«Почему, Саня, тебе не нравится, что наша Москва наконец-то становится похожей на европейский мегаполис?» (а почему моя Москва должна быть похожа, скажем, на Париж или Берлин, если это Москва?)
«Разве плохо, что у нас теперь можно долго гулять по центру?» (а что, когда-то было нельзя, или мы по разным центрам гуляли?)
«Я не против того, чтобы у нас было меньше личного транспорта» (заявляет человек, у которого нет ни машины, ни квартиры в Москве, ни полулежачей бабушки, которой иногда надо ездить в поликлинику)
И так до бесконечности, со всеми мыслимыми и немыслимыми остановками. Не понимаю я, унылый ретроград, того счастья, куда меня железной рукой загоняют.
А я отвечу.
Отвечу издалека, и без надежды на понимание.
Мой любимый Орхан Памук в «Городе воспоминаний» (который, на самом деле, правильно перевести бы «Город и воспоминания») писал, что быть несчастным- значит ненавидеть себя и свой город.
Про моё отношение к себе – не буду, это не здесь и не для широкого круга.
Но когда мне было плохо, когда душила тоска и одиночество- я шёл в свой город, который, может, казался кому-то недостаточно гламурным, а кому-то – бездушным и отрешённым.
Кому-то, но не мне. Я знал, что он-мой, а я-его. И тоже самое может сказать моя мама. И мои бабушка с дедушкой, которые были пропитаны благородной пылью арбатских переулков и необычным, манящим воздухом с Москвы-реки.
Я чувствовал Москву, и я был счастлив, когда она открывалась мне в сталинских двориках и уставших от времени царских домиках в Центре, в нелепом, но всё-таки не лишённом изящества сверкающем Калининском проспекте (который у нас дома никто не называл и не называет Новым Арбатом), в молчаливой величественности ночного Кремля, со всеми его Четырнадцатыми корпусами и Дворцами съездов. Что-то неуловимо родное было в её воздухе, как будто лёгкий ветер прилетал прямо из тех времён, когда юная бабушка спешила в Большой театр, а дед, мой дорогой майор с генеральской сединой, обходил вверенные ему кремлёвские объекты.
Ведь жизнь, в сущности, это больше воспоминания, чем переживания. Потому что последних по количеству меньше, и все они обречены стать воспоминаниями, потому что прошлое- это больше, чем настоящее.
Я был счастлив тем, что мне, сыну этих переулков (как оказалось, отсталых и неевропейких) и парков (как оказалось, несовременных и не-в-трендных), Москва открывает что-то, что скрыто от глаз людей, для которых она – просто вынужденное место работы. Какой бы не была тоска, я находил уголок, который резонировал с ней, и это парадоксальным образом делало меня счастливее. Город как будто говорил: «Да, дорогой мой, всякое бывает, уж мне ли не знать. Но и это пройдёт». И этот тихий голос, голос даже не матери, а любимой старенькой бабушки, звучал для меня громче и весомее, чем истерические вопли рекламных плакатов, которыми якобы кишела раньше Москва.
Ну не знаю, не знаю. Может, и кишела, а может и нет. Может это была такая её причуда. Вы же не станете любить бабушку меньше оттого, что она поддастся стародавней моде и выкрасит волосы в фиолетовый цвет?
Нет, я не прошу, чтобы всё всегда было по-моему. Я просто прошу, чтобы мне оставили немножко места, совсем немножко. Так, уголочек, мне больше не надо.
Чтобы можно было прийти, и разделить со своим городом тоску или радость.
Это личное, интимное. Это что-то между мной и ею.
Но мне, кажется, его не оставят. В Центре у нас теперь праздник, который всегда с тобой, но не со мной. Я как-то вообще не умею вписываться в чужие праздники.
Был у меня мой Строгинский мост, на котором я стоял над рекой, и подолгу смотрел в даль, любуясь на шлюз, реку и канал. И на зелёное поле аэродрома, с которого в моём детстве ещё взлетали самолёты.
Нет больше старого аэродрома. Умер маршал Кожедуб, и никому больше он не был дорог, никто не смог его защитить. Теперь и там тоже будет вечный праздник облицованного бетона.
Да и в другую сторону смотреть- радости мало. Очередная метастаза стройкомплекса убила и этот мой уголок.
«Что же плохого в вечном празднике? Что плохого, что приедут новые люди, будет у них новая жизнь в нашем городе, радостная, дорогая, богатая».
Ну как сказать, что плохого… Глобально может и ничего.
Но представьте, как вы стоите в своём старом дворе. И видите, как на помойку выносят вещи пусть даже не вашей родной бабушки, а просто доброй старушки, которая жила по соседству, и к которой вы в детстве захаживали в гости.
Вот её фотографии, которые она вам показывала. На ней её муж, умерший за много лет до вашего рождения, её родители. Вот её брат, только вернувшийся из Берлина. Вот забавная старая лампа, при которой она читала газеты, а вот и лупа, через которую она их читала.
А вот и новая хозяйка квартиры. Весёлая девица, на вид мало чем отличающаяся от куклы. Той, которая не из Детского мира, а из магазинчика известного профиля, который открылся на месте старой булочной.
Вот её инстаграмм, вот она соблазнительно взъерошивает волосы, вот она с томным видом прижала палец к надутым губам. Вот она на фоне заката на морском берегу, а вот она с подружками в том самом провинциальном баре, прямо из которого её и забрал в Москву папик, подарившей старушкину квартиру (умолчим, как она к нему попала, но точно известно, что покойная хозяйка- точно не её бабушка).
«Так отлично, Саня! Бегом за мартусиком, потом в магазин на месте булочной - и вечером же на знакомство с соседушкой»,- скажут некоторые.
Нет, дорогие некоторые. Не будет знакомства.
Будут воспоминания о старушке, которая уже никогда не позовёт на пирожки и не покажет фотографии при свете допотопной лампы.
Да, это всё естественно, что старики уходят, а на их место приходят другие. Я знаю, по умершим не плачут, да с живыми не живётся. Такой вот я нескладный человек.
Так что если новая соседка и хочет мне угодить – пусть лучше отдаст старушкины фотографии мне, да и разойдёмся. Ей без надобности, а у меня будет маленькая, узенькая тропиночка в прошлое.
Если у вас такая ситуация вызвала бы другие чувства- то, собственно, мы друг друга не поймём и по поводу Москвы.
Я чужой на вашем вечном празднике.
Но, пожалуйста, оставьте мне маленький уголок, чтобы потосковать. Если так посмотреть, не такой уж я паршивый человек, чтобы лишить меня и его.
Вы, наверное, уже забыли про Памука? Вернитесь чуть выше и вспомните.
Я вспомнил мысль великого турка к тому, что первую часть его определения я выполнил сам, тут винить некого.
Но вот насчёт второй части- тут заслуга наших светлоликий урбанистических реформаторов. Они сделали меня несчастным окончательно.
Поэтому - пожалуйста, не спрашивайте меня больше, почему я так нервно отношусь к происходящему в Москве. Если не понимаете сразу- то и не поймёте.
Потому что это что-то личное, интимное. Что-то между мной и ею.