и, взяв лопату, каждый день уходил в овраг. Петровна не спрашивала, что он там делает? Раз копается, значит, что-то задумал! Сама же сажала озимый чеснок и готовила грядки под урожай будущего года.
Наступила дождливая осень, затем снежную зиму сменила весна и все огородники вновь переехали на свои участки.
Сергей уже несколько дней сидел с лопатой в овраге, а разлапистый ивовый куст не давал Петровне увидеть – что он там роет?
- Мать, иди сюда!- услышала Петровна голос мужа и, подумав, не случилось ли чего – ринулась в новую калитку; обогнула ивовый куст, закрывавший овраг, и обомлела.
В тридцати шагах плескалось маленькое озеро. Вся паводковая вода, весной стремительно стекавшая ручьём вниз, сейчас разлилась по площади оврага, а её стоку мешал земляной вал - этакая рукотворная плотина!
- Ну и Сергей! Ай да молодец! – изумилась Петровна. А вслух спросила:
- Как тебе это пришло в голову?
- Обижаешь! – ответил муж. – Как-никак я инженер! И довольно улыбаясь, добавил:
- Пиши табличку: «Только для шлюх»!
И действительно, водой стали пользоваться все огородники, у кого на участках нет своих колодцев. Даже те, с кем Крыжонкины углубляли канаву. Сергей Иваныч сделал мостки, вырубил ивовый куст и выкорчевал все коренья. Теперь и он, и Петровна, не торопясь, по ровной дорожке носят воду на свой участок. А тропочки к озерку бегут со всех сторон – вода стала ближе и никто не ругается! Только Крыжонкины ходят за водой по прежнему маршруту. Разлившееся озеро поглотило в себе канаву, утопив в ней и личную собственность Крыжонкиных – новую железную лестницу!
Крыжонкина, вынашивая план отмщения, какое-то время молчала. У неё пропал аппетит, она похудела и на заборе висела редко, поэтому у Рыбочкиных в одну из суббот расслабились и загуляли так, что гости разошлись с первыми петухами. Фая уже не говорила: - Тише, тише! – она считала, что Крыжонкина исправилась. Но уже на следующий день Фая и поплатилась за своё легкомыслие.
Теперь главным оружием Маньки стал язык. Опасаясь скандалов, с нею боялись связываться, перед нею заискивали. От этого она ещё больше пыжилась, наглела и периодически поносила всех подряд, включая и услужливых. Рот закрытым она держала редко, пересыпая свою речь отборной бранью. Манька набрала прежний вес и держалась орлицей.
Приехавший на лето к Сергею Иванычу внук, повторяя за Манькой услышанное, бежал к деду или к Петровне и любознательно интересовался – что означает то, или иное выражение? Сергей от вопросов внука морщился, хмурил брови. Петровна же брала его за руку и уводила в дом. В общем, надо было что-то делать, а что – она не знала!
И когда в середине лета за внуком приехал Вениамин, чтобы увезти его на море, дед с бабкой облегчённо вздохнули!
А Манька продолжала ругаться и чаще всего она кляла стариков Бабановых, супругов Рыбочкиных, да Сергея Иваныча с женой!
Петровна возилась на огороде, а у Сергея Иваныча после отъезда внука появилось свободное время. Он что-то мастерил в предбаннике, где у него и мастерская – пилил, паял, то есть занимался чем-то для себя интересным. Зная страсть мужа к изобретениям, Петровна расспросами его не донимала, и только однажды, увидев его на длинной лестнице, приставленной к высокой рябине, удивлённо спросила:
- Ты чё там делаешь? Ягоды-то ещё зелёные!
- Да так! – хитренько улыбнулся муж.
Огурцов и помидоров в тот год уродилось много. Петровна собрала по два ведра тех, и других, и муж с урожаем привёз её в квартиру. Консервирует она дома на электроплите. Сергей снова уехал на огород, там каждое лето живёт у них персидская кошка Сима, привозимая из Петербурга. Через два дня Сергей привёз много ягод и ещё огурцов, после чего уехал назад, а Петровна целую неделю делала дома заготовки.
Закрутив с полсотни различных банок и приведя в порядок ягоды, накупив продуктов, соскучившаяся по мужу, Симке и по любимой теплице, Петровна села на автобус и поехала на огород. День был субботний, солнце стояло в зените, и Петровна, войдя в калитку, увидела необычную картину. Сергей Иваныч стоял на последней ступеньке лестницы и что-то прикручивал к большому ящику, который, непонятно каким образом, держался на рябине. Из ящика свисали провода, ползли по земле к столу, где стоял домашний магнитофон, рядом с которым ещё находилась какая-то аппаратура, и лежал инструмент.
Не дав жене опомниться, Сергей Иваныч крикнул с лестницы:
- Мать, извини! Я не сходил за картошкой!
Петровна взяла ключи и ведро и направилась в яму, находившуюся в сотне метров от усадьбы. По пути заговорила с сидевшими на лавочке сёстрами Авериными и, узнав от них, что у Крыжонкиных сегодня гости- из Петербурга приехал старший сын с детьми – школьниками, Петровна обрадовано заметила:
-Может, хоть сегодня будет тихо на горе!
Нина Аверина, много лет отработавшая с Крыжонкиными в одной бригаде, продолжила:
- Разве она посмеет материться при внуках? Погляди, как елейно воркует! Совсем не так, как было позавчера, когда опять пристала к Рыбочкиным!
Набрав в яме картошки, Петровна ещё на пару минут остановилась возле сестёр и вместе с ними посмеялась, как Манька, пытаясь подражать говорящим на «а» мальчишкам, заакала сама:
- Никита, скарее пади сюда! Пасматри, какая ягадка!
Петровна занесла в дом картошку, вынула из сумки продукты и вышла на улицу, больно уж погода была хороша!
Сергей Иваныч уже стоял у стола, нажимал какие-то кнопки. Петровна подошла поближе и, с любопытством поглядывая на мужа, сообщила:
- Сегодня у Крыжонкиных весело, гости приехали!
- Сейчас ещё веселее будет! – усмехнулся Сергей.
И тут Петровна всё поняла!
- Ты что? – изумлённо спросила она , - записал на магнитофон, как Манька позавчера ругалась с Рыбочкиной?
- Не только позавчера, и не только с Фаей! – вставляя проводок в отверстие, ответил Сергей.
В это время все ближайшие соседи находились на улице. У Рыбочкиных уже выстаивалась натопленная баня, и прибывшие на первый пар мужики вместе с Филей беседовали на лавочке, тогда как их жёны под предводительством Фаи у забора лакомились малиной.
Сёстры Аверины стояли на дороге и разговаривали с двумя дальними огородниками.
Павел Павлович Бабанов на своей полянке складывал в копну высохшее сено, а Нина Константиновна, выйдя с козами на прогулку, принялась помогать мужу.
- Ох, и садист же я! – виновато глядя на жену, сказал Сергей. – Но если уж суд с нею не справился, может, хоть это подействует! – и включил магнитофон.
Сначала из динамика на рябине полилась тихая музыка. Сергей усилил звук и музыка зазвучала громче. Затем послышался до боли знакомый голос, и Сергей Иваныч врубил звук на полную катушку!
О! Это надо было видеть и слышать! Никогда ещё на горе, ни до, ни после этого не было такого всепоглощающего коллективного счастья!
Петровна не видела ничего, она валялась на крыльце и судорожно всхлипывала! Зато Сергей Иваныч, насмеявшийся ранее при монтаже записи, со своего огорода, расположенного на макушке горы, наблюдал незабываемую картину!
У Рыбочкиных хохотала вся компания, но даже её гомерический смех, дополняемый трубным басом Фили:
- Ой, не могу! Ой, умру! – не мог заглушить зловредный Манькин голос.
Дед Бабанов, услышав с рябины «родную речь», сослепу приняв ящик за Маньку и подумав, что она уж совсем плохо дружит с головкой, испуганно спросил у жены:
- Как она с одной здоровой ногой на дерево-то влезла?
- На какое дерево? Оглянись, вон она стоит! – хохотала Нина Константиновна.
А в это время Манька в окружении своих близких действительно стояла у будки с открытым ртом и, глядя на рябину, удивлённо слушала себя! И внуки, только что ею обласканные, даже не поверили, что это голос их родимой бабушки.
Её монолог длился недолго, но столько интересного услышали о себе и вшивый инженеришка, и его припадочная жена; пьяницы Рыбочкины и их друзья ворюги-забулдыги! Павел Павлович и Нина Константиновна узнали, что заколдованную ими козью шерсть Манька вновь обнаружила в своём парнике, поэтому у её огурцов облетел весь цвет.
Не были забыты и сёстры Аверины, с которыми, казалось, Крыжонкина дружила. Одной из сестёр, год назад потерявшей мужа, талантливая Манька даже посвятила стихи: - Бегает по всей горе, ищет по своей дыре!
Услышав это, 65-летняя женщина впервые после смерти мужа развеселилась так, что второй сестре пришлось её поддерживать!
Впридачу ко всему сказанному, великолепный Манькин язык, достойный участи одного из самых красноречивых политиков нашего времени, но волею судьбы существующий в другой ипостаси, выдавал такую матерщину, что если бы в этом искусстве с нею вздумала соревноваться дюжина биндюжников – Манька бы непременно победила!
Затем динамик на секунду умолк, а когда вновь заговорил, на горе услышали диалог уже обоих Крыжонкиных, советующихся друг с другом, как им действовать дальше, чтобы вконец извести своих недругов. В начале они беседовали мирно, но уже через несколько минут разошлись во мнениях, разругались.
Последнее обращение Крыжонкина к жене: - Отлызь, подлюка! – вызвало новый взрыв хохота. Вероятно, в минуты гнева бывший украинский парубок переходил на родной язык.
Сергей Иваныч выключил магнитофон и, вытирая слёзы, огляделся. У Рыбочкиных ещё кто-то повизгивал, но уже тихо, и лишь Фая обессилено стонала; сёстры Аверины, обнявшись друг с другом, конвульсивно дёргались. Там же, держась за животы, стояло несколько сторонних наблюдателей. Старики Бабановы, раскинув руки, лежали на копне сена и мелко тряслись; а Петровна уползла в дом, чтобы сменить бельишко!
В усадьбе Крыжонкиных было пусто. Будка стояла закрытой большой щеколдой с висячим замком, значит, хозяева ушли надолго.
С тех пор прошло несколько лет, и на горе стало спокойнее. Не потому, что Крыжонкина изменилась в лучшую сторону: если уж смолоду прореха, то в старости – дыра! Просто скандалить она стала меньше, опасаясь, что этот инженеришка опять подстроит ей какую-нибудь пакость!
Встречаясь с Петровной, Манька, судя по настроению, или поворачивается к ней спиной; или, напротив, сверлит её глазами; от чего Петровна ёжится, но, вспомнив то субботнее шоу, не может сдержать улыбку!
ЛИЗА
Дочери исполнилось тридцать три. Лиза уже давно живёт своей жизнью, не нуждается в родительской опеке, но мать без этого не может и, считая Лизу всё ещё несмышлёной, беспокоится по пустякам.
Так было и на этот раз. Взглянув утром на опустившийся до минус десяти столбик термометра, Петровна озабоченно говорит мужу:
- Похолодало, а Лиза, наверное, опять ходит без шапки!
Сергей Ивааныч, зная, что жена не успокоится, предлагает: - Позвони!
Петровне только этого и надо. Она крутит диск телефона, слышит родной голосок и сходу, как говорит Лиза, «передупреждает» её о грядущих морозах; и том, что у неё короткая стрижка, как у Какамады (известная фамилия искажается намеренно), и что её непокрытая головка может остынуть до менингита (Петровна об этом где-то читала).
Лиза, ещё окончательно не проснувшаяся, выслушав мамину тираду, с присущим ей чувством иронии, произносит:
- Разве что-нибудь приятное ты скажешь с утра? – и обе хохочут у телефонов.
Сейчас Лиза уже сама мама, у неё 12-летний сын, но Петровна считает, что в большом городе дочка живёт, как Красная Шапочка среди волков и крокодилов, и когда Лиза, улыбаясь, отвечает, что у Красной Шапочки уже давно выросли зубы, мать этому слабо верит.
Ещё не умея читать, не выговаривая «л» и «р», дочка знала наизусть множество стишков и при удобном случае просвещала родителей. Когда отец, взяв удочку, уходил на реку и возвращался без рыбы, дочка такую неудачу оставить без внимания не могла и тут же рассказывала:
Сидит ибак, гъюстит ибак,
Ему совсем не нужен як!
Ему бы ибки на обед,
А ибки нет!
При этом дочка так уморительно разводит в стороны руки, что Сергей Иваныч, приговаривая: - Ах, так ты ещё издеваешься над отцом! – начинал её тормошить. При этом оба так заразительно смеются, что Петровне ничего не остаётся, как присоединиться к ним.
В дочке с детства присутствовало обострённое чувство справедливости. Лиза по утрам всегда завтракала дома и не ела кашу в детском саду. Однажды воспитательница тарелку Лизы намеренно оставила пустой. Вместо того, чтобы обрадоваться этому, Лиза решила восстановить равенство и, протянув воспитательнице пустую тарелку, поинтересовалась:
- Ойга Спиидоновна! Почему на всех таейках ежит каша, а у меня нет?
- Но ты же не завтракаешь по утрам, Лиза! – ответили ей.
- Это неспъяведьиво! – уверенная в своей правоте, заявила Лиза. – Есьи и не завтъякаю, каша на таейке должна быть!
И взрослой наставнице, понявшей, что допустила оплошность, ничего не остаётся, как отправиться на кухню за кашей.
Читать Лиза научилась в пять лет, и с тех пор она не играла в игрушки – их заменили книги. Кроме школьной, она брала книги ещё в двух библиотеках города, и читала, читала! От раннего постоянного чтения у неё ухудшилось зрение, и уже заканчивая первый класс, дочка сидела в очках. С возрастом близорукость прогрессировала, количество минусовых диоптрий шло по возрастающей, и Лиза не любила физкультуру. Очки мешали ей быть подвижной, от этого она комплексовала. Ещё Лиза комплексовала от того, что в детстве её недостаточно любили родители. Во всяком случае ей казалось, что дома к ней относятся слишком строго.
Часто бывая в семье своей тёти Риммы Ивановны, где ей всегда были рады, Лиза видела, каким вниманием окружена её двоюродная сестра Инночка. А Лиза и училась лучше Инночки, и каждый день мыла с утра оставленную в раковине посуду, и дома прибиралсь, а её мама считала, что так и должно быть.
В других семьях дочка тоже бывала, но образцовой мамой считала одну Римму Ивановну , и её влияние на Лизу чувствовалось на протяжении многих лет, а может, и сейчас!
В выходной день, когда после завтрака Петровна чем-то занималась на кухне, Лиза, ещё не будучи школьницей, усаживалась за стол и, достав альбом, цветные карандаши и краски, принималась рисовать. Дочку, как других девочек, не интересовали куклы и красивые на них платья. Лиза, как правило, рисовала дом, о котором она мечтала и в каком ей хотелось жить, когда вырастет!
Сергей Иваныч, видя, как дочка, от усердия высунув кончик языка, увлечённо что-то раскрашивает, устраивался рядом с Лизой, а та, уловив интерес отца к её творчеству, принималась объяснять, что этот дом у неё получился лучше прежнего: - Ну, того, какой она рисовала в прошлое воскресенье!
Отец домом восхищался и говорил:
- Лиза! Да у тебя сегодня не дом, а дворец какой-то!
Лиза радостно смотрела на отца и переспрашивала:
- Правда, тебе понравился?
- Ещё как! – отвечал Сергей Иваныч. – Только знаешь, Лиза, чего-то на этой картине недостаёт!
- Чего? – вопрошала Лиза.
- Сам дом хорош, а возле дома как-то пусто!
- А! – восклицала Лиза. – Я же ещё не нарисовала цветы и деревья! И хватая то один, то другой карандаш, дочка быстренько наносит на бумагу всё то, что должно было украсить территорию возле дома, попутно объясняя отцу, как называется то, или иное растение.
- Теперь красиво? – ожидая похвалы спрашивала Лиза.
