Книга
Никто из моих знакомых и друзей никогда не понимал моего увлечения путешествиями по Италии. Что ты там не видел, говорили они мне. Зачем это тебе, что ты там не видел. Зачем тратить время деньги. Но, впервые побывав в Риме в тридцать лет, я почти каждый год старался навещать эту страну. Прогуливаясь по набережным Тибра, по узким улочкам Венеции и Генуи, заходя в собор Дуомо в Милане, я всегда находил в этих путешествиях что-то новое, черпая вдохновение в этих дышащих античной историей стенах вечерами оглашаемых перезвоном колоколов многочисленных церквей. Меня всегда завораживал этот всеобъемлющий, наполняющий улицы, вселяющий в душу умиротворение, колокольный звон. Густой, плотный и всеобъемлющий, какого не услышишь у нас на севере. Когда в Италии звонят колокола, призывая верующих к вечерней молитве, кажется что весь город это огромный храм и просто нельзя быть кем-то другим, кроме как участником Христовой церкви, ибо, ощущая эту тяжелую гулкую вибрацию, проникающую в самые потаенные уголки души, внезапно осознаешь, насколько глупы и лживы остальные вероучения и насколько велика и истинна наша христианская вера.
Как часто я вслушивался в этот перезвон, лежа рядом с открытым окном, откладывая книгу, выходил на улицу. Безотчетно шел куда-нибудь, опьяненный ощущением величия этих озаренных закатным солнцем улиц и храмов, воплотивших в себе все самое лучшее, что смогло создать и пронести через темные века истории человечество. Вглядывался в силуэты монахов, спешащих на службу, смотрел как рыжее закатное солнце освещает узоры на арках пронизывающих небо колоколен и фасадах церквей, подчеркивая светом и тенями их монументальное, непоколебимое величие. Заходил в отдаленные уголки города и возвращался когда на освещенные яркими желтыми фонарями, полные веселых зевак и туристов улицы уже спускалась теплая и непроглядная южная ночь.
***
Я никогда не искал тайных знаний. Не сколько от того, что все эти лжеучения жадных до власти и денег, возомнивших себя новыми пророками, вершителями истории и гонителями церкви людей всегда вызывали у меня какое-то подсознательное чувство брезгливости. И не от того, что мне всегда было омерзительно их лживое, пропитанное ненавистью и завистью пустословие, которое они бесконечно изливают на Христову Церковь, как будто бы она единственное, что мешает им в жизни. Сколько от того, что не отдавая себе отчета, и даже не имея никаких осознанных оснований, я всегда чувствовал истинность христианской веры и считал, что раз о механистическом устройстве мира в Библии и Евангелии написано так немного, то для спасения души вряд ли нужно знать что-то большее чем было уже открыто. К тому же я всегда был четко уверен в том, что подобные мне смертные люди вряд ли могут рассказать мне что-то большее, чем разумею я сам, и что публикуют в серьезных научных журналах книгах. Относительно же материализма я всегда полагал, что наука и вера никогда не противоречат друг другу, как математика и история. Первая изучает цифры, вторая факты, и делить им попросту нечего. Но при этом год от года меня мучил один и тот же вопрос. Будучи христианином я ощущал постоянное беспокойство, как будто рядом всегда было сокрыто что-то большее чем описано в книгах, нечто, что чуждо и даже враждебно человеческому миру и чего зачастую касаются вскользь в своих лживых выдумках люди, пытающиеся придумывать новые религиозные течения и, искажая факты, в попытках переписать историю, при этим имея какие-то определенно неоспоримые, и как не странно, в местами даже истинные знания, в основании своих глупых сумасбродных выкладок.
Наверное, именно поэтому я всегда был христианином – где-то на краю восприятия я всегда чувствовал ледяное, запредельное, дыхание Бездны от плотоядной, от чъей разрушающей мозг пустоты наполненной, переливающимся недоступными человеческому глазу цветами спектра, запредельным движением пронизывающих ее потоков неведомых науке энергий, нас могут спасти только блаженное неведение и вера, ощущал холод и хаос иных планарных пластов и вероломство и нечеловеческую ненависть населяющих их сущностей, способных испепелить землю одним движением мысли, если Бог хоть на миллисекунду отверзет им зрение и позволит обратить внимание на наш мир.
