Если с Неглинной улицы повернуть в Звонарский переулок и пройти пятьдесят метров, то во втором ряду, вы увидите длинное двухэтажное здание старинной постройки. У входа стоит швейцар в серой накидке, фуражке, с бородой и усами как у последнего императора. Он с достоинством открывает дверь входящим и выходящим из здания мужчинам. Над входом висит кованная вывеска: «Сандуны». Это знаменитые московские бани, построенные здесь еще в 1808 году и с тех пор не менявшие своего предназначения. Напаренное место, так сказать. Внутри вас встретит роскошный интерьер и серый как мышь маленький татарин-гардеробщик Могсун. Он, кажется, был здесь всегда.
- Ну что, много народу-то, Могсун?
- Да как обычно, много.
- А что пар?
- Говорят, хороший.
- Ну, пойду, попарюсь, что ли, раз хороший.
…
- Э-эх, хорошо-то как! Хорррошо-о! – на обитую коричневой кожей лавку с высокой спинкой опускается тело в белом вафельном халате, - Ну, будем! – кружка кваса взмывает со столика вверх, ее перехватывает жадный рот, делает несколько полных глотков, - А-ааах! – кружка возвращается на столик, наполовину пустая, - Хорошо! – утвердительно и безапелляционно возвещает тело в вафельном халате.
- Да, баня – это хорошо, - соглашается тело напротив, завернутое в простыню.
- Я не про вообще баню, я про Сандуны!
- А что, Сандуны чем-то особенные?
- А Вы, что, не чувствуете? Вы, наверное, в первый раз тут?
- Да, друзья посоветовали.
- В командировке?
- Точно.
- А откуда?
- Из Норильска.
- А-а, бывал, да. Александр, кстати, будем, - протягивается рука.
- Владимир, - руки пожимаются.
- Очень приятно. Ну, так видите, друзья ведь Вам не краснопресненские или варшавские бани посоветовали, а Сандуновские. Почему? Потому что Сандуны – это Сандуны. Нет, я ничего плохого про другие бани сказать не хочу, но в Сандунах дух еще есть, не только пар. Кстати, пар, по-моему, здесь тоже лучший. Зависит, конечно, на кого попадешь, иной раз и залить могут, но, как правило, очень приличный пар.
- Да, пар отменный, соглашусь.
- Вот видите! Ну, с легким паром! – кружка снова взлетает вверх, опускается пустая.
- Вадим! Вадим! – появляется мужик-обслуга в бело-зеленой униформе, взгляд вопросительный - Вадим, повтори, а! – пустая кружка уносится, - кстати, советую – попробуйте – квас они тут сами делают, очень достойный.
- Вадим! Две кружки, будь добр!
- А Вы тут часто бываете, как я посмотрю.
- Каждую неделю. С сентября по май – каждую неделю! Если выходные без бани прошли, что крайне редко, считай, не было выходных, не отдохнул. Я тут не только телом, я тут прежде всего, душой отдыхаю. Как бы хреново не было, сюда придешь, вот только зайдешь внутрь, вот этот запах, атмосфера эта, морды их татарские, вот уже хорошо! А в парную зайдешь – все – вот если есть рай на земле, так он тут! Что, не согласитесь?
- Ну, не знаю. Вы, прям, фанат.
- Я – профессиональный фанат! Я в Сандуны уже лет двадцать хожу, вот как Вам сказал – каждые выходные. Мой друг меня сюда затащил, спасибо ему. Пацанов своих сюда водил, им трех лет еще не исполнилось, как я их сюда водить стал, а их у меня трое, сыновей-то, все в Сандунах пропарились. Сейчас кто где. Когда приезжают, обязательно сюда идем. Мужское это дело – в баньку сходить.
- Да, я у себя дома тоже люблю это дело, мы с мужиками на работе по пятницам в футбол попинать ходим, а потом в баньку попариться.
- Норильск, говорите?
- Норильск.
- Бывал я там у вас пару раз. Сурово там. Летом помню, был. Начало июня, а там снег выпал.
- Да, май, начало июня, все еще может быть.
- Ну, следующий заход? Я пошел.
