Жизнь как она есть. Часть вторая. Повесть

 

                Глава первая.
 
       С рождением Антона жизнь Тани изменилась до неузнаваемости. Она утонула в заботах и любви. Когда малыш с большим трудом покинул свое теплое и уютное гнездышко, закричал  громко и требовательно, Татьяна сразу поняла: на свет появился настоящий мужик.
      Что ощутил он в свои первые минуты появления? Вдруг стало холодно. Какие-то люди вылили на него теплую воду, завернули в тугую пеленку, а дальше столько новых ощущений, странностей и неудобств. Потом дали попробовать сладковатую жидкость, понравилось. Нужно только ухватить губками мягкий сосок – и блаженство! Кто-то заглядывает в глаза, улыбается, а он тянется только к той, что пахнет по-особому, той мягкой, нежной и ласковой. Он уже познакомился с ней.  Мама. Ма- ма…
    Таня не могла наглядеться на свое чудо!  Безграничная радость заполнила ее, отодвинула все другие заботы и желания. Вот он опять выпутался из мокрой пеленки, закряхтел от холода. Туго пеленать – жалко, оставить так  – прохладно.  Взяла длинное махровое полотенце и слабо замотала в него. Ножки подогнул, ручки прижал к щекам и заснул. И так шаг за шагом, день за днем наблюдала она, как хмурится он, как по-своему просит грудь, как отваливается, насытившись, и засыпает, как улыбается во сне. Какие сны ему снятся? Она думает, что радостные.
      Друзья подарили большую и красочную книгу «Ваш ребенок» с чистыми страницами, и Таня записывала каждый день, чему научился ее Тоша. А у него все впервые: голос мамы, первый осмысленный смех, первая игрушка. И он стал понимать, что есть в этом мире приятные моменты: вкусное мамино молоко, мягкая пеленка, сладкий сон. И все почему-то смеются. Чему они радуются, что считают у него во рту? Больно, но мама успокоит любую боль, споет колыбельную.
       Таня отгородилась от всех, только она и малыш. Теперь они жили в двухкомнатной «хрущевке». Сашу отправила спать в другую комнату. В спальне только они: воркуют, хнычут, поют. У них единый организм. Когда у Антона болит животик, режутся зубки, она стонет от боли. Иногда засыпают только к утру, не всегда слышат, как тихонько собирается на работу Саша, позванивает пустыми бутылочками, бежит на молочную кухню. Приятное для всех вечернее купание. Когда накупаются, Таня вынимает его, теплого, розового, Саша ополаскивает  водичкой, набрасывает мягкое полотенце, из -под которого весело светятся Антошкины глаза.
      Общение с малышом – это еще и физические затраты, безумные скорости. Все успеть, все совместить. Как курс молодого   бойца. Первые полгода постоянно хотела спать, затем жизнь как-то организовалась. Позитивная волна все чаще давала положительные эмоции. Менялось все вокруг, менялась и она. Сын был ее главной таблеткой от каких-то переживаний. Жизнь – хрупкая штука. И хоть с  детства она была организованной, психика ее так устроена; то подпитывать себя какими- то приятными моментами, то беспокоиться за тех, кто в этом нуждается.               
      Татьяна с интересом наблюдала, как растет, умнеет и развивается Антон. Интересно, о чем думает он? Вот пробует сидеть,  и  это ему нравится.  Лежал в кроватке, смотрел на привязанные игрушки, а здесь – большое окно, дверь, кошка на диване. Надо вставать, пока только в кроватке, а потом и самому пробовать ходить. Да, мама держит, а я иду. И все чему-то смеются. Вот убирают руки. Как выдержать этот первый шаг, когда за воздух держаться нельзя? И я бегу с вытянутыми руками к коленям папы. Все впервые и все интереснее ему в этом мире любви и ласки. Мама! Я хочу к маме! Эхо этой любви пролетит через всю его жизнь и спасет от всего на свете.
      А папа рядом и тоже смеется. Вот много написано о том, как просыпается в женщине материнский инстинкт, а  никто не пишет об отцовском инстинкте. Она убедилась, что и он есть. Первые месяцы Саша боязливо и осторожно брал Антона на руки, помогал пеленать, кормить. Таня думала, что он просто видит, как она устает, хочет, чтобы поспала подольше после бессонной ночи, но как-то подсмотрела, как муж говорит с ним на его языке, как качает на руках, подкидывает его, и таким счастьем светится, что глаз не оторвать. Когда Антошка научился ползать, они вместе обследовали все углы, порылись в шкафах, папа превращался в такого же малыша, как сын.
            
                Глава вторая.
       Петр Данилович, учитель и наставник Татьяны, жил в тесной однокомнатной квартире, где основное место занимали книги. Собиранием их он начал увлекаться еще в трудные послевоенные годы, когда их можно было купить за бесценок или просто подобрать на помойке. Он не мог пройти мимо книжных свалок, приготовленных к сдаче в макулатуру. Приносил домой, любовно вытирал чистой тканью, сушил, подклеивал, ставил на полку. Это были сочинения русских и зарубежных классиков, различные справочники, путеводители, словари. Прятал эти драгоценные сокровища  в тяжелые шкафы.
        Он жил один, давно овдовел, детей и близких родственников не было, никогда не рассказывал о своей жизни, но когда заходил разговор о языкознании, слушать его можно было бесконечно. Он в совершенстве знал не только русский, но и французский язык, находил такие схожие изюминки в них, такие исторические и архаические выражения, что Таня только удивлялась.
- Да, да,- улыбался он, - ведь эти два языка были незаменимы в русском быте многие годы. Нас связывает не только то, что французский язык дворяне считали своим, но и их  взаимовлияние, которое только обогащало языковой пласт. Вот как понимать значение слов «обыденка», «притулился». Да можно найти еще множество примеров. А ведь корнями эти слова уходят во французскую лексику. Ты знаешь, откуда в русском языке появилось слово «шаромыга», характеризующее бродягу, нищего? А вот слушай. После отступления армии Наполеона в 1812году из Москвы еще долго в Смоленских лесах бродили голодные французы, просящие у русских еды и пристанища. Обращались они к ним со свойственной им почтительностью, «милый друг» по-французски означает «шаро ми». Так русские крестьяне прозвали их «шаромыжниками».
        Таня смеялась до слез и наслаждалась общением с этим удивительным человеком.
      Успешная работа над диссертацией шла благодаря Петру Даниловичу. Таня взяла напрокат печатную машинку, долгими ночами переносила свои мысли на чистые листы, чтобы легче было читать. Он правил, изменял, зачеркивал, дополнял, она опять печатала, 
и из таких обрывков, как ей казалось, составлялся правильный и грамотный текст. Так они работали всю зиму.
       Защиту назначили на конец апреля, когда она уже была на пятом месяце беременности. Волновались все, но защита прошла на удивление спокойно, доброжелательно.
      Председатель комиссии  с улыбкой встретил ее в аудитории, подбодрил словами:
    - Я думаю, что все будет хорошо. Главное, спокойствие, а  текст диссертации, я уверен, вы знаете наизусть.
      Так и получилось. Первый, к кому подошла Татьяна с большим букетом цветов и благодарственными словами, был Петр Данилович. Он радовался ее успехам так, словно это он защитился или, как он называл, остепенился, то есть, получил ученую степень.
       После поздравлений, угощений Саша вел ее по темным улицам города и говорил:
   - Ну, все, дорогая, Один рубеж мы одолели, теперь нам надо родить здорового и красивого ребенка. Ты поняла?
   - Да, я поняла! Обещаю выполнять все предписания доктора, гулять подолгу в парке. Только положительные эмоции и ни грамма негатива!

       Теперь Таня ежедневно гуляла в парке, слушала тишину, наслаждалась своим новым состоянием, располагающим к покою и созерцанию. В ней появилась мягкость, беспомощность, глубинная женственность. Часто к ней присоединялся Петр Данилович. В своем черном пальто, шляпе, с неизменной тростью, он напоминал какого- то героя из прошлого века. Он знал все о деревьях и кустарниках, различал звуки птичьих голосов, умел в обыкновенном пейзаже поздней осени находить краски уходящего тепла. Как красиво под дождем и ветром уходила  эта чудная природа, чтобы снова возродиться весной! Наступление осени – это когда живопись переходит в графику.  Останавливались у куста шиповника, любовались его красотой, пышностью, маленькими, как звездочки, красными плодами.
       Раньше вся жизнь Татьяны – это постоянное устремление к каким-то вершинам, и для такого созерцания природы просто не было времени. Сейчас она как будто заново ощутила все краски мира, почувствовала великую силу и мощь природных явлений.
       Эти прогулки обогащали ее новыми знаниями.  Культурный человек, думала она, глядя на своего спутника,  это тот, кто много читает классических произведений, много понимает, для которого стал понятен вековой опыт  мировой культуры. Такие люди   несут свои знания, убеждения и раздают их другим. Это и есть интеллигенты. Петр Данилович был одним из них.
       А еще он читал ей стихи. Негромкий, глуховатый голос уводил ее в другой мир, в другие нравственные измерения, в другие моральные ценности. Это были стихи малоизвестных поэтов «серебряного века». В восьмидесятые годы в школьные и институтские программы только-только стали пробиваться произведения Ахматовой, Цветаевой. А здесь – молодой Бунин, странный Гумилев, непонятный Анненский.  «Классическая поэзия,- говорил он,- не только обогащает человека своим личным опытом, но и лечит его от многих душевных недугов». Он увлекательно рассказывал об их жизни, казалось, что когда-то жил рядом с ними и все про них знает. Откуда эти знания по литературе, этот завораживающий, изящный и певучий французский?  Как он жил раньше? Кто были его родители? Он никогда не говорил об этом, а Таня, чтобы не причинить ему боль, не спрашивала.
       После рождения Антона она не могла часто видеться с ним, но, как только выдавалась минутка, бежала  с гостинцами, помогала в домашних делах. Сидя за письменным столом, он о чем-то думал, делал записи, а Таня с болью видела, как уходит из него жизнь. Дача к тому времени была продана. Он почти не гулял, все больше лежал в своей жесткой постели, читал, слушал радиопередачи.

                Глава третья.
    
        Антон подрастал. Прогулки возле дома приносили успокоение, прохладу. Он мог спать в своей коляске несколько часов, а Таня наслаждалась радостным состоянием пробуждающейся природы, прислушивалась к щелканью соловьев и синиц. На деревьях только появлялись даже не листочки, а легкий зеленый пушок, словно облака опустились на ветки.
      Часто на скамейку присаживалась соседка Эльза Георгиевна, чистенькая, опрятная дама пенсионного возраста.
   - Вот как ушла на пенсию,- вздыхала она, - привычка вставать рано осталась. Придумала себе занятие: в булочную за углом утром привозят свежую выпечку с хлебозавода, иду и покупаю сдобную булочку на день. Хотите, и вам куплю?
     - Не откажусь. Иногда нужно сбегать за хлебом, но оставить Антона одного не могу, а с ним неудобно, пока оденешь да коляску вывезешь, есть расхочется.
    - С детьми так. Я своего Егорку носила на руках. Коляски были не у всех, а он подвижный, тяжеленький, все руки оттянет.
    - Взрослый теперь сын? Для него свежий хлеб? 
    - Нет,- помолчала и опустила глаза,- нет моего Георгия уже на этом свете. Одна я.
     - Простите меня.
         Таня дотронулась до ее руки, погладила, заглянула в затуманившиеся от слез глаза.
    - Ладно, пойду я, а вы посидите еще. Вон как ваш малыш раскинулся, улыбается во сне.
     - Дома жарко, а здесь в тени, ветерком обдувает, вот он и разнежился.
       После сидела и думала: какие у людей тяжелые судьбы. Она заметила, что со старшим поколением у нее отношения складываются лучше, чем со сверстниками. Так было и с Петром Даниловичем. Видимо, у них сохранилась тяга общения с теми, которые легко идут на контакт, не тянут назад, а возвращают и наполняют жизнь новым содержанием. 

        Эльза Георгиевна пришла домой, разрезала булочку, заварила душистый чай, но пить расхотелось. Воспоминания нахлынули на нее так плотно, так ясно увидела она свою жизнь, что опять прослезилась. Что ей принесла судьба? Счастье или печаль? Пойди разберись.
      Ее первые осознанные моменты жизни относятся к страшным событиям, когда вдруг их, поволжских немцев, посчитали пособниками гитлеровской армии и выслали из поселков, где они жили поколениями, где считали воздух, воду, лес родными. Отца забрали в трудармию, а они с мамой собрали небольшие узелки с одеждой, постелью, едой, заняли самое холодное место в товарном вагоне и отправились неизвестно куда. На остановках она, тринадцатилетняя, бегала за кипятком, чтобы размочить в нем засохший хлеб и хоть как-то утолить голод. Мама подкладывала ей маленькие кусочки, а сама только пила кипяток и надрывно кашляла.
       Наконец оказались они  в небольшой русской деревне. Комендант, сопровождавший их, расселил по дворам, и стали Эльза с мамой жить в небольшой комнате с двумя кроватями, столом, в другой жила хозяйка с  детьми. Муж на фронте. С жильцами подружились, делились картошкой, капустой, молоком, а те в ответ помогали, чем могли.

     Эльза присматривала за детьми. Взрослые рано уходили на ферму и возвращались поздно.
        Ночью мама задыхалась от кашля, пила отвар, приготовленный хозяйкой.
        Ранним осенним утром проснулась Эльза от непонятной тревожной тишины.
  Мама лежала на кровати, рука опустилась почти до пола. Подошла Эльза, потрогала  и отпрянула. Рука была холодной.
     Проводили ее в последний путь по католическому обряду немцы, обосновавшиеся в этой же деревне, и разошлись. Эльза долго сидела на холмике, плакала, просила маму забрать ее с собой, а когда вернулась, хозяйка подала ей узелок с вещами и сказала, что кормить ее не будет, своих нахлебников двое.
      Так с узелком и шла Эля по грязной деревенской улице, не зная куда. Ей тринадцать лет, она плохо говорит по-русски, дома  ходила в школу, училась неплохо. Ну и что с того? Кому она нужна? Захлебываясь от рыданий,  снова шла к могилке мамы, там она ждет свою доченьку.