- За-ме-ча-тельно! – по слогам выговаривал отец.
- Теперь всё? – уточняла Лиза.
- А ты подумай! – наводя дочку на размышления, продолжает отец.
Дочка внимательно смотрит на рисунок и жёлтым карандашом строит вокруг дома забор; затем, взглянув на отца и уловив в его глазах ещё что-то, Лиза рисует будку с высовывающейся оттуда собакой, и уверенная, что больше-то она уж ничего не упустила, довольная собой, откладывая карандаш, говорит:
- Теперь уж точно всё!
- Да, пожалуй! – соглашается отец. – Но ты же, наверное, захочешь, чтобы возле дома был порядок, подметены дорожки, подстрижены кусты, а где будут жить садовник и дворник?
Лиза, ещё не уловив подвоха, хлопает себя по лбу маленькой ладошкой: - Как это она забыла такую важную вещь? – не возле дворца, а у забора сереньким карандашом рисует маленькое строеньице. После чего поднимает на отца глаза и, видя, как он улыбается, рассматривая картину, нетерпеливо спрашивает:
- Ну как, нравится?
- Да, очень! – отвечает отец. – И дом прекрасный, и дворницкая на месте!
Пропустив мимо ушей последнюю реплику отца, дочка, довольная собой, ещё раз внимательно рассмотрев свой шедевр, переводит взгляд на отца и в порыве благодарности сообщает ему:
- Папа, когда вы с мамой состаритесь, я заберу вас к себе! Я же у вас одна, а в таком большом доме места хватит всем!
- Конечно! – соглашается отец. Ему интересно беседовать с рассудительной дочкой, но он отец, и ведёт игру дальше.
Сергей Иваныч отвлекает внимание Лизы от рисунка, переводит разговор на что-то другое, они весело смеются, а Петровна, поглядывая на них из кухни, которая находится напротив комнаты Лизы, посмеиваясь, ждёт продолжения.
Обсудив с дочкой все второстепенные вопросы, Сергей Иваныч вновь возвращается к рисунку и спрашивает:
- А сколько же комнат у тебя будет в таком большом доме?
- Много! – степенно поясняет Лиза. И взяв новый лист бумаги, рисует на нём маленькие квадратики, объясняя отцу предназначение каждого из них.
- Вот это спальня! – говорит дочка. – Это – гостиная, это – детская, это – кухня!
Далее следуют и комната для няни, и кабинет для работы, и большая прихожая, ещё несколько квадратиков надписывает Лиза и, уже совсем счастливая, заключает:
- Погляди, как все разместились и никому не тесно! Потом дочка берёт главный рисунок, подписывает каждое окно, сверяясь с квадратиками и, ожидая заключительной похвалы от отца, резонно замечает:
- В таком хорошем доме и люди будут жить хорошие, правда, папа?
- Ясное дело, что хорошие! – подтверждает отец и, пряча смеющиеся глаза, задаёт вопрос, ради которого затеял игру:
- А мы?
Лиза непонимающе смотрит на отца.
- А мы с матерью? Ты же возьмёшь нас к себе жить!
Дочка широко распахивает такие же большие, как у матери, глаза и растерянно смотрит на улыбающегося отца. Видя, что у дочери вот-вот из этих блюдечек хлынут слёзы, Сергей Иваныч легонько хлопает её по плечу и успокаивает:
- Да ты не расстраивайся! Мы с матерью и в дворницкой поживём, а если там жарко, так я и в собачьей будке могу ночевать! И тебе ни дворника, ни садовника нанимать не надо! Мы же с матерью без работы не можем! И сам настолько заразительно хохочет, что трясущиеся до этого губы дочери расплываются в широкую улыбку, и она смеётся вместе с отцом. Не отстаёт от них и Петровна!
Учёбой Лиза родителей радовала, но сама хотела поскорее стать взрослой и уехать в большой город.
Услышав по радио, что физико-математическая школа при Ленинградском университете проводит набор в 9-й класс, Сергей Иваныч загорелся, переговорил с дочкой, которая сообщение приняла на «ура», и привёз Лизу на конкурсные экзамены. Экзамены Лиза сдала на «отлично», сказались победы на школьных и областных олимпиадах, и в конце августа радостные Сергей Иваныч с Лизой и тревожная Петровна поехали в новую школу. Школа находилась не в самом Ленинграде, а в Петродворце и, немного поплутав по улицам, их машина остановилась у подъезда.
Вместо ранее обещанных четырёхместных уютных комнат взору Петровны предстала большая и обшарпанная казарма с огромными окнами без занавесок, сломанными тумбочками и стульями, 16-ю голыми кроватями, и выбитой с петель дверью, которую чинил один из родителей.
Оставив 15-летнюю Лизу в школе, весь обратный путь Петровна ревела белугой, чем привела мужа в тихое бешенство! Когда же за Сясьстроем лопнула шина и она вместе с мужем вышла из машины, то Сергей Иваныч, поддомкрачивая колесо, сквозь зубы процедил:
- Ещё раз всхлипнешь – пойдёшь пешком!
Понимая, что это не пустая угроза, весь остаток пути Петровна просидела, не шелохнувшись и, только войдя домой, упала на кровать и рыдала до вечера! Видя, что с глупой бабой нет никакого сладу, Сергей в сердцах хлопнул дверью и ушёл в гараж.
Петровна ревела каждый день, на работе и дома, и никакие уговоры мужа, что не случилось ничего страшного, что бытовые условия жизни вполне приемлемы ( он уже заезжал к Лизе ), не могли её успокоить, и только голосок Лизы по телефону на какое-то время выводил мать из состояния нервного стресса.
На Октябрьские праздники Лиза приехала домой и Петровна, чтобы порадовать дочку и нагрузить её в школу домашним, жарила и парила, пекла и варила! Уже перед самым отъездом Лиза упала в кресло и сообщила ошарашенным родителям, что уезжать из дома не хочет! Это уже позднее Петровна догадалась, что свою тоску она разделила с дочкой пополам; а тогда, кое-как успокоив Лизу, все пришли к выводу, что ехать назад надо, закончить полугодие и если она не передумает – пусть возвращается!
Перед Новым годом Лиза вернулась домой с документами, хотя Сергей Иваныч ещё долго жалел об этом!
В конце девятого класса Лиза преподала родителям первый урок и заставила с нею считаться.
В Первомайский праздник, накормив дочку обедом, Сергей Иваныч и Петровна отправились в гости к друзьям, а когда вечером вернулись, дочки дома не оказалось, как не было и записки. Петровна, обзвонив родственников и узнав, что Лиза ни у кого не появлялась, не на шутку встревожилась. В начале первого в дверь позвонили. Петровна открыла дверь и увидела Лизу, от которой исходил такой запах дешёвого портвейна, что мать изумлённо спросила:
- Лиза, ты где была?
На её неумный вопрос дочка, несколько раз икнув, заплетающимся языком изрекла:
- Теперь, ик! Так будет всегда! Вы в гости, и я, ик, в гости!
До половины ночи Петровна провозилась с Лизой. Её тошнило и рвало, а весь следующий день она лежала пластом. С тех пор праздники они отмечали своей семьёй. И Лиза, выпив одну-две рюмки сухого вина или шампанского, слушала музыку, иногда плясала с отцом, а чаще – с матерью, или уходила по своим делам, но нигде никогда не пила!
Превращаясь из девочки-подростка в девушку, Лиза менялась. У неё хороший рост, тонкая талия и большие красивые глаза. В силу своего возраста ей хотелось нравиться противоположному полу, чтобы сверстники ценили её не только за ум, но и за внешность, но она не была заводилой, не умела кокетничать, а её прекрасные выразительные глаза были прикрыты очками. От этого Лиза ещё больше комплексовала, казалась себе несчастной, а дома или замыкалась, или, наоборот, становилась раздражительной.
А родители, тоже в силу своего возраста, подзабыли свою молодость. И когда в 10-м классе на родительском собрании классная руководительница сделала Петровне замечание, что только одна Лиза не носит школьную форму, что, по тем временам было не принято, мать, уже до этого пытавшаяся повлиять на дочь и не добившаяся успеха, на этот раз решила поступить по другому.
Придя домой и рассказав дочери о собрании, Петровна упомянула и о форме, на что Лиза фыркнула и закрыла дверь в комнату. А Петровна, чтобы заставить дочь выполнять общепринятые правила, вечером налила в ванну воды и замочила юбку и свитер, которые Лиза носила вместо формы, как бы оставив их на следующий день для стирки.
Утром Лиза, спросив, где её вещи, молча вынула, отжала мокрые свитер и юбку, включила утюг и принялась гладить. Таким образом подсушив намоченную накануне одежду, Лиза влезла в в ещё парящую от утюга юбку, с трудом натянула полумокрый свитер и, надев сверху пальто, отправилась в школу. Было это в конце января.
Наблюдая за дочерью, Петровна лишь покачала головой:
- Ну и характер!
Уже позднее мать поняла, что Лизе надоело казаться в толпе безликой серой мышкой и, чтобы хоть как-то проявить свою индивидуальность, она решила сменить надоевшую за 10 лет на одежду, которая ей больше нравилась и в какой она чувствовала себя более комфортно.
Окончив среднюю школу с высшим баллом по всем предметам, и одной-единственной четвёркой по физкультуре, дочка без усилий поступила в химико-технологический институт им. Ленсовета и уехала в Ленинград. Петровна уже не плакала, да и Лиза стала взрослее.
Учёба Лизе давалась легко, появились новые друзья, свобода опьяняла, а молодость и влюблённость радовали. В первый же месяц на картошке Лиза подружилась с однокурсником Женей. Он провожал её на вокзал, если она уезжала домой; встречал, когда она возвращалась; заходил за нею утром (они жили в одном общежитии); после лекций нёс её дипломат; лечил при простудах и ждал своего часа, чтобы сделать ей предложение.
Лиза познакомила его со своими родителями, и они, возвращаясь домой, оба вспоминали улыбчивого юношу с доверчивым взглядом. А Женя сообщил о Лизе своим родителям и однажды из Тюмени позвонила Петровне мама Жени и с тех пор они, хоть и не часто, но перезванивались.
Но в июне, когда Лизе до совершеннолетия оставался месяц, Женю взяли в армию, а потом из далёкой южной республики летели и ехали письма, и печаль по любимой чередовалась с рассказами о серых солдатских буднях. Писем было много, Женя писал их почти каждый день, а если почта задерживалась, то Лиза получала их пачками и каждое письмо кричало, молило: - Ты только дождись!
Чтобы не быть однообразным, молодой солдат писал о том, что накануне его немножко побили «деды», и что если в будущем он увидит издалека этих лихих вояк, то обязательно присядет, а лучше – приляжет за первую попавшуюся кочку, дабы негоже защитнику Отечества ходить с подбитым глазом, да ещё хромым! И такая весёлая ирония над собой сопровождала его каждое письмо!
А через год бойца за блестяще проведённую операцию поощрили отпуском на 10 суток, и Женя улетел в Тюмень к родителям, где он не был больше двух лет.
Лиза в это время находилась дома и, услышав междугородний звонок, взяла трубку. Переговорив по телефону, она попросила у родителей 90 рублей.
- Зачем? – удивилась Петровна.
- Мне надо в Тюмень! – ответила дочка. Уже на следующий день она была в самолёте.
Потом ещё целый год в оба конца шли письма, но Лиза писала всё реже и реже.
Следующим летом, когда Лиза заканчивала третий курс, Петровне из Тюмени позвонила мама Жени и сообщила, что сын демобилизовался, неделю назад уехал восстанавливаться в институте, и объявил родителям о предстоящей женитьбе! В заключение разговора Виктория Константиновна поинтересовалась:
- Ну что, сватья, по сколько будем вкладывать в свадьбу?
Петровна растерялась! Не потому, что это было для неё неожиданностью; она даже совсем недавно купила дочери чудесный белый костюм, какой та ещё не видела, но Лиза-то молчала! Не приезжала, не звонила!
А ещё какое-то время спустя Сергей Иваныч и Петровна гуляли на весёлой свадьбе дочери! Белый английский костюм выгодно облегал тонкую фигурку Лизы, её смуглые оголённые руки лежали на плечах избранника, а ножки в белых туфельках на шпильке легко скользили под звуки оркестра, исполнявшего модное в то время «обручальное кольцо», только вот по левую руку от невесты стоял высокий, худощавый, дотоле никому не известный жених по имени Вениамин!
А Женя в этот день, закрыв дверь за своим лучшим другом, с которым прожил год в одной комнате, с кем делил радости и горести в институте, и в письмах из Армии, и которого проводил на свадьбу Лизы в качестве свидетеля со стороны жениха, впервые в жизни напился так, что вернувшиеся утром со свадьбы ребята еле-еле откачали его! Среди опорожнённых бутылок на столе в беспорядке лежали вынутые из конвертов листки, да разорванная фотография Лизы.
Родители Лизы к зятю отнеслись, как к сыну, и приняли его с открытой душой. Избранник дочери – это святое!
Зять к тестю был предупредителен, к тёще – более того, жену в присутствии родителей называл Лизонькой, которая округлилась, ходила на низких каблуках, а позднее – в тапочках, чутко прислушиваясь к тому, что происходило внутри её.
Закончив четвёртый курс, Лиза родила сына, чему новоиспечённые дедушка и бабушка были несказанно рады! Рожала Лиза в городе своего детства, а оставшийся в Ленинграде Вениамин должен был отремонтировать предоставленную ему предприятием, 7-метровую комнату в общежитии.
Через два месяца зять приехал за женой и сыном, а Сергей Иваныч и Петровна поехали их провожать. Прибыв на место, Лиза нашла комнату в том же состоянии, в каком её оставила. Внимательно посмотрев на мужа, поинтересовалась:
- Что же ты делал два месяца?
Комната была столь мала, что родители с тяжёлым сердцем в этот же день уехали домой. Дорогой они молчали, но каждый из них думал об одном и том же:
- Как же так? Ведь не мальчишка, ему уже 26 и он глава семейства!
Между тем Лизе надо было заканчивать институт, а маленький ребёнок часто простужался. При сравнительно тёплой зиме батареи были горяченными, и температура в крошечной комнатке держалась на уровне 25 – 27 градусов, поэтому на улице малейшее дуновение ветерка у распаренного ребёнка вызывало недомогание. Он плохо сосал грудь, плохо спал. От этого не спала Лиза, похудела, осунулась и было решено, что внуку будет лучше у бабушки и деда.
Сергей Иваныч привёз внука домой, когда тому едва исполнилось 10 месяцев. Петровне пришлось оставить работу и выйти на пенсию раньше возрастного срока. Ребёнок окреп, стал меньше болеть и до школы курсировал между Ленинградом, куда привозили его на несколько месяцев, Украиной, где жили родители Вениамина, и городком на Свири, ставшим внуку родным.
Сергей Иваныч не чаял души в маленьком любопытном создании, таская его за собой в гараж, на рыбалку; отвечал на сотни его вопросов, и с малых лет учил внука, что только терпение и труд с возрастом сделают из мальчика настоящего мужчину! Внук отвечал деду такой же привязанностью, хотел быть похожим только на него, и на вопросы окружающих:
- Как тебя зовут? – вежливо сообщал, что зовут его Митя, а к имени добавлял не свою, а фамилию деда. Сергей Иваныч, благодушно посмеиваясь, поправлял:
- Ты что-то перепутал! У тебя ж другая фамилия! Но внук стоял на своём, и убедительно пояснял, что это в Петербурге у него другая фамилия, а здесь – дедова!
К этому времени Лиза с отличием закончила институт и получила свободный диплом. Поискав работу по специальности инженера-ядерщика и не найдя таковой, Лиза, не долго думая, пошла переучиваться на бухгалтера. Преподаватели заметили способную ученицу, а так как в учебном заведении была вакантной должность главного бухгалтера, то Лизе и предложили её занять.
Она, еще не уверенная в себе, засомневалась, но зарплаты мужа в 140 рублей едва хватало на питание, а директор настаивал, и Лиза согласилась. Чтобы больше знать и больше уметь, Лиза поняла, что надо учиться дальше, а аналитический, как и у отца, склад ума и огромная работоспособность позволили ей преодолевать ступеньку за ступенькой и последовательно двигаться вперёд. Она начала писать статьи, читать лекции, два года подряд занимала призовые места в конкурсе «Лучший бухгалтер России», и все годы училась, работала и учила других.