Я всегда хотел верить, что мой мир, это аллеи в парке, засыпанные опадающими кленовыми листьями, серое осеннее небо и льющийся с него холодный мелкий дождик. Это огонек свечи на столе, когда отключают свет. Тихая беседа во мраке, упражнения с мечом. Звон колокольчиков за окном в непогоду, когда дует ветер. Хотел верить что Бог милосерден и что все идет по его предопределению, при этом не нарушая свободу человеческой воли, так как свободный выбор предопределен, но при этом как бы сейчас все не было плохо, в конечном итоге, все будет хорошо. Потому что все-таки Бог есть и его провидение выше чем политика и вероломство людей и значит у нас есть надежда.
Но что-то непременно отвлекало меня от этих мыслей. Страх, что приходит с наступлением темноты. Проблески видения будущего, когда заранее знаешь, что сейчас случится. Ощущение чего-то большего, того, чего не видят и не чувствуют другие. Книги, музыка, посещающие меня образы и сны.
И это стремление именно в Италию, как будто бы я что-то там ищу, но не могу найти.
***
Возможно, именно то самое провидение привело меня тем вечером в тот маленький городок между Болоньей и Флоренцией, где у меня была пересадка между автобусами, и у меня было несколько свободных часов, чтобы пройтись по незнакомым узким улочкам с разбитыми мостовыми, карабкающимся по склону горы на которой в окружении рыжей в свете заката, выгоревшей под южным солнцем листвы стоял большой красивый и очень старый дом, похожий на маленькую крепость. Где-то на середине склона была площадка, откуда открывался вид на крыши домов и площадь с автобусным вокзалом внизу, совсем рядом я приметил распахнутые двери зажатой между двумя домами с узкими выветренными фасадами базилики.
Как ни странно у дверей храма не было проблескового маячка, который отпугивает от дома Божьего бродячих животных. И на ступеньках храма сидело несколько задумчивых кошек, словно монахи у церкви в ожидании, когда задержавшийся иерей начнет читать вечернюю. Я вошел. В храме было безлюдно и темно. Вечерний мрак сгущался под сводами, над алтарем. Приглушенными желтым цветом теплились окна – наверное, за ними были установлены электрические светильники. Несколько рядов старых массивных скамеек занимали все помещение. Эхо гулко отдавалось под сводами. Почему-то мне подумалось, что кошки снаружи охраняют церковь, пока священник отлучился.
За стойкой, где обычно продается литература и сувениры, тоже никого не было. Я раскрыл наугад первую книгу – наверное, репринт какого-то очень старого издания, судя по манере исполнения иллюстраций и шрифта, и со скучающим видом уставился на картину откуда-то из середины. Стилизованный под средневековый рисунок диска со множеством колец-циферблатов похожий на какой-то замысловатый, изобретенный средневековым изобретателем-самоучкой, часовой механизм. Внизу, под шестернями была конусообразная игла с подписью, а на каждом диске стояли цифры. Дисков было множество, а вокруг все утончающимися линиями были нарисованы еще, словно символизируя, что дисков-циферблатов намного, бесконечно больше, чем те, которые нарисованы отчетливо и в подробностях. Надев очки, я с удивлением обнаружил, что на дисках нарисованы реки моря и горы, люди и звери. На некоторых были воды океанов, а на других звезды. Прочтя надпись внизу, в центре, я внезапно осознал, что она обозначает ад. Но не то, что я понимал язык, которым была подписана картина, изумило тогда меня больше всего. Я внезапно понял, что когда-то, где-то, наверное, в посещающих меня на грани сна и бодрствования образах, я уже видел эту схему и, осознав, прикрыл глаза и обратился со скорбной молитвой к алтарю. Все было истинно. Я знал об этом всегда и гнал от себя эти знания всю свою жизнь, все то, что я пытался держать подальше, чего пытался не касаться мыслями, физическим доказательством предстало перед моим взором на страницах этой загадочной книги, взятой наугад с прилавка в пустой церкви. Я понимал этот язык, как будто бы я сам писал эти строки в неведомой глубине веков, как аннотации к изображенным в книге картинам. Я знал эти схемы, и мне казалось что я сам, вернее тот, кто когда-то, возможно, был мной, разрабатывал их. Я знал, что эти огромные часы – стилизованная для понимания убогим, милосердно ограниченным Господом Богом человеческим умом, модель Творения, бесконечное множество соединенных между собой пространственно-временных пластов. А стержень внутри, что