В парную первого класса надо пройти через мыльное отделение – большой, отделанный белым кафелем, зал с душевыми боксами, ванной из нешлифованного мрамора и купелью. В дальней стене этого белого пространства зияет темная брешь – вход в парную. В Сандунах его держат открытым – для лучшего прогона пара. Вход в парную – как вход в чистилище, в пространство Босха – там полумрак, и жар, и большой мужик-банщик, в шортах и рукавицах со скрипом открывает тяжелую чугунную заслонку печи и ловким движением из ковшика на длинной ручке закидывает воду в зев, внутри которого раскаленные до красна жадеитовые камни и красно-синее пламя. Тела грешников, усаженные на деревянных полках, обдает горячим паром, они скорчиваются, дыхание сдавлено – воздух слишком горяч.
- Еще?
- Хорош!
Последний ковш воды летит в печь, тяжелая заслонка со скрипом закрывается, черт-банщик, наматывая конец простыни на руку, поднимается к верхним полкам, начинает махать простыней над головой, разгоняя пар. Волны жара окатывают грешников, они корчатся, пытаясь уклониться от кары, нагибаются, затаивают дыхание, - еще чуть-чуть и кожа треснет. Но банщик милостив, перестает махать, сворачивает простыню и покидает чистилище.
- Спасибо!
Пар оседает. Грешники потихоньку расправляют плечи, дыхание становится возможным, горький запах полыни проникает в легкие, тело отпускает, расслабляется. Шлепок, первый, второй, пошли частые – народ достал веники, начал сам себя истязать: «Прости меня, грешного, готов кару понести, исправиться! Очисть мою душу, дай покоя!»
- А-ааай! Хорошо-о, бля-а!
- Поддай еще, осел уже!
Банщик вновь со скрипом открывает заслонку, черпачок четко забрасывает пригоршни воды прямо внутрь печи, не расплескивая по краям – пускай грешнички сами себя понаказывают, заслужили.
Распаренные красные тела начинают выходить из парной – очищенные, новые, свежие души выходят в белое кафельное пространство, вдох полной грудью, - хорошо-о! Кто особо грешил, ныряют в бочки с ледяной водой и обратно – выбивать дурь из тела, из души.
- Ой, ну не чудо, ли, а? Кваску, кваску скорей! Ну, будем! Господи, хорошо-то как, а!
- Ой, да, ой хорошо.
Тело вытягивается на лавке, разбухшее, разгоряченное, глаза закрываются и чувствуешь, как благодать пульсирует внутри. Так проходит минут пять.
- Да, скажу я вам, хорошо это они сейчас устроили, прям душу вынули.
- Понравилось? Да, хорошо сделали. Но это был, скажем так, средний, стандартный уровень. Вот тут ребята ходят, их сталеварами называют, вот они парят, так парят. Выгоняют всех из парной и минут пятнадцать ее «готовят» - сушат, прокаливают, травки какие-то в пар добавляют, народ толпится, ждут, они как черти там красные бегают вверх-вниз по парной, обдувают чего-то, обмахивают, потом старшой у них отмашку дает: «Заходи!». Все наверх, а там - мама моя! как в духовке, не вдохнуть, жар - что аж кожа на ходу слазит. Вот все сядут, скукожатся, а старшой поднимается с простыней, махать начинает, жуть что творится, сидишь, зажмурившись, голова между колен, думаешь: «Выжить бы только». А эти куражатся – кричат: «Ну что? Поддать?» Все молчат, а они: «Что, нет сибиряков, что-ли?», и еще поддают. Неопытные не выдерживают и сбежать пытаются – глупые! Причем торопятся! В этом пекле вообще лучше не двигаться, только двинешься – сгоришь, лучше пересидеть, пересилить, а они бежать пытаются, бедолаги. Я думаю, некоторые с ожогами выбегают. Ну, тоже наука, в другой раз знать будут. Зато когда пропаришься вот так, так хоть живи заново.
- Да, интересно. Как Вы говорите – сталевары?
- Сталевары, да, и не зря. У металлургов, при закалке металла – когда его из печи в масло опускают или водой закаливают, есть такой термин – «снять внутреннее напряжение». Очень верно ведь, согласитесь – не только у металла, у человека баня любое внутреннее напряжение снимет!
