55
1 июня Иван уехал в лагерь. Многие, кто был в прошлом году, не смогли. Старожилы Шурик и Володька поехали, Иван попал с ними в корпус старших отрядов. С ними стали работать совсем новые девушки, к которым надо было привыкать.
Одна из них, Катя, по жизни играла роль возвышенной и утончённой особы. Все эти возгласы из серии "Ах, театр. Ах, искусство" раздражали Ивана. Её глупая чрезмерная восторженность была фальшивой. Демонстрация утончённости чувств была смешной. Она проникновенно говорила: "Мы отдыхали в Феодосии и не могли не посетить музей Айвазовского. Так замечательно!" Или ещё: "На картинах Шишкина такая удивительная прорисовка мельчайших деталей, просто чудо".
Когда же Иван спросил её: "Почему у Шишкина только на одной картине изображены животные, а на остальных голые пейзажи", она удивилась и после раздумий ответила, что, вероятно, только там они уместны. Раньше Иван и сам не знал, что медведей в сосновом лесу на картине Шишкина нарисовал Константин Савицкий, но об этом ему рассказала Люба. Эти и многие другие детали из мира живописи он узнал от Любы, которая говорила ему о них без ненужного пафоса, как говорят знающие люди, а не те, кто пускает пыль в глаза. Не меньшие знания Люба проявляла в области театрального искусства и современной эстрады. Он невольно сравнивал знания и манеру держать себя Любы и глупой Екатерины – сравнение было явно не в пользу последней.
К тому же в самом начале смены к Кате наладились ходить её подружки, работающие вожатыми в другом корпусе. Они не просто ходили по нескольку раз в день, они ещё и приставали с вопросами к нему, Шурику и Володьке о том, что и как надо делать с детьми.
Иван, помня свои прошлогодние трудности, делился с "гостями" чем мог. Но потом это стало его настораживать – он заметил в их поведении фальшь. Они иногда спрашивали одно и то же, наверное забывая об этом, а к советам не прислушивались. В их вопросах и глазах он увидел не интерес к работе, а интерес к мужской части коллектива. Такой плохо спрятанный интерес вызывал у него внутреннюю усмешку. Он отвечал на вопросы, но уже с еле заметной улыбкой.
Обеим подружкам шёл 26-й год. Одна из них, Вика, была за главную. Другая, Марина, вела себя потише. У Вики в ранней молодости случилась любовь, но мальчик быстро сбежал. Потом появился ещё мальчик, ещё мальчик, а потом – аборт. Мама тогда кричала, кричала и сказала: "Дура, у них у всех одно на уме!" Для усиления аргументации она сказала даже более ёмко: "Ду-у-у-р-р-ра…" с ударением на последнем слоге, но не помогло. Не помогло потому, что у Вики хватило смелости себе признаться, что только "это одно" и у неё самой было на уме. Но годы шли, и бесшабашная свобода стала страшить, грозя перерасти в "никому-ненужность". Она решила, что пора замуж, тут подвернулся лагерь, и она поехала, захватив с собой Марину, с которой они дружно сходились в том, что все мужики – сволочи. По недалёкости ума они не понимали, что, давая такую характеристику мужчинам, они дают убийственную характеристику прежде всего себе. Рядом с настоящими женщинами сволочи задержаться не могут, а вокруг Вики и Марины только такие и крутились.
Многолетняя лёгкая доступность отразилась на их манере общения – она была развязная, но они считали её просто лишённой бабушкиных предрассудков. Марина, менее разговорчивая, изображала из себя женщину-загадку. Иван про обеих ничего не знал, да и знать не хотел, а "загадочная" улыбка Марины оказывала на него тошнотворное действие.
Вскоре случилось событие, после которого их как ветром сдуло. В середине смены в гости в лагерь приехали Люба и Анюта. Сергей Сергеевич никогда не препятствовал приезду старых вожатых, был рад их видеть и кормил в столовой. Увидев их и поговорив с ними, Иван загрустил.
Когда они собрались уезжать, Иван пошёл провожать их до ворот и шёл молча. Любе и Анюте тоже было тоскливо оттого, что не смогли в этом году поехать в лагерь. Любе, кроме того, было грустно видеть рядом с Иваном красивых женщин, и она, не отдавая себе отчёта в истинной цели своих слов, сказала: "Какие у вас в корпусе девушки красивые ходят". Она не их хвалила, она просто хотела узнать о них мнение Ивана. Если бы Иван стал уверять Любу и Анюту, что это не так и что Люба с Анютой лучше, они бы восприняли это как пустой комплимент. Но Иван ответил то, что думал, и ответил с раздражением и досадой: "Да что нам с Володькой до их красоты, они для нас чужие, нам хочется, чтобы на их месте были вы".
Это было так неожиданно и искренне, что они не знали, что ответить. Он произнёс не дежурный комплимент, не придуманные слова, а слова, шедшие от сердца. Вернулся он в корпус расстроенным, и первыми, кого он увидел, были пришлые Катины подружки. Он не стал с ними общаться, а, когда они ушли, он уже не мог сдержаться и наговорил Кате грубостей – но не лично в её адрес, а в адрес её подружек. Он не стал говорить о своих подозрениях относительно истинных целей хождения подружек, но накричал, что не понимает, почему они сюда таскаются и торчат здесь по часу, будто у них в своих отрядах нет своих забот.
Катя, конечно, не могла не рассказать всё своим подружкам и в тот же день. После этого они перестали бесцельно ходить в корпус. Через несколько дней Иван пришёл к выводу, что зря он сорвался и что ничего плохого девушки не делали. Да, красавицы были глуповаты, но он вспомнил слова Лены, однажды переданные ему Надей, о том, что девушкам без общественной работы никак нельзя. Иван пожалел, что сорвал их "общественную работу" по расширению круга своих знакомств.
