Нет шалостей, нет игр, нет утех.
Велик он, но лишён всего, что жаждал.
Хранители, услышав детский смех,
Не улыбнутся. Так проходит каждый
Унылый день. И жажде нет конца
Того, к чему душа ребёнка рвётся.
И кажется, коли опекуна лица
Какое-либо чувство и коснётся,
Случиться это может лишь во сне…
Отрывок из песни странника.
Арон нёсся по длинному коридору замка хранителей, прижимая к себе драгоценную ношу. Он уже несколько дней наблюдал за мастерами, отделывающими правое крыло замка, словно готовящимися к приезду кого-то значимого. И вот сегодня, наконец, когда маляры ушли на обед, мальчику удалось взять коробку разноцветных красок с кистями разных размеров. Чуть раньше он наблюдал, как с помощью этих кистей и красок маляры украшали барельефы под потолком и на колоннах, придавая фигурам, вылепленным на них, удивительную жизненность и красоту. Из разговора монахов, следящих за работой, Арон понял, что это какие-то особо стойкие краски, которые практически ничем невозможно смыть. Поэтому для украшения барельефов приглашались самые лучшие мастера. Единственная возможность избавиться от нечаянного дефекта – закрасить несколькими слоями такой краски и сам дефект, и всю стену возле него. А так как барельефы окрашивались в последнюю очередь, такое увеличение объёма работ было бы нежелательным и из-за огромных затрат времени, и из-за финансовых затрат. Стоимость такой краски была очень высока.
Картины, изображённые на стенах мастерами, были великолепны. Они были так реалистичны, что казалось, дунет ветерок и деревья, и цветы на них закачаются, птицы запоют, люди начнут разговаривать.
Сам Арон в основном находился в левом крыле замка, и ему было непонятно, почему украшается только правое крыло. Точнее, он предполагал, что именно правое крыло займёт какой-то именитый гость, которого все с нетерпением ждут, но все вопросы мальчика об этом госте монахи обходили стороной, тут же переводя разговор в другое русло. И сегодня Арон решил исправить создавшееся положение. Раз то место, где он живёт, некому привести в порядок, то он сам сделает это! Арону не хотелось об этом думать, но было ещё нечто, из-за чего он хотел разукрасить стены. Ему очень хотелось привлечь к себе внимание тех, кто оберегал его с момента рождения и вызвать у них хоть какие-то эмоции. Что бы мальчик ни делал, хранители были невозмутимы и позволяли ему абсолютно всё, заботясь лишь об его безопасности. Они никогда его не ругали, но и ни разу не одобрили его действий, и Арону исподволь хотелось изменить эту ситуацию. Больше всего на свете он желал только одного – вызвать хоть какие-то эмоции у окружающих его людей. Но каждый раз, когда Арон задумывал что-то, что, казалось бы, должно было наконец-то разрушить стену между ним и монахами, его усилия терпели крах. «Что же, — подумалось мальчику. — Если я и теперь не вызову у них хотя бы раздражения, то я – не я!»
Арон решил начать занятия живописью со стены возле двери своей спальни. До барельефов он не доставал, лестницы поблизости не было, поэтому твёрдо решив, что верхнюю часть стены покрасит позже, он принялся за то место, которое находилось напротив его груди. Нанеся на белую стену две полосы голубой краски, он отошёл и задумался. Неплохо было бы прибавить немного серебра! Арон взял другую кисть, окунул её в серебряную краску и провёл ещё две линии прямо над теми, которые нарисовал до этого. Мальчик улыбнулся. Стало намного веселее! Он взял третью кисть, и под прежним рисунком появилась весёлая красная рожица. Арону так понравился результат его действий, что он стал громко хлопать в ладоши и хохотать, отчего краска в его руках расплескалась и залила его одежды. На мгновение Арон остановился, уставившись на пятна на руках и жакете, а затем, решив, что всё равно уже ничего не изменишь, продолжил свои занятия. Хлопками, криками и хохотом он старался привлечь внимание жрецов, снующих туда-сюда по коридорам храма. В конце концов он достиг своего – на шум начали собираться монахи. Они построились полукругом за спиной мальчика и внимательно следили за его действиями. Но к огромному сожалению Арона, казалось, их мало заботило, что и стена, и одежда, и руки их воспитанника вскоре окрасились в разнообразные цвета. Мальчик усиленно работал, стараясь как можно лучше изобразить солнце и облака над голубыми с серебром полосами, нарисованными в самом начале. Результат ему нравился. Его рисунки были невообразимо забавны. Похожие на детские каракули, они полностью заполонили ранее аккуратную стену. Мальчик всё ещё надеялся, что монахи усиленно скрывают, насколько ужасными им кажутся его действия. Теперь уже все они, как один, во главе с Верховным Жрецом – братом Феоном – уже стояли за его спиной, внимательно всматриваясь в рисунок на стене. Но Арон напрасно пытался увидеть на их лицах хотя бы тень эмоции. Хранители были беспристрастны, как всегда.