- Вы вот рассказывали, а я вспомнил, про сибиряков-то, сам-то я из оттуда, из Кемерово. Ну, так вот отец меня в баню водил в детстве, помню. А баня там поселковая была – пристройка к районной котельной, и труба с паром, похоже, прям от котла в парную входила. Как задвижку откроешь – горячий пар из трубы в парилку валит – густой, ничего не видно. Так вот зашел как-то дедушка, старенький, худой, жилистый. Сел у задвижки и отвернул ее на полную. Пар валит, горячо стало, народ уже говорит мол, дед, хорош, закрывай уже. А пар валит и валит. И не видно ни черта, вот руку вытянешь, и не видно. А кто его знает, дед-то жив там еще? Ну ситуация накаляется, буквально при чем. Народ орет уже: дед, мол, заворачивай, сваримся тут. Вдруг пар валить перестал, осел, видно что-то стало. Говорят, дед, ты че? Сварить всех решил что-ли? А он мол, я ребяты в разведке служил, в сорок втором под Москвой зимой сутки под снегом не шевелясь лежать пришлось, обмерз тогда шибко, еле откачали, так с тех пор все никак прогреться не могу, говорит. Вот Вам и сибиряки.
- Да-а, Сибирь, Сибирь. А я вот сам из Питера, Ленинградский я. Меня отец тоже в баню водил, но у нас там они скорее, на финские похожи – сауны. Другое, конечно, сухой пар. Я вот все-таки проникся к русской бане – к паровой, теперь в сауну не очень… Хотя знаете, я думаю, то, как у нас сауны делают – с сухим паром, так это какая-то наша неправильная интерпретация. Вот я бывал в финке несколько раз, в сауны ходил, так Вы знаете, там финны постоянно на печь воду подкидывают. Заходят обязательно с кадкой с водой, ставят рядом и постоянно кидают воду на камни, маленькими порциями такими, черпачки у них такие аккуратные, но постоянно. И в бане не сухо, а приятно так, пар есть. Так что я думаю, на самом деле правда везде одна – нужен пар, а это мы что-то неправильно поняли про сауну-то, думаем, она с сухим паром должна быть. Ан не-ет… Ну ладно, давайте чайку попросим, я Вас угощу, я тут всегда с мятой беру. Эй! Вадим! Чайку нам сделайте, будьте любезны.
- Какой вам?
- Черный, с мятой. Мед, лимон – комплект, как обычно.
- Здорово, мужики! – громко, картавя, произносит большое грузное тело, - у вас тут свободно? – на свободное место рядом на лавке опускается большая спортивная сумка. Мужчина лет шестидесяти оглядывает диспозицию, - попариться вот пришел.
- Здравствуйте, здравствуйте, Захар Маркович! Попариться – дело святое, садитесь.
- А? Знаете меня?
- А как же. Мы с Вами тут уже знакомились. Помните, анекдот про еврея, а? «Для русских они поют…», а?
- А-а, да-да-да. Помню! Да. Смотрю, лицо, вроде знакомое.
- Саша я, а это Володя, из Норильска. А Захар Маркович – профессор!
- Н-да, профессор, представьте себе. Вот книжку мою издали, я вам покажу, - из сумки извлекается толстая книга, - могу подарить – «Истрия философии средних веков». Моя. Не интересно?
- Что Вы, Захар Маркович, но Вы лучше ее студенту подарите, пусть сэкономит.
- Н-да… А что, Ваня сегодня работает? А, вот он, - Захар Маркович оборачивается к подбежавшему мужичку-обслуге, - здорово, Ваня, как ты?
- Рад Вас видеть Захар Маркович!
- Н-да. Хочешь, книгу подарю? Моя. Только что издали. Вот, держи.
- Спасибо, Захар Маркович, - мужичок смущенно берет всученную ему книгу, - Вам как обычно? Простынку? Что будете?
- Н-да, простынку, это да, - обращаясь к соседям, Захар Маркович предлагает, - Так, мужики, по сто, что-ли?
- Нет, Захар Маркович, я за рулем, нельзя. Мы, вот, чаем балуемся.
- Н-да? Ну что ж. Тогда Ваня, давай двести. Ну и чай там или что еще.
- Будет сделано, Захар Маркович, - мужичок отбегает выполнять заказ.
- Дак как там сегодня?
- Хороший пар, хороший.
- Н-да? Посмотрим, посмотрим, - Захар Маркович разоблачается, нахлобучивает войлочную шапку, с веником и несессером в руках отправляется в стороны мыльного отделения, - ну, посмотрим.
- Тот еще кадр, этот Захар Маркович. Сходит сейчас раз в парную, потом здесь откисать будет оставшиеся полтора часа. Но интересный мужик, анекдоты любит.
- Тут, вообще, контингент такой, элитный, я бы сказал, нет?
- Да в том то и дело, что разный. Да, много шишек сюда приезжает, но много и простого народа, в этом-то и прелесть Сандунов - здесь все смешиваются, все как-то уравниваются, как говорят: «в бане погоны не видны». Здесь сохранился какой-то особый дух московии, нигде больше такого нет. Я ведь сюда отчасти за этим и хожу – тут какая-то особая русская московская природа, яркий срез что ли. О! Вот видите, кто идет? Это ведь Карелин. Александр Карелин, борец, тот самый.