И главное, что он понял – родные лица Любы и Анюты спровоцировали этот срыв. Когда они прощались у ворот, они договорились о непременном возвращении на Карадаг. Люба взяла на себя опрос желающих, возможные сроки в сентябре и билеты.
56
Иван работал на первом отряде. Катились лагерные будни, однообразные и одновременно непохожие день на день. Они отличались от рабочих дней на предприятии одним существенным моментом: здесь не было свободного времени и выходных, а каждая твоя минута была нужна детям. Если на предприятии Ивану можно было несколько часов ничего не делать, его могли послать на месяц на стройку или в колхоз, и в отделе бы этого никто не заметил, то здесь без него ничего не могло происходить. И это ощущение своей нужности оправдывало тяжёлый, по своей сути, труд вожатого, когда целый день проходит в психологическом напряжении. Но для молодости эти нагрузки не страшны.
В конце июня, к удивлению Ивана, он получил письмо от Надежды, которого совсем не ожидал. Она писала, что находится в отпуске с подругой в Краснодарском крае в посёлке Архипо-Осиповка: "Делать здесь особо нечего, купаемся, загораем. Есть краеведческий музей с чучелами животных". В конце письма была нарисована смешная рожица с маленькими глазками, длинными усами и козлиной бородкой. Под рисунком была надпись: "Это – ты".
Иван в тот же день ночью написал ответ, рассказав про жизнь в лагере, что весьма трудно доходчиво передать человеку, незнакомому с ней. Письмо Нади его обрадовало, но больше удивило. В конце июля он послал ещё одно письмо, в котором ничего не писал, а просто вложил поздравительную открытку с вежливыми словами к её дню рождения. Поздравительную открытку он заготовил заранее, но сомневался: стоит ли беспокоить Надю напоминанием о себе; с получением от неё письма сомнения исчезли.
После окончания второй смены был один день отдыха, в который Иван позвонил Любе. Оказалось, всё плохо: Карадаг окончательно закрыли под заповедник, доступ в Карадагские бухты невозможен, а ехать ради городского пляжа и созерцания вершин только издали никто не хотел. Люба предложила поехать дней на 10 в ущелье вблизи Пицунды, но уже с другой группой. По словам сманивших её, место совершенно дикое, рядом с реликтовой сосновой рощей, жить в палатках, еда на костре. Они вместе погрустили об утерянном Карадаге, Иван согласился на Пицунду и уехал в лагерь.
20 августа Иван снова получил письмо от Нади. Она сообщала, что она на стройке, куда её послали на месяц, и вернётся она на работу не ранее 11 сентября. Она писала: "Познакомилась здесь с твоим тёзкой, Иваном. Он у нас – помощник бригадира, полный дурак. Всё бы ничего, но активный очень". Потом просила написать его о своих девочках: "Ты опять на первом отряде, опять в малиннике, они у тебя великовозрастные, как в прошлом году? Напиши мне о них". В конце письма в разделе "p.s." она написала: "В своём ответе на моё первое письмо ты совсем ничего не сказал про твой портрет, мною нарисованный. Я поняла, что портрет тебе не понравился, поэтому больше рисовать не буду".
Второе письмо от Нади сильно взволновало его, он не сразу ответил, а думал весь день перед тем, как написать. Если первое письмо могло быть эмоциональным женским всплеском и случайностью, то что означало второе? Ему захотелось увидеть её, посмотреть в глаза, но билеты в Пицунду были уже куплены, а Надя раньше середины сентября на работе не появится. Он так и не смог ничего себе объяснить и просто написал ответ. Рассказывать о том, как он здесь живёт, не имело смысла, так как лето через неделю кончалось. В первых строках он сказал, что рад её письму, а потом написал о своих девочках.
Девочки были самые обыкновенные, им было по 16, они окончили 9-й класс, следующий год будет для них выпускной, а потом всё лето будет занято. Но для них эта лагерная смена была необыкновенной, потому что была в их жизни последней. Они многие годы ездили в этот лагерь и мечтали завершить свой последний лагерный сезон только в первом отряде.
Распределение детей в первый отряд для Ивана началось сразу после погрузки в автобус. До лагеря было два часа дороги, но две девушки сразу пристали к Ивану, чтобы он записал их себе в отряд. Это были Кадырова Ирина и Антонова Вера, он их прекрасно знал по прошлому году, когда они были у Шурика во втором отряде. Знал он их лично, потому что за месяц в одном корпусе они примелькались ему, и знал понаслышке от Шурика об их прошлогодних выкрутасах.
Брать этих двоих он не хотел, но они обещали себя хорошо вести и так просили, что Иван растаял. Он вспомнил себя, как в прошлом году сам хотел попасть на первый отряд. Фактически тогда его взяла с собой Нина. Обе палаты девушек Иван записал к себе уже в автобусе, а палату ребят сформировали в лагере. Он не пожалел, что взял Иру и Веру. На удивление, в этом году они были совершенно другие. Он взял в отряд всех, кто просил, и дети отплатили ему.
В середине смены первой палате взбрело в голову сходить в ресторан. Мысль, засевшую в молодой женской головке, выкорчевать невозможно. Они прыгали вокруг него, как первоклашки. Потом стали упрашивать Сергей Сергеевича. Начальник лагеря сдался: "Пойдёте с Ваней, пионерские галстуки снимите". Насчёт галстуков он, конечно, глупость сказал. Их никто надевать и не собирался. С утра гладили наряды и причёсывались. Ресторан назывался "Сказка", внешне он был выполнен в виде многоглавого деревянного терема. Идти надо было по полю, к автомобильной трассе, несколько километров.
