ДВЕ ВЕРЫ В БОГА

               

В районном селе Укрятское живут два друга товарища
Александр Колесов, да Иван Евдокин.

Вместе учились в школе в одном классе, поскольку были погодки, почти одновременно женились на девчонках из этой же школы, потому что Укрятская средняя школа, единственная на три села.   В соседних селах  Блажное и Широкое закрыли школы, а ребят стали возить в район, то есть в Укрятское.

Дома они срубили друг против друга лицом на главную улицу. Только дом Колесова огородом упирался в озерцо, образованное родником, а дом Евдокина огородом в лес, в глухую сибирскую тайгу.

Из озерца вытекал бойкий ручей, именуемый здесь речкой Можейкой. Ручей пересекал главную улицу села сразу же за домом Колесова и уходил в тайгу, где набирался сил и уже настоящей тихой, темной таёжной рекой километрах в пятидесяти от села впадал в Томь.

Село растянулось подковой вокруг увала на три километра, или как говорили местные злословы, «кишкой».

Эта кишка соединяла Укрятское с федеральной трассой и уходила в тайгу к  угольным разрезам
С одной стороны села, как уже было сказано, небольшая возвышенность, по местному – увал.  А с другой стороны села лесостепная зона, обильно поросшая колками смешанных лесов. С прогалинами лугов, где в советские времена сеяли  пшеницу, гречиху, да и нынче отчаянные головы – фермеры пытаются это сделать.

По утрам вдоль села проходили вахтовки, подбирая рабочих на очередную смену.  Разрезы  основное  место работы взрослых мужчин Укрятского.

Такие же вахтовки привозили учащихся из ближайших сел в школу. Автобусы не прижились здесь, хотя и были. В вахтовках  зимой тепло, да и мощные машины не боялись  снежных заносов.

Небольшое лесничество и при нём пилорама, а так же свиноферма, вот и всё экономическое хозяйство села. Но благодаря разрезам сам Укрятский район был одним из богатейших в области.

Поэтому и обустройство столицы угольных разрезов было намного лучше, чем в других селах области, да пожалуй, всего  Сибирского федерального округа.

Дворец культуры, кинотеатр, плавательный бассейн, крытый каток и как везде в РФ супермакеты, аж четыре штуки!

Такого крытого катка со льдом круглый год не было даже в ближайшем городе и поэтому, при катке была гостиница и летом в три смены отдыхали  спортивные дети из города, занимающиеся фигурным катанием.

Лет десять тому назад по велению времени, произошло в селе два события. Появился интернет и построили храм.
Народ на сход собрали потому, как вопрос о священнике упирался как всё в этом мире в деньги.

Если область, точнее разрезы выделили деньги на строительство храма, то на содержание священника деньги должны идти от прихожан.

Так районное начальство объяснила положение дел.

Провели голосование и вот тут-то, и наметилась первое разногласие между друзьями.
Колесов проголосовал за то, что общество, или как по новому-старому стали называть – приход, готов содержать священника и тех, кто не видел в этом нужды и  таким был  Иван Евдокин.

Понятное дело, Александр не пропускал ни одной службы, а Евдокин ни разу так и не заглянул во внутрь церкви.

По старой дружбе-привычки они частенько сходились, то у Колесова, то у Евдокина, почесать язык.    Как говорил Александр, на темы злободневные.

Скучно. Дети выросли и разлетелись кто куда. Оба постарели, и частенько разговор у них развивался в плоскости веры и всего того, что из этого следует.

И тот и другой искренне считали себя верующими и христианами.
Хотя Колесов всегда говорил:
- Какой ты к бесам христианин – Ты Иван, язычник.

Тот не оставался в долгу и обвинял Александра в том, что он впал в ересь обрядоверия.

- Не в Бога вы веруете, а в иконы чудотворные, - говорил Иван.

Вот и нынче по первому снежку, когда всякая домашняя работа, все варения-соления были закончены, друзья собрались за столом. Чистейшая самогонка настояна на травах, стояла в темной бутылке.

Было у них и это соперничество по части разнообразных настоек и технологий выгона  самогона.

Кроме того на столе были соления, хрустящие грузди, рыжики в особом маринаде, тайну которого жена Евдокина – Клавдия даже своей подружке – жене Колесова Лизавете не раскрывала.

- Пусть у тебя будет своё, а у меня своё, - говорила Клавка, поджимая свои тонкие губы.

Опробовав по рюмке и отведав засола, закусив покупной сельдью  по-карски, Колесов удовлетворенно хмыкнул и сказал:
- Ничего едрена-матрена. Да и грибочки, как всегда… Клавка у тебя спец в этом вопросе.

Откинувшись на спинку стула, он с хрустом потянулся.
- Живет человек и верит, - произнес Колесов и добавил, - это так хорошо!