- Да, да, это он. Ничего себе. Здоров, да? Это ж легенда!
- Да, я тут периодически всяких интересных личностей встречаю. Спортсменов, актеров. Интересно их в бане наблюдать, тут ведь человек оголяется, я не только в прямом смысле, тут как-то они все наносное с себя снимают, так сказать. Мыться ведь человек пришел, кому тут твои понты нужны? А однажды такую картину видел – заходит компания, четыре человека, в костюмах все. Ну, мало ли, тут часто народ после работы оседает. Смотрю, заняли лавки вон там, в конце зала, никого там больше нет, приватный у них уголок такой получился. Вижу, пошел один париться, вернулся. Я через некоторое время подхожу туда за феном, волосы посушить – видите, висит там у зеркала. А мне навстречу мужик в костюме и показывает, мол, прошу феном пользоваться. Я сначала не понял, думаю как так? Почему? А пригляделся – этот, который париться ходил, лежит на лавке, спит, прикрывшись простыней, а вокруг него трое в костюмах. Понимаете? Шишка какой-то со своей охраной в баню пришел. Он парится, а они просто сидят, ждут. Выкупил им места, попарился и спит, устал человек, отдохнуть пришел. А этим-то каково, а? В Сандуны пришел, а париться нельзя, сиди, охраняй начальника. Да, всякий народ сюда ходит.
Большое грузное тело опускается на лавку. Захар Маркович вышел из парной.
- Н-да-а-а! Хороший пар, да! Как там было? «Для русских они поют»! А вот не только для русских, доложу я вам. Так, где Иван?
Иван появляется как из ларца. В руках поднос с графинчиком, рюмка, чайник с чашкой, через руку простыня. Водка выставляется на столик, простыня оборачивает грузное распаренное тело. Рюмка наполняется.
- Так, а где вторая? Ты себе не принес?
- Захар Маркович, нельзя нам, старший увидит…
- А я что, по-твоему, один пить должен? Неси уже скорее, сколько ждать можно?
Мужик исчезает и тут же появляется с рюмкой. Оглядываясь, наполняет ее.
- Ну, с легким паром! – Захар Маркович поднимает рюмку, Иван быстро присаживается на корточки, прячась за спинками лавок – чтобы старший смены не заметил, чокается и быстро опрокидывает в рот свою рюмку, морщится, не закусывая, также быстро встает, оглядывается, исчезает. Захар Маркович откидывается на лавке, блаженно прикрыв глаза.
- Ну что, Захар Маркович, как там пар сегодня?
- А-а, н-да, хороший пар, хороший, - картавя произносит Захар Маркович, не открывая глаз.
- Ну, тогда и мы пойдем. Пора, отдохнули уже.
- Подождите, они там сушат парную сейчас. Минут через десять идите.
- Сушат? Это хорошо. Надо будет не упустить момент, - Александр обращается к Владимиру, - минут через пять уже надо будет идти, там народ уже в очередь выстроится.
В этот момент в предбанник входит группа американцев, человек двенадцать – молодые парни лет по тридцать. Они озираются по сторонам, громко разговаривают между собой. Лидер группы – бородатый парень протягивает пачку билетов обслуживающему, тот не спеша их пересчитывает, проводит на свободные места. Американцы занимают почти целый ряд, рассаживаясь друг напротив друга. Они громко шутят и куражатся. По отдельным репликам становится ясно, что их готовили к какому-то испытанию и они настроены как спортсмены к поединку. Раздевшись, они всей группой вваливаются в мыльное отделение и попадают в очередь ждущих открытия парной. Шум и смех американцев, наполняют гулкое пространство мыльного отделения. Народ начинает неодобрительно коситься на пришельцев. Вот наконец из парной выходит банщик, красный, как рак: «Заходи!» Народ торопливо заходит – надо успеть поймать самый смак – сухой жар. Американцы, попав в чистилище, озираются по сторонам, привыкая к полумраку, следуя за вожатым, поднимаются на самый верх, и моментально съеживаются от жара. В парной тишина – дышать трудно, все в напряженном молчании склонившись, впитывают медленно остывающий жар. Кто-то из американцев что-то громко произносит, видимо, шутя. Ему никто не отвечает. Кто-то с полки обращается к банщику у печи: «А поддай-ка слегка для гостей, что ли, а то жалуются, что холодно». Банщик открывает заслонку и кидает пяток хороших ковшей. Снова становится тихо. Американцы сидят, в напряжении озираясь вокруг. Очевидно, хотели бы уже выйти, но никто не решается идти первым. Банщик поднимается с простыней наверх и начинает крутить ее надо собой, нагоняя горячий пар. Слышатся напряженно-довольные стоны. Кто-то из американцев начинает скулить. Это придает банщику воодушевления, он машет простыней еще яростнее, стараясь посильнее махнуть над американцами. Когда он заканчивает и покидает парную, звучат аплодисменты и сдавленные «Спасибо!» Пар несколько оседает, народ достает веники и начинает охаживать себя со всех сторон. Те, кто ближе к американцам, стараются махать так, чтобы горячий воздух обдувал и соседей. В их глазах читаются ужас, боль и непонимание – как? из чего они сделаны, эти русские? Один американец не выдерживает, встает, и сутулясь, почти бегом покидает парилку. За ним устремляются остальные. Парильщики довольны – битва выиграна, враг бежит.
