Продолжение. Начало: главы 1,2,3,4,5,
6,7,8,9,10,11,12,13,14,15,16,17,18,19,
20,21,22,23,24,25,26,27
Глава двадцать восьмая
Трижды освобождал Виктор Мацкевич уездный Овруч от интервентов. И в третий раз, летом 1920 года, шел на штурм вражеских укреплений в первых рядах Волынского полка регулярной Красной Армии, объединившегося с буденовцами для Житомирского прорыва.
Рота брусиловских пехотинцев, к которой присоединялись сочувствующие добровольцы, мобилизованные ревкомом солдаты и просто колеблющиеся разоруженные анархисты, разрослась в крупное воинское подразделение.
Бывший поручик Мацкевич стал, как и многие другие русские офицеры, боевым командиром Красной Армии.
На его счету было столько больших и малых сражений, что он и сам не мог перечислить сходу,
сколько освободил населенных пунктов и городов. Чудесным оставалось одно: пули и снаряды
облетали его, шашки не рубили. Витя считался счастливчиком и неизменно приносил с собой удачу.
Но удача – капризная дама.
Огненным зноем выжигал волынскую землю июль 20-го года. Жарко под Овручем дрались красные в рукопашной с гайдамаками и петлюровцами. Бывшие российские сограждане – православные, иноверцы и атеисты – бились между собой насмерть с беспощадной яростью, пока наголо разгромленные Конармией белополяки поспешно ретировались и увозили награбленное добро.
В конце концов все закончилось передышкой. Красный флаг страны Советов взвился над губернаторской канцелярией. Заработала чрезвычайка и народный комиссариат. Военно-полевой суд оглашал приговоры круглосуточно, пленных расстреливали на внутреннем дворе пустых продовольственных складов. Расстреливали буржуев, пособников империалистов, предателей и уголовников. Расстреливали всех, кто скрыто или явно вредил молодой советской власти, да и просто тех, на кого писали доносы.
Витин полк расквартировали на короткий отдых.
Его же самого с комиссаром срочно затребовали в революционный трибунал.
– С чего бы это мы там понадобились? – удивился Виктор, приводя в порядок армейский мундир
и оглядывая себя в зеркале.
Прекрасно сохранившееся в раме орехового дерева, зеркало отражало молодого и сильного, – кровь с молоком, –
рослого мужчину гусарской выправки, свежевыбритого, с волнистым бобриком густых волос цвета спелой
пшеницы и такими же усами, идеально подстриженными «щеточкой».
Казалось, что никакие военные перипетии не могут лишить этого щеголя его врожденной
привлекательности и обаяния. От него и комиссара слегка пахло французским одеколоном,
однако парфюм использовался не только в целях личной гигиены, но и непосредственно
вовнутрь, так сказать для медицинской профилактики здоровья.
– С пленными разбираются, – вяло предположил комиссар, жилистый худощавый брюнет
с колким бегающим взглядом, скривив кислую мину, – говорил же тебе: в расход!
А вы, ваша честь, миндальничать изволили с контрой. Вот и расхлебывать теперь придется.
– Пленных Красная Армия без суда не расстреливает! – вспыхнул Виктор, пропуская мимо ушей
неуставное, издевательское «ваша честь».
– Ну и кланяйтесь в ножки белякам. Накатувались, сволочи, а теперь каются: вертай им оружие.
Как же! Поверишь контре – и завтра с пулей в спине откинешься.
– Полно страхи-то нагонять. Пошли.
Комиссар, присланный в начале лета, был из питерских, непримиренец, упрямый и заядлый спорщик. Он невзлюбил Виктора с первого взгляда, свел дружбу с младшими командирами из добровольцев, стал плести интриги и искать всякий повод для того, чтобы унизить и оскорбить командира.
Но Виктор не удостаивал склочника вниманием. Он слишком занят был стратегическими задачами и не замечал, кто путался под ногами. Между тем, питерский идеолог хорошо знал причину срочной явки. Захваченные в плен золотопогонники нередко переодевались в гимнастерки, утаивали свои чины и подлинные имена. Он приметил одного такого, и более того, заподозрил, что Витя военнопленного опознал.
Неспокойно было и на душе бывшего поручика. Он действительно узнал кое-кого. Но как же ему не хотелось признаваться в этом! Даже самому себе. И вправду неисповедимы пути Господни. Пересекаются они тоже непредсказуемо.
Предъявив повестку, Виктор прошел в низкую полуподвальную залу, где заседал трибунал. За столом расположились трое усталых и раздраженных судей. Ему задали несколько вопросов. Он ответил, недоумевая все больше.
– Нам известно, – сказал председательствующий, – что вы опознали белогвардейского офицера,
скрывшего свое происхождение и чин.
– Понятия не имею, о ком идет речь, – отвечал Виктор, побагровев от напряжения и злости:
какая-то сволочь за ним следила!
Вызвали свидетеля. Им оказался питерский комиссар. Он что-то мямлил маловразумительное,
очевидно все-таки побаивался своего командира.