Лиза стала модно и со вкусом одеваться в дорогих магазинах, и вместо больших толстых стёкол её глаза прикрывали изящные, чуть задымлённые, в дорогой оправе очки.
Сын достиг школьного возраста, а Вениамин работу слесаря на вредном производстве сменил на более благородную – устроился электриком в Пассаж. Заниматься сыном у папы не было никакого желании. Петровна, навещая дочь, раза три ходила с внуком в Военно-Морской музей, пару раз – в Артиллерийский и, ничего не понимая в экспонатах, бабушка больше смотрела на молодых отцов, объясняющих своим сыновьям то, или иное устройство. Но Вениамину почему-то диван с детективом был интереснее.
Тем временем на одном из семинаров Лиза, когда не только читала сама, но и в качестве слушателя присутствовала на лекциях коллег, познакомилась с лектором, работавшим в управлении федеральной налоговой полиции.
Виталий Андреевич Мурашкин ничем особенным внешне не выделялся. Всего на год постарше Лизы, среднего роста и в очках, майор полиции не мог, да и не пытался быть неотразимым. Не мог до тех пор, пока не начинал говорить.
Его лекции собирали полные залы. Несмотря на несовершенство действующего Законодательства, Мурашкин учил директоров и главных бухгалтеров отстаивать законные интересы предприятий в спорах с фискальными органами. В качестве примеров он проводил обзор судебно-арбитражной практики и знал ответ на любой вопрос. Его мозг вмещал такой объём нужной информации, а негромки голос, усиленный микрофоном, вещал настолько доходчиво и интересно о скучных вообщем-то вещах, что Лиза, впервые его послушав, просто поразилась!
Позже Лиза уже в своей аудитории пару раз видела внимательно слушающего её Мурашкина.
Они как-то быстро нашли общий язык и в работе были интересны друг другу. Оба тактичны и сдержанны и, лишь познакомившись поближе, Виталий Андреевич разоткровенничался, что у него есть девушка, с которой он знаком много лет и собирается на ней жениться..
В одну из бесед Мурашкин предложил Лизе перейти на работу в полицию. Лиза, посчитав это несерьёзным, поинтересовалась, почему он – такой умный и образованный, интеллигентный и порядочный работает в фискальных органах? На что Виталий Андреевич спокойно ответил: - Но ведь кто-то должен!
Потом их пути какое-то время не пересекались. Его коллега, заменивший Мурашкина на семинаре, сообщил, что Виталий Андреевич женился и уехал в свадебное путешествие.
Лиза, уже давно помышлявшая расстаться с директором предприятия, методы работы которого её, как главного бухгалтера, не устраивали, обдумав всё за и против, при встрече с Мурашкиным сказала ему, что если его предложение перейти на работу в полицию остаётся в силе, то она хотела бы попробовать..
Виталий Андреевич утвердительно закивал головой и поинтересовался:
- Елизавета Сергеевна, я ведь ничего не знаю о вашей личной жизни, а наши генералы очень не любят принимать на работу умных, красивых, но незамужних женщин!
- Ну! – засмеялась Лиза. – С этим проблем не будет! У меня есть муж и сын-школьник!
- Отлично, отлично! – воскликнул Мурашкин. Затем, взглянув на её очки, спросил: - Что у вас со зрением? Сколько диоптрий?
- Много! – ответила Лиза и добавила: - Минус семь, минус восемь!
- Да! – вздохнул Мурашкин. – К нам принимают, если не больше пяти – и тут же продолжил: - Но вы не расстраивайтесь, я сам пойду к генералу!
Устройство в полицию, как казалось Лизе, было долгим и нудным, это потом выяснилось, что её приняли очень быстро. Она заполняла кучу анкет, ходила из кабинета в кабинет, отвечала на вопросы одних чиновников и других высокопоставленных мужей..В беседе с дочерью Сергей Иваныч её напутствовал:
- Будь сама собой, не старайся казаться лучше или хуже! И Лиза, естественная и искренняя, не видевшая дома ни хитрости, ни лжи, не испытывала ни волнения, ни потребности выделиться среди проходивших отбор, а была спокойной и выдержанной.
По совету Мурашкина медкомиссию Лиза прошла не в специальной ведомственной, а в районной поликлинике, а после объяснений Лизы врач-окулист выдал ей справку с дозволенными минус пятью диоптриями.
Оставалось последнее собеседование у кадрового генерала, который, как говорили Мурашкин и кадровики, отсеивал девять из десяти желающих, поэтому Лиза и запомнила эту встречу. Ещё Виталий Андреевич предупредил, что обычно собеседование бывает непродолжительным и лишь с теми, кто ему интересен, генерал может беседовать час, а то и больше.
Войдя в кабинет, Лиза увидела ещё моложавого, коренастого, с едва заметной проплешиной на голове и генеральскими звёздами на погонах человека, который крутил пальцами карандаш и весь его облик, взгляд говорили: - Как вы мне все надоели!
Предложив посетительнице сесть и, подождав, пока она удобно устраивалась в кресле, внимательно её изучая, вальяжный генерал задал два-три ничего не значащих вопроса и, получив на них такие же ответы, ещё больше поскучнел, вздохнул, уставился в лежащие на столе бумаги, как бы подтверждая свои мысли: - И эта туда же!
Но, видимо рекомендации одного из самых умных полицейских и его коллеги, что-то для генерала значили, он ещё раз вздохнул и неожиданно резко спросил:
- Кого вы ненавидите?
Лиза, как ей казалось, читает мысли генерала, уже пришедшая к выводу, что сегодня она пришла в это заведение последний раз и, лишь сожалея о потерянном времени, спокойно ответила:
- Никого! - и помедлив долю секунды, добавила: - Ненависть разрушает!
- Да? Тогда скажите, что такое, по-вашему, ненависть?
И молодая женщина, то ли об этом где-то читавшая, то ли сама сразу давшая оценку этому определению, негромко произнесла: - Ненависть – это совокупность отрицательных эмоций, направленная на внешний раздражитель!
Лиза видела, что генерал менялся на глазах. Её ответы вызывали у него то удивление, то восторг. Цепкие и колючие глаза, встретившие Лизу, подобрели, излучали свет и тепло, а сам генерал уже не казался этаким пресыщенным солдафоном, а был живым и умным, много повидавшим на своём веку.
Они беседовали два часа. Уже Мурашкин дважды прибегал в приёмную и, кивая на дверь, спрашивал у секретарши: - Всё ещё там?
На что получал ответ: - Там!
А они говорили и говорили. И генерал был также интересен Лизе, как и она ему. В конце беседы генерал встал, подошёл к Лизе и, проводив её до двери, на прощание сказал: - Я уже давно не получал такого удовольствия от беседы!
Муж Лизы тоже был приглашён в управление, вопросов ему почти не задавали, но Вениамин, обеспокоенный своим здоровьем, не преминул поинтересоваться: - Имеются ли в этом ведомстве семейные санатории, и на каких побережьях здравницы расположены? После этого, вполне удовлетворённый ответом, покинул здание. Вениамин уже нигде не работал и. находясь в поиске, сидел дома.
Между тем Лиза на новом месте работы, минуя вторую, была сразу признана специалистом первой категории, но, как объяснили ей старшие товарищи, за неимением диплома о юридическом образовании, ей было присвоено звание лейтенанта.
И для Лизы начались тяжелые будни. Она поднималась в шесть утра, а в половине восьмого уже выходила из дома, возвращалась в восемь, а если после суда ещё завозила в управу документы, то и в девять вечера. На работе просматривала и изучала горы документов. Часами сидела за компьютером.
Лиза хорошо вошла в новый коллектив. Начальник отдела, сухой и педантичный майор, сразу отнёсся к ней с должным уважением, и у неё всё получалось.. Она с неохотой бралась за дела, в которых доводы фискальных органов были противоречивы и шились «белыми нитками», и тогда даже была удовлетворена, когда суд выносил решение в пользу налогоплательщика. И огорчалась, когда было видно невооружённым глазом, что жулики-фирмачи провернули незаконную сделку, положив в свои карманы целое состояние. И удивлялась тому, что судья этого не видит.
Как-то в перерыве, обедая за одним столом с молодым словоохотливым аудитором заинтересованной фирмы, Лиза, уже чувствуя, что перспективное дело в суде будет развалено, задумчиво помешивала кофе, когда аналитик сказал:
- Да не переживайте вы так, Елизавета Сергеевна! Все ваши доводы абсолютно законны, но неужели вы не видите, что дело проплачено!
После этого процесса ей стало ясно, что от неё, будь она хоть семи пядей во лбу, ничего не зависит. Она лишь ничтожная песчинка в огромной государственной машине, и все её усилия заставить машину работать лучше или хуже, ничего не изменят.
Но работа занимала полсуток, а то и больше. Хорошо, если удавалось вырваться на семинар – денежное содержание лейтенанта не позволяло содержать не то, что семью, но и одного лейтенанта, поэтому Лиза подрабатывала, как могла. Ночью она писала статьи и готовилась к лекциям. Если не успевала, то прихватывала работу домой и всё больше уставала. Появилась бессонница, стало падать зрение Когда настало время писать диплом по экономике, она ещё и училась заочно, Лиза поняла, что долго так не выдержит. Робкие уговоры родителей не уходить из полиции и работать, как все, не стараться объять необъятное и отказаться от побочных заработков привели замученную и издёрганную Лизу в ещё большее противостояние. Когда же Петровна заикнулась, что на этой работе у дочери пенсия наступит лет на десять раньше, Лиза ответила:
- Я до этого не доживу!
Родители, как могли, старались помочь дочери, но этого было недостаточно. Вениамин не предпринимал никаких усилий, чтобы за спиной у Лизы был надёжный тыл. И чем больше работала Лиза, тем лучше жил её муж.
Решение подать рапорт об уходе далось Лизе непросто. Со дня основания налоговой полиции Мурашкин формировал свой отдел из специалистов, имеющих по два, а то и больше, высших образования. В отделе работали женщины и мужчины от лейтенанта до полковника, и это, как говорили в управлении, был интеллектуальный спецназ; а ещё все знали, что от Мурашкина не уходят! И всё же предпочтение Виталий Андреевич оказывал Лизе, хотя она и не числилась в его отделе.
Лиза, занятая работой, этого не замечала, но однажды её вызвал к себе пресс-секретарь и сообщил, что одна из газет Санкт-Петербурга готовит большую статью о работе налоговой полиции и он попросил Мурашкина дать интервью газете, на что Виталий Андреевич, сославшись на занятость, отказался, и тут же вместо себя порекомендовал Лизу. Из газеты пришла умная, обаятельная корреспондентка лет 45-ти и интервью с нею в присутствии пресс-секретаря продолжалось около трёх часов. С тех пор полковник, курирующий прессу, издалека замечал Лизу.
И всё же в одну из пятниц Лиза принесла в отдел кадров заявление об уходе, а в понедельник утром поднялась в кабинет Мурашкина и сообщила ему о принятом решении.
- Что случилось? – удивлённо спросил Виталий Андреевич.
- Ничего не случилось! – ответила Лиза. – Просто это не мое. Я мирный человек, и работать в судах не по мне.
Сказать об уходе начальнику отдела ей было уже легче. Тот принял сообщение без особых эмоций.
Но в органы как не просто поступить, так не просто и уйти из них. Тем более, что без видимых причин по собственной воле оттуда редко уходят. И Лизе была предложена работа с повышением. Она заколебалась и Мурашкин, расценив её неуверенность, как податливость, вернул ей рапорт.
Но Лиза как-то сразу заметила, что отношение сотрудников к ней изменилось, а после незначительного инцидента с заместителем Виталия Андреевича пришла к выводу, что её заподозрили в карьеризме, тем более, что в этих структурах каждый борется за своё место под солнцем.
И Лиза, не умеющая ни интриговать, ни кого-то подсиживать, расстроилась. А проверив у окулиста зрение и узнав, за два года работы в полиции потеряла по диоптрии на каждый глаз, занервничала ещё больше.
Приехав на работу чуть раньше девяти, Лиза включила компьютер, и вместо нужной ей информации на мониторе высветилось… личное дело с её фамилией! Она заинтересованно читала: что-то ей было знакомо, о чём-то узнавала впервые. А строчки всё бежали. Прочитав о себе отзывы с множеством плюсов, задержала взгляд на одной строчке, где значилось: - «Плохо переносит работу в заданном темпе!» Лиза засмеялась, выключила компьютер и, сказав себе: - Ай да психолог! Не зря ест свой хлеб! – решительно встала и вышла из кабинета, направляясь в отдел кадров.
Навстречу шёл генерал, ведающий этой службой, и Лиза остановила его в коридоре.
Она знала, что на этом её карьера на государевой службе закончилась, но убедительно и твёрдо, с присущим ей обаянием сообщила ему о своём решении; извинилась за то, что ввела его в заблуждение, взяв назад первый рапорт, и попросила на сей раз удовлетворить её просьбу.
Высокопоставленный чиновник, внимательно выслушав её, произнёс: - Ну что ж, очень жаль! Не смею вас больше задерживать! – тепло улыбнулся и двинулся дальше.
С тех пор прошло три года. Лиза закончила экономический факультет университета, написала две книжки по интересующей её слушателей тематике. Она читает лекции, пишет статьи и сотрудничает со многими издательствами. Ей поступает много предложений провести семинары в других городах, но Лиза не любит уезжать из дома, лишь иногда читает в Москве, да летом в Сочи и Адлере.
Вениамин в работе себя так и не нашёл, поэтому сидит дома, при этом страшно гордится женой. Если Лиза летит с лекциями на юг, то муж непременно её сопровождает. Пока Лиза на семинаре, Вениамин загорает и купается, а когда жена после обеда готовится к следующей лекции, муж отдыхает.
Уже под вечер, когда Лиза, как и все Раки, с наслаждением отдаваясь ласковой и тёплой волне, лениво перебирает в мыслях – что предстоит сделать завтра; уставший за день Вениамин, опустошая очередную бутылку пива или джин-тоника, терпеливо ожидает жену на берегу, чтобы с чувством выполненного долга довести её до постели!
Мурашкину присвоили звание подполковника и перевели в Москву, но он часто приезжает в Петербург. У них с Лизой дружеские отношения, они вместе что-то издают, и он бывает у неё в доме. По всей вероятности Виталий Андреевич до сих пор жалеет, что Лиза ушла из полиции.
Но Лиза говорит: - У каждого своя судьба!
Из-за своей занятости к родителям Лиза приезжает редко, но по телефону звонит каждую субботу. В разговоре с матерью у неё стали проскальзывать менторские нотки и после этого, Петровна, бывает, всплакнёт!
Уже в следующий раз, когда дочка звонит, трубку берёт Сергей Иваныч и по- отцовски, но мягко, её воспитывает.
Вот и сегодня мать, чуть-чуть обиженная прошлым разговором, сидит за столом и дописывает эту главу, а Сергей Иваныч стоит рядом и беседует с Лизой по телефону. Петровна хоть и водит ручкой по бумаге, чутко прислушивается к тому, о чём они говорят. На вопрос Лизы: - Что поделывает мать? – Сергей Иваныч, притворно вздохнув, отвечает:
- А что ей зимой делать? Пишет!
- Ты хоть читаешь, о чём она пишет? – смеётся Лиза.
- Не-а! – отвечает отец. – Я и так знаю, о чём! И тут Сергей Иваныч, жена этого интуитивно ждёт, добавляет:
- Я только название её книге придумал!
- Какое? – интересуется Лиза. Рука Петровны останавливается и она, едва сдерживая смех, замирает.
- «Вдоль по времени или Записки инвалида»! – отвечает на вопрос дочери Сергей Иваныч.
Петровна начинает медленно сползать со стула, а муж, сделав паузу и кося смеющимся глазом на жену, продолжает:
- У нас вся страна инвалиды! Ты представляешь, как быстро её раскупят, и какой нужен тираж?
На том конце провода, и на этом смеются двое близких людей; смеётся и сам объект, над которым они потешаются!