      Ветер сбивал ее с ног, дождь промочил одежду насквозь, а она все шла и шла, пока неожиданно чья-то сильная рука не развернула ее, она уткнулась в мокрый скользкий плащ и подняла голову. Это был председатель колхоза. Он привел ее к себе домой,  снял мокрую одежду, накормил и уложил спать на теплую печку.
   -  Пусть поживет немного  здесь, а там что-нибудь придумаем,-  тихонько проговорил он жене, глядя на худенькую, полураздетую девочку.
      Это «немного» растянулось на целых пять лет.
      Спокойная, покорная Эля прижилась в семье, где трое маленьких детей, большой огород, хозяйство. Домашние дела отвлекали ее от печальных мыслей, она стала почти без акцента говорить по-русски, готовила, мыла, стирала, купала детей, читала им на ночь сказки. Алексей Иванович определил ее в школу-семилетку, и через два года получила она свой первый в жизни документ. Какое-никакое, а все-таки образование. Привязалась она к своей новой семье, отогрелась сердцем, которому нужна была любовь. Когда Алексея Ивановича перевели на работу в областной центр, он выправил ей документы, тогда вышло небольшое послабление ссыльным, война окончилась, но возвращаться на родину не разрешали. Получила она паспорт и вместе с семьей Алексея Ивановича переехала в город, обустраивала жилье, помогала часто болевшей тете Ане,  отводила детей в школу, в детский сад.

      Хозяйка, расчесывая пышные, длинные косы Эли, приговаривала:
 - Вот исполнится тебе восемнадцать, устроим на швейную фабрику «Большевичка». Дадут  общежитие и заживешь самостоятельно. Что тебе с нами тесниться, у тебя вся жизнь впереди. Встретишь своего суженого, вон ты у нас какая красавица, и заживете своей семьей.
       Но суженого она встретила раньше, чем думалось. Душными летними вечерами выходили соседские девчонки во двор, сидели на детской площадке, лузгали семечки. Часто присаживались к ним ребята, тогда разговор оживал, звенел смех, слышалось треньканье гитары, кто-то пытался напеть мотив модной песенки.
        Среди парней один выделялся своей непохожестью: черный ежик волос, жесткий, пронзительный взгляд, циничные, похабные шутки. Но девчонкам он нравился именно своей непохожестью. Брал в руки гитару, зажимал гриф смуглыми пальцами и пел тюремные песни о своей тяжелой доле, о матери, потерявшей сына. Странно, в таких исповедях они все хорошие, правильные, честные, просто попали в компанию воров, мошенников и убийц. Такая тайная, смутная жизнь вызывала какой-то нездоровый интерес, хотелось помочь этому заблудившемуся в жизни парню, согреть и успокоить. Звали его Николай, недавно вернулся из заключения, пока живет у тетки, собирается устроиться на работу. Плел он ей о каких-то мечтах, о планах на будущее, обнимал одной рукой, а другой лез под юбку. Однажды в беседке придавил к скамейке, разорвал платье, зажал рот и сделал свое мужское дело. После она долго плакала, собирала в кулак обрывки на груди, а Колька неумело утешал и говорил, что как только устроится на работу, они поженятся. Поверила. Но ни на второй, ни на третий день он во дворе не появился, а его сосед сказал, что завербовался его «кореш» на какую- то стройку и уехал.

       Поняла она, что оставил ей Коля подарочек, спустя месяц. Когда рвота подступала к горлу, пряталась в темном сарае, а ночами плакала, молилась Господу, просила помощи у мамы. Еще девочкой выучила несколько молитв. Хозяин был партийным, икон в доме не держали, религиозных праздников не признавали.
      Заметила тетя Аня, когда уже скрыть было нельзя. Заохала, запричитала, рассказала мужу. Что делать? Алексей Иванович понимал, если их позор выйдет за пределы дома, можно и партбилета лишиться. Живет в доме какая-то приживалка, беременная неизвестно от кого! Куда он смотрел? Как позволил, чтобы рядом творился такой разврат? Ну не выгонять же ее в открытое поле? Привязались к ней, вроде не чужая.
      Решили тайно отправить ее к  дальней тетке жены, что жила на окраине города в собственном домике. Там-то, в тесной горенке, на теплой лежанке, родила Эльза здорового крепкого малыша. Бабе Маше не впервой принимать роды на дому, раньше не больно бегали в больницу, рожали там, где прихватит. Так и осталась она здесь, хорошио люди попадались ей, хоть в этом  повезло. Сына назвала Георгием в честь отца, Оклемалась от родов и пошла в больницу санитаркой. Баба Маша полюбила Егорку, как своего. Жили на ее небольшую зарплату, выручал огород, поддерживали и прежние хозяева. Малыш рос скромным, послушным. Замечала она в повороте головы, во взгляде Колькины черты. Теперь уже не было обиды на него, наоборот, глядя на сына, она благодарна была за то счастье, которое он ей подарил. Она теперь не одна на этом свете, есть родная кровиночка.
       Годы взросления Егора были наполнены радостным счастьем, новыми открытиями. На лето отправляла в пионерский лагерь, а когда навещала, сын, захлебываясь от восторга,  рассказывал, как их команда играла в футбол, как они в «Зарнице», была такая игра, долго блуждали по лесу, пока вышли к нужной станции, как дежурили в столовой, как готовили смешные сценки.
        После окончания восьмилетки поступил Егор в строительный техникум, а уж когда отслужил в армии, повзрослел, возмужал, стал работать на стройке.
        Тогда им еще раз улыбнулась удача. Город рос, расширялся, и домик бабы Маши попадал под снос. Они получили двухкомнатную квартиру. Тогда город застраивали  недорогими домами, чтобы хоть как-то улучшить послевоенную жизнь. Они были рады этому. Алексей Иванович с семьей переехал в Россию, подруг она так и не завела, о личном счастье даже не задумывалась. Ей было хорошо с ним, своим сыном, родным и близким.
        Как-то зимой Егор стал уходить куда-то по вечерам, а затем познакомил мать с Ириной, своей будущей женой. Стали жить вместе. В большой комнате молодые, а она в маленькой. Ирина сразу стала называть ее мамой, не вмешивалась в  кухонные дела. Все больше дверь в комнату была закрыта. Только слышала она, как что-то тихо и убедительно говорила сноха, а Егор все больше молчал.
        В начале лета возвращалась Эльза домой с работы, как всегда с полными сумками. Дверь детей была на удивление широко распахнута. Ирина накрывала на стол, что- то возбужденно говорила, позвала мать к себе.
     - Садитесь, мама, выслушайте нас, только не переживайте.
Что-то ворохнулось в сердце, предчувствие, что ли. И услышала:
   - Мы с Егором получили разрешение переехать в Германию на постоянное жительство. Устроимся на новом месте и вызовем вас. Ну, скажи, Егор, что я все говорю.
    - Ты, мама, потерпи, мы обязательно заберем тебя.
  Сейчас многие немцы едут на свою историческую родину.

  - Да какая родина? Ты здесь родился. По-немецки не говоришь! Как жить-то будете?
 - Научимся. Там есть курсы. А пока будем жить на пособие.

       Ночь провела без сна. Что делать? Как образумить сына? Но невестка крепко закусила удила, не хотела ничего слушать, а Егор только хмурился и молчал.
 
       Уехали. Взяли только самое необходимое. Решили, что остальное купят на месте. Уговорила Эльза себя, спрятала обиду и боль, пыталась как-то оправдать молодых. Вскоре прислал сын письмо, то-то было радости. Писал, что живут в хорошей квартире, получают социальное пособие, усиленно изучают немецкий: без него трудно найти работу. Писал, как там чисто, какие дешевые и разнообразные продукты.
        Поверила, стала думать о том, как переедет на новое место жительства, вспоминала забытые немецкие слова, традиции, ритуалы. Размечталась и почему-то подумала: пока нет визы, съездит она в Поволжье, может, найдет тот хутор, где прошло ее детство, простится с ним – и к сыну, хоть на край земли, лишь бы вместе.
       Теперь каждый день проверяла почтовый ящик. Следующее письмо пришло только через три месяца. Ровным, убористым почерком писала Ирина, что Георгий погиб на стройке, причины выясняются, что она возвращаться не собирается. О визе для нее – ни слова.
       Сердце заныло от пронизывающей насквозь боли, ранило так нестерпимо, что было бы легче, если бы сердце разорвалось сразу. Жить не хотелось.
        Приходила в себя медленно и тяжело. Спасала работа. Вечером старалась раньше лечь спать, уводила мрачные мысли, думала о поездке на родину. В свидетельстве о рождении было записано, что родилась она в поселке Гальбштадт Саратовской области Немецкой Автономной республики. Дорога оказалась долгой, названия поменялись. Куда ехать? Надоумили добрые люди – пошла в Саратовский архив и получила справку, как найти это село. Автобусами, на попутных машинах добралась до места. Село располагалось на высоком берегу Волги. Широкие улицы, добротные дома что-то напоминали ей, но казалось, что это была совсем другая жизнь. И это не она девчонкой бегала в местный клуб на праздники, танцевала на них польку, краковяк, пела веселые немецкие песни, наряжалась в яркие национальные платья.  Вспоминала трудолюбивых и аккуратных соседей с их добрыми, открытыми лицами.
      Стояла возле своего дома, где теперь жили чужие люди, и думала: за что они перетерпели столько горя, незаслуженной потери всего, чем жили. Почему их республика , цветущая и богатая, была разрушена только за то, что их предки были немцы. Почему им так и не разрешили вернуться сюда после войны? Потому и поддались они на красивую приманку германских властей обрести свою историческую родину. Они нужны этой стране, чтобы стать здесь рабочей лошадкой и преумножить процветание великой Германии. Вспоминают ли они, эти русские немцы, счастливые мгновения российского быта, душевного уюта  бескрайних лесов и полей, березы у дома и звуки музыки по воскресеньям из открытых дверей клуба?
      Сейчас село называлось Капустин Яр. Кругом все чужое. И она здесь чужая. Родина не приняла ее. Вычеркнула и выбросила из своей памяти, как миллионы ее сограждан.
     Вернулась домой опустошенная, с ощущением своей ненужности. Время не повернуло вспять, не утешило. И тогда Эльза пошла в церковь, рассказала батюшке обо всем, что ее тревожило, приняла православие. Католические заповеди канули в лету, превратились в пепел. Ей нужно за что-то ухватиться в этой жизни. Единственной соломинкой стала вера. Она дарила ей покой, умиротворение, какие-то смутные надежды. После службы появлялась сила, ясность бытия.

     Во время одной из совместных прогулок Татьяна решила поделиться с Эльзой Георгиевной тем, что ее волновало.
  - Как здоровье, Эльза Георгиевна?- встретила Таня вопросом, когда та присела рядом.
   -Не жалуюсь. Что мне сказать? Могла бы еще поработать, но у нас такие законы: работающим пенсионерам пенсию не платят, а задаром – не хочу.
   - А не хотели бы поработать на дому. Мой учитель, человек преклонного возраста, нуждается в помощи. Он  воспитанный, непривередливый. Я уезжаю на лето к маме в деревню, вы бы меня так выручили.
    Эльза Георгиевна согласилась пока только на месяц. Сходили к Петру Даниловичу вместе. Он сначала отнекивался, говорил, что сам справится, но Таня настояла, а когда вернулась из деревни, квартира сияла чистотой, свежестью, из кухни доносился вкусный запах. Петр Данилович выглядел лучше, повеселел, сравнивал Эльзу Георгиевну со своей женой, такой же молчаливой и незаметной. И Таня тоже успокоилась: живой человек рядом –это уже хорошо.

      Теперь они навещали его втроем. Пока Саша прикручивал розетки, менял прокладку в кране, чинил утюг, а Таня ставила чайник, накрывала стол, Антон знакомился с дедом: боязливо трогал усы, хватал очки, нюхал, уткнувшись в рубашку и, убедившись в том, что это свой человек, уютно устраивался у него на коленях. Эльза Георгиевна по-прежнему помогала ему вести домашнее хозяйство.

      Зимним  вечером она позвонила Тане, голос выдавал волнение и тревогу.
    -Занемог Петр Данилович. Зовет тебя. Я вызвала «Скорую», приезжай.

     Таня на ходу что-то проговорила  маме и хлопнула дверью.
  Петр Данилович лежал на кровати бледный, задыхающийся, что-то несвязно говорил:

     -В столе документы и деньги. Распорядись.

    Этой же ночью его не стало.  Проводили в последний путь преподаватели института, студенты, бывшие воспитанники детского дома, вспоминали, каким он был в их жизни. Он дарил тепло всем, кто в нем нуждался.

     В его столе лежали два открытых конверта, в одном заверенное нотариусом завещание на ее имя, в другом лежала сберегательная книжка, на конверте надпись: на твое усмотрение. Все это снова вызвало плач, рыдания, ощущение какой-то  вины, недоданного ему при жизни тепла и внимания.

      В права наследования она вступит через полгода, а пока сделала запрос в ленинградскую  службу поиска, может, живы какие-нибудь дальние родственники. Ответ пришел быстро: во время блокады весь архив сгорел, в настоящее время жителей с фамилией Знаменские, претендующих на наследство, в городе нет.

     Таня плакала, доказывала Саше, что ей нужны только книги.
   - Подожди,- успокаивал он ее, - ты знаешь, что кроме книг там нет никаких ценностей, но выполнить надо его завещание полностью.
 
