ЗАВИСТНИЦА
Кручиниха очень соответствовала своему прозвищу, потому что вечно кручинилась по разным причинам, но чаще всего результатом такого настроения становились чужие успехи и удачи. Старуха была уверена, что другим гораздо больше везёт, а сама она получает от жизни намного меньше положенного. Нет, Кручиниха не из нищих, у неё хороший каменный дом в центре посёлка, большое хозяйство, и многим другим оставалось только мечтать о таком благополучии. И здоровьем она не была обижена – энергичная, крепкая старуха. Хотя старухой-то Кручиниху можно было бы и не считать, если б раньше времени не состарил её собственный зловредный характер, из-за которого лицо всегда выражало обиду и недовольство. Кручиниха не успевала и порадоваться, как замечала, что кому-то досталось больше радости, но почему? Чем они лучше? А как бы хотелось хоть в чём-то их всех перещеголять! Упорно ломая голову, как достичь такого, из-за чего всех перекосило бы от зависти, Кручиниха злилась, что ничего-то не может придумать. Но сегодня, кажется, явилась-таки ценная мысль...
Сначала не шло из головы платье Свентаны. Подумать только – как оно засверкало на солнце! Если не знать, что девчонка родом из самого Заоблачного замка, ещё можно бы поверить, будто это сверкали какие-нибудь стекляшки или что-то вроде ёлочной мишуры. Золото, бриллианты – вот что это такое! Разве станут одевать настоящую принцессу Неба во всякое бутафорское барахло? Н-да... А ведь можно, можно утереть нос всему посёлку! Только бы удалась задумка... Вот тогда-то уж никому не перещеголять Кручиниху! Знай наших!
Кручиниха пришла домой, накрыла на стол, села на лавку и задумалась. Где этот бездельник Ерёмка? Не иначе у Зелинии своей под окнами околачивается. Вот ведь присушила балбеса! Но Еремей на этот раз оказался дома – из комнаты раздался храп. Ах ты ж, бездельник! Кручиниха раздражённо растолкала спящего.
– Спит да ест, и никакой заботушки! Вставай, выспался, теперь уж обедать пора. Где ж это шлялся всю ночь, окаянный? Снова эту ведьму высматривал?
– Мать, да не ведьма она, сколько тебе втолковывать? Как кто покрасивше – так сразу ведьма! С зависти всё это болтают, и ты туда же.
– Как же, не ведьма! А то я сама не вижу, что мне другие? Другие-то как раз ничего за ней такого не замечают, а меня, брат, не проведёшь! Ещё бабка её, покойница, на нашу козу порчу как-то навела, так и пришлось зарезать – порченая коза-то молока никогда больше не давала, знаем мы эти фокусы...
– Ну, ты вспомнила! У козы молоко пропало, так сразу кто-то виноват, вот народ!
– А то, что у нас потом ни у одной козы молока нормального не водилось, пока колдовка эта старая не померла, тоже выдумки? Или горькое молоко, или скисает прямо на глазах, это как? Уж я ихние штучки хорошо знаю, не первый год на свете живу. Это тебя, простофилю, вокруг пальца обвести легче прощего.
– Да ладно, маманя, давай лучше уж обедать, что ли...
Еремей встал с лежанки, подтянул штаны на рыхловатом, но ещё не слишком выпуклом животе, одёрнул рубаху и, не скрывая зевоты, сладко потянулся.
– То спал, ничего не хотел, а тут вдруг обедать заторопился, – ворчала Кручиниха,
– садись, давай, заодно и поговорим с тобой о важном.
Ну вот, опять у матери что-то на уме, никакой спокойной жизни! Ишь – важное! И что на этот раз? То каменщиком работать уговаривала, да не просто так, а чтоб прознать всё, да самому там главным стать, тогда, мол, все будут работать, а ты командовать и денег получать больше них. Ну, походил Еремей, попробовал почём фунт лиха. Работа тяжёлая, а как самому там всё к рукам прибрать, так и не понял – стена, что он укладывал, вдруг покосилась, и выгнали Ерёмку с позором, да ещё за убытки высчитали. Думал, мать отстанет, но она опять, видно, за своё.