Приехав домой в это холодное и дождливое лето всего на несколько дней, Лиза с зятем в квартире не ночевали, а сразу уехали на огород.
Лиза – чтобы ночью отоспаться в натопленном дровами доме, а днём – больше подышать свежим воздухом; Вениамин – чтобы меньше видеть этих недалёких, и таких к нему последние годы непочтительных тестя и тёщу!
Дочка, сделав коррекцию глаз, сняла очки, и от этого кажется незнакомой и немножко чужой. Подставляя своё лицо и тело под лучи выглядывающего из-за туч солнца, Лиза, чуть жмурясь, лежит на раскладушке и, поглядывая на домик, цветы и кусты, блаженно улыбаясь, говорит:
- Господи, как хорошо! Для меня здесь моё Простоквашино!
Отец, укрепляя на кусте крыжовника опустевшее гнездо соловьиной пары, которая уже выкормила птенцов и теперь вместе с ними чирикает в малиннике, задумчиво посмотрев на дочь, полусерьёзно – полушутя продолжает:
- И хорошо, что тебя в Простоквашино ожидают кот Матроскин – это я, и Шарик – это мать!
Засмеялась Лиза, поднялась с раскладушки и, подойдя к отцу, уткнулась ему в плечо. А тот тихонько погладил дочку по спине, по худеньким плечикам и, проглотив в горле комок от внезапно нахлынувшей, наверное, старческой сентиментальности, легонько отстранил её и, пряча глаза, отправился по своим, не законченным с вечера делам!
НА ЛОДКЕ
Лодку «Прогресс» с мотором Сергей Иваныч купил в первой половине семидесятых. Увидев это четырёхместное прогулочное судно, Петровна пришла в восторг, который не иссяк у неё до сих пор.
На следующий год в середине июля четыре лодки отправились в отпуск вверх по Свири в Онежское озеро.
Сергей уже дважды бывал в тех местах, но на чужих лодках, и вот сейчас ехал с женой показать ей чудо природы, краше которого он в своей жизни не видел. Места там действительно великолепные! Из Вознесенья можно плыть озером, но там, случается, штормит; а можно и каналом, который идёт вдоль озера, местами размывами соединяясь с ним; местами канал от озера отделяет сосновый бор шириной до двух километров.
Лодки пошли каналом, там безопасно. Картина, открывшаяся их взорам, была изумительной! Вверху голубое небо и яркое солнце; слева такое же голубое озеро, и солнечные блики, как зайчики, прыгают по волнам; справа – редкий ельник. Каналом «Прогрессы» шли километров сорок, через протоку вышли в Онежское озеро и устремились к желтеющему невдлалеке мысу, который местные жители именуют Сариным Носом, (больше похожим на язык) и уткнулись в берег.
Берег – песчаная коса шириной метров пятьдесят, за нею – невысокий сосняк, за сосняком – болото с жёлтой ягодой морошкой. Под цвет морошки и песок на берегу, чистый, тёплый.
В том месте, где пристали лодки, благодаря выступающему в озеро мысу, образовалась небольшая лагуна. Вода, как парное молоко, и глубина – идёшь, идёшь, а всё по колено. Чуть сбоку, метрах в ста от берега, когда-то штормом вынесенный на камни, стоит бетонный причал, у которого к вечеру собирается до пятнадцати лодок из близлежащих деревень, а всё это рыбацкое место прозывают Лудой.
На берегу же вокруг на много километров – ни души! Выскочили приплывшие на берег, прыгают, скачут, весело им! Бултыхнулись в воду – ещё веселее стало! Накупались – легли на песок погреться.
Теперь о приехавших:
- Георгий Сергеевич – интеллигент; его жена Пелагея Матвеевна – властолюбива, обожает интриги;
- Влад – весел и обаятелен; его жена Ольга Ахметовна – высокообразованная интеллектуалка. Муж отыскал её в степу, где она возле юрты учила сопромат. Из напитков пьёт только кумыс и обожает шампанское!
- Мишаня – хват, без выпивки зол; его жена Серафима – хитра без меры.
И наконец, Сергей – сдержан, надёжен; а вот жена его Петровна хоть и привлекательна, но ни образования у неё высшего, как у Ольги Ахметовны; ни властности, как у Пелагеи Матвеевны; ни хитрости, как у Серафимы. В общем, ни то, ни сё, тарахтелка какая-то!
Сам по себе каждый индивидуум был социально не опасен, но, смешавшись, образовалась гремучая смесь!
Полежав на песочке, компания принялась обустраивать лагерь. Мужчины копали ямы под холодильники для продуктов и бензина; ставили палатки; таскали брёвна и плахи, выброшенные на берег, сколачивали из них стол и лавки. Женщины тоже не сидели без дела. Вынимали из лодок посуду, продукты; всё раскладывали, развешивали. В общем, дел хватило всем. Но уже часам к восьми вечера Влад, подпоясанный белым полотенцем, колдовал у костра над шашлыками, а нежный ветерок с озера освежал его одухотворённое лицо!
Первый вечер был особенно хорош – упились все! Кроме, конечно, Ольги Ахметовны. Шампанского, как и кумыса, на побережье не оказалось! Они веселились до утра! Ночи в это время на Онеге ещё достаточно белые, всё вокруг дышало покоем и умиротворением, а шумная компания то плясала, то снова садилась за стол.
Особенно счастливы были Влад и Мишаня! Влад – от того, что Лолка наконец-то разрешила купить ему лодку. (Он был последним, кто приобрёл «Прогресс»). От того, что жена, панически боясь воды, рискнула проплыть с ним 140 километров, и даже в разливе от страха ни разу не залезла под панель управления! Влад был страшно благодарен ей за всё, что она для него сделала, и от переполнявших его чувств, подогретых спиртным, со словами:
- Лолка, как я тебя люблю! – принимался её обнимать и лез целоваться. Ольга Ахметовна, самая трезвая из всех, отталкивала его:
- Ну, Влад! Ну, перестань! – но по всему чувствовалось, что она тоже довольна. Тогда Влад принимался обнимать всех остальных, таких же пьяных, как и он. Спать не хотелось никому.
Не менее счастлив был и Мишаня, но совсем по другому поводу. Мишаня мог и хотел пить каждый день! Но дома каждый день не получалось – зарплата маленькая и тёща строгая! Поэтому здесь он оттянулся на полную катушку, а водка всё ещё стояла на столе! И самое главное, Мишаня знал об этом, что она не кончится ещё и завтра! Поэтому Мишаня от избытка радостных чувств тоже лез ко всем с поцелуями, но особенно ему хотелось угодить Ольге Ахметовне! Сам Мишаня видел её впервые, но от Влада знал, какая строгая у него жена, и как Влад её уважает! Но то ли он слишком перебрал; то ли у него были проблемы со слухом, только желая понравиться ей, Мишаня то и дело спрашивал Ольгу Ахметовну:
- Волка! Правда, здесь хорошо?
Ольга от такой фамильярности хоть и хмурилась, но отвечала:
- Правда!
В общем, разошлись – расползлись по своим палаткам часов в пять утра, когда уже взошло солнце, и день обещал быть жарким. Проснулись поздно, у всех трещали затылки. Мужчины, за исключением Сергея, похмелились. Тот похмеляться не любил.
Отпуск начался. Днём ходили за черникой, на болото за морошкой. Вечерами таскали удочками окуней на Луде. Окунь шёл паровый и при возвращении из каждой лодки вынимали по пол-ведра, а то и больше, рыбы. В протоках на дорожку ловили щук, иногда попадался судак. Днём уезжали в разные места, но в лагере всегда оставалась одна дежурная лодка. Северное лето в тот год выдалось на удивление тёплым, и настроение было хоть куда!
Вечерами после ужина, убрав и перемыв посуду, утомлённые жарким днём, усаживались вокруг стола и пели. Тут уж Петровна была на высоте! Её грудной задушевный голос тихой печалью растекался над лагерем. Опёршись подбородком о ладонь, задумчиво смотрел на Петровну Георгий Сергеевич, удивлённо вскидывала бровь Пелагея Матвеевна, расчувствовавшийся Мишаня смахивал скупую мужскую слезу, и только у Ольги Ахметовны её пение вызывало мигрень!
Но долго грустить не хотелось никому. Они были молоды и веселы, и уже вскоре вскакивал Влад, включал свой радиоприёмник «ВЭФ» и настраивал волну на музыку. После чего вся компания, как первобытное племя, отплясывала зажигательный танец с непонятным названием «сиртаки»!
В общем, всё было прекрасно, но Мишане стало не хватать горячительного. Вечерами за ужином ещё выпивали, но уже по одной – две рюмки. Этого Мишане было явно недостаточно. Он уже с утра подумывал, как бы разговеться! И если ему это не удавалось, настроение у него моментально портилось. Поскучнела и Ольга. Ей совсем не импонировало, что Влад каждый день «под шофэ», а мужнино ласкательное имя «Лолка», переиначенное Мишаней в «Волку», вызывало у окружающих улыбки.
Кроме того, очень уж сильно любил Мишаня добротную советскую обувь! Он вставал раньше всех, метрах в четырёх от берега садился на пенёк, тщательно обматывал ноги длинными фланелевыми портянками и обувал резиновые с ботфортами сапоги. Из-за его низенького роста ботфорты закрывали добрую половину Мишаниных нижних полушарий, поэтому он отворачивал ботфорты до колен. Вот в этих сапогах, будь то дождь или под тридцать градусов жара, Мишаня ходил целый день. Если было уж очень жарко, то Мишаня снимал и рубашку, но сапоги – никогда! Купался он только в день приезда. В последующем же, когда вся компания сидела в воде, Мишаня, развернув ботфорты, заходил чуть выше колен в воду, ополаскивал лицо и немножко водичкой брызгал на себя.
В один из вечеров Ольга Ахметовна и Пелагея Матвеевна вдвоём сидели у берега на лавочке и вели задушевную беседу, не заметив, что сзади них на пенёк устроился Мишаня и стал снимать сапоги. Ольга, что-то увлечённо рассказывающая приятельнице, вдруг поперхнулась, повела носом, оглянулась и, увидев сапоги, на которые Мишаня бережно развешивал портянки, поняла, откуда этот столь волнующий аромат!
На следующий день Ольга уже с обеда внимательно следила за Мишаней и, узрев, что Мишаня ещё только направился к пеньку, она рванула вдоль берега навстречу ветру, и когда он разулся, Ольга находилась от Мишани на расстоянии не менее ста метров и довольно улыбалась:
- Уф! Успела, сюда не донесёт!
В одно прекрасное утро, когда водка ещё оставалась, но уже немного, Мишане в похмелке отказали. Понимая, что инициатива исходит от жены Влада, Мишаня страшно рассвирепел!
Таким образом в лагере одной лодкой стало меньше. Влад с Ольгой уехали и встали отдельно на канале. Сергей и Петровна позже жалели, что тогда же не уехали в другую сторону.
Тем временем в лагере с завидным постоянством стал появляться новый человек. Однажды метрах в пятидесяти от лагеря пристала лодка и вышедший из неё мужик что-то долго искал в кустах. Ничего не обнаружив, мужик подошёл к обедавшей в это время компании и спросил, не видел ли кто-нибудь из них спрятанную в кустах канистру с бензином?
Сидевшие за столом пожали плечами, никто из них канистру не видел, а Серафима пригласила незнакомца за стол. Тот ломаться не стал, со всеми перезнакомился и сел обедать. После этого Анатолий зачастил на побережье, угадывая время обеда. Больше всех ухаживала за ним жена Мишани. Если же он запаздывал, Петровна подшучивала:
- Что-то, Сима, твоего Анатолия долго нет!
Но он, как будто слыша её слова, тут же выезжал из протоки.
Аппетит у Анатолия был отменный и он благодарно поглядывал на Серафиму, когда та подливала ему борща. Узнав, что Георгий Сергеевич врач, Анатолий и с ним консультировался по каким-то вопросам, и с Мишаней был приветлив, а вот на молчаливого Сергея глядел хмуро и подозрительно.
Истекала третья неделя их пребывания в отпуске. Они загорели, накупались, нарыбачились и приустали. Георгий Сергеевич и Пелагея Матвеевна заскучали по своим ленинградским друзьям, с которыми много лет стояли на канале, и засобирались к ним. А тут ещё и озеро заштормило, поэтому решили уезжать все. С вечера разобрали палатки, всё уложили, привели в порядок территорию; а утром, откопав бензин, решили посидеть на дорожку. Мишаня ушёл в кусты и через несколько минут, улыбаясь, вышел с чужой канистрой. Ни Мишаня, ни Серафима не испытывали никакого смущения!
Уже когда вышли в канал, Сергей сказал жене:
- А ведь тот мужик думал, что это я украл канистру! И, секунду помолчав, добавил:
- Больше я с ним никогда не поеду!
Зимой Сергей и Георгий Сергеевич вместе смастерили две абсолютно одинаковые сдвигающиеся рубки, и их лодки стали похожими, как близнецы.
Следующим летом Сергей с женой в отпуск также отправились на Онегу, но встали в канале, где их ожидали Георгий Сергеевич и Пелагея Матвеевна. Те уехали раньше, у них длинные отпуска. На канале уже не было той красоты, какая открывалась взору с берега Онеги, но озеро было рядом и стоило лишь пройти сосновым бором метров пятьдесят, как оно плескалось у ног; а пляж такой же замечательный, как на Луде, только шире.
Лодок в те времена на канале стояло много. Приезжали и москвичи, но больше всего было ленинградцев.
Георгий Сергеевич и Пелагея Матвеевна людьми на побережье были уважаемыми. Он – врач – инфекционист, а это много значило! Да и человек он замечательный! Умный, тактичный. Но жену побаивался и перечить ей не смел! Пелагея Матвеевна не менее уважаема, но мужу полная противоположность! Она знала всех и всё про всех! Она знала, кто где работает и сколько получает. Она знала, кто приехал с женой, а кто – с любовницей; у кого сколько детей, а у кого и по какой причине их нет! Сегодня с одними она дружила больше, с другими – меньше, а завтра –наоборот! Ко всему прочему Пелагея Матвеевна работала в то время психиатром – наркологом и хоть любила выпить сама, но при возникшей необходимости могла оказать практическую(или теоретическую) помощь.
Не менее, а может и более, был известен Илья Ильич – бывший механик с ледокола «Красин». Ему было за шестьдесят. На своём катере «Гангут» он приплывал на Онегу в середине мая и возвращался в Ленинград в октябре. Если все жили в палатках, то у Ильи Ильича был построен и выкрашен в зелёный цвет маленький домик. Его жена возле дома выращивала цветы и сажала овощи. Дом смотрел на канал двумя окошками с весёленькими занавесками. Илья Ильич считал себе капитаном побережья и следил, чтобы залётные туристы не рушили бы стоянки тех, кто ещё не приехал; не оставляли бы непотушенными костры, и вели бы себя более-менее пристойно.
Илью Ильича знали все капитаны проплывавших по каналу судов, барж и буксиров. Поравнявшись с его причалом, они сигналили ему гудками, а он, всегда в морской фуражке и тельняшке, приветливо махал им с берега.
Вот сюда-то и попали Сергей Иваныч с женой. По случаю их приезда Пелагея Матвеевна решила устроить пикник. Надо же было вновь прибывших принять в их дружную семью!
Переодеваясь в более новые штаны и оставив расстёгнутой брезентовую куртку, из-под которой белела вышивкой японская блузка, Петровна волновалась. От Пелагеи Матвеевны она узнала, что на пикнике будут профессор Владимир Александрович с женой Ниной – доцентом; крупный профсоюзный босс пан Анатоль с любовницей – балериной Мариинского театра; Илья Ильич с женой; ещё кто-то, кого от страха она даже не запомнила, и мысленно дала себе слово, что больше двух маленьких стопочек пить не будет, а то ещё, ненароком, оконфузится! То же самое посоветовала и мужу, но Сергей только усмехнулся!
Она уложила в сумку всё самое вкусное, что было у них из еды; достала 700-граммовувю бутылку 40-градусного чехословацкого ликёра, две бутылки которого умудрилась приобрести по блату, и какой сами они ещё не пробовали!
