Со студентом из Сомали я познакомился и даже подружился на четвёртом курсе Харьковского медицинского института. Али был старше меня года на три. По приезде в Харьков у него обнаружили туберкулёз лёгких и он провёл в противотуберкулёзных больницах и санаториях около года. Он хорошо говорил по-русски и мы общались без языкового барьера. После окончания четвёртого курса мы даже несколько дней жили в одном номере гостиницы в Киеве, куда приехали на студенческую конференцию. По молодости лет я нёс что ни попадя и частенько забредал в область политики, совершенно не отдавая себе отчёт в том, что некоторые темы лучше не затрагивать. Я имею в виду антисоветские и вообще антикоммунистические разговоры. Сейчас Али представляется мне фигурой скорее трагической. Он попал сдуру в страну, которую совершенно не понимал. Происходил он из зажиточной семьи и у него было по меньшей мере два брата, которые учились один в Италии, другой в Англии. Когда я спросил зачем его принесло в совок, выяснилось, что из любознательности. Сомали только недавно получил независимость и люди, в особенности молодёжь, из зажиточных семей вели бесконечные разговоры о дальнейшем пути развития страны. Как рассказывал Али, у них существовала иллюзия, что как они решат, так и будет. При этом, о капитализме они имели представление, а вот социализм, и в частности Советский Союз, выглядел загадочно. Они читали заголовки советских газет, декларировавшие социальную справедливость и очень это звучало соблазнительно. До того даже, что Али решил поехать учиться в Советсткий Союз и разобраться что к чему. - Ну и как, разобрался?, - спрашивал я. Али в ответ вздыхал и отводил взгляд. Ещё одной причиной являлось то, что, скажем, Сомалийские студенты в Париже или Лондоне учились по десять лет и никак не могли получить диплом. Слишком много развлечений и разнообразия оказалось в Европе. Из Советского Союза возвращались вовремя и докладывли, что кроме учёбы делать там совершенно нечего. Али решил, что ему это подходит.
Действительность оказалась полной загадок. – Почему все всё время ругаются плохими словами?, - спрашивал он меня. - А почему плохо относятся к евреям? Я их вообще не могу распознать по внешнему виду. Покажи мне кого-нибудь. – Я естественно с гордостью указывал на себя. Али смущался. На каникулы он навещал своих братьев в Европе и в институт возвращался, имея довольно кислую мину. Я его расспрашивал про Европу, и если Али не понимал русскую жизнь, то я ни черта не мог разобрать в его рассказах о Западе. Надо признаться, о Западной Европе в ходу были довольно-таки мифологичекие представления. То есть, если взять газету «Правда», и поменять в ней знаки с минуса на плюс, то это и казалось реальной картиной мира. То, что действительность может просто никакого отношения к газете «Правда» не иметь, в голову не приходило.
К тому времени, когда мы с Али оказались в одном номере гостиницы, он имел хронически испуганный вид. Из родных мест до него доходили слухи, что в стране установилась военная диктатура, люди исчезают без следа и лучше вообще не возвращаться. – Жизнь такая сложная, что иногда повеситься хочется, - жаловался он мне.
Когда мы вернулись в Харьков, я обратил внимание, что испуг в лице Али порой переходит в ужас. Он производил впечатление человека окончательно потерявшего почву под ногами. От меня он начал шарахаться. Я сперва пытался с ним заговаривать и выяснить причину перемены его ко мне отношения, но вскоре догадался в чём дело. Догадаться впрочем было несложно. За иностранцами следили, в каждой группе сидел студент, имеющий задание работать с иностранцами в плане проверки их лояльности и вообще стучать на них. В наших двух спаренных группах таким студентом был Славка Манин, довольно скользкий тип, не распространявший понятие совести на иностранцев. Скорее всего он намекнул Али, что я провокатор, или, никого конкретно не называя, объяснил, что человек, начинающий антисоветские разговоры, непременно ведёт их по заданию КГБ с целью выявления скрытых врагов, и поддерживать подобные разговоры нельзя, если не хочешь загреметь известно куда. Возможно, присовокупил, что особенно следует опасаться евреев. От них вообще неизвестно чего ждать и за ними КГБ следит особенно внимательно. Я достаточно знал Славку и его хитрые подходы, чтобы с полным основанием подозревать именно его. Конечно, Али вспомнил мою невоздержанность на язык и то, что я еврей в придачу, потом в его воображении возникла картина произвола в собственной стране, куда его могли выслать в случае чего, и выражение его лица изменилось в наблюдаемую мной сторону. Я с сожалением поглядывал на него издали. Надо сказать, из всех окружавших меня студентов, Али был единственным, с кем интересно говорить. Остальные либо приехали из сельской местности, откуда почему-то принимали в институт в первую очередь, либо пришли после армии и уже успели вступить в ряды.
Начиная со второго семестра пятого курса, я потерял Али из виду окончательно. Его даже на лекциях не было. У другого студента из Сомали, который попался мне на институтском вечере, я спросил не знает ли он где Али. Этот другой сомалиец отвёл взгляд и прошептал, что Али не вернулся. Он вынужденно поехал домой, что-то случилось с его родителями, и пропал. Никаких от него известий уже третий месяц. Я вспомнил рассказы Али о военной хунте и произволе в стране. Ничего особенно нового. Если мне повезло вырасти в сравнительно вегетарианский период, то от родителей я наслушался всякого.
Как я себе представляю Али, он был в семье самым ответстственным и мужественным человеком, единственным, кто относился к жизни серьёзно. Таких мир пожирает в первую очередь.