     Долго думали, говорили и пришли к такому решению: одежду, обувь, постельное белье отвезти в Дом ветеранов, старый комод, стиральную машину, кое-что из кухонной утвари предложить Эльзе Георгиевне, холодильник установить на кафедре, а деньги отправить в детский дом, там он работал во время войны.
   - И еще. Не все поймут тебя так, как нужно. Недоброжелатели есть везде. На все, что ты отдашь, нужны подтверждающие документы: расписки, опись вещей, квитанции о денежном переводе.
 
    Таня так и сделала. А через полгода на заседание кафедры пригласила председателя профкома института и отчиталась. Затем под урчание холодильника пили чай с печением от Эльзы Георгиевны, вспоминали Петра Даниловича и хвалили Таню за такой правильный расклад. На другой день сходила к Петру Даниловичу, рассказала обо всем, и как-то отлегло от сердца, будто выполнила важную работу.         
 
                Глава четвертая.

          После Нового года Саша пришел домой позже обычного. За ужином рассказал:

-  Сегодня опять главный вызывал. Я говорил тебе, что зама перевели в Павлодар на повышение еще летом. Вакансию надо заполнять. Да мы тоже устали делать его работу. Предлагает эту должность мне.

  - А ты все раздумываешь? Конечно, ему нужен твой окончательный ответ.

  - Я все отказывался, а сегодня он выложил еще одно предложение -  занять освободившуюся квартиру зама, дом в центре города, теплый, кирпичный, с высокими потолками, широкими подоконниками. Строили еще пленные немцы, а они халтурить не умели. Что ты скажешь?

   - Мы уже привыкли здесь, да и район обжитой.
 
     Они получили эту квартиру четыре года назад. Как говорила свекровь: «Наша горница с богом не спорится"! Летом – жара и духота, солнечная сторона, зимой в окна дует холодный степной ветер.
 
-  Давай посмотрим, что предлагают,  и решим.
 
      Назавтра открыли тяжелую большую дверь, вошли в широкий светлый коридор. Справа -  гостиная, просторная квадратная комната с двумя высокими окнами. Из нее  вход в спальню. По левую сторону от входной двери -  кухня, ванная и кладовка. Прямо по коридору – детская. Саша заметил, как сверкнули  глаза жены, как опустилась она на старенький  стул и заплакала, а когда успокоилась, рассказала:

    - Как- то летом после сессии мы устроили студенческую вечеринку, а когда собрались домой, автобусы уже не ходили, до общежития идти далеко, и тогда Галка Сердобинцева повела нас в такой дом, уложила  в темной квартире, а когда утром я проснулась и осмотрелась, ахнула от удивления: я лежала на кровати с резными спинками, вдоль стены стоял объемный шкаф, на другой стороне от кровати  – трюмо. Тогда я дала себе слово, что когда-нибудь буду жить в такой спальне. В этой квартире жил наш преподаватель, они уехали к морю, а Галю попросили пожить в их отсутствие. Она подрабатывала в деканате и хорошо знала его семью.
    Таня вздохнула, вытерла слезы и продолжила:
   - Почему я плачу? Эта квартира очень напоминает ту, только гарнитура нет.

   - Так я даю согласие?

   - Думай сам, но квартира мне понравилась.

      Она сразу стала придумывать, где разместить стеллажи с книгами, они все еще лежали в хранилище институтской библиотеки, как соорудить в нише камин с искусственной имитацией пламени, такой они видели у знакомых в Алма-Ате.

     -Все! Все! Я понял твои идеи. Давай договоримся: я займусь этими делами сам. У тебя на руках Антон.
         
       Через несколько дней на городском совещании в перерыве встретил Александр своего одноклассника Пашку Егорова. Сейчас этот солидный человек почти не напоминал того вихрастого отчаянного паренька, любителя доказывать правду кулаками. Оба обрадовались встрече, повспоминали свое беззаботное детство. Теперь Павел Алексеевич командовал деревоотделочным комбинатом. Уже у входа в зал после звонка Саша спросил его, как соорудить стеллажи для книг.
 - Заезжай завтра ко мне на работу, потолкуем. Чем смогу – помогу.

    На следующий день они долго ходили по цехам, наблюдали за процессом обработки древесины. 
    Пашка жаловался и возмущался:
  - Что происходит с экономикой? Заказов становится все меньше. Иногда простаивают целые участки. А зарплату всем платить надо! Или наши изделия хуже заграничных? Да никогда не поверю!

    Саша пообещал прислать сюда корреспондентов, дать несколько статей в газете. Ведь есть о чем. Вон какие заводские мощности работают вполсилы.

   - Рекламировать хочешь? Давай, давай! Может, от твоих публикаций пойдут дела лучше!
 
    Уже в кабинете Саша подробно рассказал о цели своего визита. Подумал Павел Алексеевич, почесал, как в детстве, за ухом, позвонил по внутреннему телефону,
 приказал кого-то отыскать, а другу сказал:
- Есть у нас один самородок, как мы его зовем, мастер на все руки. Если договоришься, лучше не найдешь.

    Иван Иванович оказался немолодым, но еще крепким,  седоватый ежик, цепкий взгляд. Он внимательно осмотрел квартиру, обмерил рулеткой все стены и выступы, что-то записал в тетрадь, а потом выдал:

    - Все сделаем сами. Я завтра ребят подгоню и приступим. Вам нужно купить только обои и краску.

      Тане очень хотелось все посмотреть, высказать пожелания, но обещания не вмешиваться не нарушала. Правда, внедрила в этот процесс Эльзу Георгиевну. Она носила рабочим собственные ватрушки, поила чаем, убирала мусор.

      К готовым стеллажам привезли книги. Таня и Оля, сестра Саши, целый день разбирали их, ставили  в определенном порядке. Папки с рукописями отложили в сторону. Иван Иванович походил вокруг пустых шкафов, заглянул внутрь, постучал молоточком, как доктор, и выдал:

  -- Шкафы пригодятся, дерево крепкое, что-нибудь придумаем.

Верный засланный «казачок»  Эльза Георгиевна ахала от удивления:

 - Какую прихожую мастерит Иван Иванович из старых шкафов! Заглядение!

        Когда перевозили вещи Петра Даниловича, Таня нашла на балконе старые поломанные столики, наверно, хотели выбросить, но она принесла их домой. Иван Иванович отреставрировал их и сделал подставку под телевизор и круглый журнальный столик на одной ножке. Глядя на все это, Таня чувствовала присутствие Петра Даниловича, представляла, как он был бы рад, что его книги, старый письменный стол, предметы быта обрели вторую жизнь.

     В день переезда среди коробок и узлов Таня не сразу добралась до спальни, а когда открыла дверь, замерла на пороге: новый румынский спальный гарнитур своим янтарным великолепием поражал воображение.

   - Откуда?

   Саша наслаждался ее состоянием:

  -- Оформил кредит на год. Это подарок тебе.

     Таня с радостью прихорашивала и обживала свое гнездышко. Гостиная получилась элегантной, с изысканным налетом консервативности. Таня не любила всякие новомодные течения. Книги, камин, отреставрированные столики, тюль и бархатные гардины на окнах, пушистый яркий ковер на полу. Свекровь настояла, чтобы Саша перевез из дома пианино, которое  купил отец, когда определил сына в музыкальную школу.  Саша больше любил гитару, но иногда присаживался к инструменту и что-то тихо наигрывал. Таня замирала. Она тоже любила музыку, которая говорила больше слов, но не знала ни одной ноты.
       Иногда думала, что уж очень увлеклась она этим мещанским бытом! Начиталась русской классической литературы, где осуждалось  пристрастие к красивой жизни. Она знала все это наизусть. Для человека главное, вещали книги, приносить пользу людям, бороться за их счастье! Поняла со временем, что счастье жизни не в пафосных лозунгах и призывах, а в простых человеческих радостях.
        Человек должен любить свой дом за то, что в нем растворяется все,  что тревожит во внешнем мире, а если это не так, то и дом не дом вовсе.
     Таня помнила свое тяжелое детство, бедную юность, может, все, что имеет она сейчас, - подарок судьбы.
 
      Кухню оформила в деревенском стиле. На окнах - недорогой тюль, задергушки, любовно вышитые Эльзой Георгиевной. Прихватки, колпак для чайника – красные в белый горох, цветущие герани и фуксии на окне, в углу полочка для вьющихся растений, круглый стол, диванчик, на полу полосатые домашние дорожки.
      В детской поставили диван с прежней квартиры, два небольших шкафа, один для одежды, другой для игрушек, детскую кроватку и столик для рисования
 
      Иван Иванович устранил последние недоделки, выпил рюмочку за новоселье, получил оговоренную плату и вместе с Эльзой Георгиевной отправился восвояси. Таня, провожая их, заметила, с какой заботой они относятся друг к другу, и поделилась своей догадкой с мужем.

    - Да, да, я тоже заметил. Иван Иванович стал более опрятным, почти не матерится, и к рюмочке прикладывается не так часто.

   -Боже, помоги им! Бедная Эльза Георгиевна так настрадалась. Пусть хоть сейчас повезет ей!

     Теперь Таня, как Чеховский герой из рассказа «Крыжовник», заходила в гостиную, любовно поправляла шторы, гладила книги, усаживалась в кресло. Как ребенок при виде новой игрушки, она смеялась, говорила что-то еле слышно и радовалась. 

                Глава пятая

     Закончились все отпуска по уходу за ребенком, надо выходить на работу. Антона в ясли отдавать жалко, придется снова обращаться к Эльзе Георгиевне. Мама в деревне, у нее огород, хозяйство, свекровь еще работает. В институте взяла только практику, теорию стал читать другой преподаватель. Это займет три рабочих дня, остальное время для Антона. Кроме практики по русскому языку, ей дали и литературу, а это новые идеи, новые разработки. Ну не могла она что-то делать вполсилы! Уж если надо – то с головой! Снова книги, библиотека, выписки, составление новых конспектов.
     Первое же семинарское занятие посвятила теме: «Личность учителя». Провела опрос, обсуждение и вот что получилось в итоге.
   
     Какого учителя не любят дети?
        1.Черно-белый наряд.
        2.Стоптанные туфли на низком каблуке.
        3. Отсутствие прически.
        4. Допотопные очки.
        5.Унылое ,постное выражение лица.
        6. Сухой, невыразительный или крикливый голос.

  А какого любят?
        1.Приятная внешность.
        2.Элегантная одежда и обувь.
        3.Хорошо уложенная, современная прическа.
        4.Доброжелательная улыбка.
        5.Мягкий, спокойный, выразительный голос.

Вывод: ученики влюбляются сначала в учителя, а затем в предмет.

       После этого последовали такие темы: «Лекция – это театр одного актера». « В споре рождается истина». « Сочинение – письмо в прошлое».

        Овладение мастерством педагога – это великое чудо, которое рождается в муках сомнений, поисков, оригинальных решений, и только тогда будет успешным результат добросовестного труда, преданности и любви к своему делу. Так думала Татьяна, к этому готовила своих студентов.

   Экспериментальная площадка в школе работала, но нуждалась в
пополнении идей. В методике преподавания русского языка уже прослеживался некоторый опыт, а вот в уроки литературы нужно вносить фрагменты заинтересованности, пытаться развить у детей способность ясно и независимо мыслить, творить. Вместе с интересными находками для урока появилось желание выйти за его пределы, ведь восприятие литературы должно присутствовать в человеке всегда. Она, литература, несет не только высокую культуру, одухотворение, но и формирует отношение к людям, общественным явлениям.
    Предложила среди восьмиклассников провести вечера «Воспетые Пушкиным», о женщинах, которые встретились ему в жизни, которых любил, помнил, которые повлияли на его творчество. Учащиеся этой параллели только подошли близко к настоящей поэзии, и заразить их, пробудить в них любовь к слову помогут такие мероприятия. Классическая поэзия, вспоминала она своего наставника, не только обогащает человека своим личным опытом, но и лечит его от многих душевных недугов.
      Что взять для девятиклассников? Конечно, Толстой – это целый мир. О его творчестве написано много. Татьяна Максимовна подумала о другом: « Страх! Что это за свойство? Как ведут себя люди в подобных ситуациях? Дуэль Пьера и Долохова, первый бой Николая Ростова, Андрей Болконский со знаменем в руках. И можно ли этот страх преодолеть?» Перечитывали текст, анализировали сначала на семинарских занятиях, потом вышли к ученикам с предложением порассуждать и высказать свое мнение.   
     В  десятых, в восьмидесятые годы выпускных классах, только что ввели изучение творчества Булгакова. О его книгах знали немного, но вот вышел фильм по его роману «Бег», появилось первое издание «Мастера и Маргариты». О жизни и судьбе автора почти ничего не известно. А это такая глыба? Столько в нем ума, фантазии, идей! И предложила Таня провести в школе Булгаковские чтения. Готовились три месяца, отыскали много интересных фактов из жизни и творчества. Кто был этот человек? Доктор, писатель, ярый противник революции? Тогда почему его не расстреляли в тридцатые годы?
  Сталин более двадцати раз смотрел его спектакль «Дни Турбиных»? Да и кто отважился бы написать письмо лично вождю со своими взглядами отрицания революции, обещанием застрелиться, если его не восстановят на службе! А он позволил! И получил миролюбивый ответ! А его роман «Мастер и Маргарита»! Это вызов обществу, не способному понять и оценить талант писателя. Его отношение к религии тоже неоднозначное. С одной стороны, он сын профессора богословия, религия впиталась в него с детства, с другой – попытка создать свою философию веры. Это как понять? И почему его следы так явны и после смерти?
 Обо всем поведали студенты на знаменитых Булгаковских чтениях сначала в школе, затем на межвузовской конференции и получили высокую оценку.