– Хорошо, – положил конец очной ставке председатель, – я сам все поясню.
В числе пленных задержан ярый враг советской власти, приговоренный к расстрелу.
Следуйте за мной.
Через боковую дверь все вышли во двор. Там у стены ожидали приговора трибунала военнопленные,
арестованные штатские сгрудились чуть поодаль. Июльское солнце пекло до одурения.
Председательствующий подал знак. На середину двора вывели одного, почему-то разутого,
без штанов, в одних кальсонах да в изорванном польском френче на голом теле.
Он вдруг поднял голову и взглянул красному командиру прямо в глаза.
Виктор оцепенел: перед ним стоял Казимир Бжезовский. Тот самый прыщавый и злобный Казик,
посмевший обидеть Манечку, его сестру, на катке, и которому он задал памятную трепку.
Боже мой! Да было ли это, в самом деле, или приснилось?!
«Драться-то грешно…» – послышался тихий мамочкин голос… Усилием воли Виктор заставил себя очнуться.
Пленный переступал с ноги на ногу и ухмылялся.
– Вы знаете этого человека? – спросил председатель.
Виктор молчал.
– Эй, Головастик, – вдруг выкрикнул пленный, –
ну что ж ты, валяй, признавайся!
– Хорошо, я вам напомню, – продолжал судейский. – Это сын житомирского сахарозаводчика,
буржуя и угнетателя, врага советской власти пана Бжезовского – офицер Добровольческой
армии и польский шпион. Именем революции Казимир Бжезовский приговаривается к расстрелу.
Приказываю вам привести приговор в исполнение, – и он протянул Виктору свой наган.
Комдив машинально взял оружие, переводя глаза на приговоренного.
Казик, побелев как смерть, хватал ртом воздух. Кальсоны его вдруг взмокли от пахов
и до щиколоток, а между ступней из влажных штанин натекала жидкая лужица.
Бедняга мочился со страху…
Кровь ударила в голову потомка благородных ливонцев. Раздвинув плечи, он ткнул наган
рукояткой вперед владельцу в грудь и, едва сдерживая ярость, тихо сказал:
– Я не палач. А вы не имеете права расстреливать человека без суда.
– Ты… ты за покрывательство мне ответишь, – просипел председатель. –
Взять под арест! – скомандовал он конвою.
Через полчаса командиру регулярной Красной Армии, герою революционных баталий
и любимцу красноармейцев был вынесен смертный приговор. «Именем Революции, – гласил он, –
разжаловать комдива Мацкевича Виктора Владимировича в рядовые, лишить именных наград
и оружия и приговорить к расстрелу за измену Родине, шпионаж в пользу польских интервентов,
предательство и пособничество врагам советской власти. Приговор привести в исполнение немедленно».
Витю разоружили здесь же, в подвале, крепко связали и сбросили в погреб.
Расстрелять такого опасного преступника днем не решились. По инструкции
следовало дождаться ночи.
В революционном трибунале объявлен был перерыв, но тут к воротам продовольственных складов
подкатил запыленный газик с высоким начальством. Чрезвычайная комиссия инспектировала на местах
исполнение последних директив военного командования.
Из газика вышел представительный гражданин в штатском. Водитель, сопровождавший его,
напротив, был в гимнастерке с офицерскими лычками в петлицах. Он почтительно пропустил вперед своего
начальника, последовал вслед за ним и встал за стулом, на который того усадили после приветствия.
Весь штат революционного трибунала засуетился, забегал, но невозмутимый инспектор никак
не отреагировал на это и принялся за бумаги. Он бегло просмотрел списки расстрелянных,
затребовал выборочно несколько папок, произвольно ткнув холеным пальцем в фамилии осужденных
и отчеркнув полированным ногтем те, которые привлекли его внимание.
Председательствующий бросился к сейфу, за некоторыми бумагами пришлось отправить секретаря
в архив, сваленный в соседней комнате, однако инспектор неожиданно отодвинул от себя документы
и потянулся к серой картонной папке № 7213/20. Рот его искривился, а брови полезли вверх.
Это было «Личное дело» комдива В.В. Мацкевича, час назад приговоренного к расстрелу.
– Что это такое? – рявкнул он, выпучив на председателя желтые, как у разъяренного тигра, глаза.
– Выявлен изменник, товарищ инспектор! – председатель вытянулся по стойке смирно и сглотнул обильную слюну. –
Разоблаченная контра, бывший белый офицер и польский шпион. Пытался выгородить своего ставленника.
– Да что ты несешь, охламон! Ты в своем уме? Его награждал сам командарм!
– Так точно, товарищ инспектор! Только доказательства налицо.
– И что же?! Привели приговор в исполнение?
Председательствующий переглянулся с помощниками.
– Никак нет! Согласно инструкции, в расход пустим только ночью.
Инспектор шумно выдохнул воздух и вытер со лба выступивший пот.
