«Слово, которое производит событие... Апофтегмы выражены часто парадоксально, противоречиво, с намерением побудить к размышлению. Ответ, в апофтегматическом виде, является приглашением искать чего-либо иного через этот самый ответ, как притчу. Поэтому апофтегмы нуждаются в интерпретации, как указывает префикс «апо-» (= далеко, в стороне). Изречение вне обыденных вещей... Слово или действие Отцов всегда есть приглашение к изменению сердца и жизни; иначе говоря, оно всегда евангельское, это не теория! Этот апофтегматический жанр сделался известным из греческой философии. Ксенофонт, философ IV-го века до Рождества Христова, первым использует термин апофтегма, но апофтегматический жанр существовал уже задолго до него. Он давно практиковался у спартанцев (с VI-го по II-й век до Р.Х.)»(1).
Но не обязательно тексту быть кратким, чтобы стать афористичным, и примером тому может являться поэзия Гомера. Есть, стало быть, нечто такое, что помимо продолжительности собирает мысль и чувство воедино, поскольку именно этому служит лаконизм. Есть в этом нечто обобщённость, охватывающая все роды деятельности и жизни, времена и состояния... Есть в этом нечто и подлинная законченность и не вопреки, а, наверное, благодаря недосказанности достигающая последней глубины мысли.
«В прошлом с природой спорила кисть.
Слово творила, а не слова»(2).
Афористичность в этом древнем Слове – когда произнесённое цельно, едино... Мысль обобщена, форма кратка.
«Необычайная краткость “Изречений” Конфуция не случайна. Она органически переходит в афористическую отточенность слова, составляющую одну из характерных черт мировосприятия Конфуция. Мир видится ему в идеале “сокращённым” до бесконечной недосказанности символа... Он связывает истину с немногословностью... Главным источником тяготеющих к афористической краткости “речей” Конфуция становится “Книга песен”»(3).
«Бесконечная недосказанность символа...» Вот то, что делает поэтическую строку – изречением! И это же делает подобные изречения поэзией. Не только потому, что речь их возвышенна, не только потому, что это всегда – гимн, ведь действие совершает не только человек произносящий, и только потому, что слова эти ритмичны, созвучны некоему глубинному ритма, быть может, сердцу, но ещё и потому, что и изречения преподобных отцов, и древних философов, и поэтическое глубокое слово в своей недосказанности и вместе с тем во всецелости присутствия, едины в творческом, действенном и начале, и плоде: «...чтобы можно было разбудить во всех обстоятельствах (жизненные) принципы, нужно придать им форму афоризма, короткой и выразительной формулы, которая их стимулирует»(4).
Слово – это всегда путь, коммуникация («ясность – вежливость философов»(5)). Но при краткости слова где же проходит путь? В продолжительных речах путь слова – «горизонтален». В кратких словах – «вертикален», восходит к тайне, к Небу. Однако же и продолжительные речи, если хотят остаться словом, должны быть причастны тайне. Вот это восхождение – и есть поэзия, таинство, «апофатика».
«Ибо таинство, а не истинную действительность, устроять дал нам здесь (в этом мире) Бог»(6). А таинство требует посещения, откровения. «Хайку понимается Басё как пропетая поэтом единая фраза, произнесённая в момент наивысшего напряжения, вместе с тем стихи должны свободно изливаться. Момент постижения истины краток, он требует простоты, цельности, лёгкости, "незаменимых" слов»(7).
Итак, вот афористичность – она в простоте, естественности вещей, участвующих в слове, тогда эти слова «сквозят» своей силой...
«Всё становится нашим и для нас, когда в своих грёзах или в соприкосновении с грёзами других мы обретаем глубинные корни простоты... Когда конкретный образ обретает космическую значимость, он начинает функционировать как головокружительная мысль. Такая образо-мысль, мысле-образ не нуждается в контексте... Иногда такие образо-мысли-фразы неожиданно расцвечивают спокойное течение прозы... Образ-мысль-фраза... есть подвиг выражения. Речь в нём опережает мысль»(8).
Откуда же берёт начало эта речь, если опережает мысль? Из сердечного осознания, можно даже сказать откровения. Афоризм здесь и рождается, и если ему предшествует мысль, опыт, то всё равно он – дар, превосходящий усилия.
«Мы предлагаем назвать эти образы-фразы, насыщенные обновляющей экспрессию волей, поэтическими высказываниями. Называть их фрагментами было бы неправильно. В образе, обретающем свою силу в сгущении, ничто не может быть раздроблено»(9).