Иван привёл девушек и остался ждать их около ресторана. Примерно через час они вышли счастливые, полакомившись досыта сладостями и кофе. И теперь стали прыгать вокруг него уже от радости. В этот момент подъехал автобус с иностранными туристами: ресторан был образцом русского деревянного зодчества, славился интерьерами и русской кухней и потому к нему возили туристов. Иностранцы, увидев Ивана в окружении десяти наряженных молодых девушек, стали цокать языками и щёлкать фотоаппаратами. Иван был заметно старше своих девушек. Что могли подумать глупые иностранцы, он мог только догадываться. Но к раздражению на иностранцев примешивалась в его душе частичка приятного чувства.
В письме к Наде он обо всём этом и написал, но об иностранцах упоминать не стал. В конце смены девочки подарили ему незатейливую картину пастелью на куске фанеры. Не Почётная грамота от предприятия, а эта картина была ему особенно дорога, как память о лагере. На обратной стороне девочки написали: "Дорогой Ваня, спасибо тебе за всё. Мы тебя никогда не забудем. Нам эта последняя лагерная смена запомнится навсегда. Помни о нас. Девочки 1-го отряда. 1-я палата. 3-я смена. 1980 год". Таня Чернышова подарила ему жёлтого слонёнка, сшитого на кружке рукоделия.
Он помнил их всех, потому что часто вспоминал свою последнюю лагерную смену. Однако тогда Иван об этом ещё не знал и думал, что вернётся.
57
30 августа в обед он сдал смену, бросил дома вещи и помчался к знакомым за палаткой – ему надо было успеть собраться на вечерний поезд.
На вокзале его ждали Люба и Галина.
– Моя лучшая подруга, – так её представила Люба.
Они тут же вручили ему огромный рюкзак с едой, который привезли на такси. В нём было всё необходимое, закупленное строго по списку. Список Люба составляла сама, так как доверить это другим она не решалась. Часть продуктов уже была в Пицунде вместе с приехавшими туда двумя днями раньше. Компания отдыхающих была разнообразная: она состояла из знакомых Любы и знакомых её знакомых. Люба не уехала с ними раньше, потому что ждала Ивана, Галине же она сказала, что ждёт субботы. Кроме того, на месте к ним потом присоединились двое из Грузии, познакомившиеся с кем-то из компании года два назад – неизвестно, как и где.
Место, куда им предстояло добраться, было Первым, или Монашеским, ущельем, располагавшемся рядом с реликтовой сосновой рощей. Идти с грузом пришлось частично по прибрежным камням, но на середине пути их встретили уже ожидавшие их.
Всё доступное место в ущелье было заполнено десятками палаток, в том числе семейными парами с детьми. Шум никогда не стихал. Иван ни с кем, кроме Любы, знаком не был. Он не играл на гитаре, не пел и в большой незнакомой компании не мог не потеряться. На работе к его причудам, нестандартному поведению и непредсказуемым реакциям привыкали долго – чтобы оценить его правильно, потребовался год. Здесь же за неделю его понять никто не мог и не стремился. Он выглядел спокойным молчаливым субъектом, почти единолично следящим за костром и ходящим за дровами и водой.
Один день был похож на другой: приготовление еды, бесконечное купание, а вечером – смех, шутки, рассказы и гитара у костра. Днём Иван ходил по окрестностям. Но если Карадаг представлял собой преимущественно голые скалы, то здесь это были предгорья – огромные холмы, поросшие лесом. Ходил один: Люба постоянно была с Галиной, а других желающих не нашлось.
В один из вечеров рассказчиком выступал Малхаз. У него была редчайшая в Грузии, как он сам утверждал, фамилия. Её носил какой-то монах и он, единственный наследник древнего рода. Так как монах детей иметь не может, а он, Малхаз, жениться не собирается, то его род прекратится. Он рассказал совместно с товарищем, который больше поддакивал, чем говорил, несколько историй. Ивана особенно удивила одна, как Малхаз в составе группы проходил по какому-то таинственному маршруту Кавказа и они никак не могли найти дорогу домой, потому что неведомые тёмные силы заставляли их несколько дней кружить по кругу.
Когда он с товарищем ушёл, в ответ на впечатление Галины кто-то сказал:
– Да болтун. Насочинял чего-то. Я эти, одни и те же, истории от него уже третий год подряд слышу.
Иван ничего не рассказывал, чем ещё более утвердил остальных в своей невзрачности. Главное же, что произошло в этой поездке, – он обидел Любу, сам того не желая. Случилось это на седьмой день, он страшно переживал и совсем замкнулся. Самое обидное было то, что он дважды повторил свою бестактность и ошибку. Он искал причины своей ошибки и нашёл их в далёком прошлом.
Лет за пять до этого он, будучи студентом, ездил из Сокольников до Университета по красной ветке со случайным знакомым с факультета биологии. Его звали Паша. Отношения были добрые, но всё-таки до поры напряжённо-деликатные. Оставалась какая-то тонкая ледяная корочка. Она непременно исчезает, если выпить по какому-нибудь случаю, но они не пили. В очередной поездке Иван читал книгу, а Павел приставал к нему с разными глупыми вопросами и отвлекал. И тогда у Ивана случайно, интуитивно сорвалось с языка:
– Пашка, надоел ты мне, отвали.
Удивительно, но вдруг льдинка растаяла и Пашка заулыбался. После этого они стали друзьями. Иван потом долго думал над этим парадоксом: он сказал грубость, а она их сблизила. Он назвал его не Паша, а запанибратски – "Пашка". И это не вызвало какого-либо отторжения.
И вот теперь Иван, совершенно не желая обидеть, тем более Любу, которую безмерно уважал, ещё в поезде назвал её Любкой. Более всего его удручало то, что он тогда не соотнёс исказившееся на секунду лицо Любы со своими словами. На седьмой день в разговоре у костра он снова повторил свою ошибку. Обсуждая обеденное меню, он небрежно бросил хамские слова:
– Ну и что? Скормим уху Любке – она любит рыбу.