     Ноябрь и декабрь для Татьяны самые трудные и напряженные: студенты проходят практику в школе. На это время приезжает мама, да и Эльза Георгиевна помогает. Антон полностью на их руках. Саша тоже задерживается в редакции допоздна. Таня приходит домой усталая, разбитая. И так два месяца. Зато когда все заканчивается,  радуются ученики, студенты, учителя. Таня больше всех.
      
     В зимние каникулы предложили выступить на городской конференции учителей. Согласилась, но долго раздумывала, о чем? О роли учителя? Да, об этом обязательно. О роли языка в патриотическом воспитании? И это надо. Они живут в Казахстане. Значит, надо говорить о двуязычии. Но самое главное, педагог – это носитель культуры, а она необходима молодежи, увлеченной всевозможными дискотеками, ночными барами. Бездуховность все больше охватывает наше общество, теряется интерес к культурному наследию народов. Этой «псевдокультуре» мы можем противопоставить культуру труда, культуру поведения, культуру нации, культуру человека.  Культурные люди уважительно относятся не только к своим, но и к чужим ценностям, у них отсутствует агрессивность, они миролюбивы, исполнены духом терпимости и могут  противостоять засилию бездуховности.
   

                Глава шестая.

      Летом целый месяц отдыхали с Антоном в деревне у мамы. Солнце, жара, приятная расслабляющая нега от безделья. Антон перезнакомился с соседями,  попробовал с кустиков сладких ягод, попил парного молочка.
        В этом году Таня – председатель предметной комиссии на вступительных экзаменах. Нужно появиться на работе к концу июля, составить расписание консультаций, определить темы для сочинений, назначить преподавателей.
 
      В субботу сосед дядя Вася собрался на своей машине  везти в город сыну вишню и смородину, позвал Таню. Поговорила с мамой, чем трястись в рейсовом автобусе по жаре, она может доехать с комфортом сейчас. Собрали ведро ягод, нарвали зелени, огурцов, редиски. Мама,  как всегда, наготовила своей стряпни, упаковала баночки со сметанкой, маслицем, творожком. Сумки сложили в багажник, и поздно вечером она уже своим ключом открывала дверь. В кухне горел свет, слышался оживленный смех.

  - Саша,- позвала она, - помоги занести сумки. Что за поздние гости у тебя?

  - А я думал, ты приедешь только в воскресенье.

  - Не ждал?

  - Да ну что ты? Конечно, ждал.

     И полез обниматься.
     Татьяна остановилась на пороге кухни. На диванчике, подогнув под себя босые ноги, сидела молодая женщина в Танином халатике. На столе стояла открытая бутылка шампанского и два бокала.
     Саша познакомил их.

   -Это моя сокурсница Наталья. Она здесь в командировке. Сегодня съездили в Ново Покровку, там редактор районной газеты вступил в войну с местными чиновниками, но сам угодил за решетку. Успел написать нам и в Алма-Ату. Вот разбирались. Отпустили бедолагу.

  -Таня! Я оказалась здесь случайно. В гостинице с утра отключили горячую воду. Напросилась к вам, чтобы искупаться. Я уже ухожу.

   - Нет! Нет! Саша, разбери сумки, помой овощи, ягоды, поставь мамины пироги, а я мигом под душ и присоединюсь.

      Быстро забежала в ванную, почему-то закрылась изнутри. Все дрожало в ней. Что делать? По законам бытового жанра жена должна устроить скандал, спустить с лестницы эту ночную гостью, перебить посуду. Нет, она не способна на это. Муж – ее вторая половина. Она доверяет ему! И все же… Все же…
    Контрастный душ несколько успокоил. Распустила влажные вьющиеся волосы, надела любимый сарафанчик и, сохраняя спокойствие, села к стулу, выпила полный бокал шампанского, очень хотелось пить, во рту пересохло то ли от жажды, то ли от волнения. Расспросила о поездке, рассказала о том, что  интересно всем.

   - Как Антошка?

   Саша внимательно посмотрел на нее. Она была оживлена, светились обаянием ее глаза.

 - Ой, он так повзрослел. Утром бабушка насыпает ему в коробочку зерна,  он идет к петушку и приговаривает, бабушка научила, «Петя, Петя, петушок…»
Петух с достоинством слушает эту хвалебную речь, подзывает курочек склевать остатки. А Антоша идет к поросенку, теленку, со всеми здоровается и отправляется в огород. «Маковка», лук, «мамидоры», все назовет и в клубнику! Мама моет его, обмазанного соком, ворчит, а он резюмирует: « Бабуська, не ругайся, я же твое солнышко» Ну как на него обижаться! Поцелует в макушку и идут  рыхлить огурцы.

     Таня говорила и говорила, боялась остановиться, а Наташа завозилась на диванчике,  собралась уходить.

  - Куда? На ночь глядя? Ничего не знаю, оставайся у нас. Постелим тебе в детской.

     Когда под утро улеглись спать, Саша положил ей руку на плечо.

 - Спи, я устала.

    Саша заснул, а она все думала о случившемся. Почему они оказались здесь вдвоем? И что произошло бы, если бы она не помешала их уединению? Они знакомы давно. Может, их связывало что-то? Она во всем винила себя. В последнее время дела и проблемы не отпускали ее: диссертация, маленький Антон, все связанное с Петром Даниловичем. Для Саши в этой жизни, наверное, места стало маловато. Они уже редко говорили так, как раньше, как будто спешили высказать словами, прежде чем все о них расскажут их прикосновения. Ей никогда не было так плохо, как сейчас. Александр забрал ее сердце, но отдал ли взамен свое? Разум всегда был главной частью ее натуры, и мог ответить ясно, а ответы сердца смутные.
   С таким сумбуром в голове она задремала и не сразу уловила звук закрывшейся входной двери.  Обуви Натальи в прихожей не было, а в детской на аккуратно  свернутой постели листок со словом «спасибо».
 Стало полегче, будто  сняла ношу. Может, она все напридумывала?

                Глава седьмая.

       Всю последующую неделю Таня с утра до вечера занималась проведением экзаменов. На все попытки мужа поговорить ссылалась на усталость и уходила в другую комнату, старалась заснуть, но что-то тяжелое наваливалось и не давало дышать. Отчаянная пустота заполняла все внутри, как холодная вода кувшин. Что-то перегорало и умирало в ней, и она никак не  могла найти правильный выход  в этой непонятной ситуации.
       
        Ранним воскресным утром Валентина Ивановна проснулась от урчания мотора. Саша подъехал к крыльцу и вышел закрыть ворота. Походка, движения очень напоминали мужа  Мишу. Когда он сутулился, отбрасывал все, что попадалось под ноги, мотал головой, как будто что-то доказывал, она знала: в голове у него – ураган. Саша весь в него.

  -  Опять один? Где Таня?
   - Много работы, устала.
--   Ну, ну! Раньше она приезжала сюда  отдохнуть. А теперь? Вчера угощала соседок огурчиками, посоленными по ее рецепту. Обзавидовались. Крепкие получились, вкусные, хрусткие. Хозяюшка она у нас.
   
      Весь день Саша поправлял забор, что-то переставлял в гараже, чинил машину, а к вечеру  Валентина Ивановна присела на скамейку у крыльца и позвала его.
 
- Садись и рассказывай, что там у вас? Тани нет, ты как в воду опущенный. Давай как на духу,-  вспомнила она их детскую клятву «как на духу».

   Саша долго молчал, устремив взгляд куда-то в сторону, потом негромко заговорил:

   - В тот год, когда я  после школы поступил в университет и познакомился с одногруппниками, я увидел ее. Она была как из сказки, я никогда не видел таких красавиц. Высокая, длинноногая, светловолосая, шла по рекреации, как плыла, смотрела на всех свысока. Я, честно говоря, ошалел. Ходил следом, провожал до подъезда, писал за нее курсовые, давал ей свои конспекты, носил книги. Иногда мы ходили в кино, тогда я был на седьмом небе. Так продолжалось года два. Новый предмет по литературе стал читать приехавший из Москвы преподаватель. Молодой, разведенный, красивый, а низкий бархатный голос завораживал. Все наши девчонки стали пересаживаться перед его лекциями на первые ряды. Он сразу приметил Наташу, стал оказывать ей знаки внимания. Однажды я напрасно прождал ее на остановке, а когда подошел к ее дому, увидел их на скамейке: они целовались. Это был первый удар. Через полгода она вышла за него замуж. Так все  и закончилось. Для меня это тоже был урок. Все  время я ничего не знал о ней, и вдруг как снег на голову, она приехала в командировку. Съездили в Ново-Покровку, уладили все дела, а на обратной дороге она напросилась ко мне смыть дорожную пыль, в гостинице с утра отключили воду. Я сдуру согласился, думал, ну, сходит под душ и уйдет. Нет, обошла квартиру, повосхищалась, потом уселась за стол. Я, ма , тут дал маху. Хотелось мне похвалиться перед ней. Вот, мол, я какой! Она осталась за столом, нашла в холодильнике шампанское, пока я мылся, а тут открывается входная дверь, приехала жена. Никаких скандалов, все чинно, благоразумно. Посидели, поговорили, оставили ночевать, а утром она ушла. Татьяна с тех пор ходит какая-то потерянная, со мной говорить не хочет или не может, не знаю.

   - Ой, сынок, сынок! Как же тебя угораздило так опростоволоситься?
 Ты женатый человек, а семью надо беречь!

    Посидели еще, поговорили по душам.
 -Знаешь что, - напутствовала она его,- поезжай домой, повинись, вызови  на разговор. Я ее понимаю. Спасать надо положение, пока не наломали дров.

      Вечером Саша усадил Таню за стол, налил бокал ее любимого абхазского вина, накормил и стал осторожно подводить к разговору, ругал себя, просил прощения, уверял, что с Наташкой его ничто не связывает.
    Таня слушала, опустив голову, что-то перебирала на столе, передвигала, а потом подняла на него глаза. Такой он ее не видел. В глазах как будто что-то вспыхивало, рвалось, неслось куда-то. Она напряглась, как струна. Все ее сомнения, мысли подошли к той точке кипения, когда или никак, или по-другому. Всеми порами души, всеми нервами она ощущала свою связь с ним, и ее сердце выпрыгивало и пускалось куда-то наутек.

     - Что я должна была думать, когда увидела на диванчике эту полуголую девицу в моем халате? Что, скажи мне? Я не знаю, что вас связывало раньше, но она смотрела на тебя как волчица на добычу, как хищница, готовая пойти на все, чтобы заполучить свое. Видела, поэтому и старалась притушить этот азарт,  поэтому и говорила так много и, как мне думается, весело, поэтому и уложила ее у себя в квартире как лучшую подругу.
  - Я не хочу разрушать нашу семью,- продолжала она сквозь слезы, - понимаю, она не я.  Нахлынули воспоминания молодости. Наверно, в ней есть то, чего ты не увидел во мне. Я не отдам тебя ей, не отдам!
    Она рыдала, размазывала по лицу слезы, всхлипывала, а он держал ее крепко и думал: «Бедная моя! Сколько же скопилось к тебе слез, сомнений! Говори, говори! Выплесни из себя все, что надумала, насочиняла за эту неделю»!
   - Скажи, скажи, чего не хватает мне, я все сделаю, я буду такая, как тебе хочется. Я изменюсь, я не буду работать, буду готовить тебе ужин, делить с тобой все заботы, хочу просыпаться только с тобой…
   Таня долго еще что-то бессвязно говорила, пока не заснула у него на плече.
 
     Утром, провожая его на работу, подошла, подержала за руку.
              - Я тебе много наговорила  вчера лишнего, прости!
              - И ты меня прости1

        На работе нет-нет да и возвращался мыслями к их откровениям и убеждался в том, какой глубокий человек его жена. Он-то думал, что произошло? Да ничего. Ну, оступился он, человек имеет право на ошибку, а, оказывается, как больно ранят эти ошибки близких.
            
                Глава восьмая.
   
    Наталья росла в семье единственным ребенком, самым желанным, самым любимым. С раннего детства она купалась в неге, роскоши, заботе. До пятнадцати лет в доме жила няня, где все было подчинено только маленькой Натке. Она могла потребовать и тут же получить понравившуюся игрушку, выбросить ненавистную кашу, могла кричать, топать ногами, когда что-то ей не нравилось. Няня уступала сразу, чтобы не накликать гнев хозяйки. Отец работал где-то в министерстве, мать – директор крупного универмага. Приходящая домработница скребла, мыла, пылесосила огромную квартиру в центре города, готовила украинский борщ, узбекский плов, молдавские голубцы, пекла пироги, к празднику на стол гостям выставлялся огромный торт «наполеон».
          Училась Наташа неохотно, окончилось это тем, что аттестат не блистал хорошими оценками, все больше «уловлетворительными». Родители, озабоченные поступлением доченьки в вуз, сразу отмели ее робкое желание идти в политехнический. Там был большой выбор кавалеров. Это сейчас занимало ее больше всего. Но высшая математика, сопромат, об этих предметах она не имела ни малейшего представления. Нет, надо думать о гуманитарных направлениях. Педагогический? Да никогда! Еще не хватало тратить нервы на всяких оболтусов! Остановились на журналистике. А что?     Можно потом пристроить ее на теплое местечко.

      Так оказалась Наташа в группе будущих репортеров, редакторов: одни умные, начитанные, не от мира сего, другие грызли гранит науки упрямо и настойчиво. Наталья считала, что ее назначение в другом. Она знала, что хороша, что одета так, как этим провинциалам и не снилось. Все дорогое, модное и красивое доставлялось дорогой мамочкой. Она единственная в группе ходила  в натуральной шубе, она позволяла себе посещать салоны красоты, ателье мод.
 