Эти высказывания души подобны признанию в любви, которое кратко, поскольку не требует продолжительных речей, и всегда единично, как и единствен в мире человек, и собирают в себе все силы.
«Для Юнга основная творческая энергия души есть фантазия. Сущность души есть творчество, и сущность творчества есть воображение... Она есть творчество и, следовательно, она стремится к цели и финальна; она есть символ, пытающийся схватить цель, указать линию будущего развития. Отсюда пророческий символизм настоящей фантазии»(10).
Слово поэтическое – сокращённое раскрытие тайного, именование ускользающего, словно бы семя того дерево, которое может возрасти как в пронёсшем и произнёсшем это слово, так и в услышавшем и принявшем. Всякое слово питает и говорящего, и слушающего; мы все питаем друг друга.
«До любой глагольной артикуляции существовала некая внутренняя сила, махание или сотрясение, где просматривался источник всех метафор и архаичная эмбриональная форма теории жестов... Символическое слово, соединяющее... вещь и жест, играет посредническую роль глагола»(11).
Таким образом можно сказать, что афористичность философского слова, поэтической строки – это кроме прочего их образность.
«Счастье образа в том, что он представляет собой предел подле неопределённого. Тонкий контур, но такой, что он не столько держит нас на расстоянии от вещей, сколько предохраняет нас от слепого давления этого расстояния. Благодаря образу мы располагаем вещами. Благодаря тому несгибаемому, что есть в отображении, мы считаем себя хозяевами отсутствия, ставшего промежутком, и сама сомкнутая пустота как будто открывается сиянию иного дня»(12).
Афористичность ещё – отношение единичного ко всему. Как живописать словом, избегая занудной нравоучительности, и указывать без однозначности, ограниченности, лишающей свободу жизни?
«Имя собственное в этой игре не более чем уловка: оно позволяет показать пальцем, то есть незаметно перейти от пространства говорения к пространству смотрения, то есть удобным образом сомкнуть их, как если бы они были адекватны. Но, если мы хотим оставить открытым отношение языка и видимого и говорить, не предполагая их адекватности, а исходя из их несовместимости, оставаясь как можно ближе и к одному, и к другому, то нужно отбросить имена собственные и удерживаться в бесконечности поставленной задачи. Так, может быть, именно посредством этого серого, безымянного, всегда скрупулёзного и повторяющегося в силу его чрезмерной широты языка, живопись мало-помалу зажжёт свой свет»(13).
Господь удивительно разнообразен и всегда нов, потому что в каждом творении, каждом цветке, птице, камне, дереве, человеке – Он Единствен, поскольку каждое творение пред Ним – единственно. И даже не только это. Божие разнообразно, даже если это каждый раз одно и то же солнце, один и тот же человек с его сердцем и взглядом, одни и те же супруги, одни и те же родители и дети...
А демон подавляюще скучен, уныл и однообразен, хотя и пытается менять обёртки, ситуации, положения, лица... отчего так? Думаю, потому, что личностное, единственное взаимоотношение возможно только в любви, а он – обманщик.
И когда в обыденность приходит скука, пытаться «разнообразить» означает терять внимательность взгляда, а отсюда не приходит Разнообразящий Бог; Он – в единственности и единстве.
Афористичность – это единственность в всяком богатстве и разнообразии. И это – действительная поэзия.
(1) Иером. Николай (Чернокрак), Лекции по патрологии в Свято-Сергиевском Богословском институте в Париже.
(2) Ду Фу, Восемь стансов от осени, 8.
(3) И.И. Семененко, Афоризмы Конфуция, Введение и гл. 1.
(4) П. Адо, Философия как способ жить.
(5) Х. Ортега-и-Гассет, Что такое философия, II.
(6) Прп. Исаак Сирин, т. 1, Слово 19.
(7) Е.М. Дьяконова, Вещь в поэзии трёхстиший (хайку).
(8) Г. Башляр, Пламя свечи, I, 2-3.
(9) Г. Башляр, Пламя свечи, IV, 2.
(10) Б.П. Вышеславцев, Этика преображённого Эроса, IV, 9.
(11) Люк Бенуас, Знаки, символы, мифы. Гл. I, 6.
(12) Морис Бланшо, Две версии воображаемого.
(13) М. Фуко, Слова и вещи, I, 2.