спускается основанием в ад – это Машина построенная Архитектором в безумной попытке обмануть самого Бога, разогнать вселенную до скорости света, чтобы время остановилось относительно Него, продлив бренное правление падшего ангела бесконечно долго, удлинить его ограниченный Творцом век. Я знал, что топливом этой Машине служат материя, твердая ткань мира, а катализатором та самая положительная энергия, что, как нашептывают эмиссары Архитектора, под видом светлых сущностей приходя к людям и ломая их судьбы и жизни, нужна для существования вселенной. Какая ирония! Я всегда знал это, я пытался сказать тем, кто увлекался мистикой, альтернативной историей, эзотеркой, вас заставляют отдавать свою энергию неспроста, вас откармливают и ведут на убой как свиней, а вы рады с удовольствием жиреть и думать, что делаете что-то хорошее и ценное! Вы не верите мне, что зло никогда не представится злом, что мошенник всегда производит впечатление честного человека! Вас обманывают, уводят от Бога, предлагая суррогат вместо веры, а вы рады считать себя носителями какого-то тайного знания, считать себя избранными, а ведь даже по логике, что такое человек по сравнению с термоядерным распадом горящей звезды? Зачем ваша энергия вселенной. Как это глупо, и ведь никто никогда мне не верил…
Листая страницы, я нашел тот ответ, который подсознательно знал раньше, но не мог сформулировать, потому что всегда боялся этих кощунственных мыслей о том, что люди всего лишь топливо для той самой замедляющей время Машины. Что живой человек с горящей в нем искрой пламени Божьего выделят гораздо больше энергии, чем когда он иссякший, прогнивший, разрушивший ради сиюминутной жизни, в себе все что было заложено в него от рождения, находится в аду, а тем более тот, кто уходит за Предел в рай, навсегда покидая эти бесконечно иссякающие и угасающие земли, становясь навсегда потерянным для Архитектора. Блаженны те, кто смог вырваться отсюда! Их никогда не постигнет то, что ждет тех, кто своими поступками, вероломством и жаждой наживы, развратом, равнодушием, легкомыслием, бессердечием и неверием заслужил ад, где падшие духи тоже нашли человеку применение. Как батарею его бесконечно выжимают, заставляя в бесконечных мучениях в неугасимом огне отдавать дарованную Богом каждому из людей частичку для питания этой самой Машины, пережигающей в прах Творение только для того, чтобы продлить полные ненависти и зависти к Богу дни падших духов, решивших что они умнее и хитрее чем Тот, кто создал их в качестве своих помощников, разумных бесплотных механизмов, для поддержания физических законов на бесконечных планарных пластах Творения. Среди которых увидел я и свое место – неизмеримой протяженности и интенсивности пронизывающий пространство и время поток живой разумной энергии, бессловесный, мчащийся со скоростью света вихрь, переплетающийся с такими же другими сущностями, поддерживающими стабильность и нерушимость физических законов вселенной. Видел гигантские, диаметром во множество миллиардов световых лет шестерни мироздания, вращающиеся в расцвеченной недоступными человеческому глазу цветами бездне, видел других летящих между ними духов – огромных, состоящих из более тонких переплетенных силовых потоков змей, мчащихся в шлейфах неведомых человеческой науки энергий. Чувствовал их полет через грохот и мерцающую мглу, ощущал этот бесконечный, неустанный, стремительный бег. Только стремление, только полет и бесконечный звездный ветер на протяжении бесконечно сменяющих друг друга мировых циклов. От начала мира до последних дней. И что-то пошло не так – я точно знал это. Ведь когда мы не искажены, нам не нужно ничего. Мы всего лишь летящие в пустоте звезды. Немые, холодные, лишенные всего человеческого. Разумные живые машины с радостью исполняющие свое служение. Но и мы не вечны. Одни стали омерзительными чудовищами, черными, тусклыми червями, что, нарушая ход времени и движение потоков энергии покидают предназначенный им Богом путь и присасываются к Машине, расщепляя материю Творения на энергию и передавая ее в качестве топлива на ее маховики. Или приходят к людям, требуя кровавых жертв, ада на земле, чтобы как пиявки напитаться страданиями смертных и тоже отдать их Машине, иные же просто умирают и частичка их силы и памяти возрождается в душах людей, в отчаянной надежде на то, что поступками одухотворенного этой силой человека смогут заслужить себе прощение.
