С Эдиком Сванидзе я был знаком с Запорожья. На второй курс в Харьковский медицинский институт мы перевелись оба, не подозревая об этом совместном переводе. То-то я удивился, обнаружив Эдика в своей группе. В Запорожье мы были знакомы довольно поверхностно. Не могу сказать, что в Харькове мы подружились, но во всяком случае, чаще разговаривали. Эдик остался довольно рельефным отпечатком в моей памяти. Запоминаю живо я как правило людей, чем-либо меня удививших или озадачивших. Эдик как раз из их числа. Дело не в загадочности натуры, а как правило, меня удивляет сочетание казалось бы несочетаемых черт характера. Странно, что я каждый раз впадаю в оторопь. Ведь это по сути удел почти всех людей, и я не исключение. Высокое и низкое в людях очень часто, если не всегда, уживается. Другое дело, что не всегда этот контраст бросается в глаза.
Как я уже сообщил в предыдущем рассказе, Эдик являл собой зрелище крупного и жовиального самца человека, без излишнего интеллекта, но и не дебильного. Он даже любил и знал на память стихи Важи Пшавелы. К занятиям Эдик относился без излишнего воодушевления, но зачёты и экзамены сдавал вовремя. В институте у него появилось два приятеля, тоже грузинского происхождения. Один на курс старше, который считался грузинским евреем с фамилией на «швили». Что уж там в нём еврейского, я не понял: высокий брюнет с разбойничьей рожей. С Эдиком они говорили по-грузински.
Другой приятель, с первого взгляда намного безобидней первого, по имени Джондо или, как они его называли, Джонни, аспирант кафедры хирургии. Первое впечатление оказалось обманчивым, он-то как раз и являлся заводилой и порядочным бандитом. Джонни был среднего роста, худощавый, с серыми выпуклыми глазами и русыми волосами. На грузина он походил мало. Отличала его порывистость и, явно затаившаяся в теле, недюжинная энергия. Это замечалось, когда на фоне замедленной и даже развинченной походки он вдруг делал молниеносный поворот или какое-нибудь другое движение. Я его инстинктивно побаивался. Добродушный Эдик рассказывал мне чудовищные вещи об их совместном времяпрепровождении. Скажем, как ему пришлось выручать задиру «швили» из поножовщины, или другие их приключения в пьяном виде.
В отношении женщин Эдик поражал меня совершенной неразборчивостью и аморализмом. То есть, просто хочется сказать: «грязный тип». Он не рассказывал специально о своих похождениях, но иной раз в разговор попадали некоторые вызывающие оторопь подробности.
Застрял в памяти эпизод, когда смеющийся Эдик рассказал, что накануне они втроём наведались в гостиницу Харьков, где у них был знакомый регистратор, и у него выяснили, что в одном из номеров остановились две приезжие молодые девушки. Друзья под каким-то предлогом просочились в номер и угрозами заставляли девушек заняться с ними сексом. Перепуганные девушки признались, что они ещё девственницы, и вот тогда, это являлось кульминацией рассказа, вызывающей у Эдика приступы гомерического хохота, Джонни произвёл обследование девушек на предмет их правдивости. Я смотрел на Эдика во все глаза. Нормальный, добродушный парень, хорош в компании, нравится женщинам, готов помочь, снабдить деньгами, если надо, грузинские стихи на память знает. И вот такое сочетание. Швили, и особенно Джонни, производили на меня куда более устрашающее впечатление. Впрочем, Джонни я наблюдал на кафедре хирургии, когда он ассистировал на операции. Вполне нормальный человек, сосредоточенно делал своё дело, старался сделать его как можно лучше. Чёрт людей разберёт, скажу я вам.