Уже подходя к длинному столу, где сидели знаменитости, Петровна остановилась за кустом и, украдкой взглянув на себя в зеркальце, заметила, что и хвост роскошный у неё в порядке, и лицо не совсем уж глупое; и всё-таки пожалела, что нет рядом Ольги Ахметовны, с которой не только в высшем обществе, но и при Дворе не стыдно показаться!
Когда все расселись за столом, Пелагея Матвеевна, как распорядительница бала, представила новичков старожилам, и Петровна, с присущим ей любопытством, принялась разглядывать тех, с кем сидела. Люди все были достойные, ничего не скажешь. Культурные, образованные. Сначала по чуть-чуть всем плеснули ликёра. Петровна пригубила и, чтоб никто не видел, остатки вылила под лавку, ибо ничего более противного она в своей жизни не пробовала. Темнота, да и только!
Зато ликёр очень понравился профессору! Поставив бутылку возле себя, он уже больше с нею не расставался, пока не прикончил насухо! Если Сергей выпивал одну стопку, профессор за это время – две, пан Анатоль – три! Даже худенькая беляночка – балерина, отставив мизинчик, частенько подносила стопочку ко рту, опрокидывала её и, тихонько ойкнув, закусывала просвечивающим насквозь, как и сама, кружочком сервелата.
Азартнее всех, конечно же, пил профсоюзный босс. Пропустив в себя живительную влагу, он смачно крякал, тянулся за ломтиком сыра или колбаски, с аппетитом закусывал и, хлопнув пухлой ладошкой свою спутницу по плечу, от чего её худенькое плечико прогибалось вниз сантиметров на двадцать, лениво говорил:
- Ну вот видишь, как здорово! А ты хотела в Пицунду! Да тут самый лучший отдых! Потом он объяснял присутствующим, что распоряжается путёвками в любой санаторий на любое побережье, но берег Онеги не променяет ни на что!
Бутылки опустошались одна за другой. Петровна, зная, что они с мужем этот керосин пить уже не будут, принесла вторую бутылку ликёра. Пелагея Матвеевна сходила за бутылкой водки, ещё кто-то принёс одну, или две. За вечер пару раз прогулялись на озеро, а там свежий ветер быстренько охлаждал разгорячённые лица, и к столу возвращались уже абсолютно трезвые. Выпито было всё! Петровна, дав себе слово не расслабляться, с изумлением поглядывала то на одного, то на другого! Лишь чуть-чуть, в силу своего возраста, захмелел Илья Ильич, и его пораньше увела жена.
В общем, пикник удался на славу! Никто не свалился и никуда не уполз! Всё было чинно и мирно. Не зря Пелагея Матвеевна так дорожила этим кланом и не впускала туда, кого попало!
Но Сергей и его жена не оценили её благородства. Когда-то Ольга довольно-таки точно охарактеризовала Сергея одним словом: «единоличник»! Молчун по природе, он на работе уставал от людей, поэтому дней через пять Сергей сказал жене, что они уезжают.
Пелагея Матвеевна сильно обиделась, а Георгий Сергеевич, по всему чувствовалось, был огорчён.
С тех пор на своём «Прогрессе» они путешествуют одни. У них ни перед кем больше не было никаких обязательств. Всё, что им нужно, у них в лодке. Где хотят, там и стоят. Где застала их ночь, там и заночуют!
Но со временем на Онеге они стали появляться всё реже и реже, а чаще ездили в разлив, находящийся от дома километрах в пятидесяти. Сергей пристрастился к ловле крупной рыбы на плавуны.
На лодке ездила с родителями и дочка. Лиза бывала и на Онеге, где загорала и купалась; и в разливе, где удила рыбу. Если Лиза видела, что у отца хороший клёв, она откладывала книгу, доставала удочку, сама собирала её и говорила отцу:
- Папа, насади червяка!
Отец насаживал, она забрасывала, вытаскивала окуня или плотву и снова обращалась к отцу:
- Папа, сними с крючка рыбу!
Далее следовало: - Папа, насади червяка! Папа, сними рыбу!
Отец свою удочку откладывал, а сам занимался удочкой Лизы. Дочка же только забрасывала и вытаскивала.
Учась в старших классах, Лиза на лодке ездить перестала. Она не любила летающих и жужжащих насекомых, которые, не ведая об этом, иногда на неё садились. Всю эту живность она называла «гадством», и если хоть одно «гадство» в виде комара ночью звенело у неё над ухом, спать не могла, а бурчала себе под нос, что эти толстокожие родители опять уговорили её поехать с ними; от её недовольного шёпота просыпались сначала мать, потом – отец; втроём изничтожали «гадство», и только после этого дочка успокаивалась.
В разные годы у Сергея на лодке отдыхали почти все родственники и их дети.
Кроме рыбалки Сергей с женой в сентябре ездили в разлив за клюквой. Клюква там всегда крупная, растёт не только на болотах, но и на плавучих островах. В восьмидесятые годы клюква была не только хорошим подспорьем семьям, но на справку за сданную клюкву можно было приобрести дефицит. Теперь в это трудно поверить, но тогда Петровна за клюкву купила дочери джинсы, а себе – сапоги.
Когда по радио или через газету объявляли, что с такого-то числа разрешён сбор клюквы, только с лодочной станции, где стояло пятьсот лодок, в сторону Остречин летели на моторах десятки, а в конце недели сотни лодок. В пятницу, начиная с обеда, и до самой ночи на Свири, а затем в разливе стоял нескончаемый гул от моторов. К большим клюквенным островам причаливали по 8-15 лодок, из них высыпала толпа народу, но клюквы хватало всем.
Многие за ягодой ездили с жёнами, но много было и таких, кто уезжал один не только брать клюкву, но и попить в компании неруганого вина. Случались и трагедии, Свирь – река коварная!
Если, к примеру, в пятницу вечером в разливе штормило, и наступали сумерки, то пересекать его отваживались немногие, большинство оставалось ночевать у Каменного острова – этакой скалы на самом въезде в разлив. Рано утром лодки уходили в разные стороны. Разлив от берега до берега расстилается километров на двадцать. Островов было много. Это сейчас их всё меньше, и меньше. Ветром их выносит в Свирь, по течению они плывут до электростанции, а там через открытые шандоры плотины разбиваются.
Первые годы Сергей уезжал в самый дальний конец Остречин – там находилось хозяйство егеря. Егерем же был молодой, лет тридцати, может, тридцати пяти, Голованов Саша. Жил он с женой Люсей – невысокой, близорукой, всегда ходившей в очках и задорно смеющейся. В середине семидесятых Саша ещё жил в Ленинграде и работал в проектном институте, но однажды попав сюда на охоту, забыть эти места уже не мог, поэтому и приехал, как считал, надолго. Сначала они жили в засыпушке – вроде землянки, и Люсина мать, решив посмотреть, как устроилась её дочка, переночевав одну ночь, в ужасе укатила назад, искренне не понимая, ради чего зять сюда забрался?
Когда Сергей Иваныч познакомился с Сашей, у него уже был выстроен дом, в сарае кудахтали куры, а Люся копошилась в огороде, где у неё росли лук, укроп; как маленькие поросятки, лежали кабачки, и даже зрели помидоры. Ближе к воде стояла баня, а у причала всегда было много лодок, из них три принадлежали егерю. В сарае тарахтел движок, вырабатывающий электричество, а на высокой сосне, как маяк, горела лампа.
Люся, сначала скучавшая по Ленинграду, попривыкла, а когда Саша поставил телевизор – успокоилась совсем.
Летом у Саши народу бывало много. Спали в лодках, в бане, на раскладушках на берегу, в палатках.
Саша был щедр душой, абсолютно не вреден: делился с охотниками, где дичи больше, где меньше; с рыбаками – на каких ямах стоит крупная рыба; со сборщиками клюквы – на каких болотах она уродилась в тот или иной год. Не все собирали на островах, иные уходили на дальние болота, где за час-два набирали по 3 – 4 корзины крупной, отборной ягоды. Таким сборщикам Саша объяснял, в каких местах топко и вязко и надо идти со слегами, а где можно обойтись и без них. В общем, у егеря с мая по октябрь редко пустовал дом, и среди этого странствующего люда Саша был самым уважаемым егерем!
Но не любил Саша очень уж нахальных! Как-то в сезон на новой Казанке-5 с сильным мотором приехали двое охотников. В период охоты устанавливается норма на отстрел дичи: столько-то уток, столько-то глухарей, и так далее.
Саша не видел, с какой добычей уезжали новенькие, но от мужиков узнал, что больно уж много они настреляли. В среде охотников это быстро распространяется, и хотя большинство из них сами не без греха, например, вместо двух глухарей могли подстрелить трёх, но Саша практически не обращал на это внимания – не заповедник же, тем более, что дичи хватало всем!
Те охотники стали наведываться довольно-таки часто. Саша начал присматриваться к ним, но и те не дураки – большую часть добытого стали оставлять в кустах на берегу примерно в километре от лодки. Узнал как-то Саша, что вместо одного лося охотники забили двух, но к лодке в мешках принесли одного.
Уже на следующий год Саша решил во что-бы то ни стало проучить браконьеров! Те двое, приехав к егерю, показали ему лицензию на отстрел одного лося. Саша в тот день с берега не уходил, и когда охотники появились с добычей, егерь сказал:
- Мужики, развязывайте мешки и показывайте, что у Вас там? Вы убили двух лосей!
- Ты чё, Саш? – деланно удивился один. – Каких двух? Погляди, одного мы убили! – и вытряхнул мешок. Вытряхнул мешок и второй.
- Саша, да это же один лось! – зашептала за его спиной Люся.
- Да, это один! Теперь вытряхивайте шкуру и копыта! – приказал егерь. ( Всё это следовало предъявить при отчёте за лицензию )
Охотники вытряхнули из мешка шкуру и копыта.
- Ну чё, успокоился? – нахально глядя в глаза егерю, спросил один из них.
Егерь на шкуру глядеть не стал, а взял в руки два копыта, осмотрел их и поставил на землю, потом ещё два поставил рядом. После этого достал из сумки бумагу и сел писать протокол.
- Ты чё, Саш? Всё же в порядке! Ты чё пишешь-то? – забеспокоился владелец лицензии.
- В порядке, да не совсем! – невозмутимо усмехнулся егерь. – Почему-то у Вашего лося оказалось три передних ноги!
Хохотали все стоявшие на берегу, хохотали и нарушители, заплатившие впоследствии крупный штраф.
Вот к этому егерю и приплывал Сергей. У них были приятельские отношения. Саша рассказывал Сергею, где будет в этом году клюква, где и какая рыба берёт. Люся показывала Петровне огород. Случалось, они обедали у Люси, угощая егеря и его жену чем-нибудь вкусненьким. Магазина в тех краях не было. Несколько раз выпивали пол-литра, которую ставил Сергей.
Какой-то год в один из августовских дней Сергей встретил Сашу, торопившегося по своим делам, в городе. Тепло поздоровались, немного поговорили и когда прощались, Саша сказал:
- Да, Иваныч, чуть не забыл! В этом году клюквы на островах нет, поэтому сразу приезжай в Муромлю, на болоте наберёте!
Осень оказалась не клюквенной, и мать Сергея Вера Григорьевна, уже пару раз сходив на болота и принеся ягод на донышке, посетовала:
- В этом году клюквы нет!
- Да привезём мы ягод! – ответила Петровна. – Много ли тебе надо!
- Немного! – согласилась Вера Григорьевна. – Да я б сама хотела побрать!
- Ну, раз хотела, то поедем с нами! Мы в пятницу собираемся в разлив!
Петровна не думала, что мать согласится. Они с мужем и раньше приглашали её, но Вера Григорьевна побаивалась, а тут сказала:
- А что, девка, пожалуй поеду!
Рассчитывая, что Сергей в этот день освободится пораньше, Петровна с Верой Григорьевной пришли на лодочную станцию в пятницу часа в четыре. Лодки одна за другой покидали стоянку, а они всё сидели. Сергей же раньше шести с работы уйти не мог, как нарочно, в тот день спускали на воду судно. Прибежал запыхавшийся, пока переодевался, пока заводил мотор, выехали около семи. Погода к этому времени совсем испортилась, дул ветер, пошёл дождь и когда они в 9 вечера приехали к Каменному острову, где планировали переночевать, было уже темно. В разливе гуляла волна. Сергей сунулся туда, сюда – все места заняты лодками! В какой-то уже поют, в другой – ещё только собираются! Если он останется здесь, то мать совсем не уснёт. И он решил пересекать разлив!
Петровна ахнула! Но, взглянув на мужа, вся подобралась, ухватилась за ручку на панели управления и вперила взгляд в темноту. Сергей сидел слева, мать в середине, она справа. Сверху на рубку лил дождь, спереди и сбоку волна! Ничего, кроме воды, они не видели. А он держал руль, и лодка шла вперёд! Все молчали, лишь один раз Сергей обратился к жене:
- Возьми фонарь и посвети на компас!
Петровна дрожащей рукой нащупала фонарь, включила и направила луч на прибор, лежащий перед Сергеем на панели управления. Муж взглянул на него и сказал:
- Всё, выключай!
Петровна всматривалась в темноту и, увидев слева небольшой кусочек земли, подумала: - Хоть бы к острову с подветренной стороны пристал!
Но он читал её мысли. Она ещё ничего не сказала, когда он объяснил:
- За островом опасно! Ночью ветер может смениться!
Прошло ещё какое-то время, уже за большим островом лодку качать стало меньше, и она увидела светящуюся впереди точку. Это на сосне горит маяком лампа, а на причале стоит Саша. Он всегда в ненастную погоду, заслышав шум мотора, выходит на берег. Увидев знакомую рубку, подошёл ближе и, причалив лодку, спросил:
- Как доехал? Волна ведь!
- Всё нормально! – ответил Сергей.
- Ну, устраивайтесь! – сказал егерь и ушёл в дом. Он знал, что у этого основательного мужика всегда всё в порядке, поэтому ничего и не предлагал ему.
Уже за ужином, поставив снедь на стол, Петровна, поглядев на свекровь и зная, что она верующая, сама позабыв свои страхи, с улыбкой спросила:
- Поди, все молитвы перечитала?
- Перечитала, девка, перечитала! – ответила Вера Григорьевна. В этот вечер не только Сергей с женой, но и мать выпила стопку водки, а когда улеглись спать, Вера Григорьевна сразу уснула. Уснула и Петровна, и только Сергей долго не спал, прислушиваясь к дыханию дорогих ему женщин. Где-то вдалеке затарахтел мотор, потом ближе, ближе и послышался Сашин знакомый голос:
- Кто приехал? С лодки ответили. – Всё в порядке? Ничего не надо? И успокоившись, егерь снова ушёл в дом.
- Надо же! Ещё не спит! – благодарно о егере подумал Сергей. И никто не мог предположить тогда, что через несколько лет настигнет Сашу горе, да такое, что навсегда уедет из этих мест егерь, но уже один, без Люси!
А случилось вот что. С наступлением зимы егерь с женой оставались одни. Если Саша, встав на лыжи и взяв собаку, уходил по своим служебным делам, то словоохотливая Люся оставалась дома одна. Она занималась хозяйством, топила печь, кормила кур, смотрела телевизор, но перемолвиться словом было не с кем – вокруг на много километров ни души!
И Саша с Люсей на Новый Год решили пойти в гости к соседнему егерю километров этак за пятнадцать, поэтому 31 декабря, накормив кур, оставив дома собаку, они встали на лыжи и покатили к другу. Встретили там Новый Год, поспали, а на следующий день Люся собралась домой одна. Саша остался с егерем ремонтировать самоходный «Буран», чтобы на нём съездить в село за продуктами. Неисправность они устраняли два дня. А тем временем Люся на лыжах возвращалась домой. Погода была морозной, неярко светило зимнее солнце; лыжня, по которой они с Сашей шли к егерю, двумя полосками бежала впереди, по берегам реки чернел лес. Но, пройдя половину пути, Люся вышла в разлив, замела позёмка, лыжня исчезла, берегов видно не стало, и Люся сбилась с пути. Когда через пару дней сосед на «Буране» привёз Сашу домой, Люси дома не оказалось. По всему было видно, что она и не приходила. Егеря поняли, что стряслась беда!