Закончив и весь перемазавшись в краске, счастливый Арон положил орудия своего труда и торжествующе обернулся к зрителям за своей спиной, поставив грязные ладони на пояс, и тем самым окончательно испортив свою одежду. Его карие глаза так восторженно сияли, что Верховный Жрец не выдержал и тоже улыбнулся. Впервые увидев улыбку на лице брата Феона, Арон раскинул руки и кинулся к нему, желая заключить монаха в объятья. Но внезапно свет в очах мальчика померк, сменившись удивлением и болью. Он почувствовал жуткое жжение на правом плече, в том месте, где находилась та самая родинка, которую хранители называли знаком. Яркий свет полился из тела мальчика, просвечивая сквозь одежду. Чтобы не упасть, Арон машинально ухватился за только что раскрашенную им стену. Краски ещё не высохли и смазались, ладонь стала липкой и скользкой. Мальчик, повернувшись к стене лицом, упёрся об стену и другой рукой, голова его запрокинулась. Арон силился не кричать, но боль была настолько невыносима, что крик уже подступал к горлу, и лишь мысль о том, что монахи не должны услышать его голоса в этот момент, останавливала малыша. Слёзы комом подступили к горлу при мысли о том, что ни один из хранителей не подошёл, чтобы утешить его или снять боль. Все они как-то странно рухнули на колени, склонившись ниц и наблюдая его страдания. Свет, лившийся из-под одеяний мальчика, внезапно сгустился, меняя оттенок сначала на голубой, затем фиолетовый, и, наконец, затопив чёрным сиянием всё его маленькое тельце, дал отдых его душе, вопившей от боли вместе с его телом. Боль начала медленно отступать, и маленький Арон со всех ног кинулся в своё любимое убежище, обегая вокруг коленопреклонённых монахов и желая лишь одного, чтобы ни один из них не последовал за ним и не нашёл того места, где он любил прятаться. Но ни у одного хранителя почему-то не возникло желания встать с колен и утешить воспитанника. Арон был один. И хотя и раньше эта мысль посещала его, сейчас мальчик по-настоящему осознал это впервые. За ним ухаживали, его оберегали, но он всегда был одинок. Не было ни одного существа на этом свете, способного его приласкать или пожалеть. Не было никого, кто бы любил его. Это осознание проникло в него вместе с болью и светом, странным чёрным сиянием, лившимся от его тела. Арон не знал, что свет бывает чёрным, таким чёрным, что, казалось бы, он должен не светить, а поглощать. То, что случилось сейчас с ним, было непостижимо и завораживало.
Арон прислушался к себе. Ощущение одиночества было остро, как никогда, но оно не давило на него. Оно было словно необходимой частью его самого, той частью, без которой было немыслимо его существование. Но, несмотря на невозможность отсутствия одиночества, душа мальчика тянулась к чему-то, что могло бы уничтожить хотя бы на миг ощущение того, что он один в этом мире, и подобных ему более нет. И вместе с осознанием обособленности от мира возникло и осознание того, что где-то в этом мире есть такое существо, которое способно разбить вдребезги его одиночество. Причём это существо одно, единственное. Оно не похоже на него. Оно тоже по-своему уникально. И оно, в противоположность ему, Арону, никогда не будет одно. Арон не сомневался, что именно это существо вызвало в нём приступ боли. Но по какому-то необъяснимому стечению обстоятельств только оно способно утолить его душевную жажду – жажду в общении с равным, хотя и не подобным ему.