Люба на сей раз не стала сдерживаться, накричала на него и сказала, чтобы он не смел больше называть её так. Вот так нелепо были перечёркнуты их прежде добрые и очень уважительные отношения. Спустя несколько дней обида сгладилась, а может быть, просто глубоко спряталась в душе Любы.
Последние два дня непрерывно лил дождь, пришлось сидеть в палатках, сварить что-то на костре было невозможно. С утра в день отъезда они не выдержали и ушли, чтобы день провести в Гаграх и отдохнуть от дождя перед вечерним поездом. На обратный путь их было четверо: к ним добавился Сергей. Они полакомились горячим в ресторане, но до поезда было ещё долго.
Сергей с девушками собрался в кино, а Иван решил пройтись по магазинам: ему нужна была зубная паста, да и кино это он уже смотрел. Однако, когда девушки покупали билеты, а они с Сергеем стояли недалеко, он обратил внимание на двух непонравившихся ему субъектов, которые перешёптывались и сверлили взглядами девушек. Люба и Галина отошли от кассы, а Иван слышал, как они взяли билеты на соседние места. Он забеспокоился, а потом подумал: "Ладно, Сергей разберётся".
До сеанса было ещё более часа. Они расстались. Каково же было удивление Ивана, когда в городе он встретил Сергея.
– Ты куда?
– Я вспомнил, что мне нужно срочно позвонить в Москву. Вот ищу междугороднюю.
– А Люба с Галиной?
– А они в кино.
– А где твой билет? Давай мне.
И ничего не объясняя, скрылся за углом. Он успел к началу сеанса, но Галина была явно недовольна его возвращением. Во-первых: он прибежал вспотевший и сел не со стороны Любы, а рядом с ней – таким образом, чтобы быть между девушками и странными субъектами. Во-вторых: что это за мужик – скажет одно, а делает другое.
Обо всём этом лучшая подруга Любы не преминула сказать ей уже в Москве. Другие знакомые Любы также сочли Ивана странным субъектом.
58
12 сентября в пятницу Иван вышел на работу, а Надя – за день до него. В пятницу Надя не ждала его, но ждала со дня на день и потому обрадовалась, не скрывая этого.
– Как там твои пионеры? Расскажи, – задала вопрос Надя, но по тону Иван радостно почувствовал, что её это мало интересует, а интересует её он.
Наступила упоительная пора: они много времени проводили вместе, ходили в кино, он провожал её на волейбол, до дома, просто шатались. Но их отношения всё так же были неопределёнными. Ивана порой охватывала тревога, он не понимал – что же дальше? Она была то добра, то равнодушна, она не прогоняла его, но и не приближала. Она как будто изучала его, а он тяготился, как ему казалось, бесперспективностью их отношений. Снова говорить ей о любви представлялось ему неправильным: ведь не могла же она забыть сказанное. Он считал, что молчаливое, ненавязчивое, ни на что не претендующее восхищение женщиной – лучшие слова и лучший ей комплимент. И всё же после долгих сомнений он решил повторить при случае признание, но иносказательно, если получится, как бы полунамёком.
Случай представился через неделю. В тот день они особенно много ходили по магазинам и много говорили, на какое-то время Иван замолчал. Надя посмотрела на него и спросила:
– Ты почему такой хмурый, ты устал, или тебе надоело со мной?
– Ну что ты! Мне кажется, что когда-нибудь я буду вспоминать время, когда я ходил с тобой по магазинам, как самое лучшее время в моей жизни.
Эти слова Иван произнёс с какой-то безнадёжной грустью. Надя нежно посмотрела на него, взяла его под руку и прижалась к нему. Внутренняя дрожь пробежала по телу Ивана, он хотел положить свою ладонь на руку Нади, но она вынула руку.
– Надя, ты даже не представляешь – какая ты прелесть, ты – лучшая из женщин.
Надя улыбалась, но молчала. Иван не знал, что ещё говорить и зачем. По сути – он заново признался ей в любви. Разговор продолжился уже разрозненными малозначимыми фразами, потом они подошли к Надиному подъезду и Надя с обычной улыбкой сказала: "До завтра", но так, как будто чем-то была довольна.
На следующий день к Лене по делам зашёл Дмитрий. Это был добродушный недалёкий человек немного за тридцать, уставший от жены и детей. Простуженный, он ходил на работу и давно уже кашлял. Надя проявила к нему живейшее участие: налила ему горячего чая с молоком, достала у кого-то мёд. Она гладила его по головке и приговаривала: "Поправляйся, Димочка, поправляйся". Потом участливо стучала его по спине, когда он поперхнулся крошкой. Иван не ревновал, он завидовал: с ним она бывала и добра, и откровенна, и даже иногда хвалила его, но никогда не бывала нежной.
59
Как обычно, по пятницам Надя отправлялась на выходные домой к родителям. В одну из пятниц её провожал Иван и нёс сумку с вещами. Они сели в электричку, было уже темно, вагон был полупустой. Надя взяла в руки новый дипломат Ивана, который она заприметила ещё на работе, и стала его рассматривать. Иван давно хотел дипломат и приобрёл его только вчера через знакомого. Надя похвалила вещь и со вздохом сожаления вернула. Иван, перехватив её взгляд, тихо и серьёзно спросил, с надеждой ожидая ответ:
– А можно мне подарить его тебе?
– Нет, я не могу взять такой дорогой подарок.
Иван сделался печальным, отвернулся к окну, потом попытался ещё раз:
– Отчего ты не можешь сделать для меня такую малость? Мне было бы очень приятно.
– Потому что он по цене равен моему недельному заработку.