Искали её дней десять. Световой день в январе пять часов. Днём мело, ночью крепчал мороз. К ним присоединился третий егерь. Сначала искали вместе, потом разделились – Саша встал на лыжи. Нашёл Люсю муж. Возле белеющего бугорка увидел Саша кусочек ткани от лыжной палки. Вырубали Люсю все вместе. В больницу привезли глыбу льда!
А пока ещё спит в доме Люся, а Саша, чтоб не потревожили её приезжие: мало ли что в непогоду может случиться? – на звук мотора снова выходит на берег. Уже засыпая, Сергей опять услышал голос:
- Кто приехал, и всё ли в порядке?
Утром в разливе уже было поспокойнее и, позавтракав, все отправились на болото, находящееся от стоянки метрах в пятистах. Вера Григорьевна с верхом набрала большую корзину клюквы, сын с невесткой тоже были довольны ягодой. Поставив ягоды возле лодки, мать произнесла:
- Дивья такую клюкву брать! Я даже не устала нисколько!
На следующий день они ещё побрали, но уже часа в три в воскресенье отправились назад. Было тепло, сдвинули рубку и Вера Григорьевна, поглядывая по сторонам, довольно улыбалась.
Дома её не могли дождаться дочки, и обе вечером прибежали.
- Ты что? – накинулись они на мать. – Столько людей тонет, а тебе семьдесят лет, и ты в Остречины покатила!
Вера Григорьевна, чувствуя себя перед ними виноватой, помалкивала; но зато на следующий день, горделиво показывая подругам, за какой клюквой ездила в разлив и, рассказывая, сколько страху натерпелась, с удовольствием слушала, как Анна Крыжонкина нахваливала её сына:
- Да и я б с твоим Серёжкой хоть куда поехала! С этаким-то молодцом!
А Нюрка-глухая, разглядывая крупную, как вишня, ягоду, причмокивала губами и шепелявила беззубым ртом:
- Ох, и шмеляя ты, Верко! О-ох! Шмеляя!
Был ещё с ними и такой случай. Сергей с женой приехали на остров, который одной стороной упирался в левый берег Свири. Они знали, что клюква здесь есть. Ещё летом проверили, когда ягода была зелёной. Лодок на острове не было. Сергей бросил кошку в траву и вытянул лодку на остров. Он, обычно, далеко не бежал, а начинал брать у лодки. Петровне же всегда нужно поглядеть подальше, и она ушла вперёд. Где-то на берегу в лесу лаяла собака.
- Охотник, наверное! – подумала Петровна и, увидев хорошую клюкву, наклонилась за ягодой.
Минут через пять она услышала громкий окрик мужа:
- Стой на месте и не двигайся!
Подняв голову, Петровна застыла! Прямо на неё мчалась огромная чёрная собака – ньюфаундленд, с развевающейся во все стороны длинной шерстью. Она обмерла и стояла, как истукан, с ужасом глядя на приближающееся чудовище. А от лодки к ней бежал муж и, зная, как она боится собак, кричал:
- Только не поворачивайся спиной!
Собака подлетела к ней и в полуметре остановилась. Петровна, пятясь, стала двигаться в сторону мужа. Собака, глядя на неё, также медленно шла за нею. В это время подбежал и встал между ними Сергей. Петровна облегчённо вздохнула. Сергея всегда любили маленькие дети и собаки! Он поцокал языком, похлопал себя по штанине – собака подошла ближе и лизнула его в руку.
- Она голодная! – сказал муж. – Пойдём к лодке, её надо покормить!
Войдя в лодку, Петровна накрошила в миску хлеба, вылила туда поварёшку супа и подала Сергею. Тот поставил миску перед собакой:
- Ешь, Шарик, ешь! Собака мгновенно опорожнила миску и снова уставилась на Сергея. Сергей подал миску жене и сказал:
- Выливай всё, самим придётся сварить!
Петровна опять накрошила хлеба и вылила остатки супа. Собака съела и это и вновь подняла глаза на Сергея.
- Всё! – произнёс Сергей. – Пока хватит! Вечером снова накормлю!
Казалось, собака всё понимала. Она лизнула Сергея в руку и примостилась на кочке. Сергей внимательно её осмотрел: тусклые глаза её выражали усталость, шерсть была свалявшейся, и среди черноты поблескивала седина.
- Умная собака, но старая! – сделал заключение Сергей. – Видимо, кто-то привёз её сюда и оставил!
Они жили на острове три дня и три ночи. Собака ходила за Сергеем по пятам. Если Сергей отходил от лодки подальше, собака тут же приближалась к нему и ложилась на ближнюю кочку, благодарно поглядывая на него. Он трепал её по загривку и говорил:
- Ну, чего улеглась на самые крупные ягоды, поднимайся! И собака мгновенно освобождала кочку.
Они кормили её тогда, когда ели сами; но так как на третий рот Петровна не рассчитывала, и хлеба оставалось немного, она варила ей макароны, заправляя бульонным кубиком. Собака всё съедала, казалось, макароны ей нравятся больше, чем хлеб; она благодарно махала хвостом и ластилась к Сергею. Лишь заслышав шум мотора, собака бежала на мыс острова и внимательно рассматривала того, кто сидел в лодке. Убедившись, что и на этот раз она ошиблась, собака, понурив голову, возвращалась к Сергею. Взглянув собаке в глаза, он каждый раз видел, что из глаз её катятся крупные, как горошины, слёзы.
Спала собака возле лодки. Петровна бросила на кочку целлофановый мешок, прикрыв его половичком. В последнюю ночь собака вдруг залаяла. Подняв голову, Сергей увидел, что к острову на вёслах приближается лодка, но услышав собачий лай, сидевшие в лодке повернули в сторону.
- А ведь она нас охраняет! – сказал Сергей.
Они набрали клюквы, провизия кончалась, и надо было уезжать. Увидев, что Сергей достал канистру с бензином и, разбавив его маслом, стал укладывать в кормовой отсек, собака заволновалась. Она забегала туда-сюда возле лодки; когда он подошёл к кошке и выдернул её из травы, собака, лизнув его пару раз, засуетилась ещё больше. Её умные усталые глаза подёрнулись влагой.
Пока Сергей шёл к лодке, она прижималась к его сапогу и преданно на него смотрела. Сергей, пряча глаза, принялся сталкивать лодку с острова, затем прыгнул в лодку сам. Когда лодка отошла от берега, собака бросилась в воду. Сергей подошёл к мотору, собака плыла в метре от кормы и умоляюще смотрела на Сергея; тот дёрнул шнур, мотор завёлся; собака вздрогнула, но плыть не перестала. Сергей сел за руль, включил полный газ, и лодка понеслась по воде! Он сидел, стиснув зубы, и ни разу не оглянулся!
А Петровна всё смотрела, как плыла за лодкой умная, преданная, кому-то верно служившая многие годы большая чёрная собака, и оба они думали об одном и том же: если бы они жили в том доме, в какой хотели переехать с матерью, разве бы они оставили эту собаку на острове?
Как-то на работе Петровне предложили курсовку в санаторий на Чёрное море. Она с маленькой дочкой уже побывала там однажды, а сейчас Лиза училась в институте, и Петровна уговорила мужа поехать вместе с нею на юг.
Первую неделю Сергею нравилось всё, но уже дней через десять он заскучал. Он никогда раньше не сидел без дела и удивлялся: - Как это можно целыми днями загорать, купаться и наслаждаться таким отдыхом?
Вечерами он сидел у моря и тяжело вздыхал:
- Вот бы сюда наш «Прогресс»!
- Да будешь ты ещё на своём «Прогрессе»! – сердилась Петровна. – Ты посмотри, какая красота!
- Да, да! Конечно, здесь и, правда, красиво! – соглашался Сергей и выдавливал из себя мучительную улыбку.
В общем, вместо 24 она прожила по курсовке только 16 дней, а на семнадцатый решительно сказала:
- Всё, хватит! Мы сегодня уезжаем. Я не могу больше на тебя смотреть! У тебя такое лицо, словно ты хлебнул уксуса и не можешь его проглотить! Я иду за билетом! – и отправилась на вокзал.
Была середина июня, билеты на север продавались свободно, а она, видимо предчувствуя это, заранее билеты не заказывала. Он шёл с нею рядом, уговаривал:
- Да что ты, не глупи! Лечись, я потерплю! Не так уж много осталось!
Она была непреклонна! Купив билеты, поезд отходил в 16 вечера, она зашла отметить курсовку в санаторий, где на неё посмотрели, как на ненормальную, и пошла собирать вещи. Он ждал её на улице, понурив голову, шёл рядом, виновато поглядывая на неё; иногда рукой поглаживал её плечо. Она, сердито стряхивая его руку, боковым зрением видела, что он безмерно счастлив!
Уже через три дня Сергей плыл по Остречинам на своём «Прогрессе» и радовался, что хоть часть отпуска, да не пропала даром! Рядом сидела жена, поглядывала на топляки, торчащие из воды; на остовы почерневших деревьев, ещё не упавшие в это болото; вспоминала Чёрное море и жаркое южное солнце, но о поступке своём не жалела!
Влад с Ольгой тоже бывали в разливе на рыбалке, и на клюкве, но Ольга действительно боялась воды и лодку не любила. Иногда Сергей с Владом уезжали вместе. Для Влада рыбалка на лодке была такой же отдушиной, как и для Сергея. Примерно за год до своей пенсии, когда они рыбачили вдвоём, Влад сокровенным поделился с Сергеем:
- Выйду на пенсию, досыта насижусь в Остречинах, нарыбачусь!
Но Ольга не хотела отпускать мужа одного. Она считала, что компания на него действует плохо, и он обязательно напьётся, а сама ездить боялась, поэтому Влад терпел, терпел и срывался! С кем-нибудь договаривался, спешно собирался и уезжал. На рыбалке расслаблялся и, предчувствуя, что дома скандала не избежать, бывало, что и перебирал лишнего!
Петровна и Ольга Ахметовна то дружили, то не дружили. У них разные характеры, но в одном они похожи – обеим достались такие мужья, каких поискать! Но у Ольги более сильная воля, чем у Влада, и она нередко подавляла его. Петровна же, несмотря на внешнюю самоуверенность, всегда была ниткой, следовавшей за иголкой, то бишь за мужем!
Последние годы Влад в Остречины не ездил. Уже давно нет в городе лодочной станции, и его «Прогресс» стоял возле дома. Хоть и редко, но Влад с кем-нибудь уезжал на зимнюю рыбалку, а летом с маленьким внуком частенько приходил на Свирь, мог часами сидеть там и смотреть на воду, объясняя внуку все прелести рыбалки! Он уже был пенсионером, но всё ещё работал, хотя и очень болел! Ольга, чтобы иметь побольше денег и увезти его в Петербург на лечение, решила продать лодку. Но было уже поздно. Сразу после этого Влад слёг. Ольга ехала автобусом к мужу в больницу, и когда автобус встал на остановке, увидела проезжавший мимо с теми же двумя моторами свой «Прогресс», который уже новый владелец на своей машине катил на берег для спуска на воду. Полными слёз глазами она смотрела ему вслед, пока тот не скрылся из вида.
Влад умер на третий день после операции. Сергей с Петровной о его смерти не знали, их не было в городе, и на могилу к Владу они приехали с Ольгой уже после его похорон!
Мишани уже давно нет на свете. В один из майских праздников он по собственной воле ушёл из жизни. Серафима одна воспитала двоих детей.
Георгию Сергеевичу и Пелагее Матвеевне каждому за восемьдесят, но ездить на Онегу они перестали лет восемь – девять назад. Георгий Сергеевич последние годы сам уже не управлял лодкой, и его «Прогресс» кто-нибудь буксировал. Последний год столетия принёс им много горя, но они почти каждый день вдвоём выходят на прогулку и идут дорогой мимо дома, где живут Сергей и Петровна. Пелагея Матвеевна уже плохо видит, но Георгий Сергеевич её бережно поддерживает под руку. Они мужественные люди.
Сергей последние годы на лодке ездил с внуком и лишь в это лето, когда внука увезли на Украину, он уговорил жену поехать с ним в разлив. Она долго отнекивалась, что, мол, огород без присмотра, и кошка Сима остаётся одна, но соседи взялись приглядеть за кошкой и за огородом, и Петровна поехала с мужем. В Остречинах лодок было очень мало – бензин теперь не каждому по карману, да и город на рыбаков сильно поредел, но Петровна, как и прежде, ни о чём не пожалела!
Последний раз, когда Сергей с внуком каналом плыли на Онегу, уже не стоял у причала катер «Гангут», как не было на берегу и Ильи Ильича – бывшего механика с ледокола «Красин».
Зелёный домик поблек и глядел на воду пустыми глазницами окон, возле него не росли цветы. На стоянке Георгия Сергеевича было пусто, а сложенная из кирпича печка сиротливо торчала трубой на пригорке. И лишь Батюшка-Онего всё также накатывал на берег свои волны, омывая жёлтый, не истоптанный, как прежде, босыми ногами песок! Пляж был пустынным, А увидев приближающуюся к берегу лодку, недовольно закричали чайки, оповещая прибывших, что теперь это их владения!
СЕРГЕЙ ИВАНЫЧ
Ещё в старину в Северном краю (ныне Вологодчине) на реке Порозовице выстроились рядом два купеческих села Волокославино и Благовещенье.
Красивейшие места! Да и селения не бедные – мимо сёл этих торговый путь из средней полосы России аж до самого Архангельска пролегал!
Первое село, хоть и тяжела работа, но славилось волоком; тогда как соседнее, где в самом живописном месте встала белокаменная церковь, означало благую весть, что дальше суда по течению будут плыть по рекам вплоть до места назначения.
Жила в тех местах чудь заволокская! Вот из этой чуди по материнской линии и вышел род Сергея.
И дед Григорий, и прадед Михаил – исконные земледельцы, на своих подворьях хозяйствовали умело и грамотно. И тот, и другой, закончив дела в страду, зимой занимались извозом. Случалось, что прадед, если купец хорошо заплатит, то и летом хаживал шкипером на барже, оставив на хозяйстве старшего Григория. Поэтому после коллективизации селяне избрали Григория Михайловича председателем колхоза. Ещё до войны колхоз в округе пользовался доброй славой, а его председатель хоть и был крут, но справедлив, и спуску не давал никому, даже своим детям!
Сергей родился во время войны в доме деда. В годы лихолетья у деда собралась вся женская гвардия с ребятами, поэтому мать Сергея Вера Григорьевна с тремя детьми ушла жить к сестре Насте. Муж Настасьи Григорьевны Яков находился на фронте, а у двух сестёр в ту пору оказалось шестеро детей, из них двое – совсем маленькие; тёти Настин Юрочка всего на год постарше Серёжки.
Отца своего Сергей не знал и мать о нём не расспрашивал. У них с матерью общее в характере – оба не очень разговорчивы. А вот тётю Настю любил не меньше, чем мать – очень уж они похожи. Тётя Настя относилась к Сергею так же хорошо, как и он к ней; а после того, как трагически погиб Юра, глядя на племянника, всегда вспоминала сына.
Обе Григорьевны с утра до позднего вечера работали в колхозе, а за маленькими приглядывали старшие дети, но и те не больно велики! И если Юрочка ещё мог увязаться на речку, то Серёжку сёстрам не очень хочется на себе таскать! Вот и оставят брата на поленнице, а чтобы глаза не открывал, нальют в глазницы воды! Лежит Серёжка на поленнице, помалкивает, но глаза не открывает, лишь сопит!
Убегут сёстры на речку, да и забудут о братце! Однажды прибежали домой, нет Серёжки на поленнице, а над домом гуси летят, курлыкают! Заплакали, заохали сестрёнки:
- Ой-ё-ёй! Нашего братца гуси унесли! – вспомнили, видимо, сказку, какую читали накануне.
Мать пришла с работы, дочки в два голоса ревут, рассказывают, что они только на минутку убежали, а Серёжку в это время гуси на юг унесли!
- Какие гуси? – всполошилась мать и бросилась на двор. – Нет сына! Туда – сюда! Нет сына!
Заглянула за поленницу, лежит Серёжка, глазёнки открыты, но не плачет! Он за это время уже несколько раз уснул, столько же – проснулся, но ни разу не захныкал! Так не плаксивым и вырос!