– Ну и парит сегодня, – сказал он. – Молодцы, славно потрудились. Нельзя терять бдительность.
Если собственный брат предатель – расстреливать без малейшего сожаления. Родина в опасности.
Экая штука! Изменник! Может быть, заговорщик. Вот что. Немедленно тащите этого полководца в мою
машину, мы допросим мерзавца своими методами. Да глаза ему завяжите. Нечего пялиться по дороге.
– Слушаюсь, товарищ инспектор! – председательствующий щелкнул каблуками и козырнул. –
Конечно, понятно, сейчас же доставим, – отвечал он, кивая головой, как китайский божок. –
Не откажитесь отобедать, пожалуйста. В столовой уже накрыто.
– Нет, я тороплюсь, – резко отвечал инспектор, поднимаясь из-за стола, но потом бросил через плечо: –
если хотите, заверните парочку бутербродов.
Он сунул под мышку папку с делом и проследовал с водителем к машине, щурясь от света и прикрываясь
от солнца пухлой белой ладонью.
Витю, крепко связанного по рукам, с дырявой мешковиной на голове, подвели к дверце с другой стороны.
– Я же просил завязать только глаза, – буркнул инспектор.
На звук его голоса приговоренный дернулся, но тут же получил сильный удар прикладом в спину
и повалился лицом вниз на заднее сиденье. Инспектор с водителем заняли места впереди
и через минуту, шумно газуя, машина скрылась за поворотом.
Но возвратиться в штаб инспектору чрезвычайки в тот день не удалось.
Под Житомиром их газик налетел на немецкую мину. Шофер был убит на месте, а сам инспектор
вместе со смертником скрылись в лесу. Протащив пленного за собой с полверсты,
бдительный чекист скатился в глухой овраг и прислушался. Кругом шумел только лес.
– Вот и все, финита ля комедия, – сказал он, доставая охотничий складной нож из кармана летней куртки.
Пленный вдруг боднул инспектора головой в висок, тот отшатнулся, спиной ударился об дерево
и стал оседать. На шорох и хруст веток Виктор со всего маху врезал обутой в сапог ногой,
но промахнулся, едва сам устоял.
– Полоумный! – заорал инспектор. – Я ж тебя из-под расстрела увел! Вот же дурень, ей Богу!
– Тогда… чего не развяжешь? – глухо спросил Виктор.
– Так ножа под рукой не было, только вот разыскал. Стой же ты, не бодайся.
Ишь как запутали тебя, живодеры завзятые…
Приговаривая таким образом, инспектор освободил Виктора от пут,
сбросил с головы мешок и… заключил в объятия.
Спустя несколько часов Виктор Мацкевич и его шурин Ефим Миховский уже подходили к садоводству
на окраине Житомира, где в маленьком домике коротали знойное лето родители и младшие сестры.
Неожиданное и, скажем прямо, очень своевременное появление инспектора в ревтрибунале города Овруча
объяснялось довольно просто. Вознося исправно службу Господу Богу в своем приходе, Ефимий,
в силу своего продвинутого и общительного характера, свел дружбу с киевскими подпольщиками,
оказывая им иногда весьма серьезные услуги. В алтаре (прости, Господи) прятал оружие и, частенько,
самих партизан. Когда же в Киеве установилась советская власть, он явился в ревком и потребовал за свои
заслуги перед революцией гарантий неприкосновенности. Предусмотрительного попа вежливо выслушали
и объяснили, что как церковному служащему ему рассчитывать не на что. Затем обрисовали мрачный тупик
карьеры иерархов и предложили сотрудничать. Поразмыслив на досуге, Миховский покинул приход, снял рясу
и временно отрекся от Бога. После чего образованного расстригу без промедления зачислили
штатным инспектором Чрезвычайной комиссии, направив сходу (заметим, что очень вовремя!)
в ответственную командировку.
Вселенский хаос в то время творился повсюду, и ревтрибуналы не были в нем исключением.
Смекнув что к чему в Овруче, Миховский спас Виктора от расстрела, а заодно уничтожил все
сопутствующие приговору документы. Задачу облегчила гибель шофера.
Свидетелей не осталось.
Возвратясь в Киев, Миховский добыл Вите справку о длительном лечении в госпитале,
а потом и гражданский паспорт. Военная карьера бывшего поручика-интенданта Русской Армии
и героического красного комдива могла завершиться навсегда. Но, пробыв с семьей около месяца,
Виктор вновь ушел добровольцем в Красную Армию. На сей раз его ожидали впереди бои с деникинцами
под Краснодаром, Ставка барона Врангеля, кровавый Сиваш и Красный Перекоп.
Виктор Мацкевич, единственный, оставшийся в живых из трех братьев, ушел с теми, кто дрался
за советскую власть до конца. И до последнего дралась за свою истерзанную русскую землю
Белая гвардия… Брат против брата, сын против отца стояли насмерть…
Только один Господь в тот час мог рассудить их солдатскую правду.
*******************
Продолжение следует