Иван опять замолчал. Тогда Надя предложила Ивану продать дипломат. Иван молчал, на скулах ходили желваки, он не знал, что делать. Не продать – обидеть Надю, продать и выбросить деньги в окно – нет, так ещё больше обидеть. Эти театрально-картинные жесты в глазах Нади будут выглядеть фальшиво. Что делать?
– Хорошо, 5 рублей, – наконец сказал он.
– Ты за пять рублей "копеечную" ручку покупал, я помню, – засмеялась Надя. – Дипломат стоит не меньше 25 рублей.
Они стали торговаться: Иван занижал цену, Надя её поднимала. Сошлись на 18 рублях. Надя открыла дипломат, он был к вечеру уже пустой, там только лежала небольшая брошюра "Математическая мысль Древней Руси". Эту книжонку, случайно увиденную и купленную на книжном развале, сегодня в обед ему подарила Надя со словами: "Великому математику".
Иван положил книгу в карман, а Надя стала перекладывать вещи из сумки в дипломат. В какой-то момент она сказала:
– Ваня, не подглядывай: у меня здесь интимные вещи.
Иван отвернулся к окну и стал смотреть в черноту. Возвращаясь назад, он скомкал и выбросил в мусорную урну полученные деньги.
60
Поздней осенью, в пятницу, гуляя однажды после работы, они попали в противный осенний дождь возле заводского Дома культуры. Михаил, муж Лены, там работал директором. Его, инженера, как-то послали на месяц на подсобные работы при ремонте Дома культуры, а потом предложили исполнять обязанности директора на срок до полугода. Мишкины окна на втором этаже ещё горели, и они зашли к нему переждать дождь. Его на месте не было, а рядом в фойе стоял рояль. Побросав одежду на стулья, они подошли к роялю.
Надя стала играть. В полутёмном зале зазвучала очаровательная музыка, а может быть, она была очаровательна для Ивана потому, что любимая женщина снова играла для него. Он неотрывно смотрел на неё и поймал себя на мысли, что для него неважно, что играет Надя. Проходящая уборщица с вёдрами и женщина с бумагами не могли их отвлечь от музыки. Надя сыграла "К Элизе", "Полонез Огинского" и ещё что-то хорошее, но неизвестное Ивану.
– А последнее, это что было? – спросил Иван.
– Это из Водецкого.
– Не знаю такого.
– Збигнев Водецкий, польский певец и композитор.
Погас свет, и они спустились к выходу. Надя к родителям в тот день не поехала, поэтому Иван проводил её до квартиры.
Вечером и последующие выходные он снова спрашивал себя, к чему идут их отношения. В возможность бесконечной дружбы он не верил. Надя подшучивала над ним, запросто распоряжалась его временем, иногда была с ним ласкова и серьёзна. Он был рад каждой минуте рядом с ней, но не понимал её. Весной прошлого года он признался ей в любви, она сказала, что не может ответить тем же. Совсем недавно он полунамёками повторил слова. Ответа не было. Что он ждёт? Не малодушно ли и не смешно ли ждать, как будто выпрашивая, ответный отклик? Может быть, ей трудно прямо отказать и она ждёт, когда он сам поймёт? Но все эти рассуждения ни к чему не приводили: он не находил в себе сил оторваться от неё. Он мечтал ей подарить огромный букет, если бы она ответила: "Да". Счастливый, он принёс бы его на работу. Он был абсолютно убеждён, что сначала – слова, а букет и всё остальное потом, и только так.
61
В понедельник она спросила его:
– Товарищ Лукин, что вы делали в выходные?
– Вчера знакомые пригласили на чай, – ответил Иван.
– Ты неточен в словах. Мужики на чай не собираются, значит, надо было сказать, что пригласили на чай не знакомые, а знакомки. И много у тебя таких знакомок?
Ответа она не дождалась: отвлечённая чужим вопросом, она отошла.
Вечером того же дня они с большой компанией шли с работы на метро. Иван шёл рядом с Надей, чуть впереди шла Люба. Люба рассказывала своей сослуживице, что она несколько дней назад простудилась и теперь лечится народными средствами: горячие ванны на ноги, чай с маминым малиновым вареньем и горчичник на грудь. Услышав про горчичник, Надя переспросила:
– Куда, куда горчичник?
Люба не почувствовала интонацию лёгкого сарказма и, повернувшись, простодушно показала приложенной ладонью, куда именно она его накладывает. Получалось, что не на грудь, а несколько выше.
– Боже, какие подробности, – полушёпотом произнесла Надя, так чтобы слышал только Иван.
На следующий день Надя, как бы вскользь, заметила:
– Ты не находишь, что Люба несколько простовата и суетлива?
Иван растерялся и был озадачен. Да, вчера Люба проявила милое простодушие. Ну и что? Он вспомнил, что как-то он говорил Наде, что не любит суетливых людей. И вот теперь Надя приписывает Любе суетливость, хотя из вчерашней сцены это никак не просматривалось. Он начал отвечать, медленно подбирая слова, и было видно, что он сильно изумлён.
– Я удивлён твоим словам в отношении Любы, и, если бы мне эти слова сказал кто-то другой, я стал бы опровергать их, но слышать эти слова от тебя… – Иван запнулся и потом продолжил: – Мне приятно слышать эти слова именно от тебя.
Лёгкая тень краски пробежала по лицу Нади. Иван понял, что угадал причину нападок на Любу. Надя, женщина, отгоняла от Ивана другую женщину. Он поспешил её успокоить.
– Люба – замечательный человек, я помню, как она, не раздумывая, бросилась меня спасать, но, к сожалению, сейчас она сильно обижена на меня.
– За что?
– Я допустил по отношению к ней грубость и бестактность.