Война закончилась и мать с детьми из деревни уехала. Серёжка ходил в детский сад, а приспело время – в школу пошёл. Башковитым парень оказался, и учился хорошо; но, как бы это поточнее выразиться, не любил Серёжка несерьёзные, что ли, предметы. (Даже, учась в университете, контрольные по научному коммунизму ему писала жена).
В общем, получив по скучному предмету тройку, Сергей не расстраивался, а вот точные науки: физика, математика его интересовали всегда!
Тем более, как он считал, повезло ему с учителем физики, который не только предметом по программе занимался с ребятами, но и старенький грузовик вместе с ребятами отремонтировали, и фургон на него поставили; а потом на этом грузовике всю Ленинградскую область и Прибалтику объездили. И в поездках этих всегда рядом был Владимир Иосифович Апанасевич – умнейший, а главное, порядочный человек! Несколько лет назад умер старый учитель, но Сергей до сих пор вспоминает его с благодарностью!
А ещё не умел Серёжка врать! Если же и соврёт, ну так, по мелочи, то после этого на лице у него всё написано! Вера Григорьевна, когда ещё жили в бараке, наказывала сыну, чтобы после школы он принёс воды из Свири. Мать и её подруги считали, что чай из речной воды вкуснее, чем из колонки. Серёжка когда сбегает на Свирь, а когда заиграется и опоздает, взглянет на часы: - Батюшки, мать ведь с работы скоро придёт, а воды на чай нет! – схватит вёдра и за водой на колонку, та совсем близко от дома стоит.
Мать приходит с работы, видит полные вёдра и уточняет:
- На Свирь за водой ходил?
- Угу! – не поднимая глаз, утвердительно буркнет сын.
Мать в заварной чайник сыпнет индийского чая, зальёт кипятком, и в кругу приятельниц начинается чаепитие.
Вера Григорьевна, отхлебнув из блюдечка глоток, воздев к небу глаза, с наслаждением почмокает языком и довольно произносит:
- Сразу видно, что вода из Свири! Вкус у чая больно ароматный!
Анна Крыжонкина тут же подхватывает:
- Да уж ясное дело, что не из колонки! Разве из той воды такой чай?
Серёжке и стыдно, и смешно! Стыдно от того, что сказал матери неправду, а смешно - как они нахваливают чай! Поэтому он сразу признаётся, что чай они пьют из воды, какую он принёс с колонки!
Мать заливается смехом и говорит:
- А я ведь сразу заметила, что чай не свирской, да думаю, может, ошиблась? После чего с нею и остальные соглашаются, что не тот чай пьют!
В школу Сергей ходил в фуфайке и в сапогах. Когда же у сапога отстала подошва, мать на сапоги купила ему галоши. А он ничего не требовал. Мать хоть и зарабатывала неплохо, да все лишние деньги уходили на сестёр. А он считал, что так и должно быть. Они – девчонки, а он – мужчина!
Окончив 9 классов, в летние каникулы Сергей устроился на работу к хохлам – грузил в вагоны древесину. Заработал денег и, учась в десятом классе, поступил на платные курсы шоферов. Поэтому вместе с аттестатом зрелости в 17 лет он уже имел права шофёра. Через неделю после окончания школы Сергей работал на самосвале, а через год, когда на него запросили характеристику из военкомата, инспектор отдела кадров схватилась за голову:
- Как же так, ему ещё только восемнадцать, а он уже год на машине!
Три с половиной года Сергей служил в Германии инструктором по вождению. Командир части – полковник со звездой Героя как-то предложил Сергею пересесть шофёром на его Газик, уж больно нравился ему этот всегда подтянутый и добродушный младший сержант! Но Сергею, хоть работа и не пыльная, очень не хотелось быть денщиком. Поэтому он и попросил полковника отпустить его назад.
- Жаль, сынок, жаль! – сказал командир, но удерживать Сергея не стал.
Вернувшись из армии с правами водителя первого класса, Сергей уже через пять дней работал на пассажирском автобусе.
Через год Сергей решил пойти учиться. Он с детства мечтал стать лётчиком. Успешно сдал в Ленинграде все экзамены, а вот медкомиссию для зачисления в лётное училище не прошёл – в детстве болели уши. И ему предложили на выбор любое училище, кроме лётного. Он выбрал Рижское авиационное и уехал учиться.
Было ему в ту пору 23 года. Вера Григорьевна уже вышла на пенсию, лишних денег у неё не было, а Сергей, хоть и кормили его в училище, был уже зрелым мужчиной; пусть и немного, но требовались средства и на папиросы, и на письменные принадлежности, да мало ли ещё куда? Обратился как-то к сестре с просьбой выслать небольшую сумму денег не просто так, а в долг; мол, приедет летом на каникулы, заработает и отдаст, так не только десятку, но и ответа на письмо не получил!
Да и профессия радиомеханика ему не очень-то нравилась, поэтому Сергей из училища ушёл и возвратился домой. Снова сел на автобус, стал ходить на танцы, иногда кого-то провожал. И вот однажды его прежняя девушка, с которой он когда-то дружил, уже будучи не свободной, с танцев ушла вместе с ним.
По комсомольским путёвкам они уехали в Сибирь, где Сергей работал на строительстве Ачинского глинозёмного комбината. Когда сейчас по телевизору показывают этот гигант, который много лет строила вся страна, а теперь он принадлежит братьям Чёрным, Сергей недоумевает, как такое могло произойти?
За доблестный труд был награждён медалью.
Через несколько лет Сергей с женой и дочкой возвратился из Сибири, поступил учиться на заочное отделение Петрозаводского университета, стал работать мастером в училище и преподавать ребятам автодело. Он с удовольствием вспоминает своих первых учеников. Может, потому, что Сергей Иваныч сам был молод; может, потому, что хорошо знал свой предмет, только все 30 человек из группы получили права.
Особенно выделялся один мальчишка с Украины. Володей его звали. Учился он лучше всех, и на практике у него всё получалось, а когда Сергей Иваныч его хвалил, такой девичий румянец заливал его щёки, что мастер ласково ерошил его вихр и говорил:
- Ну, ладно, иди!
После окончания училища Володя получил диплом шофёра – автослесаря и аттестат зрелости о среднем образовании с отличными оценками, Сергей Иваныч остался с ним наедине и посоветовал:
- Учиться тебе надо дальше, Володя! Подумай! Поезжай в Ленинград и поступай в институт, я дам тебе отличную характеристику! – и опять также ярко заполыхало лицо парня.
Прошло много лет. Сергей Иваныч, будучи директором училища, стоял в коридоре главка и разговаривал с кем-то из знакомых. К нему подошёл высокий незнакомый мужчина и, улыбаясь глазами, произнёс:
- Здравствуйте, Сергей Иванович!
Сергей вопрошающе посмотрел на незнакомца и вдруг увидел, что его щёки покрываются таким румянцем, какой забыть просто невозможно!
- Володя, ты? Что ты здесь делаешь?
- Да вот, я тут по делам! – смущаясь, ответил бывший ученик.
- И кто же ты теперь? – спросил Сергей Иваныч.
- Зам. директора! – несмело произнёс Володя. А Сергей глядел на него и радовался. Каким же молодцом оказался мальчишка с маленького украинского хуторка! Потом они ещё встречались и, здороваясь со своим мастером, этот заместитель директора всё также краснел перед ним, как и раньше, когда был его учеником.
Работая в училище, через руки Сергея прошло много ребят. Разными они были. К тем, кто хотел получить престижную по тем временам профессию шофёра, мастер и преподаватель в одном лице всегда относится уважительно. Чем мог, помогал им, но много и требовал. Он вдалбливал в их ещё юные головы не только устройство автомобиля и Правила дорожного движения, он учил их вести себя достойно в любой ситуации; не пренебрегать мелочами не только на дорогах, но и в жизни; не подличать, не врать и жить по совести.
И когда сейчас он видит, как посреди тротуара, на самом сухом месте стоит машина с распахнутыми дверцами, а бабка с ведром мусора не знает, как её обойти – кругом лужи, он лишь качает головой: - Кто же учил этого водителя?
А ещё Сергей как-то сразу распознавал негодяев. Встречались и такие: заводилой же среди них был красивый, самодовольный парень. Не очень умён, но хитёр и циничен. Доходили до директора слухи о его, мягко говоря, проделках. Но тот не боялся ничего – папа в милицейских погонах, отмажет!
Как-то вызвал его в кабинет Сергей Иваныч. Он его не совестил, не стыдил – видел, что бесполезно. Директор перечислил ему все его «шалости», тот, ухмыляясь, сказал:
- У Вас нет доказательств!
- Ты прав! Доказательств у меня нет! Но ты скоро сядешь и учти, что таких, как ты, даже в тюрьме не любят!
Как в воду глядел! Когда парня осудили первый раз – срок дали условно, папа постарался! Но Сергей Иваныч знал, что парень не исправится, а тот старался как можно реже попадаться директору на глаза. После окончания училища парень попал в тюрьму. Там его и убили!
Если же Сергей видел, что подросток оступился, и сам этому не рад, он делал всё от него зависящее, чтобы вытащить парня из ямы, при этом никогда не щадил его, повторяя:
- Ты только сам можешь выкарабкаться! Если сам этого не захочешь – ты погибнешь!
Но со временем ребята менялись, как менялась и страна. Если его первые ученики, получая за работу на практике небольшую сумму денег, спрашивали:
- Сергей Иваныч, за что нам платят, мы же ещё учимся?
То в последующем от ребят он слышал уже другой вопрос:
- А почему нам так мало платят?
И Сергей, видя, сколько государственных средств тратится на обучение, понял, что вся эта система профтехобразования, кроме вреда и халявы, ничего ребятам не даёт. Зачем учить маляра или плотника три года, если на производстве эту профессию он освоит за 3–4 месяца?
Зачем транжирить сумасшедшие деньги на форму, которую с пятидесятых годов никто не надевал? А пресыщенные ученики, получая её, цинично хохочут:
- Ладно, пугало на огороде наряжу!
И для себя решив, что бесполезным, и даже вредным делом он больше заниматься не хочет, Сергей из кресла директора пересел на стул инженера.
Уже через год Сергею Иванычу предложили занять должность начальника конструкторского отдела в «почтовом ящике» (а проще – судостроительной верфи), самом богатом в районе. Да и не только в районе, в те годы денег на военные нужды не жалели.
В подчинении у него оказалось человек тридцать: учителя, техники, программисты и лишь один – конструктор.
Конструкторский отдел шпыняли все, кому не лень. Во всех огрехах виноваты были конструкторы. Дошпыняли до того, что прежний главный конструктор уволился и уехал.
Предприятие располагалось в нескольких километрах от города – в посёлке, который и существовал благодаря «почтовому ящику». В посёлке все знали друг друга, а из города ходил на предприятие ведомственный автобус, доставляющий городских работников с работы и на работу.
Сергей жил в городе, для посёлка был чужаком, может, это ему и помогло. Ну, и конечно, его ум, такт и непревзойдённая работоспособность. Он беседовал с теми, кто, как он считал, не мог быть конструктором. Ходил в отдел кадров, чтобы трудоустроить этих людей. Разговаривал с людьми легко, но убедительно.
Разумеется, были и недовольные, но те, кто хорошо разбирался в проектах, чертежах; знали дело и хотели работать – сразу как-то воспрянули духом. Отдел всё меньше ругали на планёрках. Если же возникали сложные технические вопросы, главный конструктор надевал летом робу, зимой – фуфайку, лез внутрь судна и пока не находил причину – оттуда не вылезал!
Он вместе с начальниками цехов и мастерами спокойно и уверенно решал, казалось бы неразрешимые вопросы, из-за которых раньше на предприятие вызывались из других городов проектанты. Сергей действительно стал главным конструктором и, как технарь, занимался именно тем делом, которое было ему по душе. В его отдел потянулись грамотные инженеры. Кого-то он брал, кого-то – нет, но даже если и отказывал – на него не обижались, понимая, что доводы его обоснованны.,
Но, случалось, что отдел, видимо, по старой привычке незаслуженно наказывали. Уже через год главный инженер попросил Сергея заменить его во время отпуска. Тот согласился, а когда главный вернулся, в отпуск ушёл Сергей. Каково же было его удивление, когда, вернувшись из отпуска, узнал, что главный инженер частично лишил его отдел премии именно за тот период, когда Сергей исполнял его обязанности. Сергей Иваныч аргументированно, пункт за пунктом опроверг все доводы. Очень уж не хотелось начальству писать изменение к приказу, но Сергей настаивал.
- Хорошо! – сказал главный. – Отдел премию получит, но ты – нет! Уж больно настырный!
- Согласен! – засмеялся Сергей. Таким образом справедливость была восстановлена и отдел, кроме начальника, недоначисленную премию получил. После этого главного конструктора зауважали ещё больше. Но с тех пор Сергей Иваныч уже никогда не замещал главного инженера. У них установились добрые отношения и главный перед отпуском каждый раз говорил ему:
- Ну ладно, забудь!
- Я уже давно ничего не помню! – смеялся Сергей. – Но за главного не останусь!
Хотя кто бы главного ни замещал, практически все вопросы за него решал Сергей.
Свой первый автомобиль марки «Запорожец» Сергей купил в конце семидесятых за 900 рублей. Машина двигаться своим ходом не могла, её уже восемь лет эксплуатировал инвалид войны, и Сергей привёз её из Ленинграда на грузовике.
Придя с работы и наскоро поужинав, бежал в гараж: вырезал ржавое дно, вместо него приварил прочный лист металла; заменил изношенные детали новыми, чуть – чуть отрывая от семейного бюджета; всё перебрал, вычистил, вымыл. Вскоре вновь окрашенный «Запорожец» сиял, как новенький; а его владелец, любуясь машиной, стоял у здания ГАИ и ждал инспектора, чтобы получить вожделенную отметку о прохождении техосмотра.
Не дождавшись, сам зашёл в кабинет. С тех пор у Сергея Иваныча установились странные отношения с местными гаишниками!
Вместо того, чтобы, как все нормальные люди, при решении каких-то автомобильных вопросов стоять перед ними на полусогнутых, с просительной физиономией и с зажатой денежкой в руке, он, скорее по привычке, нежели по зову сердца сделал инспекторам замечание, чтобы они поменьше выражались в присутствии посетителей!
Наверное, авточиновники изменили бы поведение, если бы перед ними стоял владелец «Мерседеса» или, на худой конец – «Волги», а тут какой-то «Запорожец», да ещё инвалидный, поэтому реакция последовала незамедлительно!
Оказалось, что Сергей неправильно отремонтировал кузов. Прочитав вместе с инспекторами Инструкцию, Сергей Иваныч на примере собственного «Запорожца» разъяснил, что ничего не нарушил, но этого оказалось недостаточно; нужно было убедить и инспектора, а тот ну никак не хотел убеждаться! Поэтому Сергею пришлось пройти все ступени иерархической лестницы этой организации.
На своём «Запорожце» Сергей ездил десять лет и продал его за те же 900 рублей, что и купил.
Уже в конце девяностых, выйдя из магазина, Сергей увидел свой «Запорожец», тот ожидал хозяина у рынка.
- Ай да старичок! – остановился изумленный Сергей.
По работе Сергею приходилось часто уезжать в командировки в проектные институты, конструкторские бюро, был и за рубежом, но дома он всё ещё ездил на стареньком «Запорожце». На новую машину очередь его так и не подошла.
Об очереди стоит сказать особо. Если он когда-то и стоял в очереди, то дефицитный товар кончался именно перед ним!
Их предприятие держало подсобное хозяйство и к празднику каждому работнику продавало по 2 килограмма мяса. Когда Сергей приходил домой, как он говорил, с мясом, жена долго не могла определить – какому же мамонту принадлежит эта двухкилограммовая кость? Однажды он всё же осмелился сказать, что прошлый раз мяса на кости не было, и принёс домой мягкий пакет. Считая, что уж в этот раз он обязательно услышит от жены похвалу, не отошёл от стола, пока она не развернула бумагу. В пакете лежали какие-то плёнки и синие жилы. Продавцы советского периода являлись первоклассными психологами!