Тут на верхнюю полку поднимается мужчина в сопровождении двух здоровенных банщиков, как арестант с конвоирами. Они стелят на лавку подстилку, сверху простыню, мужик укладывается, банщики становятся – один с стороны головы, другой у ног.
- Готов?
- Да!
- Поехали!
С двух сторон начинают обрабатывать мужика – у каждого в руках по два веника. Бьют в такт, одновременно. Начинают слегка, мягко обмахивая тело, разминая, затем посильнее, постепенно переходя на упругие, мерные удары. Ритм при этом держат оба одинаковый, однако понятно – тот, что у головы – задает темп, второй следует. Шлеп! Веники резко опускаются на спину и задерживаются. Пауза. Надо грешничку дать отдохнуть.
- Поддай еще!
Третий банщик, стоящий у печи, открывает ее, закидывает несколько ковшей.
- Хорош!
Опять приступают к обработке мужика вениками, нагоняя свежий пар. Та-та-та-та! Та-та-та! Ритм ускоряется, веники мелькают, банщики стоят мокрые и красные, как черти, наказывающие грешника. Тот лежит ни жив, ни мертв, разморенный горячим паром. Та! Та! Та! Шлеп!
- Садись! Руки в стороны!
Он садится на лавке, едва удерживаясь на ней, покорно разводя руки в стороны. Заключительный этап – банщики спереди и сзади нашлепывают мужика. Щлеп! Веники опускаются на тело, задерживаются, мягко обтирают измученную плоть и очищенную душу.
- С легким паром!
- Ай, спасибо!
Троица спускается вниз, мужик держится за перила, покачиваясь на нетвердых ногах.
Владимир из Норильска и Саша возвращаются на свои места в предбаннике.
- Да! Хороший заход получился!
- О, да. Чудесный! Как они америкосов-то выставили, а! Знай наших. Вон сидят, прижухлые. Интересно, пойдут еще?
- А как мужика-то отделали, а? Едва вышел. Вон лежит, простынкой накрылся, в себя приходит. А как ладно банщики-то его били, прям музыка, видно, отрепетировано.
- Это еще что. Вот в высшем разряде один мужичок работает – невысокий такой, коренастый. Вот он какую музыку отбивает, чудо! Сидим мы там как-то и вот он парит одного – и так постучит, и эдак. Тут мужики с полок куражиться начинают: «А марш военный можешь? А Мурку?» А он марку не теряет – с одного ритма на другой переходит, прям концерт по заявкам!
- Высший разряд говорите? А что там, как?
- Ну в общем, то же самое, только там интерьер, конечно побогаче – деревянные потолки, плитка, бассейн там есть, статуи стоят. Хотя пар вот именно здесь считается самым лучшим.
- Ну да, мне так и советовали. Говорят – париться иди в первый.
- Правильно говорят. Тут парная самая большая из всех разрядов, жар лучше держит. Хотя я не скажу, что в других плохой пар, нет, просто там тщательней готовить его надо. А так советую при возможности сходить все же в высший, стоит того. Помните «Иронию судьбы»?
- Ну конечно: «У нас с друзьями традиция…»
- Ага, та самая. Так вот сцену в бане там снимали – в высшем разряде Сандунов, да.
- Интересно.