     В строительном отряде после летней сессии все студенты дружно взялись за сооружение коровника: носили кирпичи, месили раствор, очищали бревна от коры. Жесткий степной загар наложил не самый приятный оттенок на девчонок, обветренные руки с обломанными ногтями, выгоревшие волосы, прикрытые от солнца лица. Все они как-то враз в этих растянутых майках, в брюках, вымазанных в растворе, стали почти одинаковыми. Все, кроме Наташки. Как она стала каким-то там учетчиком, никто не знал. Приходила на стройку к середине дня в широкополой шляпе, чистенькая, ухоженная, с высокомерием смотрела на всю эту «гвардию», кидала какие-то насмешливые шутки и уходила загорать к реке. Девчонки сразу невзлюбили ее, особенно бригадирша Нинка не переносила эту столичную фифу на дух. Парни пытались поухаживать за ней, но получали отворот. Саша настойчиво шел через отвороты и не отступал. Мальчик из провинции, имевший только койку в общежитии, был не в ее вкусе. Она птица высокого полета. Сама выберет того, кто ей приглянется. Саша ходил следом, провожал, встречал, был умным, начитанным, мог с ходу решить сложную головоломку, рассказать занимательную историю. Допускала иногда к себе,  если не было рядом подходящего спутника.

       С появлением Сергея Леонидовича, нового преподавателя, в жизни Наташи появилась цель:  он станет ее избранником. Мелькала мысль о том, как он вернется в Москву, сделает там карьеру большого научного работника, а она будет блистать рядом с ним, украшать его окружение своей красотой и грацией.
      
     Обольщать его особенно не пришлось, он сразу ухватил наживку, попал на крючок прочно. Правда, жениться пока не собирался, позади два развода, но папочка связался с нужными людьми, с ним поговорили, посоветовали, припугнули, в итоге – пышная богатая свадьба, отдых на Канарах, новая квартира  –  и море счастья!
      Первое время так и было. Но постепенно сквозь это море стали проглядывать островки суши, на которых загорали молодые красотки. Стареющий Казанова жаждал новых побед. 
    Этот союз продержался три года. Наталья, наконец-то, окончила вуз, а муженек отчалил в свободное плаванье. Правда, пришлось сходить в больницу и избавиться от. нежелательной беременности. Зачем ей это? Успеет еще.
    Теперь Наталья решила не торопить события, связанные брачными кольцами. Стала жить свободно, раскованно, со стороны наблюдая за тем, как суетятся ее подруги в поисках спутника жизни, как обзаводятся детьми, отнимающими независимость, покой и деньги. Она не из таких. Ее предназначение – наслаждаться жизнью. Но наслаждаться в одиночестве не хотелось, теперь она выбрала пожилого, импозантного чиновника из министерства культуры. Разница в возрасте не пугала ее и не было никакого чувства вины, что уводит  из семьи. Павел Иванович  приударил за ней довольно бодро, и скоро они стали жить вместе.
      Наташа старалась изображать идеальную жену, правда, не все ему нравилось. Готовить не умела, к порядку не приучена, зато молода, красива, сексуальна! Для него, думал он, началась совсем другая жизнь. А то, что в прежней семье остались почти взрослые дети, жена, которую он по-своему любил, нет-нет да и пробивалось наружу. Он надеялся, что все наладится. Впереди вся жизнь. Так думал он. На самом деле -  это последний отрезок его любовных утех.  Он все больше стал отказываться от ресторанных застолий, предпочитал  ужин, приготовленный домработницей, чтение перед сном. Наталье это стало надоедать. Ее натура требовала шума,  блеска,  гламура, ей нужен поклонник, спешащий выполнять все ее прихоти! А он не хотел принимать гостей, устраивать пирушки, тащиться в какие-то злачные места. Думала, вот успешный, приятный, но с ним так скучно! Она уже не чувствовала  явно свой успех, на нее все меньше стали заглядываться мужчины. Нет, надо что-то менять в своей жизни!
    Поздней ночью «Скорая» увезла Павла Ивановича в больницу с острым приступом, прошел обследование, нашли язву желудка. Скрепя сердце, ходила в больницу, носила фрукты и как-то на тумбочке увидела термос с бульоном. Говорить ничего не стала, а вскоре увидела в больничном коридоре его благоверную с авоськами. Вот как! Значит, она устраивает ему консультации с докторами, находит нужные лекарства, а эта носит ему супчики, паровые котлетки! Ну, возвратишься из больницы – поговорим!
        В день выписки прождала его целый час в коридоре, пока дежурный врач не сказал, что за ним приехали родственники.
      Бешенство охватило Наталью до такой степени, что готова была устроить скандал, набить морду. Это же надо! От нее еще никто не уходил! Всех мужей и любовников бросала она!
        Вечером за вещами приехал сын, от объяснений отказался. Наталья опять осталась одна, как та старуха у разбитого корыта. Внутри все кипело, рвалось от злости, требовало выхода. В телефонном разговоре на весь ее длинный монолог со слезами, оскорблениями и другими нелицеприятными словами услышала знакомый, спокойный и уверенный голос:
- Я дома. А твое роскошное логово я никогда не считал своим. У тебя я был гостем, а здесь я хозяин. Вот моя ложка, и я знаю, где она лежит, вот мой бокал, и никто его не возьмет. Все твои пикантные салаты у меня поперек горла. Мне нужны тепло и забота. У тебя я был, как приложение к забавам! Я все сказал.

     Долго лежала она, отвернувшись к стене. Не было уже ни рыданий,  ни желания кому-то что-то доказывать. Кто она? Любовница! И хоть утверждали ее поклонники, что оно от слова «любовь», она-то понимала, что есть в этом слове какой-то легкий душок. Обидное, что ли? Стыдное. Непривлекательное. То, что лишает ее навсегда права на семью, на детей. Она с краю в семейной жизни. Сбоку. Где-то вдали. Маячит, иногда мешает. Нет! Ее еще хотят, ей жалуются, по ней скучают, но на Новый год она одна давится этим ненавистным оливье, пьет шампанское, с трепетом прислушивается: вдруг позвонит, вдруг придет? Она теперь думала, что отдала бы все на свете, если бы любимый человек принадлежал только ей. Чтобы она не чувствовала себя воровкой, чтобы не боялась поднять глаза на людей. Знала, винят в таких отношениях только женщин, а не мужчин.
       А если бы по-другому? Где оно, это счастье? Может, надо было тогда отказаться от врача? Гуляла бы с коляской на детской площадке, вела неспешные разговоры с такими же, как она. Подобные мысли посещали ее в долгие одинокие часы. Сходила, правда, к известному медицинскому светиле. После осмотра он, пряча глаза, как будто ему было неудобно, печально сказал:
 - Нет, моя дорогая! Увы! Боюсь, что этого уже не исправить.
    Да, дорогу к нему, этому счастью, мы выбираем сами! Вот и ответ!
Нет, жаловаться – грех! На нее все еще смотрят мужчины, правда, головы не сворачивают, но смотрят. Она богата, самостоятельна, она на вершине славы! Разве этого мало? Да нет его, этого счастья, нет!
     Поменяла работу, стала часто ездить в командировки. Квартира казалась ей неприветливой, одиночество давило, кратковременные романы не приносили прежней радости. Ничего уже не хотела в этой жизни, пока не увидела Александра.
     Сначала даже не узнала. Неужели это тот самый мальчик с преданными, печальными глазами, готовый выполнить любое ее желание? Он возмужал, раздался в плечах, даже, кажется, стал выше ростом. Подтянутая, спортивная стать, короткая современная стрижка, цепкий, внимательный взгляд – все выдавало в нем благополучного и довольного своей жизнью человека.  Женат, растет сын.
     Вопрос о Тулегене, редакторе районной газеты, нужно было решать безотлагательно, пока не вмешались другие структуры власти. Рядом не оказалось ни одного свободного сотрудника. Пришлось ехать самому. Еще в дороге Наталья обратила внимание на его свежую сорочку, отутюженные брюки, начищенные ботинки. Все это так стремительно определило  ее дальнейшее поведение, что она даже испугалась себя.
    Пока разбирались с ситуацией, пока спорили и доказывали, Наталья отметила, что разум и логика, которые всегда были при нем, сейчас получили свое дальнейшее развитие в его поведении, в его взглядах. Как он здорово поставил все на свои места, разложил по полочкам, определил все за и против! В результате от обвинений ничего не осталось.
      Уехать без угощений у казахов не принято. Родственники накрыли дастархан, накормили сытным бешбармаком, а рюмочки под такую закуску только усилили ее желание любой ценой вернуть былое. При въезде в город и пришла в голову мысль о горячей воде. А дальше все закружилось так, что она почти устроилась на ночь – и вдруг это возвращение жены!
«Красавица, блин,- негодовала она, возвращаясь домой,- да видали мы таких! Лохушка деревенская! Училка! Ах, Антошка. Ах, Саша! Да стоит мне поманить твоего муженька пальчиком, и ты его не увидишь! Ничего! Сегодня оборвалось – впереди еще есть  зацепочки из ее запасов, найдет ключик и к Сашке! И тогда поминай, как звали! Сейчас нужно войти в их семью подружкой, раскачать это гнездышко, проковырять в нем дырочки подозрений, обид, недоверия – и он ее!»
 

                Глава девятая.
     Вступительные экзамены окончились. Впереди еще месяц отпуска. Вечером Саша с довольным видом выложил перед Татьяной путевки в дом отдыха на две недели. Располагался он в сосновом бору на пологом берегу Иртыша. Чистый песчаный пляж, аккуратные грибочки, бетонные дорожки к корпусам, роскошные клумбы. Здесь отдыхали крупные чиновники, теперь они несколько поубавили свою прыть и появился доступ сюда простой интеллигенции.
      Две недели купались, загорали, вечером пели песни у костра, танцевали под баян. Покой, мир и лад в душе! Все как прежде! Казалось, ничто не напоминало о Наталье, но Таня возвращалась мыслями к той ночи и размышляла о том, как научиться балансировать в семейных отношениях, может, иногда следует быть более легкомысленной и безответственной и предоставить решение всех семейных проблем мужу? Доверие, считала она, основа семейной жизни, но иногда стоит отпустить какую- то ситуацию и посмотреть на это со стороны. В последнее время они редко выходили в театры, а когда-то не пропускали ни одной премьеры, почти растеряли друзей. Саша, любитель рыбалки, уже забыл, когда сидел с удочкой, да и Таня иногда хотела бы заняться собой, но только все недосуг. Наталья внесла в их отношения волнение, и Таня оценивала теперь все это по-другому. Если бы не было зла, люди бы не замечали добро. Может, не нужно висеть тяжелым грузом на плече мужа, а помогать ему вместе идти по жизни.  Вот надо, думала она раньше,  стремиться к совершенству, быть безукоризненной во всех отношениях. Как достичь такого уровня? А надо ли это?
    Работа – отдушина от бремени семейных отношений. Иногда нужно дать такую отдушину второй половине.
    Желание что-то изменить в их жизни было таким большим, что она все думала и думала об этом. Антон подрос, пойдет в детский сад. Он парень общительный, привыкнет быстро. Полегче станет Эльзе Георгиевне. Они с весны до осени обитают в доме Ивана Ивановича, занимаются садом, огородом, пасекой, а на зиму перебираются в городскую квартиру.  Живут дружно, к Антону относятся, как к своему, да и он бабушку Лизу и дедушку Ваню любит. Но отпускать ее не хочется, найдем и ей дело.
    В сентябре, когда определили Антона в сад, утрясли расписание в институте, посадила как-то вечером Сашу за стол, положила перед ним лист бумаги, заполненный четким почерком. Рациональность и здесь не подвела ее, она все продумала.
   - Читай! Если согласен, ставь свою подпись.
 -  Мы на педсовете? Что за бумаготворчество?
   
  Читал, хмыкал, улыбался, что-то исправлял.

    « Понедельник – работа в библиотеке, дома за письменным столом, занятия творчеством.
     Вторник и четверг Александр занимается в тренажерном зале, посещает сауну, баню, бассейн. 
     Среда – для Татьяны  аэробика, сауна, косметический кабинет.
     Четверг – стирка мелких вещей. Постельное белье, рубашки, полотенца относим в прачечную.
     Пятница - генеральная уборка квартиры. С утра этим занимается Эльза Георгиевна. Согласие и стоимость услуг оговорены.  Таня в этот вечер гладит постиранное и высушенное в четверг белье.
    Суббота – поход на рынок за продуктами. Встреча с друзьями и родственниками.
     Воскресение – семейный отдых.»

  Прочитал, помолчал, отодвинул лист.
 - Ну ты такая перфекционистка! Тебе пора открывать школу молодых семей. Только сможем ли мы все совместить?
 - Конечно, корректировать придется, но попробуем жить по-другому.

     Изменяли, иногда отступали от графика, но постепенно привыкли. Теперь оставалось место для увлечений, походов в театры, встреч с друзьями.   
 
     Как-то вечером раздался междугородный телефонный звонок.

 - Танечка, дорогая! Здравствуй! Как у вас дела? Как Антон? – услышала она напористый голос Натальи.

 - Все хорошо.

- Не могу дозвониться Сашке! Он мне очень нужен. Позови его, пожалуйста?.

- Саша в командировке. Будет только послезавтра.

 - Ой, как он мне нужен! Передай ему, чтобы позвонил. Заеду при случае.

    Таня положила трубку, подумала, может, и правда им нужно решить свои журналистские дела. Не стоит принимать все близко к сердцу. Передала разговор мужу, он как не услышал.
      А недели через две явилась Наталья к ним с подарками. Дома были только Эльза Георгиевна с Антоном.
      Вошла раскрасневшаяся от мороза, оживленная. Схватила в охапку Антона, вынула из коробки блестящую пожарную машину, вывалила на кухонный стол душистые алма-атинские яблоки, огорчилась, что нет дома ее друзей, по-хозяйски уселась на диванчик, познакомилась с Эльзой Георгиевной.

 - Знаете, они ведь мои друзья! С Сашкой мы однокурсники! Как жаль, что не увижу их! Ну, как они живут? Не ссорятся?