На работе Сергей ежедневно обедал с юристом. Они брали одно и то же: первое, второе, компот и по два кусочка хлеба. Юрист платил 60 копеек, Сергей – 70..А, сидя за столом, он, смеясь, говорил юристу:
- У тебя и вправду суп с курицей: вчера была грудка, сегодня – ножка; а у меня суп из Змея-горыныча – вчера горло и сегодня горло!
Являясь высококвалифицированным специалистом в области производства, в других вопросах он оставался по детски наивным. Для лодочного мотора требовалось масло, которое в магазин не поступало, (тогда много чего не было), но масло имелось на верфи. Когда он приходил к заместителю директора с заявлением выписать ему 5 килограммов масла, тот, подмахивая бумагу, говорил ему:
- Ну и чудак ты! Да пойди на склад, тебе просто так нальют!
- Почему просто так? – не понимал Сергей и шёл в кассу.
Однажды Сергей, приехав из командировки, пришёл на работу во время обеденного перерыва, когда в отделе никого не было. Раздеваясь и взглянув в окно, увидел проходившую по территорию процессию человек в пятнадцать – каждый нёс табуретку. Сначала подумал – несуны, но, разглядев начальство из горкома и исполкома, удивился. После обеда от сослуживцев узнал, что на предприятие перенимать опыт приехали гости из Норвегии, и руководство каждому из них решило сделать презент – подарить табуретку, изделие собственного производства. Его недоумённое высказывание:
- Я понимаю, что зарубежных гостей следовало одарить, но почему первый секретарь горкома тащит табуретку? – повергло весь отдел в истерический хохот.
Жена Сергея, садясь в «Запорожец», вздыхала и говорила мужу:
- Ну, посмотри, вот он, и называла фамилию, пришёл на верфь три года назад, а уже ездит на новых «Жигулях»!
- Пусть ездит! – спокойно отвечал Сергей. – Так, как он, мне машину не получить, я не гибкий!
- Ну ты точно чудь заволокская! – восклицала жена.
- Может, и чудь! – не отрицал Сергей. Но ты же пешком не ходишь! И потом, когда –нибудь я куплю новую машину!
- Купишь, как же! – ворчала жена. – Вас только три чуди и осталось! Ты, мать, да тётя Настя твоя! Хоть бы что-нибудь перенял от своих сестёр! Вон Лиля, она ж не только всегда первая в очереди; она ж за месяц вперёд знает, в каком магазине дефицит будет!
И всё же Сергей, уже за какое-то изобретение став лауреатом, однажды поинтересовался в министерстве – сколько машин их предприятию выделят в следующем году?
- А у Вас что, нет машины? – удивился чиновник.
- Есть! – ответил Сергей. – «Запорожец»! Но купил я его после восьмилетней эксплуатации инвалидом, и сам уже десятый год на нём езжу!
Позже Сергей рассказывал жене, что когда работник министерства услышал его ответ, то у него были такие глаза, что если бы он знал её любимое выражение «чудь заволокская», то не преминул бы им воспользоваться!
В общем, из министерства на предприятие пришла разнарядка на определённое количество машин, одну из которых целевым назначением предписывалось продать Сергею Иванычу.
Сергей срочно продал «Запорожец» - деньжат немного не хватало.
Разнарядка-то пришла, да машина не пришла! 91-й год наступил! А у Сергея, как говорится: ни журавля в небе; ни синицы, то бишь «Запорожца», в руках!
И тогда, зная, что у Сергея золотые руки, то ли главный инженер, то ли кто-то из замов, посоветовали ему купить на родном предприятии старый, разграбленный «ИЖ-Каблук», который и приволокли к нему в гараж.
Сергей принялся за работу. Приходил в пол-седьмого домой, что-нибудь глотал, и зимой в холодном гараже до 12-ти, иногда до часу ночи, ремонтировал «обновку», а жена из Ленинграда по списку привозила необходимые детали. Через четыре месяца машина стала неузнаваемой!
В ГАИ Сергея Иваныча встретил старый знакомый, лишь в звании повыше и, как водится, с первой попытки машину не зарегистрировал!
Вечером, выпив за ужином стопки три водки, Сергей пьяненько беседовал с женой:
- Почему только в этой стране так унижают самых законопослушных? А подлецы и воры процветают! У них уже давно нет ничего святого, а они сытые, самодовольные стоят у власти!
- А ты знаешь? – разговорился Сергей, - меня же после армии приглашали в милицию, а я считал эту работу несерьёзной и не пошёл. Хотел быть лётчиком, а когда не получилось – стал инженером! Может, зря не пошёл, мать?
- Может, и зря! – вздохнула жена. – Ты не пошёл, да другой, такой же, как ты, не пошёл – вот и стала милиция такой, какой стала!
- И ты учти, - продолжала Петровна – дальше будет ещё хуже!
- Да куда уж хуже-то? – возразил Сергей.
- Будет, будет хуже! – не унималась жена. – На смену нынешним золотопогонникам не придут дети инженеров, а придут дети милиционеров!
- Ну, если так, то и вся страна провалится в тар-тарары! – заявил Сергей и пошёл спать.
Чтобы зарегистрировать «Каблук», Сергею пришлось обратиться в областную ГАИ.
Районный инспектор сейчас в тюрьме. Он неплохо грел руки, ставя на учёт нерастаможенные автомобили и обирая бесправных шоферов. Узнав об этом, Сергей заметил:
- Хоть одним взяточником в ГАИ стало меньше!
Вскоре «почтовый ящик», где работал Сергей, перестал существовать, и он оформил предпринимательство.
Уже через год Сергей Иваныч купил новую, самую дешёвую иномарку – «Таврию», усовершенствованную модель «Запорожца». Когда с транзитными номерами они ехали домой, у Кировска машину остановили гаишники. Сергей вышел, предъявил права, справку-счёт из магазина. Справку рассматривали двое. Один из них, со жвачкой во рту, крутя бумажку так и эдак, пальцем ткнул в справку и произнёс:
- Тут что-то не так написано!
Сергей Иваныч подсказал:
- Переверните справку!
Жевавший инспектор бумажку перевернул, вместе с правами сунул её Сергею и, ничего не отколупнув от чужого маленького счастья, недовольно отвернулся. Петровна всё это наблюдала из открытого окна.
Сергей взял документы, молча сел в машину и завёл двигатель. Они от самого Ленинграда ехали какие-то подавленные. Он так долго мечтал о новой машине и когда к 53-м годам купил её, то вместо радости почему-то испытывал грусть. И жена его, уже привыкшая к высокому «Каблуку», а сейчас сидевшая чуть ли не на земле, особого удовлетворения не испытывала. Ещё километров через сто их снова остановил сотрудник ГАИ. Петровна недовольно пробурчала:
- Да сколько же их?
Сергей проехал немного вперёд и когда открыл дверцу, увидел бегущего к машине лейтенанта, который на бегу говорил:
- Сидите, сидите, я сам к Вам подойду!
Сергей Иваныч вылез, удивлённо посмотрел на спешащего инспектора. Лейтенант, улыбаясь, подошёл к Сергею, приставил руку к козырьку и назвал себя. Увидев двух уже немолодых людей, инспектор, даже не взглянув на документы, которые Сергей держал в руке, поинтересовался:
- Домой едете?
- Домой! – ответил Сергей
- Тогда с покупкой Вас! Счастливого пути! – лейтенант снова радушно улыбнулся, перешёл на другую сторону дороги и с такой же доброжелательностью остановил встречный грузовик.
Улыбающийся Сергей сел в машину, увидел смеющуюся жену, хлопнул её по плечу и со словами:
- А всё же, мать, пусть они стоят! Может, без них было бы хуже? – включил мотор.
И как-то уютней стало в кабине, исчезла подавленность, и дорога уже не казалась такой бесконечно унылой! А всего-то и услышали они приветливое напутствие человека, который добросовестно нёс службу, не был хамом, а тепло и уважительно относился к тем, кто сидел за рулём!
«ИЖ-Каблук» Сергею верно служил два года, потом же достался зятю. Но у Вениамина хорошо зарабатывает жена, поэтому он приобрёл новые «Жигули» и с «Каблуком» быстро расстался.
Осталось в прошлом то время, когда Сергей Иваныч сидел за рисунком с дочкой, но случается, что он и теперь нарисует ей картину, как видит её сам:
- Вот смотри, Лиза! – говорит отец. – Сейчас в своей семье добытчик ты, впряглась в оглобли и тащишь воз! На возу, свесив ноги, сидит Вениамин. Рядом подпрыгивает твой сын. Он то за оглоблю ухватится и тебе помогает, то к отцу на воз запрыгнет и с ним едет. Где ему лучше? Разумеется, на возу! А лошадь у вас одна, так надолго ли её хватит?
- Ты преувеличиваешь, папа! – смеётся Лиза.
- Может быть! – вздыхает отец.
Только замечает Сергей Иваныч, что внук больше похож на отца, чем на мать, и чьи гены возьмут верх? А сам дед такого влияния, как раньше, на внука уже не оказывает, потому что живёт далеко, и внук теперь больше смотрит на Вениамина!
Добродушие и незлобивость Сергея нередко вводят в заблуждение тех, кто его плохо знает. В спорах он всегда проигрывает, да и не любит спорить. Верит не словам, а поступкам, а словоблудие его утомляет.
Перед тем, как переписать на зятя «ИЖ-каблук», Сергей Иваныч с Вениамином решили установить на машину новый двигатель. «Каблук» три ночи без мотора стоял возле гаража и, кроме как новых колёс, снимать с него было нечего. А колёса в то время купить было трудно! Вернувшись вечером из гаража домой, Сергей Иваныч сказал:
- За колёсами придут или на вторую, или на третью ночь!
Вторую ночь ночевал в гараже Вениамин, а на третью собрался Сергей. Но жена, видя, каким усталым он вернулся домой, твёрдо сказала:
- Ложись спать дома, в гараж пойду я!
- Ну и что ты сделаешь, когда придут за колёсами? – усмехнулся муж.
- А я и делать ничего не буду! «Каблук» стоит на улице у дверей, а я из «Таврии» засигналю, только и всего!
- Хм, разумно! – хмыкнул Сергей. И хотя он долго не соглашался, но и Петровна, если уж упрётся, то на своём настоит! Скрепя сердце, он проводил её до гаража, строго-настрого наказав не открывать дверь, и пообещал придти в гараж пораньше.
Петровна постелила себе в машине на заднем сиденье, накрылась одеялом и задремала.
За колёсами в пятом часу, едва забрезжило утро, отправились двое, но разделились: один пошёл к машине, другой же решил чуть-чуть дзинькнуть звоночком в квартиру хозяину – убедиться, что тот крепко спит!
Петровна из гаража не слышала приближающихся к машине шагов, лишь когда на капоте «Каблука» звякнул инструмент, она встрепенулась и из «Таврии» засигналила. За дверью кто-то выругался и побежал!
В это же время Сергей Иваныч у себя в квартире уже одетым стоял у входной двери: он волновался - как там жена? И намеревался идти в гараж. И когда слабенько, не громче комариного писка, тренькнул звоночек – Сергей мгновенно открыл дверь!
Перед ним стоял молодой незнакомый парень, который от неожиданности потерял дар речи!
- Чего тебе? – грубовато спросил Сергей.
- По-попить! – заикаясь, пролепетал парень.
- Ты что, рехнулся? Пятый час утра! – и Сергей вышел на площадку.
Парень ринулся вниз по лестнице, и когда Сергей Иваныч вышел на улицу, того уже след простыл!
Сергей точно не знает, кто убежал от «Каблука», когда жена засигналила из «Таврии» в гараже, а только предполагает, потому-что очень уж внимательно вороватыми глазами рассматривает стены, потолок, да и самого Сергея мужик один, который заходит к нему в гараж. Мужик знаком с электроникой, только вот никак не может понять, почему же из гаража раздался сигнал, когда он ещё только дотронулся на улице до «Каблука», а в это же время владелец машины в своей квартире уже одетым стоял у дверей?
Не пытаясь казаться остроумным, молчаливый Сергей Иваныч метким словцом умеет так рассмешить собеседника, как редко кому удаётся!
Тёща Сергея Екатерина Андреевна сама была величайшей насмешницей и просмеять могла кого угодно, но над собой насмешек не допускала, а если кто-то и пытался подшутить над нею, то потом дорого за это платил!
Тёща с возрастом стала плохо видеть, и ей сделали операцию на оба глаза по поводу катаракты. Екатерина Андреевна носила очки и всё проверяла зрение, но не у врача, а собственным методом, и обязательно принародно!
Она жила у железной дороги, а в полукилометре от её дома возвышался железнодорожный мост, по которому ходили только поезда и редко – окрестные жители.
Тёща в своей квартире подходила к окну, зажмуривала один глаз, а другим глядела вдаль на железную дорогу; потом первый глаз открывала, а зажмуривала другой, при этом всё время повторяла:
- Совсем левый (или правый) глаз ничего не видит! Совсем ничего!
А так как зять человек великодушный, то он тёщу успокаивал:
- Да не расстраивайся ты, мама!
Как-то раз Екатерина Андреевна, чередуя зажмуривание, обратилась к зятю:
- Сергей, погляди-ка, не Иван ли Романыч по линии идёт? А то этим глазом совсем ничего не вижу!
Сергей подходит к окну и переспрашивает:
- Где?
- Да вон там, у Сталь-моста, видишь, кто-то идёт? Вроде Иван Романыч?
- Не зна-а-аю! – растягивает зять. – Я и Сталь-моста не вижу!
Тёща открывает и второй глаз, недоверчиво смотрит на Сергея, замечает, что в его глазах пляшут чертенята, и звонко хохочет, приговаривая:
- Ну, ты и просмешник! Ну и просмешник! – но на зятя никогда не обижается.
Зиму Сергей Иваныч переносит тяжело. Во-первых потому, что он мерзляк, а в последние годы в квартире прохладно; а во-вторых, что зимой без дела ему тоскливо. Случается, что он уходит в суд, где подрабатывает «кивалой», и где каждое судебное заседание – это зеркальное отражение жизни всей страны в миниатюре, но всегда с нетерпением ждёт весну, чтобы перебраться на огород. А там и рыбалка не за горами!
Времена года Сергей определяет не только по календарю. Для этого у него есть более веские доказательства.
В соседнем доме живёт Вовка-Рыжий, пожилой бобыль, мужик добродушный, но очень уж неопрятный! На все сезоны у Вовки только три пары обуви: валенки, галоши и тапки.
Когда весеннее солнце начинает растапливать снег и Сергей Иваныч видит в окно, что Вовка-Рыжий на прогулку с собакой вышел не в валенках, а в галошах, он с удовольствием потирает руки и просвещает жену:
- Ну вот, Вовка уже в галошах, значит, наступила весна!
Если через какое-то время Вовка с собакой выходит уже в тапках на босу ногу (последние носки Вовка износил ещё на заре перестройки), Сергей Иваныч считает, что пора собирать вещички в летний дом!
А пока ещё на дворе холодно, и только кое-где на подоконнике проклюнулись перцы.
После ужина они долго сидят вдвоём на кухне, и им не бывает скучно.
- Ну что, мать, я пойду спать, а то завтра мне в суд! – говорит Сергей. Но сам ещё долго ворочается, всё о чём-то думает.
Вот уже и Петровна легла и, кажется, застонала! Он прислушался. Нет, всё спокойно! Все годы, что они прожили вместе, Сергей, как мог, берёг её. И когда он прикинул однажды, сколько же за тридцать лет она сделала себе уколов инсулина, то от этой пятизначной цифры пошёл пить корвалол! А она улыбается, говорит, что её давно пора занести в Красную Книгу, и боготворит врачей, с какими свела её судьба!
Когда-то она была его весной, теперь она – его осень; а когда наступит зима – они уйдут. Пусть не оба сразу, но птица с одним крылом долго не летает!
Дочка – его радость и его нежная печаль! Радость от того, что у неё светлая голова и доброе сердце; а печаль – что такие, как она, ярко горят, одаривая теплом и светом окружающих, но и сгорают быстро!
И нет ему ответа, что ждёт её дальше? Лишь бы судьба была к ней благосклонной!
КОНЕЦ
2002 год