– На тебя это похоже, я тебя ещё не до конца обтесала, – с удовольствием и уже весело произнесла Надя; как именно нагрубил Иван, её, видимо, не интересовало.
62
В очередной заход по магазинам Иван рассказывал о Древнем Риме. Когда он не был взволнован и видел, что его слушают, он говорил хорошо: он делал нужные паузы, изъяснялся образно, играл интонациями. Надя слушала уже минут десять и вдруг спросила:
– Откуда ты всё знаешь, наверное, много читал?
– Я бы сказал по-другому: я никогда не читал всё без разбора. Помнишь – нам в школе задавали на лето читать, да чтоб ещё в тетрадку обзор прочитанного записать. И вот я в конце лета встречаюсь с двоюродным братом. Ну… я за лето одолел штук семь, а у него, с ума сойти, 32 книги. Я ему: "Врёшь, неужели всё прочёл?" А он: "Да, особенно мне понравилась вот эта". И начинает мне пересказывать. Я его спрашиваю: "Кто написал?", а он не знает.
– А ты, значит, читал только тех, с кем лично был знаком?
Надя, как замечательный собеседник, всегда внимательно слушала, её острый ум находил мельчайшие неточности и придавал прослушанному рассказу неожиданные повороты. Иван улыбнулся.
– Нет, лично знаком не был, они всё больше жили в прошлом веке, но это были проверенные авторы. Я, помню, пришёл где-то в 8-м классе в библиотеку за какой-то серьёзной книгой – Жюль Верн там или Дюма, передо мной стоит молодая особь женского пола и на всю библиотеку обращается к библиотекарше: "Дайте мне что-нибудь про любовь".
– Что вы, товарищ Лукин, имеете против любви?
– Дело не в этом, просто я бы постеснялся вот так восклицать на всю библиотеку, как та моя сверстница.
– Почему?
– Не знаю, не могу объяснить, но не стал бы я на людях трепать о любви, а во-вторых: во всех этих "книгах про любовь" я думаю, что её вовсе нет.
– Откуда ты знаешь, что нет, если не читал?
– Мне кажется, все эти любовные сказки имеют один сюжет, только с разной аранжировкой. Живёт Золушка – кладезь всех достоинств, а принц её не замечает. Вдруг она превращается в удивительное создание. Принц ведёт её под венец, и они живут счастливо.
Иван помолчал и продолжил:
– Всё это красиво, но в жизни по-другому. Меня поразила одна любовная история у Конана Дойля.
– А разве он писал любовные романы?
– Нет, это роман об экспедиции на затерянное плато, где чудом сохранились доисторические чудовища. Но роман вставлен, как в рамки, в очень жизненную, как мне кажется, историю.
– Я вся внимание.
– Молодой журналист влюблён в девушку. Наконец он решается на признание, но она, почувствовав это, останавливает его и желает остаться только другом. Она уже влюблена в нарисованный ею идеал мужчины. Она говорит, что полюбит человека дела, человека действия и бесстрашного героя, отблеск славы которого падёт и на неё. И только эту великую любовь она готова ждать. А её друг не соответствует её идеалу. Расстроенный, он уходит. Но судьба благоволит ему: он отправляется с группой отчаянных людей на край света, где они, ежедневно рискуя жизнью, проявляют и мужество, и бесстрашие, и совершают удивительные научные открытия. И вот они возвращаются домой героями. Молодой человек в радостном возбуждении стоит у двери возлюбленной. Ему открывает дверь маленький рыжий человек в засаленном на животе жилете. И этот никчёмный субъект, служащий где-то мелким клерком, теперь является мужем его Глэдис… Вот это – правда.
– А как же Глэдис объяснила случившееся?
– А что слова? Главное – поступки. Она сказала, что, верно, он вовсе не любил, раз бросил её ради приключений.
– А ещё что ты про любовь читал?
– У Джека Лондона есть произведение "Белый клык". Там есть замечательный эпизод из жизни волчьей стаи с четырьмя персонажами: Ведущая самка, Матёрый вожак, Молодой трёхлеток и Старый волк. Последнему в борьбе за самку ничего не светит. Все трое надоедают самке, она их кусает, но они несколько дней терпеливо её преследуют. Развязка наступает неожиданно. Старик и Вожак набрасываются на Трёхлетка и вдвоём расправляются с ним. Вожак победоносно смотрит в сторону самки, оставляя незащищённой шею. Старик молниеносным ударом вспарывает ему шейную артерию. Самка равнодушно наблюдает за происходящим. Достаётся она Старику. Любви тут, конечно, нет. Но ведь и баснописец пишет про зверей, а видим мы людей. И пол здесь не важен, может быть и наоборот – три самки и один самец.
– Ну и какова же мораль у твоей басни?
– Не у моей, а у Джека Лондона. Мораль такова: в любви побеждает не самый достойный, а тот, на чьей стороне сыграет случай.
– А какие женщины тебе в жизни встречались?
– Ой, разные! Про "медсестричку Зиночку" ты слышала. Или вот из той же серии. Года три назад жду поезда на Курском вокзале. Сижу, думаю о своём, садится рядом женщина. И как-то подозрительно мне стало: чего она так близко села, если вся лавка свободна. А отодвигаться как-то неудобно мне. Ну ладно, думаю. Тут она меня толкает локтём. Я ей: "Что сие значит?" Она мне: "Понравился, значит". Я посмотрел на неё. Описывать её облик не стану, но мне показалось, что спала она под лавкой и неделю не умывалась. Я удивлён был безмерно. Думаю: "Я побрит, прилично одет, шляпа у меня новая – как она во мне родню нашла?"
– Ну и чем кончилось общение с родственной душой?
– Я сказал: "Некогда мне" – и быстро ушёл. Я потом долго думал, но так и не смог ничего понять, а только удивлялся. В общем – разные встречались. Проще сказать – какие никогда не встречались.