- Да, согласился с ним Евдокин, - когда еще и действует так, как ему вера велит.  А мы-то с тобой, брат Александр, - как всегда наседал на него Евдокин, -  разве по вере нашей поступаем? Клавдия! - Крикнул в сторону кухни Иван. - Чайку нам сваргань.

- Ни кто не свят, все мы грешные люди.

- О, да! Столько я этакова  переслушал, на Камазе не свезешь.

Евдокин  работал на разрезах как раз на Камазах пока не пришли многотонные БелаЗы.

- Ты еще Алексаша скажи: «причащаться надо, исповедоваться?
С нескрываемым сарказмом, добавил к сказанному  Евдокин, шаря по привычке в карманах ища свою заветную трубку. Но трубка давно была заброшена, а привычка осталась.

- А ты не ёрничай Иван! И скажу, потому что это таки есть. Исповедоваться надо и причащаться надо!

Поймав себя на том, что ищет трубку, Евдокин тихо чертыхнулся, вскинул на своего друга  черные глаза и с надрывом в голосе произнес:

- А ежели я каждый день и на дню по нескольку раз перед Господом признаюсь в поступках  дрянных, а то и омерзительных, что только ему и поведать могу в мыслях своих, с душой сокрушенной, до слезного каления, то как?

- Исповедь и причастие церковь установила не зря, чего ты против церковных установлений вызверился?

- Так ведь в веках бывших прежде нас разные установления церковь делала? Вона Мария Египетская, кто её крестил? Кто её причащал? Кто её исповедовал? Или Савла?

- Ну и к чему ты мне всё это сказываешь?

- А ты догадайся, если догадлив?

- Я твои ребусы, разгадывать не намерен. Деды мои исповедовались и причащались и мы то ж.

- Ага, у коровы пятая нога! Вот  ты, Андрей! Заладил как попугай Флинта – Пиастры! Пиастры! А ты – Суд будет! Суд будет! Да какой же суд, ежели Бог есть любовь? Где ты видел, чтобы любовь судила и присуждала? Суд, Андрюша мы в себе носим. В себе! Всегда. Денно и ночно – это суд совести. И когда душа наша останется голенькой без тела, то  голос совести обретет всю свою полноту и силу. Вот тебе и суд.

- Ловко ты Иван все вывернул наизнанку. Послушать тебя, ну как есть богослов! А ежели у человека от рождения совести нет и не было как у нашего главы района Пияшева, то и суда ему по твоему не будет ни какого на том свете?
И где ты всего этого нахватался?

- Не нахватался! Начитался, так вон оно чудо нынешнего века – компьютер, подключенный к интернету. – Иван ткнул пальцем в смежную комнату, где стоял компьютер. -  А совесть у всякого даже у распоследнего негодяя есть, на заросла она. Тело своё дело сделало. И голоса совести разум не слышит.
Церковь, Алексей, живет в мире и приспосабливается к нему, а богословие едина от апостолов, по крайней мере в православии. Что не так, что ли?

- Так то, оно так! Однако же ты, Иван не богослов. И про совесть ты навертел, пожалуй. Нашел учителя! Интернет! Всемирная помойка! Там разнообразные сектанты, да психи кучкуются  и всякую хрень на поношение церкви православной выдумывают.

- Выдумывают? И протопоп Аваккум выдумывал? Я ведь в отличие  от тебя….
И тут Евдокин достаёт из-за пазухи несколько листов бумаги. Хитро улыбнувшись своему приятелю Александру, повторил:

- Я в отличие от тебя к этому разговору приготовился, так что зачитаю тебе кое-что из  истории человеколюбивой нашей церкови. Это у тебя завычка такая есть, говорить отсебячины, а я приучен ссылаться на источники.

Так вот что пишет протопоп Аввакум.

И заметив, что Александр  мотнул головой, словно отгонял назойливых мух:

-  Да носом то не верти, а слушай.
      «Мы же, со отцы и братиею, не умолчав, почали обличать еретика*, предтечу антихристова. Он же нас, муча много, и розослал в ссылки всех. И рассеяны быша, яко от скорби, бывшая при Стефане апостоли*.
Тако, отец и братию мою, епископа Павла Коломенскаго, муча, и в Новогородских пределах огнем сожег; Даниила, костромскаго протопопа, муча много, и в Астрахани в земляной тюрьме заморил*; такоже стриг, как и мене, в церкви, посреди народа; муромскаго протопопа Логина, - остригше и муча, в Муром сослал, тут и скончался в мор*; Гавриилу, священнику в Нижнем, приказал голову отсечь; Михаила священника без вести погубил: за Тверскими служил в монастыре Богородичне, перевел к тюрьме, да не и стало вдруг; двух священников, вологжан, безвестно же и сих дел; со мною 60 человек у всенощнова взял*, муча и бив и проклиная, в тюрьме держал, малии в живых обретошаяся; а меня в Даурскую землю сослал, - от Москвы, чаю, тысящ будет с дватцать за Сибирь, - и волоча впредь и взад 12 лет, паки к Москве вытощили, яко непогребеново мертвеца*. Зело там употшивали палками по бокам и кнутом по спине 72 удара.
А о прочих муках потонку неколи говорить, - всяко на хребте моем делаша грешницы. Егда же выехал на Русь, на старые чепи и беды попал*.
Видите, видите, яко аз есмь, наг Аввакум протопоп, в землю посажен. Жена моя, протопопица Настасья, с детьми в земли же сидит*.
И старец Соловецкия пустыни Епифаний, наг, в земли же сидит; два языка у него никонияна вырезали за исповедание веры, да и руку отсекли, а и паки ему третий язык Бог дал.
И Лазарь поп, наг же, сидит в земле, казнен, говорит также*, И диякон Федор и Киприян*. Нагой, с нами же мучится, В тюрьме за православие же пытан в прошлом году; А Соловецкий монастырь в осаде 7 лет от никониян сидит*.
На Мезени из дому моего двух человек удавили* никонияне еретики на виселице.
На Москве старца Авраамия, духовнаго сына моего, Исайю Салтыкова в костре сожгли.
Старца Иону казанца в Кольском рассекли на пятеро.
На Колмогорах Ивана юродиваго сожгли.
В Боровске Полиекта священника и с ним 14 человек сожгли. В Нижнем человека сожгли. В Казани 30 человек. В Киеве стрельца Илариона сожгли.
А по Волге той живущих во градех, и в селех, и в деревеньках тысяща тысящими положено под меч нехотящих принять печати антихристовы».

Евдокин, отложил листы, вздохнул и отер глаза рукой.

- Не могу читать это. Слезы наворачиваются. Слезлив стал к старости. Раньше сердце то каменное было, о сейчас как пластилин. Чуть что и все засопливил. А тут наши патриоты тычут в глаза католической инквизицией. Сами-то каковы?

- Так ты что в староверы, что ли подался?

- Во, во! Сразу и в староверы. А если никуда? А если я с Богом, сам по себе?

- А ну тебя! – Александр встал из-за стола отодвинул в сторону стакан с простывшим чаем. – Пойду ка я, пожалуй, к себе. Тяжело с тобой говорить. Ты словно черт все время хочешь мою веру поколебать. Начитался ты лишнего, в соблазн людей вводишь. А кто «соблазнит малых сих», читал поди?

- Поди, читал. А я ведь еще хотел тебе зачитать из Аввакума  насчет отцовской традиции. Ты уж потерпи, малость, не зря же я выписывал эти места? Так что еще поглядеть надобно, кто кого и чем соблазняет.

- Уволь! Не стану слушать этого еретика, гордыня его одолела.

- Во! Как знал! Это и скажешь. А гонителей старой веры не гордыня одолела? Что у тебя есть стетоскоп, чтобы гордыню разглядеть в человеке. Бывает ведь и  самоунижение, такая же гордыня, а то и похуже! Зря я  из сочинений святителя Игнатия Брянчанинова не выписал, рассуждения и примеры на этот счет.

- Пошел ты, леший! –  Колесов  встал и решительно направился к двери. – А ты все-таки сходи в церковь, сходи. Не повредит.

- Господь лучше нас с тобой Александр знает, что человеку нужно. Тебе вот церковь, а мне иное…

- Что иное? Что? Садовая голова?!

- А то изгрызать свою душу совестью. Плакать и душой, и глазами.

- Совесть без Бога может завести ... Э да что тебе толковать!
Он вышел, громко хлопнув дверью.

Не первый раз такое случалось между ними. Но ненадолго расстаются друзья. Тянет их друг другу, как магнит притягивает свою противоположность.

- Не понимаю! – Выкрикнул Евдокин в спину своему другу и уже тихо произнес: - Не понимаю, отчего это говорят, что Тьма борется со Светом, или Добро со Злом? Э, да хрен с ним!

Он налил в рюмку самогона и одним глотком выпил, не закусывая опрокинул еще одну. И долго-долго после сидел молча, лениво пережевывая выставленную на стол снедь. Пока жена его  решительным образом не стала всё убирать со стола, да еще прикрикнула на мужа.

- А не пора ли тебе богослов спать?

- Во и эта, - пробурчал Иван, и покорно поплелся  в спальню.

Тут бы и добавить. Луна светила в окна, и старый осокорь скрипел, раскачиваемый ветром-листодером. Осень.

Прокопьевск, сентябрь 2017 года