Ну вот – поправила на голове платок, уселась поудобнее, значит, что-то заковыристое придумала, а от её идей отвертеться редко удаётся, себе дороже. Ну ничего, он, Еремей, тоже не так-то прост – сделает вид, что согласен, а там тяп-ляп – и маманя сама отстанет.
Чего угодно ждал от матери Еремей, но только не того, что услышал.
– Да зачем она мне, эта чокнутая?! Не хочу я её обхаживать, а уж жениться – и подавно!
– Вот то-то и оно, что никакая она не чокнутая, а самая настоящая прынцесса! Прынцесса из того самого Заоблачного замка. Пока ты тут спал, я сходила, не поленилась, хоть и не верила ни во что, и не зря ноги трепала! На поляне-то весь народ собрался, пришла Свентанка, а лестница вдруг возьми и появись! Вся из света ли, из солнца, что ли, и – до самой верхотуры, а там этот замок завиднелся – будто в облаках парит!
Еремей слушал мать с открытым ртом, но никак не понимал, зачем ему обхаживать эту странную незнакомку и набиваться ей в женихи, даже если она из самого Заоблачного замка.
– Эх, голова твоя пустая! Вот наказание! И за что мне, мне-то – умнице-разумнице – такую пустоголовщину в сыновья подсунули? А всё ведь судьба моя коварная! У других сыновья и соображают быстро, и расторопные какие, да тот же Евсейка – даром, что пастух всего-навсего, да к тому ж и хромой, а вот он-то не растерялся! Не-е-ет, не растерялся, а с самого начала в приятели к прынцессе втёрся, всё лето с ней на лугах языком чесал и коров пасти не забывал, не то что ты, недотёпа!
– Мамань, ну на кой леший мне-то эта Свентанка здалась? Да хоть и принцесса, а пользы от неё никакой, замок её на небе, а мы-то на земле живём, на земле нашей грешной, мамань!
– На земле-е-е! – передразнила Кручиниха сына. – А вот ушами бы не стриг, так и сам бы на небе оказался, и меня, несчастную, туда бы возвёл!
– Мамань да не хочу я на небо, мне и здесь хорошо! – попытался отшутиться Еремей и расплылся в довольной улыбке, вспоминая, как всю ночь заглядывал в окна Зелинии, и под утро дождался-таки, выглянула красавица и даже заговорила с ним ласково...
– Тебе, балбесу, может, и хорошо, а мне плохо! Бездельником сидишь у меня на шее, а как состарюсь, что делать будешь? Нет бы о матери подумать, чтобы на старости лет понежилась я на мягких облачных перинах, сидела бы в небесном замке да из золотого окошечка на землю бы поглядывала!
– Нет, мать, ну ты белены, что ль, сегодня объелась? В Заоблачный замок она захотела! А что там за жизнь, ты знаешь? И с чего ты решила, что даже окна в нём золотые?
– Так ты ещё насмехаться над матерью вздумал, грубить ей? Вырастила сыночка... – Кручиниха всплакнула, вытерла кончиком платка несуществующие слёзы и жалобно запричитала: – Работаю, работаю тут не покладая рук, спина уже закостенела, ноги болят, всё тело ноет, а сыночек дорогой ни единой просьбы материнской не может как следует выполнить, не пожалеет мать, не приголубит, а только насмехается!
– Да ладно тебе, мамань, чего уж ты, в самом деле? – сочувственно вздохнул пристыжённый Еремей.
– Золотые окошки... – Кручиниха ещё разок жалобно всхлипнула и, окрылённая тем, что удалось разжалобить сына, а, значит, полдела уже сделано, вдохновенно воскликнула: – Да не видел ты, а спроси у кого хочешь – платье на ней всё серебром-золотом расшитое, брильянтами сверкает! Там в замке у них, поди, богатства несметные, хоть лопатой греби, или думаешь, бедность там, как и у нас тут? И работать они там не работают, где это слыхано, чтоб в небесных-то замках на работе надрывалась? Вот и я бы на старости лет...
Кручиниха снова сиротливо взялась за кончик платка, но Еремей сокрушённо вздохнул и решил, что легче хоть для виду попробовать повертеться вокруг Свентаны, чтобы матери угодить. Уж по ночам-то, пока мать спит, встречаться с Зелинией никто ему не запретит, а там видно будет.