– И какие же?
– Мне ни разу в жизни не встречались великодушные женщины.
Надя удивлённо и вопросительно посмотрела на Ивана, но он, предугадывая её мысль и слова, жестом остановил её:
– Я понимаю тебя: говорить подобное бестактно и оскорбительно, как говорить рядом с красивой женщиной, что красивых не бывает…
Надя не дала ему продолжить:
– Какой ты неотёсанный ещё, товарищ Лукин, – рядом с любой женщиной нельзя говорить, что красивых женщин нет.
– Согласен, согласен, но ты могла бы понять и оценить, почему я оговорился в последней фразе: ведь я разговаривал с тобой.
– Ну хорошо – я тебя великодушно прощаю, – она сделала театральный величественный жест рукой, – продолжай.
В разговоре с Иваном Надя часто играла роль царственной особы, снисходящей до её подданного. Иван это прекрасно понимал, он не обижался, а восхищался её картинно-сценическими жестами. Он знал, что она испытывает к нему добрые чувства, иначе она не стала бы проводить с ним столько времени. Вот только одних добрых чувств от неё ему было мало.
– Так вот: мне не встречались великодушные. Но! Есть одно маленькое "но". Великодушие – не повседневная вещь, как утреннее приветствие, оно, если оно есть, проявляется в исключительных обстоятельствах. Вероятно, в моей жизни и в жизни встреченных мной женщин не было таких исключительных обстоятельств.
– Как знать, может быть, ещё встретишь.
Иван задумался после этих слов Нади и возбуждённо произнес:
– Нет, совсем забыл – была ещё одна женщина, встреча с которой меня ввела в неописуемое изумление.
– Что, такая красивая?
– Красивая? Странно: у всех женщин неискоренимый предрассудок, будто в женщине главное – красота.
Как всегда, Надя мгновенно и точно парировала удар:
– Это потому, что мужчины их постоянно в этом убеждают… Ну ладно, продолжай.
– Нет, здесь дело не в красоте... Хотя ты права… но в ней была красота особая – просветлённая красота простых лиц, я такие лица позже встречал в Троице-Сергиевской лавре.
Надя удивлённо посмотрела на Ивана, хотела что-то сказать, но удержалась. Иван же рассказал действительно странный случай:
– Дело было так. Я ехал на электричке к родственникам. Путь был дальний – более часа. Садится напротив женщина, одета просто, с корзиночкой на коленях, с которой ходят по грибы. Ей лет 60, в платочке, в корзине у неё сверху батон, яйца и лук торчит. Через две остановки подсаживается к нам мужик, совершенно посторонний для этой женщины. И как-то мне странно стало, что они так быстро сошлись. Уже через пять минут они обсуждали, как редиску сажать и как правильно пить вино: надо налить в рюмку, закрыть ладошкой вот так, а потом залпом выпить. А мне их разговоры непонятны и мелочны. Я на следующий год получаю диплом МГУ. Я сижу и с серьёзной рожей чванливо думаю о высоком, а тут обыватели несут какую-то чепуху. Я стараюсь не слушать, смотрю в окно и думаю о своём. Потом мужичонка уходит. Женщина посмотрела на меня и стала как будто к чему-то прислушиваться. Знаешь, так бывает, когда человек хочет что-то услышать, он поводит головой, направляя ухо к источнику звука. Но слушать было нечего – обычный шум поезда. Уловив какие-то неведомые для меня сигналы, она мне вдруг говорит:
– А хотите, молодой человек, я вам про вас всё расскажу?
– Расскажите, – говорю я с невольной улыбкой, а сам думаю: да откуда что она знает, если я ни слова не произнёс, а видит она меня впервые.И тут она спустила меня с моих высот, так что я в буквальном смысле открыл рот – я даже почувствовал, как он открылся. Я смотрю на неё широко открытыми глазами и не могу ничего сказать: так я был удивлён.
– И что же такое она тебе сказала – удивилась уже Надя.
– Она сказала, что я целеустремленный, надёжный, человек долга и ещё много хороших слов. Не стану их перечислять, главное другое – именно таким я себя тогда считал. Я, когда опомнился, говорю ей: "Это всё хорошие слова, а скажите что-нибудь плохое". Она мне отвечает: "Плохого не стану говорить".
– Она плохого не нашла? Странно, она просто тебя пожалела, – с доброй улыбкой заметила Надя.
Иван помолчал и продолжил:
– Не в том смысле, что ей нечего сказать обо мне плохого, а что она просто не станет этого говорить… А мне ужасно хочется ещё что-нибудь узнать, но я уже подъезжаю к своей станции, а теперь вот корю себя: надо было остаться. Просто мне можно было сойти сейчас, а можно было ещё проехать десять минут. Но я постеснялся остаться: я думал, если она так прочла меня всего насквозь, то она почувствует, что я хочу остаться. Я теперь не понимаю, чего я стыдился – ведь ей это ничего не стоило, а мне, быть может, польза.
– А что ты ещё хотел узнать у неё?
– Не знаю. Я думаю, что она сама бы сказала: может быть, предостерегла от каких ошибок, которые я совершу. Судьба свела меня с провидицей, а я упустил свой шанс. Но на прощанье она мне сказала и вовсе загадочную фразу, которую я не понимаю.
– Какую? – заинтересовалась Надя.
– Она со мной, сопливым юнцом, говорила уважительно и обращалась на "вы", а последнюю фразу произнесла особенно доброжелательно.
– Ну давай, не томи, какую фразу?
– Вот дословно её слова: "Вы, молодой человек, будете всю жизнь медленно-медленно идти в гору".
– Да, действительно, фраза загадочная, теперь всю жизнь её будешь разгадывать. И ещё: раз совета не испросил, придётся вам, товарищ Лукин, всю жизнь…
– …жить своим умом, – закончил Иван.