 - При мне  - нет.

- Да знаю, знаю я этого Саньку! Ловелас еще тот! Ни одной девчонки не пропускал!   

      Эльза Георгиевна молча напоила ее чаем, а потом проговорила:

   - Извините, мне Антона надо укладывать.
 
       Ей ясно указали на дверь, а она-то надеялась снова пощекотать им нервы. Опять сорвалось.
     Эльза Георгиевна проводила ее, постояла, подумала, не грубо ли обошлась с  нежданной  гостьей? Что-то она не понравилась ей, да и Антон чутко отреагировал на эту тетю, даже не выглянул из детской. Рассказала Тане и поняла по ее настроению, что правильно сделала – нечего привечать всяких проходимок.

               
                Глава десятая

               

     Город готовился встретить очередное десятилетие нарядной елкой в центральном парке. На  площади из ледяных брусьев сооружалась снежная горка, увенчанная головой Руслана. В школах, клубах, учебных заведениях  ожидались торжественные вечера, смотры-конкурсы. Татьяна и ее студенты решили провести в институте офицерский бал. Издавна офицеры были носителями высокой культуры, чести, достоинства, почтительного  отношения к женщине, отличались выправкой, изяществом манер.
     Теперь Татьяна только руководила подготовкой, а ее студенты, называемые устроителями бала, обратились за интеллектуальной помощью к молодым актерам драмтеатра, недавним выпускникам театральных училищ, провели кастинг, отобрали двадцать пар – и работа закипела. Девушки выбирали фасоны платьев в костюмерной, примеряли, ушивали, парням подгоняли военную форму, взятую на время в воинской части. Шефы института обещали прислать единственный в городе духовой оркестр. Чтецы готовили отрывки из русской классики.

      Перед Новым годом Саша уехал на республиканское совещание. Время наступало непонятное: пустели полки в магазинах. Снова стало чаще встречаться в обиходе слово «достать». Составила и отдала целый список подарков и угощений к новогоднему празднику.
   
    Наталья узнала в секретариате о том, что Александр в числе прибывших и решила использовать последний шанс. Теперь она не будет вести себя как трепетная лань, она верила в свои способности, добьется своего и сейчас. Нашла его в перерыве, кинулась на шею, прижала к себе его голову, закружила и никак не хотела отпускать.

- Санька, дорогой! Как я рада! Я так долго тебя ждала! Все! Возражения не принимаю! Едем ко мне! Я так много хочу тебе сказать! Никуда не отпущу!

- Подожди, подожди! Да отцепись от меня! Не убегу! О чем ты хотела поговорить? Я сейчас еду к Игорю с Ниной, они меня ждут.

 - Да, к Нинке? Ну понятно! Она никогда меня не признавала. Не пустит и сейчас!

- Ты ее знаешь не первый год. Крови вы друг другу попортили – будь здоров!

- Давай посидим в кафе. Никуда не денутся твои друзья.

    Саша подумал, что она так просто не отстанет, надо основательно поговорить и прекратить это общение.
      В кафе он рассмотрел ее, взбудораженная, глаза сверкают, губы искусаны.

 - Саня! Я больше не могу ждать, когда ты одумаешься и поймешь, что любишь только меня! Я много ошибок наделала и тебя не разгадала. Теперь все иначе, думаю только о тебе, хочу, чтобы ты был только мой. Переедешь сюда, Антона не оставишь, а Татьяна поймет нас.

  - Вот, вот, ты и сейчас решаешь все сама. Пойми, прошло столько лет, я стал совсем другой. Армия, Афган, житейские проблемы изменили меня, Я смотрю на мир иначе. Страсть, секс – эти желания как приходят, так и уходят. Остаются забота, доверие, уважение, защита. Важно не свое состояние, а тех, кому ты даришь все это.
Остынь, посмотри на  жизнь иначе. Хватит, как стрекоза,порхать в поисках наслаждения.
Встретишь  хорошего человека, оцени его по другим, не свойственным тебе критериям. Да что тебя учить, ты умная, образованная, сама понимаешь, не так живешь, не туда идешь. Я давно забыл тебя. У меня другая жизнь, ты это знаешь, и я не позволю никому диктовать мне какие-то условия. Никому. И пусть этот наш разговор будет последним.

 Саша даже не попрощался, не пожелал ей счастья в новом году.
 
     Долго сидела за столиком. В душе было пусто, тяжесть навалилась плотной усталостью, равнодушием. Она опять проиграла, упустила свой последний шанс. Ее сдвинули с той дороги, по которой она шла столько лет! Даже не сдвинули, а отодвинули, как ненужную вещь. Она опять поняла, что счастья нет! Где оно! Нет! Не будет ни уютного дома, ни детского смеха! Она вдруг ощутила в себе злую зависть к Татьяне, Нинке. У них сложилось все по-другому. А к какому финишу пришла она?
      Дома выпила бокал коньяка, немного успокоилась и решила сделать последнюю подлянку. Отомстить за все! За что? Она и сама четко это не понимала.

  - Привет, Танюша! Знаешь, сейчас едва-едва выпроводила твоего благоверного! Никак не хотел уходить! Говорил, что навсегда останется у меня! Ну ты знаешь, что они говорят в таких случаях. Нет! Нет! У нас с ним ничего не было. Я не позволила! Да ты не переживай! Мужчины полигамны, им надо, чтобы рядом была не одна женщина!
Сказал, что идет к Петровым. Правда, бутылку коньяка мы с ним приговорили, ну, думаю, как-нибудь доберется.
    Голос Натальи заплетался, Трубка, видимо, выпала из рук. Да, она была здорово навеселе.
    Телефон зазвонил снова.
  - Не все сказала? – дрожа от волнения, проговорила Таня и вдруг услышала голос мужа.
   - Танюша, здравствуй! Совещание закончилось, я у Игоря. Завтра с твоим списком еду в ЦУМ и вечером буду дома. Подожди! Нина выхватывает трубку!
 - Таня! С наступающим Новым годом! Слушай? Мне достали зимние сапоги, финские, а размер не мой. Тебе будут как раз. Положу Саше в сумку и передам кое-что от своих мальчишек. Выросли, а одежда еще хорошая, пусть твой Антон доносит. Мужики с вечера сидят на кухне, все толкуют про свои дела.

   Что это было? Шантаж? Или она плохо знает своего мужа? Как долго будет продолжаться эта игра? Пора, наконец, определиться и принять правильное решение.

    С Петровыми Александр был знаком с вступительных экзаменов. С Игорем жили в одной комнате, вместе разгружали по ночам вагоны, днем готовились к зачетам, экзаменам. Игорь – детдомовец, уже отслужил в армии, поступил вне конкурса, знаний было маловато, но упорства – хоть отбавляй. Нина – бессменный староста, комсорг, быстрая, хваткая, талантливая. Поженились они на четвертом курсе, а перед защитой диплома родила Нина Дениску. Несколько ее статей уже были напечатаны в городской газете. Предложили им место в пригородном поселке, через год получили квартиру, родился еще один мальчик. Через три года перебрались в центр города. Игорь стал работать в информационно-аналитическом отделе на телевидении, а Нина быстро учуяла новые веяния в жизни, поняла, что реклама – двигатель прогресса. Начала с издания небольшого листка, а теперь ее газету в четыре полосы знают в городе. Заключает договоры только с успешными и умными рекламодателями. Одним словом, нашла свою нишу в этом тревожном и непонятном времени. С Таней подружилась сразу. Они обе шли по жизни без богатых родителей,  сами делали себя и добивались всего тоже сами. 

     Вечером Саша открыл входную дверь, едва втиснулся с двумя большими сумками, отогрелся немного, подхватил Антошку, обнял Таню, поцеловал маму.

     После ужина Антон нетерпеливо стал кружить около сумок. От них так вкусно пахло! А там конфеты, мандарины, яблоки и еще что-то интересное!  Таня надела сапоги, застегнула молнии, потопала.
  - Как влитые,- порадовалась мама, довязывая носок.
   Таня раскинула руки, пустилась в пляс, вспомнила частушку:

                Выйду, выйду я плясать
                В новеньких ботинках,
                Все ребяты говорят,
                Что я как картинка.
И выбила такую дробь новенькими каблучками, как когда-то в деревенском клубе.        Антошка в шапке, спадающей на глаза, в куртке с рукавами до колен кинулся в круг, заскакал козликом, зазвенел радостным смехом, а Саша смотрел и думал: «Дура Наташка, ищет все какое-то непонятное счастье. Вот оно, его счастье, и другого ему не надо».

       Перед сном Таня рассказала ему о звонке Натальи.
 - Вот стерва! Ну что  неймется! Я все ей сказал. Это  осталось в нашем прошлом!
 
Рассказал об их разговоре, ему не в чем было оправдываться, просто прояснил ситуацию. А Таня, добрая душа, даже пожалела эту заблудшую овечку.


                Глава одиннадцатая

       Тридцатого декабря  1989 года фасад педагогического института украшала огромная афиша. На ней изображены танцевальные пары, а слова знаменитого философа Ф. Петрарки невольно останавливали взгляды читающих и приглашали к размышлениям:

«ИСТИННО БЛАГОРОДНЫЙ ЧЕЛОВЕК НЕ РОЖДАЕТСЯ С ВЕЛИКОЙ ДУШОЙ, НО САМ СЕБЯ ДЕЛАЕТ ТАКОВЫМ ВЕЛИКОЛЕПНЫМИ СВОИМИ ДЕЛАМИ» .

Далее указывалось место и время проведения офицерского бала.
Вход по пригласительным билетам.

    Актовый зал украшала огромная елка. По обеим сторонам стояли стулья для гостей. В соседней комнате накрыт стол с угощениями.
 Распорядитель бала, молодой, талантливый актер Юра, приглашает всех и начинает первое действие.
 
- Многие ли из нас мечтали оказаться на балу? Сегодня эта мечта станет реальностью. Мы окажемся в славном и изысканном времени, когда слова Родина, честь, слава были основополагающими, когда более всего ценили верность, любовь и поклонялись красоте и изяществу женщины. Этот сплав музыки и танца звал к вершинам бытия.
 
      Зазвучал оркестр, и двадцать пар стройных и красивых юношей и девушек вошли в зал и закружились в танце. То были знаменитая мазурка, размеренный полонез, быстрая кадриль, вальс. В перерывах со сцены звучали проникновенные отрывки стихотворений из русской классики.

    Это действие было показательным. Второе действие – развлекательным.

    Татьяна убеждала молодежь, что сами себя преподаватели веселить не будут, а вот среди молодежи – совсем другое дело. Они не знали тех танцев, но вальс и танго звали их в круг, вызывали  в  душе воспоминания, и вот уже убеленные сединами старцы приосанились, подобрали животы, женщины выпрямились, поправили прически и под звуки оркестра, исполняющего «Дунайские волны»,    закружились вокруг елки вместе с молодежью. Это было одно из желаний устроителей: связь поколений. Пусть в танце, в музыке они почувствуют радость жизни, атмосферу единства, исполнения желаний.
    В перерывах между танцами студенты устраивали игры, конкурсы, награждали победителей.
    Будущие историки проверяли всех на знание дат, и старый профессор рассказал о себе:

 - Как- то прихватило сердце, вызвал «Скорую» Молоденькая сестричка пытается сделать укол в вену, волнуется и, чтобы скрыть волнение, ведет светский разговор:

 -Вы так много прожили, наверно, Ленина видели?

- Душечка! Я не только Ленина видел, я и Куликовскую битву помню!

 Взрыв смеха еще более оживил веселье.   

      Стали вспоминать что-то и другие преподаватели, чья юность пришлась на шестидесятые, время хрущевской оттепели. Это было время стиляг. Как хотелось купить красные носки, ботинки на толстой подошве, черную рубашку, а брюки зауживали так, что с трудом влезали в них. И, конечно, учились модным танцам. Напоследок выдали такие коленца из буги-вуги, что вошли в круг и женщины. Чарльстон всколыхнул их воспоминания, и началось безудержное веселье. Оркестр наигрывал знакомые мелодии.
 
- Танцуют все, - распоряжался Юра и объявлял то белый танец, то ретро-фокстрот, то вальс- бостон.
     Неожиданно на сцену вскочил с микрофоном в руке Кайрат Балтабаев, заведующий кафедрой казахского языка, что-то шепнул дирижеру,  и полилась такая красивая и родная мелодия. Сильный, мощный баритон привлек всеобщее внимание. Зазвучал  знакомый всем «Севастопольский вальс». Кайрат служил на Черноморском флоте, и эта песня была одной из его любимых.
                Тихо плещет волна,
                Ярко светит луна,
                Мы вдоль берега моря идем,
                И поем, и поем.

    Танцевали, как в знакомом фильме, все, искрились смехом и радостью лица, молодели те, кто еще вчера считал себя отработанным материалом. Все сопровождалось смехом, аплодисментами.

        Ректор пригласил Татьяну на один из туров вальса.

- Спасибо Вам! Я горжусь тем, что у нас работают такие преподаватели.
 
После танца подвел к Саше, поцеловал ей руку и произнес:

    - Ваша жена – чудо!
 
    - Знаю,- усмехнулся Саша.

Ректор сверкнул глазами, наклонился к нему и тихо спросил:
 
     - Скажите, где таких берут?

    - Места надо знать,- шуткой на шутку ответил Саша. 

  Постепенно молодежь исчезала, а профессорско-преподавательский состав,  взбодренный  шампанским, веселился во всю Ивановскую.
   
     В конце вечера Таня проверила, все ли реквизиты на месте. В рождественские каникулы они проведут такой бал в драматическом театре для интеллигенции города.