- А что тут на Новый год творится! У пол-Москвы, как выясняется, традиция есть. Баня в обычное время с восьми работает, а тридцать первого декабря единственный раз в году – с семи, потому что толпа. Днем если прийти, часа полтора можно прождать, прежде чем войдешь. Я тут как-то прихожу вот ровно в семь ноль пять – в гардеробной никого – вообще. Думаю, что такое? Не проснулись еще что-ли? А мне гардеробщик: «Так нет мест-то, все вот только что зашли. Тут народ с шести часов дежурил» Одно единственное место нашлось во всех трех разрядах, представляете?!
- А я вот вам еще скажу, - в разговор вступает Захар Маркович, блаженно дремавший рядом, - в царское время у Сандунов паровая котельная была, которая еще электричество вырабатывала. Так вот для иллюминации во время коронации Николая второго, эта котельная электричество в Кремль поставляла, до Кремля-то тут вона, рукой подать. А? Не знали ведь, - заключает с самодовольным видом Захар Маркович.
Мужики отпивают чаю. Вкус лимона и мяты приятно освежают. Вокруг царит благоденствие.
- А вот скажите, - Владимир кивает в сторону веника соседа, - венички сами делаете?
- Нет, ну что вы. Пробовал как-то, но не выходит как надо. Вроде простая вещь, а тоже ведь свои секреты есть – и когда их резать и с какого дерева – знать надо. А главное – как сушить. Тут вот видите – он как лопата, форму держит. А у меня веник веником получился, все ветки в стороны. Нет, я тут в переулке покупаю. Тут наверху если со стороны Кузнецкого моста сюда идти целый ряд выстраивается, веники продают. Здесь тоже можно купить, конечно, но как-то там и выбор побольше и поторговаться можно, свой ритуал опять же.
- А вы дубовые любите, я смотрю.
- Ну как сказать. Березовые они мягче, конечно, нежнее. Дубовые пожестче будут, они пар как лопатой загребают, березовые все же рассеивают немного, как облачко на себя набрасываешь, приятнее получается. Но дубовые ходят дольше, это факт. У меня дубовый веник раз пять стабильно держится, а то и больше. А березовый больше трех – нет. Лист осыпается, голыми ветками себя не попаришь. Не японцы ведь.
- А что японцы?
- А вы не знаете? Они такими пучками бамбуковых прутков себя обивают, тут иной раз народ с такими ходит. Пар они, конечно, не нагоняют, думаю, это, скорее, как массаж.
- Понятно. Что русскому хорошо, как говорится. А у нас в Норильске веники – это роскошь, деревьев-то нет, тундра. Многие с большой земли везут.
- Интересно. Никогда не думал, что обычный веник может быть дефицитом.
- Да у нас там все дефицит. Живем, как на острове, хотя по карте не скажешь, а только вместо моря тундра. А где тут курят? Вы не курите?
- Нет, не курю. А вам выйти придется, сейчас ведь в помещениях курить нельзя, это раньше вон там перед входом курилка была, а теперь на улице.
- То есть как на улице? Это что, одеваться, что ли, надо?
- Нет, зачем. Мужики сейчас прям в простынях выходят. Замотаются в простыню, выскочат, покурят, и обратно. Со стороны прям римские патриции. Зимой хорошо смотрятся – снег идет, народ в куртках, а тут эти стоят - в тапочках и в тогах.
- Ну, пойду, римлянином себя почувствую, как Вы говорите.
- Давайте. А мне, как говорится, пора и честь знать. Время-то заканчивается. Пойду, помоюсь, высушусь, да и домой. А там положенные сто грамм. После бани хорошо идут, а? Удивительная вещь все-таки. Идешь сюда разбитый, подавленный, уставший, два часа – и выходишь новым человеком. Жить хочется!
…
Маленький Могсун берет номерки, подслеповато щурясь, разглядывает их, шаркая, идет к вешалке, сверяет номер, берет пальто, идет за следующим, шаркая, возвращается, подает одежду клиентам.
- Спасибо, Могсун! – рука протягивает ему стольник.
- Спасибо, ребяты, - серый Могсун прячет сотку в карман халата, - попарились?
- Попарились. Пар хорош сегодня.
- Ну, с легким паром.
Швейцар, получив полтинник, с поклоном открывает дверь:
- С легким паром!
- Ну, Владимир, приятно было познакомиться. Будете в Москве, сходите в другие разряды, обязательно сходите. Счастливо Вам! С легким паром!
- С легким паром! Всего доброго!
В сумерках, в Звонарском переулке расходятся двое мужчин. Довольные собой и жизнью, они идут каждый в свою сторону.