– Как ты догадался?
– Я тоже научился угадывать некоторые твои мысли… Жаль, что не все.
Надя надолго задумалась, потом печально сказала:
– Все угадать невозможно, я сама не все свои мысли, которые вдруг придут, угадываю.
Иван внимательно посмотрел на Надю: шутит ли или что-то не договаривает? Про себя же подумал: "Чтобы её понять, мне, верно, всей жизни не хватит".
Потом Надя продолжила:
– Мы отвлеклись. Видишь, какую женщину встретил, а говорил, что не встречал великодушных женщин.
– Нет, великодушие – это когда ты чем-то жертвуешь ради другого или прощаешь его за причинённую боль. Здесь другое – доброта, бескорыстие, желание помочь…
63
Какое-то время шли молча. О чём думала в эти минуты Надя, для Ивана, вечером вспоминавшего разговор, осталось неясным, но она вдруг возбуждённо заговорила о замужестве.
– Я не понимаю, почему вопрос замужества всем представляется таким важным: будто все девушки только и думают, как бы поскорее выскочить замуж. Разве стремление к общению и разнообразию друзей есть только стремление найти себе пару? Меня раздражает это давление всеобщего мнения на женщин. Зачем нужно скороспелое замужество?..
Иван слушал и не понимал, зачем она ему это говорит. Она бы ещё продолжала рассуждать, но он перебил её.
– Хорошо, замуж ты не хочешь – здесь каждая вольна выбирать… – эти слова, как свою первую, ещё не обдуманную реакцию на тираду Нади Иван произнёс с досадой, потом, после паузы, нашёл продолжение: – Но я не понимаю причин твоего жара и отпора. Разве тебя твои родители собираются выдать замуж силой?
Надя осеклась, действительно – её слова не вытекали из их с Иваном разговора, но они логически вытекали из её мыслей, навеянных недавним разговором с мамой, о чём она не хотела говорить Ивану. Мама из фраз дочери, её телефонных разговоров и своих наблюдений сделала вывод, что Надя, заводя множество знакомых, удивляется необычным персонажам, играет с ними и, поняв суть и мотивы одних, находит других подопытных. В лаборатории жизни всё время кипели эксперименты. Родители не хотели торопить её с замужеством, а пытались мягко предостеречь от ситуации, когда настанет время уже и выбор делать, а он вдруг станет невелик.
Вокруг Нади было такое множество молодых людей, добивающихся или ожидающих её внимания, что ей казалось, что она сделает свой выбор, притом – лучший выбор, тогда, когда сочтёт нужным. Мама считала по-другому: собирать грибы на грибной поляне после полудня, когда через неё прошло столько желающих, поздно. Опасения мамы были не беспочвенны: старшая дочь тому пример.
Научившись понимать поведение Нади в мелочах и предугадывать в диалогах развитие её мысли, Иван теперь не понимал, как ему казалось, главного – её небрежного и легкомысленного отношения к созданию семьи. Оно, это её отношение, ему представлялось неестественным. Для молодой девушки не может быть это вопросом третьей степени важности – это противоестественно.
Иван не знал о последнем разговоре с мамой и посчитал, что слова Нади навеяны давно прочитанной книгой. Он как будто прозрел и понял – откуда выросли последние слова Нади. Это был, быть может, единственный случай, когда он ошибся. У него в мозгу промелькнуло: "Вот оно что. Так это же образ Таис Афинской – идти по жизни играя, находить достойных людей, дарить им своё обаяние, вдохновлять их и снова искать новых и играть с ними. Вот он – её кумир". Он вдруг понял, почему ему казался фальшивым образ Таис: его измыслил Иван Ефремов. Другое дело – Джейн Эйр: её образ Шарлотта Бронте, женщина, писала с себя, поэтому он жизненный и убедительный.
Возникшую паузу прервал Иван и также сказал слова, которые Наде тогда были непонятны, но которые позже она будет не раз вспоминать. Как всегда, когда Иван хотел сказать что-то важное, он предварительно обдумывал и начинал говорить медленно, как бы на ходу выверяя слова.
– Надя, я хочу сказать тебе следующее: ты делаешь большую ошибку, когда на основе наших прежних и сегодняшних отношений экстраполируешь их в будущее.
– Лукин, я тебя сейчас по голове стукну. Математик, ты можешь по-человечески сказать?
Иван долго смотрел под ноги, думал и, наконец, нашёл слова:
– Если совсем просто, то это будет звучать так: товарищ Лукин появился в твоей жизни вчера, товарищ Лукин есть в твоей жизни сегодня, но это вовсе не значит, что товарищ Лукин будет в ней завтра.
– Куда это ты собираешься убежать? Мы тебя никуда не отпускаем, – безапелляционно заявила Надежда.
Иван криво улыбнулся под ноги и еле заметно покачал головой, потом, обращаясь более к себе, глубокомысленно произнёс: "Да", что означало, что объяснять что-то бесполезно. А Надя уже думала о другом.
Расставшись, Иван продолжал обдумывать слова Нади о замужестве и в конце концов пришёл к тому, что говорила она их не просто так: "Тогда, давно, на моё признание в любви она ответила, что не может мне ответить тем же. Совсем недавно я фактически повторил признание, хотя и не так явно. И вот теперь, вроде бы отвергая замужество, она вовсе не отвергает его, она не допускает его со мной. Именно это она и хотела мне мягко и как бы ненароком сказать! Как я сразу, идиот, этого не понял?"
У Нади таких сложных мыслей не было. Она удивилась бы, узнав, что Иван сможет расшифровать её слова таким образом – она просто не думала о каких-то вариантах трактовки своих слов и о том, как они отзовутся.