                Глава двенадцатая

           В четыре года Антон хорошо говорил, знал много стихов, любил вечерние чтения. Перед сном шел в свою «библитеку», так называл он книжную полку, выбирал вместо одной, так просила мама, три книжки и внимательно слушал. А потом начинались «почемучки». Его занимали слова, значения которых он еще не понимал. И он совал свой пытливый нос повсюду.
    Перед новогодними утренниками принес из садика исписанный листок и важно вручил его папе.
 - Мне дали роль второго зайца. Надо выучить слова и выразительно сыграть.
    Роль второго зайца выучили все. Вечером устраивались представления, где второй заяц был первым и самым главным.
      После утренника папа поинтересовался:
  - Как прошел твой новогодний бенефис?
- Воспитательница Наталья Николаевна сказала, что я молодец,- отрапортовал Тоша. 
Что такое «бенефис», весь вечер пыталась объяснить ему мама.
    Еще долго близкие называли его второй заяц.

        В один из морозных дней дедушка Ваня втащил большую мерзлую елку, долго стучал топором, прилаживая крест, наконец, установили, Зеленая верхушка доставала почти до потолка. От елки веяло холодом, но понемногу слежавшиеся ветки распустились, и по всему дому запахло хвоей, Бабушка Валя привезла целую коробку игрушек.
 - Я сейчас одна, елку ставить не хочу, пусть у вас будет праздник.

      В последний день старого года Антон с папой пошли на большую ледяную горку в городском парке. Забрались по ступенькам наверх, сели на ледянку, Антон впереди, папа за ним, крепко ухватились за веревку и  покатили. В лицо ударил снежный вихрь, залепил глаза, стало трудно дышать, а ледянка неслась все быстрее и быстрее, а потом стала тормозить и остановилась. Антон засмеялся, увяз в снегу, побрел к папе, ухватил его ногу и пробурчал:

- Еще хочу. Сам.
  -Ну, пошли.

    Папа усадил его в ледянку, закрепил на руках веревку и подтолкнул ногами.
Вот теперь по- настоящему стало страшно. Ледянка неслась вниз как стрела. Все вокруг вихрилось. Казалось, он летит по небу в облаках, тучах. Ветер, морозный и жесткий, иголками колол щеки, щипал в носу. Когда подкатился к папе, страха уже не было, а только желанье  еще прочувствовать восторг и наслаждение.

      Захлебываясь от радости, дома он рассказывал об этом. Глаза светились озорством и счастьем.
- Не страшно было? – испугалась мама.
 -Нет, что ты!
       Потом смущенно посмотрел на папу, опустил голову и тихонько прошептал: 
- Немного было страшно.

    Бабушка Дуня сказала, что в последний день старого года приходит дедушка Мороз в гости к детям, приносит подарки. Его тоже надо угостить, да и старый год  проводить весельем и накрытым столом. Ближе к вечеру постелили на стол белую скатерть, поставили красивую посуду, бабушка Валя принесла целую чашку салата с непонятным названием «оливье». Антон долго присматривался к нему, нюхал, пробовал, а потом воскликнул:
 - Я знаю, почему он так называется! Это любимый салат тети Оли.  Да, «оливье» - Оля.
       Его молодая тетушка училась в другом городе. Он все никак не мог запомнить название, что-то связанное с путешествиями, пока не подсказали, что это академия туризма.
     Баба Лиза принесла большой торт «наполеон». Антон внимательно осмотрел его и снова вопрос:
- А где генерал Наполеон? Папа мне читал книжку про войну, там на картинке генерал Наполеон.
- Может, его любил Наполеон, поэтому так и назвали, - предположила мама.

   Стол ломился от угощений. В центре – зажаренный гусь, по бокам всевозможные салаты, вазы с яблоками, апельсинами, конфетами. Тошка, любитель сладкого, прихватывал тайно то одну, то другую конфету, пока дедушка Ваня не поймал его со словами:

- А ж…, извиняюсь, попа не слипнется?
-Не слипнется, но покраснеет,-  заметила баба Лиза.
Антон вспомнил, что попа тогда еще и чешется, решил прекратить это занятие.

     Дед Ваня повторял, что они с ним закадычные друзья. Антон пока не понимал, почему закадычные, но спросить не решался. Дед иногда произносил непонятные слова, за которые баба Лиза хлопала его по губам и сердилась. С ним он любил ухаживать за пчелами, за кроликами, наблюдал, как ловко у себя в столярке выстругивает он красивые игрушки.
    Ужинать сели за накрытый стол поздно, взрослые подняли бокалы вина, а Тоша - сок . поблагодарили год за все хорошее и принялись за угощения.
    Антон все прислушивался ко всем шорохам и ждал Деда Мороза. Вдруг дедушка Ваня засобирался в магазин за сигаретами. Он любил подымить, получал  нагоняй от бабы Лизы и клялся оставить это занятие, но клятву пока не сдержал. Он быстро надернул куртку и выскочил за дверь.
     Не успел Антон допить сок, как раздался топот, стук, и в открытую дверь с клубами морозного пара вошел Дед Мороз. Настоящий, с бородой, в шубе, теплой шапке, за спиной – мешок с подарками.
     Долго веселил их Дед Мороз, рассказывал, как спешил к ним по зимнему лесу, как провожали его белочки и зайцы. Угостили его вкусностями с праздничного стола, рассказали стихи, Антон про второго зайца, мама про Таню, которая уронила в речку мяч, папа про мишку, у которого оторвали лапу. Дед Мороз заставил бабушек спеть «В лесу родилась елочка», водил с ними хоровод вокруг елки, раздавал подарки. А потом вдруг вспомнил, что и другие дети ждут  его,  надо торопиться, но пообещал, что принесет еще подарки. Проводили его за двери, погоревали, что мало повеселил их, а тут дедушка Ваня подоспел и сокрушался, что не увидел Деда Мороза.
      Антон взобрался к нему на колени и стал возбужденно рассказывать ему, как одет Дед Мороз, чем они угостили его, какие подарки принес он им. Потом внимательно посмотрел на его тапки и тихонько спросил:
- А почему Дед Мороз приходил в твоих тапках?
- Понимаешь, - почесал затылок дед.- Я оставил их за дверью, а он, наверно, не хотел заходить в своих валенках, вот и переобулся.
Антон повозился на коленях деда,  сладко зевнул и задал другой вопрос:
- У вас голос похожий. Почему?
- Так ведь мы уже старенькие, у нас у всех голоса похожи.
Дед Ваня так виртуозно врал, что все за столом рыдали от смеха.
Антон уже насытился впечатлениями, клевал носом, не вникал в подробности ответов. Дедушка осторожно встал, отнес его в детскую и уложил в кроватку. 

     Сон сморил Антона, навеял какие-то светлые видения. Вот легко и неслышно отворилась дверь, затем вошел Дед Мороз и поманил его рукой в варежке. Антон вскочил, быстро оделся и побежал вдогонку. У входа стояла тройка лошадей и расписные сани. Они взобрались на них, уютно устроились и пустились по зимней дороге. Деревья по сторонам стояли неподвижно, своими тяжелыми лапами задевали лошадей и осыпали снежной пылью. Выскочили в поле. Снег сиял и хрустел. Все вокруг залепила снежная мгла. Казалось, что они летят по небу, их окружает круговерть из снега, облаков и тумана.
    Антон привалился к теплой шубе деда Мороза и заснул.

     Проснулся от счастья, потянулся, открыл глаза. Утро было ясное и морозное. Сквозь узоры на окнах светило солнце. Он встал, вспомнил сон и неторопливо двинулся по квартире. Все спали. Пахло елкой и чем-то вкусным.
    . Неслышно вошел в гостиную, увидел какие-то свертки под елкой.
- Ура! Это же подарки от Деда Мороза!- прошептал он и стал разворачивать.
В разрисованном пакете лежала большая коробка конструктора «Лего». Он давно хотел иметь такой, вот Дед Мороз услышал и купил! В другом пакете нашел красивую вязаную шапку, шарф и варежки, вытащил теплые и легкие валенки, это привет из деревни: там в таких пимах бегают зимой все ребятишки. Последним стоял какой-то странный мешок. Развернул и вскрикнул от радости. Это был самокат, мечта всех мальчишек.
      Порадовался подаркам и вернулся в детскую. Нега и тепло охватили его. Он закрыл глаза и снова окунулся в сон. Снова он куда-то летел на своей ледянке, снова снег и ветер окружали его и дарили тепло и счастье.


                Глава тринадцатая.


     В зимние каникулы добралась, наконец, Татьяна до папок с рукописями Петра Даниловича. В последнее время ее все больше привлекали вопросы языкознания, и в работах своего наставника она хотела бы найти что-то интересное.
        Достала целую стопку папок, стала читать написанные красивым каллиграфическим почерком заметки, выписки, высказывания.   Все напомнило ей их беседы, работу над диссертацией. Опять защемило сердце. Взгляд задержался на тоненькой зеленой папочке, пальцы непроизвольно стали развязывать тесемки, и первые слова потрясли ее. А потом быстрое беглое чтение, когда дрожали руки, колени, голова. Что это? Почему не рассказал  при жизни? За каждой фразой – трагедия, потери, боль. Поняла. Говорить об этом было тяжело. Да, читать эти строки нельзя наспех, над каждой фразой надо думать, всматриваться в детали.


      ЗАПИСКИ ПЕТРА ДАНИИЛОВИЧА ЗНАМЕНСКОГО

    «Все мы одинокие животные и всю жизнь стремимся не быть такими одинокими». Вот прочитал книгу  американского прозаика  Стейнбека и задумался. Да, одиночество – это состояние души. Тяжело молчать одному. С уходом на пенсию голова стала свободнее, и лезут в голову мысли одна другой печальнее. Что за жизнь? Ждешь одно, а получаешь совсем другое.
    С возрастом хочется поразмышлять о бренности нашего существования, о том, чего недобрал в жизни, недооценил. Любовь, полученная в детстве, дала мне заряд прочности на всю жизнь.
   Я рос в таком облаке заботы и внимания, какого никогда не испытали те, с кем сталкивала меня судьба. Вспоминая свою жизнь, я понимаю, что многое из прошлого умерло во мне, но то, что осталось, помогает мне жить и сейчас.
       Мой отец Даниил Петрович Знаменский был врач во втором поколении. Его отец участвовал в русско-турецкой войне за свободу Болгарии, начинал свою хирургическую практику с Пироговым, превыше всего ставил стремление помочь больному, слабому и никогда не изменял себе в этом.
       Семья жила в собственном доме на окраине Петербурга. Все революционные течения обходили стороной его семейство. Никто из них никогда не увлекался идеями свободы, не ходил с красным знаменем в руках. Главным в семействе этих истинных русских интеллигентов считалось дело - это и стало основным стимулом его единственного сына Даниила.  Выпускник Военно - медицинской Академии он в первые же месяцы оказался в  госпитале. Шла Первая мировая война. Вокруг свирепствовала смерть, стоны раненых, крики о помощи, а молодой хирург  отходил от операционного стола только чтобы несколько часов отдать сну. И так долгие три года: медицинский халат, повязка на лице и строгая команда. Сестры милосердия сноровисто подавали  медицинские инструменты. Особенно запомнились руки одной, гибкие, мягкие, теплые. Затем и глаза рассмотрел. Лизанька, хрупкая, нежная, доверчивая. Так нашли мои родители друг друга. После Брестского мира несколько лет прожили в Чехии, Венгрии. И только в двадцатом году смогли вернуться домой. Но это была уже другая Россия. 
      Почему мои родители не эмигрировали вместе со всеми? Уверен, они не были ослеплены идеями революции, может, просто не разобрались и решили, что врачей, занимающихся своим делом, никто притеснять не станет. Всегда есть те, кто нуждается в их помощи.

     В отцовском доме жили какие-то чужие люди: крикливые, задерганные женщины, хмурые, полупьяные мужчины. Старая няня Агафьюшка встретила их слезами и объятьями, провела в две крохотные комнатки, это все, что сумела она сохранить, всячески ублажая и уговаривая управдома. Сходили на кладбище, в церковь, помянули родителей и пошли служить медицине.
     Я родился в 1921 году. Как человек появляется на свет, как он растет в первые свои годы, как становится человеком – ему самому неведомо. Отрывки из детства могут запомниться только с четырех- пяти лет. Природа зачем-то прячет от нас самый нежный и сладостный период жизни. Что-то помниться до сих пор ясно, отчетливо, что-то ушло. Вся жизнь состоит из воспоминаний. Я сохранил свежесть красок, запахов, ощущений. Говорить одновременно начал на двух языках, русском и французском. Родители в те тяжелые годы не могли дать того, что когда-то имели сами, но остался только яркий, музыкальный, звучный французский. Вот им и потчевали меня с детства. Я рос на руках ласковой и любвеобильной Агафьюшки, был поздним и единственным ребенком в семье.
     Родители жили обособленно, ничего не требовали от властей, никуда не жаловались, лишения и невзгоды переносили молча. Только со мной они были веселы, радостны.
     Я рос, не задумываясь о том, в какой обстановке я живу. Другой у меня не было. Играл во дворе с детворой, ходил в школу, носил, как и все, пионерский галстук, оживленно распевал знаменитую песню: «Взвейтесь кострами синие ночи, Мы – пионеры, дети рабочих!» Пек в костре картошку и считал свое детство счастливым.

      В десять лет случилась беда: я неудачно упал с дерева, сломал ногу. Было это в пионерском лагере, далеко от города. Тамошний доктор неумело наложил шину. Пока родители узнали, прошло время. Ногу снова ломали, гипсовали, год я пролежал дома, пропустил школу. Когда стал ходить, нога оказалась короче. Так остался на всю жизнь « хроменьким», как говорила няня. В этот год я научился читать и писать по-французски и сохранил на всю жизнь любовь к этому необычайно завораживающему языку.  Сравнительное языкознание увлекло меня и стало частью  моего интереса на долгие годы.