Слёз больше не было, как не было и обиды. Всё куда-то ушло вместе с осознанием происшедшего. Хранители оберегали его, но как бы он ни старался, они никогда не смогут полюбить его. И с этим необходимо смириться. Хранители были не такие, как все остальные люди, которых мальчик видел в храме. Сила духа их была намного выше. Но и в их сердцах Арон словно кожей ощущал при своём приближении какой-то животный страх, хотя и не такой сильный, как, например, у тех же маляров. Невозможно бояться человека и любить его одновременно. Арон мог рассчитывать на уважение, почитание, даже преклонение, но не на любовь. И лишь сейчас, увидев у своих ног коленопреклонённых монахов в тот момент, когда от боли он почти не мог дышать, и когда ему, совсем ещё ребёнку, требовалось не преклонение, а помощь, лишь сейчас Арон окончательно уверился в том, что в этом доме он не сможет найти того, чего так страстно ищет его сердце – любви, понимания, сочувствия. И осознав это, мальчик решил оставить все попытки заставить брата Феона или кого-либо из других жрецов выразить хоть какие-то чувства к нему. Всё ушло. Осталось лишь большое желание найти кого-то, кто был бы близок ему настолько, что можно было бы с ним поделиться всем самым сокровенным.
Мальчик спрятался под массивной каменной лестницей. Тут всегда царила полутьма. Места было вполне достаточно, но сейчас ему захотелось сжаться в комок и исчезнуть. Раствориться во мгле, в полумраке теней, окружающих его. Испариться, сделаться невидимым до того момента, как не появится кто-то так необходимый ему. Арон чувствовал, что этот кто-то уже близко, он приближается, и он сможет понять душу маленького мальчика, заблудившуюся в собственных эмоциях.
Никто, ни одно существо в его мире никогда не говорило Арону, чего он не должен делать. Мальчику позволялось абсолютно всё. Но сегодня, как никогда, он хотел услышать слово «нельзя». В глубине души Арон надеялся, что, разукрасив стену, он всё же вызовет недовольство хранителей. Но этого не произошло. Ни один из них не остановил его руку, разрисовывающую коридор. Арон отлично понимал, что его каракули очень сильно отличаются от того, что делали взрослые художники в правом крыле замка ещё до начала работы маляров. Он использовал море дорогостоящей краски, испортил стену, но никто, ни один из монахов не взял его за руку и не сказал того единственного, что он желал услышать тогда. Ни один из них не высказал неодобрения его поступку. Они просто стояли и наблюдали, как будто не в силах были вымолвить одно слово «нельзя». Мальчик захотел выйти из замка. Он ещё ни разу не убегал отсюда, просто не приходило такой мысли. Но сейчас, в тот момент, когда он наблюдал реакцию монахов на свою боль, Арону впервые пришла мысль, что неплохо было бы оставить всех этих равнодушных к нему людей где-то далеко и уйти хотя бы на время. Может быть там, за стенами замка он сможет найти того, кто будет не просто оберегать его, но и любить? Арон почему-то не мог представить себе этого человека, но где-то глубоко в душе всё больше и больше зрела уверенность в том, что такой человек есть, просто его нужно отыскать.
Мысль о побеге теперь уже казалась мальчику вполне реальной, но сегодня осуществить он её вряд ли сможет. Для того чтобы выйти из замка, нужно пройти стражей, стоящих у его ворот, а уж они-то прекрасно знают Арона. Нет! Остановить они его не посмеют, но вышлют вслед за ним охрану, которая будет преследовать его, пока воспитанник монахов не захочет вернуться в храм. А вот этого-то сейчас мальчику совсем не хотелось. Он желал оставить тех, кто следит за ним, далеко позади, чтобы они не могли даже предположить, где находится их подопечный.