Этот Полет, эта Бездна, эта Бесконечность. Все что не может объять разум. Предопределенность, движение до конца времени, либо ты летишь, либо ты сломаешься и превратишься в исполненное ненависти, отчаяния и боли нечто у которого есть только один смысл жизни - делать все, чтобы как можно дольше работала Машина, чтобы отсрочить свой конец, продлить свои полные страдания и муки дни. Потому что потом не будет ничего. Жизнь без веры в Божие милосердие, без надежды на спасение. Жизнь полная ненависти ко всем и к себе, а особенно к Богу, создавшему все вокруг, и его возлюбленным детям. Жизнь в страхе неминуемого, приближающегося момента, когда последняя звезда потухнет и рассыплется в прах, отдав последние капли энергии Машине. А потом будет страшный и необратимый конец. Бог создаст все заново. Но с учетом опыта, всем тем, кто был против Него, в новом Творении уже не будет места…
Я оглянулся. Все кошки внимательно смотрели на меня через двери. Их мордочки были сосредоточены и серьезны. Ведь кошки умеют читать мысли, и сейчас эти маленькие мохнатые, но неумолимые стражи ожидали от меня решения.
Я закрыл книгу и положил ее на место. Быть может, раз я помню все это, когда-то я и сам был этой самой летящей, безгранично холодной и безгранично сильной сущностью. А быть может, это всего лишь частичка, единственный уцелевший кусочек упавшей с небосклона, разбившейся об атмосферу звезды, свернувшего с пути в мерцающей бесконечной мгле в попытке погибнуть, но не стать до конца черным и падшим, пораженного как неизлечимой болезнью искажением живого звездного ветра, когда-то попала мне в грудь и засела в моем сердце.
Я осенил себя крестным знамением и вышел из базилики. Кошки расступились, отошли с моего пути. Солнце почти село. Пора. Автобус должен скоро приехать.
Я оставил там эту книгу. Я не жалею об этом. В любом случае я не хочу помнить то, что видел в ней. Я хочу забыть то, что я осознал, получив это страшное подтверждение моим подсознательным страхам и мыслям, заглянув в эту ледяную, кишащую неведомыми переплетающимися омерзительными тусклыми телами тварями Бездну. Я хочу чтобы всего этого никогда не было в моей жизни.
Чтобы был дом, был осенний вечер. Была аллея в парке, мостики с декоративными драконами, дождь и опавшие кленовые листья. Хочу чувствовать холодные капли на лице, как ломит после прогулки быстрым шагом спину, ощущать усталость в коленях, когда приходишь домой и садишься в кресло. Смотреть, как опускается мягкая ночная мгла за окном. Чувствовать на губах горечь табака в трубке, слушать шелест листвы и быть уверенным, что где-то над нами есть Бог и что он послал к нам своего Сына, чтобы нас спасти. Что все будет хорошо и что у нас есть надежда.
Доктор Эф.