     Помню 1934 год. Убийство Кирова. Спущенные траурные знамена, печальная музыка, скорбные похороны. А после стало происходить что-то страшное, тревожное. Родители о чем-то тихо переговаривались, мне строго-настрого запретили гулять по незнакомым переулкам. Ночью в окна дома врывались тревожные звуки черных «марусь». Так называли большие уродливые машины для перевозки арестованных.
     Отца несколько раз вызывали в НКВД, задавали странные и абсурдные вопросы: где проживал после демобилизации, почему сразу не вернулся в Россию, на каком языке мы говорим дома ( соседи донесли, что «калякают» эти буржуи не по-русски). Как я теперь понимал, то была очередная чистка рядов партии, а заодно и «колыбели революции» от дворянских отпрысков,  давняя мечта Сталина. Кольцо вокруг нас, недобитого дворянского отродья, сжималось все туже и туже.
       В 1937 году я окончил гимназию, но моей давней мечте заняться сравнительным языкознанием не суждено было сбыться. В этот год арестовали моего отца, и мы вынуждены были целых два года, пока шло следствие, простаивать длинные очереди, чтобы передать посылку. Экзамены в университет я сдал успешно, но учиться не пришлось из-за моего дворянского происхождения. Посещал лекции как вольнослушатель.
     В 1939 году мы получили уведомление, что отец осужден на 10 лет без права переписки. Нам предложили в недельный срок покинуть город. Место ссылки – далекий Семипалатинск.
      Так мы оказались в небольшом степном городишке на берегу Иртыша. Мама пошла работать в больницу, жить стали во флигеле здесь же.
     Я ходил по пыльным, грязным улицам,  вспоминал, что успел прочитать о нем: здесь 10 лет томился в ссылке Достоевский, даже сохранился небольшой двухэтажный домик за высокой оградой. Узнал об известном казахском поэте Абае Кунанбаеве, о просветителе Чокане Валиханове. Они жили, писали, творили здесь. Значит, жить можно! Проживем и мы. Как-то проходил мимо здания бывшей духовной семинарии и увидел объявление о наборе в педагогическое училище. Рассказал об этом маме, и решили мы, раз уж не удалось учиться в университете,   окончить хотя бы это заведение.
    В группе нас двое юношей, остальные девочки-подростки из отдаленных аулов. Лекции читали профессора и преподаватели, сосланные сюда по той же причине, что и мы. Я был молод, и любовь к жизни, жажда принятия всего мира, пусть даже непонятного, накрывала меня, приносила радость узнавания.
     Язык, на котором говорили казахи, был не похож на европейский, но по- своему  занимателен. Я стал произносить гортанные звуки, различать  буквы, слоги. Мне хотелось познакомиться не только с языком, но и с культурой этих кочевых племен, опаленных степным ветром, с неимоверным трудом умеющих выживать в бескрайних, безлюдных степях, добывать средства для жизни. Они были гостеприимны, добры, в них не было ничего от высокомерия, жестокости и чванства. Их отличала скромность и приветливость.
     Думалось, переживем мы все это, вернемся домой, встретим отца, и возвратится прежняя жизнь. Мама постоянно ждала вестей. При отъезде оставила координаты своей подруге и постоянно посылала меня на почту узнать: есть ли письма  «до востребования».
 
     Объявление войны всех нас придавило, не верилось, что надолго. Вот-вот разобьем врага, наша армия сильна и бесстрашна. Это «шапкозакидательство» дорого обошлось нам. Но немцы подошли к Москве, началась блокада Ленинграда, покатили на восток составы с эвакуированными заводами. Вести с фронта, голос Левитана вселяли в нас страх, ужас.
      Растерялся поначалу. На фронт не брали из-за хромоты. Как жить? Новая беда. У мамы украли карточки. Нужно было на что-то существовать. Пошел дежурить на вокзал и увидел там худых, грязных, полураздетых детей, которых выводили из вагонов и увозили в детприемник. Это и отределило всю мою дальнейшую жизнь. Я пошел работать в детский дом.
    Приходилось круглые сутки обихаживать, кормить, лечить этих жалких, беспомощных детей, у которых война забрала все. Директор детского дома болезненная грузная Сицилия Соломоновна до тонкостей знала все проблемы детского возраста, создала службу из неравнодушных нянечек и воспитателей, но в тот период обстоятельства менялись почти ежедневно. Прибывали дети разных возрастов, национальностей, здоровые и больные, ласковые и ощетинившиеся от ужасов. Всех их объединяло сиротство. Обогреть, накормить, защитить – такова была наша задача.
    Я почти не уходил к маме, приспособил себе место в уголке коридора, там и удавалось иногда поспать.
     Первая военная зима была самой тяжелой, самой голодной, самой непредсказуемой. Детей много. Еды на всех не хватало. Нужно было находить шефов, добиваться и выпрашивать хоть какой-то помощи. Весной раскопали с ребятишками пустырь, загородили, посадили картошку, овощи, семена привезли из колхоза, там всю посевную работали детдомовцы. Старшие 13-15 лет вытачивали снаряды на военном заводе. Приходили после смены грязные, усталые, засыпали за столом, доедая кашу, оставшуюся с вечера, но 250 грамм хлеба, выданные за трудовую вахту, несли детворе. Как-то услышал стук молотка из столярки. Открываю дверь, а там Ванятка мастерит себе стульчик. Он не дотягивался до станка, а так сподручнее.
    По весне начались массовые побеги, кто-то на фронт, кто-то в Ташкент – город хлебный. Многие возвращались оборванные, вшивые. Обрабатывали, стригли, сжигали лохмотья и принимали. Приходилось заготавливать дрова, копать погреба для хранения овощей и картошки, принимать помощь от всех, то из аула привезут ливер от прирезанной лошади, то отходы с мясокомбината. Отрабатывали потом, как могли.
     Несмотря на такое тяжелое время, к празднику готовили подарки, устраивали концерты, ходили с выступлениями в госпитали. Старались находить светлые, радостные моменты и делиться с ними своей любовью и заботой.

     Никогда не забуду, как прибыли к нам дети из блокадного Ленинграда. Никогда. Забыть это невозможно. Изможденные, голодные, их и детьми-то назвать было трудно. Какие-то тени, робкие, мрачные появились на подножках вагонов. Одна группа подростков вынесла какой-то груз на одеяле. Сначала я подумал, что это их вещи, но в тряпье что-то зашевелилось и застонало. На все просьбы отправить это в медсанбат они встали стеной и крепко уцепились за одеяло.
- Кто это?
- Мама Шура, - был их ответ.
Пришлось везти в детский дом. Когда медсестра развернула, на подстилке лежала полуживая женщина, медленно шевелились ее руки, губы что-то шептали. Сопровождавшие их воспитатели рассказывали, что они всю дорогу кормили и поили ее, девочки меняли пеленки. Как попала она к ним, никто не знал, но все единодушно звали ее мама Шура.  Так появилась у нас новая воспитательница, неразговорчивая, с потухшим взглядом и проворными руками. Я пытался вызвать ее на разговор, но она молчала, отворачивалась и уходила.
     Только через несколько лет, когда мы стали жить вместе, рассказала мне Шура о своей жизни. Похоронку на мужа получила в первые месяцы войны. От горя слегла свекровь, так и остались в осажденном городе. Хлебные пайки не спасали от голода. Поменяли и съели все, что можно. Сожгли в холодную зиму мебель, содрали обои, приклеенные когда-то на мучной клейстер. Первой умерла свекровь. Похоронить или только вынести из квартиры не было ни средств, ни сил. Затем затихли дети. Шура кое-как добралась, положила на их худенькие ручки документы. Такие же положила и на себя, закрыла глаза и успокоилась. Как она оказалась среди детей – не помнит.

     Жили с ней мирно. Она все молчала, тихонько копошилась в своих вещах, ничего никогда не требовала. Сядет на стул, устремит глаза в пространство, замрет -  и даже страшновато становится.
    После войны уже с уходом мамы окончил заочно педагогический институт, преподавал русский язык сначала на курсах повышения квалификации учителей, почти в совершенстве овладел казахским языком, сохранил крепкую дружбу с этими щедрыми и бескорыстными людьми. В детском доме теперь оставались самые маленькие, и мое постоянное пребывание там было уже необязательным.
     Послевоенная жизнь тоже была тяжелой, голодной, но надежда жила в наших сердцах.

    Был ли я счастлив? Видимо, высший судья решил: «Здоровья и успехов в работе я тебе дам, а вот счастья в личной жизни не дам и не проси». Не дал мне бог и детей. Шура так настрадалась в своей прежней жизни, что мысль о детях внушала ей страх и ужас. Говорят, что от одиночества лечит доброта. Я убедился в этом, когда дарил все крупинки доброты чужим детям. Видимо, на своих уже не осталось.

    После пятьдесят второго года сделал запрос об отце и узнал еще одну трагическую весть: мой отец был расстрелян в 1938 году по 58 статье (измена родине).  Все эти годы теплилась какая-то надежда в душе: а вдруг живой, а вдруг…
   И что мне теперь от его реабилитации? За что поплатились жизнями тысячи честных и преданных Родине людей?
      Лично я никогда не был коммунистом, но со временем вдруг обнаружил в себе человека, несущего те же самые коммунистические идеалы, которые были извращены когда-то теми, кто не понимал или сознательно искажал их, а ведь изначально  были правильные и яркие слова о братстве, о равенстве, о чести.  Весь этот сталинский террор – целая система бездушных и бестолковых законов, указов неграмотных и жестоких государственных деятелей.
    Не хочу больше размышлять на эту больную и мрачную тему из прошлого.

Шура ушла из жизни так же незаметно, как и жила. Не проснулась утром.

  Вот тогда-то и почувствовал я в полной мере свое одиночество. Возвратили меня к жизни книги. Они стали моими друзьями, собеседниками, единомышленниками. Я соглашался с героями, спорил, вступал в противоречия, наслаждался шедеврами, выискивал занимательные мысли у малоизвестных авторов. Стал вспоминать почти забытый французский. Для себя. Только. Обществу он был не нужен. В школах изучали немецкий, иногда английский, о французском слышать не хотели. А я читал в оригинале Бальзака, Гюго, Стендаля, наслаждался поэзией   Верлена  и думал, как много теряет мир от отсутствия этих звучных и прекрасных слов.

    Смысл прожитых лет состоит в том, что надо каждый этап нашей жизни оценивать с разных позиций. В прошлое тянет тогда, когда нет радости в настоящем.  Думалось, почему многие бегут от одиночества? Потому что  оно создает ощущение невостребованности, ненужности, нереализованности, обособленности. Эк, куда меня занесло! Вернемся к моим баранам.

      Забота становится той прекрасной реальностью, которая помогает нам уйти от одиночества, суеты, работать и получать от нее радость. Именно это я понял, занимаясь со студентами. Я чувствовал желание что-то полезное вложить в их головы. Были среди них веселые и разудалые, были вдумчивые и серьезные. Как-то уловил внимательный взгляд одной студентки. Маленькая, худенькая, скромно одетая. Такого заинтересованного взгляда не встречал давно. На семинарах ее выступления были обстоятельны, доходчивы, понятны. Дал дополнительное задание потруднее. Справилась. Таня, так звали ее, родом из деревни, младшая в многодетной семье. Отец не вернулся с войны. Я был приятно удивлен ее стремлением овладеть знаниями, ее желанием добиться в жизни того, что казалось невозможным в ее положении. Но она была не по годам умна, эрудированна, упряма, а знание языка шло у нее на основе не только знаний, но и интуиции. Я ценил такое отношение к предмету и готов был всячески  помогать. Когда она вернулась в институт после работы по распределению, я поспособствовал тому, чтобы приобщить ее к науке. И не ошибся. Она оказалась не только умной, грамотной и трудолюбивой, но и славной, заботливой, человечной. Я смотрел на нее и видел в ней свою неродившуюся дочь. Мне казалось, нас многое объединяет. У нас схожие вкусы, интересы, стремления. Работа над диссертацией, как нырок в прошлое, все свои так и не сбывшиеся мечты я воплотил в ней и понял: не зря я жил, трудился, страдал, не зря, и пусть не дал мне Господь семейной радости, но он открыл мне возможность дарить эту радость другим. Для меня открылся другой мир, появились другие нравы, другой менталитет (слово заимствованное, но очень точное). На смену нам шли такие устремленные и решительные, как Татьяна. Мне такой решительности когда-то не хватило.

        Сейчас, когда я сижу в семье Тани с маленьким Антошкой на руках, мне кажется, что я обрел то, к чему шла все эти годы моя душа – ЛЮБОВЬ. Дал мне господь в личной жизни любовь, дал. Я живу, по-настоящему осязая всеми порами души, всеми нервами это ощущение неодиночества. Заряд любви и соучастия, полученный в детстве, греет и сейчас мою израненную душу.



Снова Стейнбек. « Мы всегда должны думать о смерти и стараться жить так, чтобы наша смерть никому не доставила радости».

Вот так бы хотел и я окончить свое земное существование и тихо прикрыть дверь в прошлое».




    Несколько дней Татьяна не находила себе места от прочитанного. Что это? Исповедь?   Размышления? Воспоминания? Для кого? Понятно, что не для всех! Скорее, для тех, кто поймет его заметки, проникнется к ним не только интересом, но и чувствами. Это   взятая из самых глубин его души иллюстрация к тому историческому прошлому, свидетелем которого он был.
      Саша предлагал издать его заметки с комментариями тех, кому он дорог. Таня думала иначе. Петр Даниилович писал свои заметки не для публикации. Но и оставить без внимания такие строки тоже невозможно.
         Таня задумала написать книгу. Пусть это будет монография или воспоминания, или размышления, или его вклад в теорию языкознания. Пусть будет все. Она найдет этой работе нужное применение, она расскажет о своем учителе, наставнике так, чтобы читатели увидели в этой книге  умнейшего современника легендарной истории нашей страны.







                Август 2017 года.