Мальчик выпрямился, подумав, что негоже ему лежать здесь, свернувшись в клубок. Чёрный свет всё так же окружал его, как и в тот момент, когда он убежал от монахов. Арон закрыл глаза. Недавно он научился взращивать в душе покой, освобождаясь от эмоций. Он узнал о таком способе освобождения из случайно подслушанного разговора двух послушников, которые тренировались в коридоре замка перед очередным занятием со своим инструктором. Время занятий с послушниками монахи-хранители выбирали только по им понятной системе, поэтому ученики никак не могли знать, когда именно их позовут на тот или иной урок. И именно из-за этого они всегда были в работе. Необходимо было быть постоянно готовым к любой тренировке, будь то тренировка тела или мозга. Арон знал, что иногда случалось и так, что послушников будили среди ночи, и те тотчас должны были явиться туда, где ждал их призвавший учеников учитель. Те послушники, занятие которых удалось подглядеть Арону, были уже среди старших учеников и в скором времени должны были стать монахами-жрецами. Они самозабвенно пытались взрастить покой в своей душе, чтобы избавиться от обуревавших их эмоций, которые были связаны с полученным наказанием за плохо подготовленный урок по древнейшей истории – истории тех времён, когда ещё не возникло цивилизации хранителей. Сначала Арона пробирал смех из-за очевидной безуспешности их попыток. Причём, выслушав их диалог, мальчик точно мог указать на ту ошибку, которую они постоянно допускали, и из-за которой их самообучение никак не могло сдвинуться с мёртвой точки. Вместо того чтобы отрешиться от бренных мыслей о своей бедной, измученной наказанием плоти, они взращивали свою обиду, словно на дрожжах. Тогда, так и не дождавшись существенных подвижек в занятиях послушников, Арон, заскучав, ушёл в прилегающий к храму парк, краем глаза замечая преследующего его охранника. Там ему в голову пришла мысль попробовать самому взрастить душевный покой. И так как теорию Арон достаточно хорошо понял, у него это получилось без труда с первого раза. Ощущение душевной пустоты, окутавшей его при глубоком погружении в состояние покоя, Арону понравилось. И сейчас, вспомнив об этом, мальчик подумал, что это упражнение сможет избавить его от нависшего над ним чёрного свечения. Открыв глаза, Арон понял, что не ошибся. Чёрный свет растворился, оставив о себе лишь слабое воспоминание. Арон вылез из своего убежища, оглядел выпачканную краской одежду и пошёл к лестнице, чтобы спуститься в прачечную, где ему предоставят чистое платье и, скорее всего, отчистят от краски его самого. Арона не прельщало ходить грязным в окрестностях замка, любой смог бы указать на выпачканного краской мальчика хранителям. А то, что он убежит, у Арона уже не вызывало сомнений.
Ступеньки были довольно высоки, выше его колен, но Арон уже давно научился прыгать по ним. Он был ещё очень мал для таких ступеней, но как только монахи-хранители поняли, что их подопечный может ходить по ступеням самостоятельно, они оставили попытки помочь ему при спуске или подъёме. Теперь он мог ходить практически по любым помещениям замка-храма. Если он мешал разговору, хранители просто умолкали, ожидая, когда ему надоест находиться в зале, где они вели разговор. Но ни разу не случилось так, чтобы мальчика куда-то не пустили. Единственная преграда перед ним – это закрытые на замок двери, которые он не мог пройти, не имея ключей. Арон не раз думал, что найди он ключи, никто бы их у него не отобрал, а просто ему дали бы войти, если бы он смог справиться с огромными медными замками, которыми были затворены некоторые двери. Некоторые замки были висячими, некоторые – встроенными. Вот и сейчас Арон проходил мимо двери в рабочие помещения правого крыла здания. Сюда замок вставили два дня назад, и Арон был очень удивлён, когда увидел, что не может теперь входить и в эту дверь. Сейчас всё правое крыло запирали, и почему-то у мальчика возникало ощущение, что запирали двери именно от него. Уже почти все двери имели замки. Сначала это не сильно беспокоило Арона, ведь можно было обойти эту преграду другим этажом, но сегодня он понял, что половина здания ему уже почти недоступна. И теперь его место для шалостей и игр уменьшилось ровно в два раза. Монахи делали вид, что ничего необычного не происходит, но Арон-то видел – здесь что-то не так! Хранители, которые играли с ним, когда он этого требовал, ловко уходили от разговора о том, что они собираются прятать в правом крыле. В том, что этого чего-то ещё нет в здании, Арон не сомневался. Иначе уже всё правое крыло было бы заперто так, что он не смог бы проникнуть ни в одну щель. Но чем-то это должно было быть! Ведь до этого момента монахам было безразлично, в каких помещениях играет их подопечный.
