Никто до того вечера не слышал, как говорит Гришак (на приветствия он отвечал мокрым пожатием толстой руки и хмурым кивком), поэтому когда он откашлялся именно с тем видом, какой бывает перед речью, собравшиеся напряглись. Графиня Сбруева переглянулась нерешительно с дородным супругом, но тот лишь ухмыльнулся и отошёл к горящему камину — звуки его шагов в полной тишине прибавили напряжения, и даже проститутки оторвались, наконец, от преферанса. Увидав, что все взгляды направлены на него, Гришак смутился и, подойдя к столу, налил в простецкий стакан из графинчика. Опростав его, он двумя пальцами вытер усы и, взяв ложечку, постучал для привлечения внимания, что было уже совершенно ненужно, притом он сам понимал это, но остановиться не мог и смущался с каждой секундой всё больше. Тяжело вздохнув, он подошёл к Машеньке и вывел её, покрасневшую, в середину залы. Будто из возникшего ропота, мгновенно появилась перед Гришаком лютая гримаса Палочкина и мелькнул даже мощный его кулак, но кто-то, шепча, удержал того на месте. Машенька теребила подол платья, глядя куда-то вниз, и оттого Гришак взволновался ещё больше. Вновь подойдя к столу, не выпуская изящной Машенькиной руки, он налил ещё — в тот же стакан для себя и в фужер для спутницы. Машенька, однако, только испуганно покачала головой, и он отчего-то выпил и из фужера, понимая уже, что не стоило бы.
Старший Сбруев начал было кряхтеть что-то из своего кресла, но проститутки тут же его успокоили. Пара вернулась в середину залы, и взгляды, настороженные, насмешливые, но по большей части недоумевающие, сбивали Гришака с толку. Он ещё минуту помолчал, но уж сама Машенька сжала ему руку, чтобы только он начал, и деваться стало совершенно некуда. Глядя на одного Палочкина, Гришак сказал:
— Господа!.. — но тут же был прерван внезапным хохотом. Оказалось, голос у Гришака был тонкий, как у скопца, даже проститутки смахивали слёзы с глаз. Палочкин прикрыл глаза ладонью; графиня Сбруева изо всех сил старалась держаться, но сжатые в кулачки руки выдавали её с головой; сам граф Сбруев хохотал, как многие, в открытую; лишь старший Сбруев не разобрал, что к чему, и даже проститутки не могли ему разъяснить, ибо к смеху он был неспособен.
От волнения Гришака вдруг начало неудержимо рвать. Сперва он заблевал, конечно, Палочкина, на которого смотрел: мощная, отдающая чистым спиртом струя, огрела того так, что и рука не спасла – Палочкин кричал от боли и удивления. Обернувшейся на улетающего Гришака Машеньке начисто своротило голову. Напор струи прижал Гришака к стене, под которой расположились старший Сбруев и проститутки, под самый потолок. Перепуганный Гришак мощным напором переломал старику все кости, отчего тот стал похож на обыкновеннейший мешок с лицом. Граф пытался прибежать к нему, но тоже пал.
Зашипел, угасая, камин, и гости в панике создали у двери давку, но не могли открыть её. Никто не знал, сколько выпил Гришак! Незнание и послужило причиной их постыдной гибели.