Гришенька мой...
Уже подбирался рассвет, тихонько, на цыпочках, едва расцвечивая сизое небо светлой полосой. Под окном пах жасмин, где-то лаял хрипло соседский кобель. Таня стояла, прижавшись к холодному стеклу лбом и теребила в руках письмо. "Любимый мой Гришенька, пишу тебе уже сегодня. Не могу дождаться встречи с тобой, целовать твои губы, смотреть на тебя..." Таня наизусть могла рассказать его с любого места. Она два дня как нашла письмо в портфеле мужа, и с этих пор, каждое слово, каждая запятая мерещилась ей, стоило только закрыть глаза. "Мой Гришенька..." Он никогда не был только ее. Никогда, с того момента, как она вошла в их дом молодой женой. Григорий не любил ее. И виду не делал. Женился по настоянию властной матери своей Ефросиньи Матвеевны, которая была скупа не только на эмоции, но и на слова: "Помни, Гришка, жену надо дома держать не красивую, а ту которая любит! Танька девка хорошая, смирная, тебя любит до одури, что еще надо? Любовь пройдет, а ты не о любви думай, а что мать говорит, слышишь!" И он согласился, протянул как-то Татьяне простенький букет и сказал: "Так вот, Таня, женюсь!" Она подумала в тот момент, что так наверное, звучит ангельская музыка, да нет, даже еще лучше. Зажили. Ефросинья Матвеевна ее не обижала, просто суха была и строга по-старому. И к чужим, и к родным еще больше. "Подай, убери, сделай" - вот и весь разговор. А Таня и не жаловалась, она ждала. Вот сейчас откроется калитка, он с работы зайдет усталый и небрежно приобнимет ее в дверях. Счастье! А когда он заснет беспокойно, можно сесть рядом и тихонько гладить его по черным как смоль волосам и разговаривать про себя. Как ее мама говорила: "Красивый муж - чужой муж." Так и было. Любили ее Гришеньку бабы. И он до них был большой ходок. Не таился особо, но и разговоров досужих не допускал. Она и плакала, и в церковь тихонько бегала, даже набралась как-то смелости и к бабушке одной ходила. Та на карты глянула и сказала ей: "Любишь - терпи. Будет он твой. Весь твой будет!". Таня вспыхнула, сунула ей трояк замятый и домой пошла. А теперь вот письмо это. Свекровь узнала, поджала выцветшие губы, поправила платок на голове, неловко погладила ее по волосам и одно обронила: "С тобой живет. Так вот!" И ушла к себе в комнату. А Таня уронила голову на руки и разрыдалась. Давно это было, а как будто не 30 лет прошло, а вчера. Выросли сыновья, красивые, все в него, статные, внуков ей подкинули, у каждого по двое, бегают вон в огороде, котенка ловят, счастье бабулино. Посыпало солью с перцем голову время, заржавела калитка на кладбище у Ефросиньи Матвеевны.Обновить бы надо, да когда... всех накорми, поиграй, сказку расскажи. Да и Гришенька... Не оставишь его одного надолго. Таня вздохнула, улыбнулась чему-то давнему, стряхнула с себя невеселые мысли и пошла в комнату. Где уже третий год после инсульта лежал прикованный к кровати ее Гришенька. Права была бабка та, с картами. "Весь твой будет..."