В размышлениях о загадке, которую пока не мог разрешить, Арон подошёл к прачечной. Увидев мальчика, монах, занимающийся в этот день стиркой, только вздохнул, но, как и всегда, не сказал ни слова по поводу того, насколько больше теперь будет у него работы. Раздев ребёнка, он специальным составом очистил мальчика от краски. Арону было неприятен момент очистки, кое-где кожу жутко жгло, но мальчик не сделал даже попытки пожаловаться, недовольство не появилось на его лице. Арон прекрасно понимал, что виноват в этом лишь он один. Он сам накрасил себя. И теперь, если хочет выглядеть подобающе, должен стерпеть и процесс очистки. Скорее всего, второй раз его к краскам не подпустят. Маляров сурово накажут, и они в дальнейшем будут лучше следить за своими инструментами.
Очистив мальчика от краски, хранитель налил в чан воды с пеной и маслом лекарственных трав и оставил Арона там на некоторое время, отвлекшись от воспитанника и продолжив свои занятия. Арон уже начал скучать, когда его, наконец, вымыли, высушили и одели в чистое платье.
Одежда Арона, нужно сказать, сильно отличалась от одеяний остальных обитателей замка. В основном, хранители носили простые балахоны. Иногда на праздники они надевали парадные одежды, которые также были балахонами и отличались от повседневной одежды лишь цветом и золотыми и серебряными кантиками, пущенными по краям рукавов, вороту и подолу. Цвет балахона и кантика зависел от того, какое положение занимает монах в иерархии жрецов, и какой именно день они празднуют. Арон ещё пока знал не все «великие дни», как их называли хранители, но в будущем рассчитывал их выучить.
Сейчас на Ароне была белая рубаха и чулки, шитые серебром короткие зелёные бриджи с отворотами, и такой же зелёный жилет. Длинные чёрные волосы были прихвачены полоской серебряного металла, закреплённой на голове так, чтобы пряди, спадая на плечи, не лезли мальчику в лицо. Арон не знал, как одеваются в окрестностях замка, но балахона всё равно у него не было, поэтому он решил бежать в чём есть.
Сегодня побег вряд ли удастся, к тому же наступало время сна, поэтому пока ещё есть возможность, необходимо тщательно продумать детали, а завтра после завтрака, когда хранители уйдут в Зал Совещаний, Арон выскользнет из храма, стараясь остаться незамеченным.
С такими мыслями мальчик покинул прачечную. Наступало время сна, но у Арона сейчас были другие цели. Он решил проверить все известные ему выходы из замка и решить, как именно завтра ему следует покинуть храм хранителей, чтобы при этом остаться незамеченным.
Всего Арону известно было о шести выходах, два из которых находились в правом крыле, два – в левом, один главный выход в холле здания, и один выход – в той части, где располагались рабочие помещения замка. Мальчик решил начать проверку с выходов, которые находятся в правом крыле. Он не был уверен в том, что всё правое крыло не закроется для него до следующего утра, но в том случае, если он найдёт проход, скорее всего, именно эти ворота не будут так хорошо охраняться, как все другие. Арон давно уже подозревал, что охрана замка выставлена в основном из-за него. Не было причин охранять ворота замка, поскольку охрана стен была очень внушительной, да и в охране от внешнего врага не было никакого смысла. Насколько было известно мальчику, на замок за последние семь тысяч лет никто не покушался. На территории храма хранителей за Ароном присматривали монахи. Выйди их воспитанник из замка, его довольно трудно было бы отыскать. А останавливать Арона никто не решался. Мальчику было неизвестно, почему так происходит. Из книг он знал, что детям часто говорят слово «нет». В этом смысле он был особенным, но до последнего времени Арон не задавал себе вопроса о том, в чём же он настолько отличался от других детей, что его воспитание имело такие кардинальные различия с воспитанием остальных. Он просто с детства привык именно к такому обращению со стороны тех, кто его окружал. Для монахов почему-то проще было выставить охрану, следующую за мальчиком, когда он выходит из замка, чем запретить ему незапланированные прогулки. Почему к нему не приставили одного хранителя, который был бы с ним постоянно, Арон не знал. Но монахи ничего не делали просто так, должна была быть причина тому, что хранители не возражали Арону, что бы он ни делал, и старались избежать того, чтобы мальчик почувствовал слежку. После того, как Арон об этом задумался, странность такой ситуации очень сильно поразила его. Ведь согласно его наблюдениям, даже провинившихся взрослых хранителей зачастую очень жестоко наказывали за проступки намного меньшие, чем те, которые совершал сам Арон чаще всего лишь для того, чтобы проверить, не разозлятся ли его наставники.
Подойдя к выходу, Арон понял, что оказался прав в своих предположениях. Ворота правого крыла почти не охранялись. Стража помогала работникам готовить помещения к прибытию кого-то или чего-то особенного. В случае если у мальчика ещё будет доступ к этим выходам на следующее утро, он легко сможет выскользнуть незамеченным.
Но на всякий случай Арон решил посмотреть, что творится у других выходов. К своему удивлению мальчик обнаружил, что хорошо охраняется только выход из рабочих помещений. Сейчас на Арона никто практически не обращал внимания. Видимо тот, кто прибудет в замок, действительно очень важен, настолько важен, что и хранители, и работники, трудящиеся в замке, стали рассеяны как никогда.
Осмотрев все выходы, Арон поднялся к своей спальне, где его встретил брат Феон. Стены коридора снова были белыми, словно мальчик никогда на них не рисовал. Верховный Жрец либо на самом деле не заметил, либо, что вероятнее, просто сделал вид, что не заметил деланного разочарованного вздоха ребёнка. Как обычно, невозмутимым голосом он произнёс:
— Арон, не желаешь ли ты лечь спать?
— Да, брат Феон, — мальчик кивнул хранителю, всем своим видом показывая, что именно этим и собирался заняться в ближайшее время. — Спокойной ночи!
— Добрых тебе снов, Арон! — Феон поклонился и, дождавшись пока мальчик исчезнет в своих покоях, где его уже ждал послушник, готовый помочь воспитаннику жрецов отойти ко сну, ушёл.
Арон привык к обычным пожеланиям Верховного Жреца и никак на них не отреагировал, во всяком случае, внешне. Но если бы только брат Феон знал, какие сны снились мальчику! Их можно было назвать как угодно – интересными, занятными, чаще кошмарными, но только не добрыми. Сны были разными. Чаще всего Арону снилось, что чёрные крылья несут его над безжизненной пустыней. Закручивающийся в вихрь ветер поднимает песок с иссохших черепов, оголяет выбеленные солнцем кости людей и животных. И никого нет вокруг. Он одинок, и этому одиночеству нет конца. Иногда где-то вдали появляется кто-то, к кому так стремится его душа, но Арон не может подойти. Чем ближе он подлетает к этому существу, тем дальше оно становится. Иногда Арон видит себя среди золотых статуй, изображающих мгновения жуткой смерти хранителей, которые сегодня заботятся о нём. Статуи только что убитых монахов окружают его, кровь, ещё не упавшая на землю, застыла золотыми каплями на коже жрецов. Смирение застыло на лицах людей, словно они давно уже знали свою участь. На некоторых лицах читалось удивление, но ни на одном Арон не видел ужаса, хотя зрелище только что прошедшей бойни было ужасающим. И снова никого живого, и ощущение одиночества, и кто-то недостижимый, зовущий издалека… Часто ему снятся какие-то странные символы, смысл которых доступен только во сне. Но после пробуждения смысл теряется, словно кто-то стирает его из памяти. Во сне он бродит по длинным каменным коридорам, освещённым многочисленными факелами, ища чего-то и не находя этого нигде. В другой раз он видел огромные каменные колонны, уходящие в небо и не кончающиеся там, и как высоко вверх он бы ни воспарил, он не видел края этим столпам. Арон поднимался над землёй и наблюдал, как она медленно окрашивается кровью тех, кого он знает. Сны были наваждением и реальностью. Иногда мальчик не мог отличить сон от яви. Но самым страшным был постоянно повторяющийся сон, в котором красивый, богато одетый юноша, воспаривший над зелёной травой, просит Арона убить его, так как именно в смерти видит своё освобождение, и это освобождение может принести ему лишь Арон. После этого сна мальчик всегда просыпался в холодном поту, желая больше никогда не засыпать.
Ни разу в жизни Арон никому не поведал своих снов. Наяву он был также одинок, как и в пучине сновидений, но здесь всё же рядом находились люди, живые люди. Во сне же было только одиночество и пустота. И то единственное, что привлекало его в этих снах, – существо, звавшее его; существо, которое Арон хотел найти больше всего на свете; существо, которому он был жизненно необходим, и которое было жизненно необходимо ему самому.
Арон молча позволил себя раздеть и уложить. Мальчик быстро заснул, спеша навстречу очередному кошмару, дарящему призрачную надежду на что-то большее, чем просто жизнь…