Вовка Дурыка, как уже доложено в предыдущем рассказе, был старостой моей группы в Запорожском мединституте в 1967-68 годах. Тощий, среднего роста брюнет с прыщавой кожей, Дурыка если и обращал на себя внимание, то фанатическим рвением в исполнении своих обязаннстей студента и старосты. Я на него поглядывал с некоторым содроганием. Я вообще побаиваюсь идейно убеждённых. Мои великовозрастные соседи по комнате над ним подсмеивались и поддразнивали его, впрочем не особенно зловредно. Они хоть и навязали ему свой стариковский авторитет, но всё же зависели от его лояльности. Своих соседей по комнате я уже тоже описал. Боксёр и задира Жорик, лошадинолицый Гена и молчаливый, полуседой Василий, все они поступали после армии и были старше нас с Дурыкой как минимум на пять лет. Тома зато была нашего возраста и в гробу нас всех видала. Так во всяком случае казалось. Её соседка по комнате, высокая блондинка Нина, девушка лет восемнадцати, в отличие от Томы мужиков в гробу не видала, а даже наоборот, интересовалась живыми. Первым на эту черту её характера обратил внимание грузин Эдик Сванидзе. Возможно, не грузин, а сван или аджарец, я в этих тонкостях не разбираюсь. Эдик потом перевёлся со мной вместе в Харьков. Там у него появились довольно колоритные приятели, о которых я после расскажу. Эдик был старше нас года на два или три. Вероятно, в армию он не попал по той же причине, по которой попал в институт. Эдик был крупный мужик, всегда в хорошем настроении и всегда при деньгах. Не то что бы он сорил деньгами или давал их кому попало, но деньги у него явно водились. Опыт по привлечению прекрасного пола тоже имелся. Так что с Ниной они сошлись быстро и ещё до моего вселения в общежитие. Уходя на занятия, я часто видел в окне комнаты Нины и Томы его, улыбающуюся и лоснящуюся здоровьем и правильным пониманием жизни, рожу. Я относился к нему несколько саркастически, возможно от вечного собственного разлада с жизнью, но виду не показывал. Что до Томы, то она мне нравилась намного больше Нины и я даже робко на неё поглядывал. Внешне она не поражала красотой и обаянием, но что-то в ней определённо было. Рыжеватые волосы, чистая кожа, слегка вздёрнутый нос и голубые слегка выпуклые глаза. Лицо имело обычно серьёзное выражение, совершенно без оттенка игривости и стреляния глазками. Роста Тома среднего и без каких-либо дефектов фигуры, ни худая, ни толстая, а то что надо. Удивительно, что на Тому, чего я вовсе не ожидал, обратили внимание сразу все, то есть Жорик, Гена и Вовка Дурыка. В стороне остался только Василий, и то потому, что у него уже имелась пассия на стороне. Жорик даже охладел к студентке второго курса, которую регулярно пользовал в нашей комнате по выходным, когда я уходил к тётке, а остальные разбредались кто куда. Пользовал он её длительно и ненасытно, так что Василию и мне вечерами приходилось ждать час, а то и два возле окна в коридоре. При этом Василий, прилетевший из своего любовного гнёздышка, в отличие от меня признаков нетерпения не выказывал. Гена появлялся позднее. Тоже видно где-то шлялся не в одиночестве. Однако, как я уже сказал, устойчивым оказался только Василий. Жорик и Гена повернули свои носы в сторону Томы. Конкуренции от салаги Дурыки они конечно не ждали, от дохлого меня тем паче. Если относительно меня они не заблуждались, то Дурыку недооценили. Точнее, недооценили они Тому. Им-то казалось, что как они друг с другом договорятся, так и будет. Они дошли даже до такой глупости, что поставили Тому на карту. Гена проиграл и удалился, злобно и хрипло бормоча что-то под нос, в точности, как вепрь Ы из «Трудно быть Богом» Стругацких.
Жорик использовал все опробованные им ранее приёмы привлечения внимания. Играя мускулами, предлагал Томе прогулки по вечернему Запорожью, походы в кино и даже в ресторан. Деньги на ресторан предполагалось занять у Эдика. К большому огорчению и удивлению Жорика, его брутальная внешность и галантные манеры впечатления не произвели. Каково же было его удивление, когда он заметил Тому и Дурыку в углу коридора у окна, о чём-то увлечённо беседующих, при этом Дурыкины глазки горели недвусмысленным волчьим огнём. Обойдя их и поднявшись с другой стороны на второй этаж, а потом спустившись и задержавшись на лестнице на минутку, Жорик подслушал отрывок разговора и был озадачен его содержанием. Не того он ожидал. Говорили об анатомии, каких-то сухожилиях и мелких костях черепа. Тем не менее, Жорик имел достаточный опыт и понимал, что содержание разговора не самое главное. Главное - выражение лиц и глаз. А вот это-то внушало самые серьёзные опасения. Жорик подъехал к Эдику и Нине с разговором о Томиных интересах и её отношениях с Дурыкой. Нина выразилась в том духе, что Тома полная дура и кроме институтских предметов ничем не интересуется и говорить с ней не о чем. Эдик с интересом и явным удовольствием вникал в Жориковы проблемы и обещал помочь деньгами, если понадобится. Беда в том, что до денег дело никак не доходило. Тома пропускала мимо ушей все соблазнительные Жориковы варианты, зато наладилась учить анатомию и разбирать разные кости и жилы вдвоём с Дурыкой. При этом Дурыка от двойного воодушевления, то есть от любимого занятия и желанной девушки рядом, покрывался испариной, а его прыщи пламенели, как искры разгорающегося костра страсти. Тома тоже выглядела, если не влюблённой, то довольной. Она, подобно Дурыке, фанатично относилась к занятиям и это сходство их интересов её вполне устраивало. Невзрачную и захудалую Дурыкину внешность она даже не замечала, точнее не принимала в расчёт. Зато Жорик воспалялся всё больше. Для него Томин выбор являлся двойным унижением. Если бы Тома предпочла скажем Эдика или даже лошадиного Гену, он бы смирился. Но это прыщавое ничтожество... Жорик перестал спать от обиды и заводился всё сильнее и злокачественней. Он попробовал ещё раз поговорить с Томой. Но надо же такому случиться, что как раз в самый ответственный момент, когда Жорик заговорил о своём серьёзном к Томе отношении, неожиданно возник рядом Дурыка, как из-под земли выскочил, и, не обращая на Жорика ни малейшего внимания, что-то такое закудахтал об итоговом занятии по черепномозговым нервам. Тома немедленно и заинтересованно повернулась к нему, словно Жорик и все его глубокие и выстраданные мысли имели значение не большее, чем осенняя паутина, задевшая нос или щёку. Этого Жорик не стерпел. Он даже сам не заметил, так он потом нам рассказывал, как заехал Дурыке в челюсть. Дурыка, что неудивительно, успокоился на полу после непродолжительного полёта, а Тома вскрикнула и бросилась приводить его в чувство. Как быстро это ей удалось сделать, Жорик сказать не мог, ибо сразу же удалился, сам находясь почти без сознания. Ему сделалось ясно, что он проиграл и его нокаутирующий удар явился последней, громовой нотой финала симфонии. Теперь уж точно Тома не отойдёт от пострадавшего из-за неё Дурыки. Если раньше возможно её больше интересовала Дурыкина помощь в освоении анатомии, то теперь уж наверняка её заинтересует сам Дурыка. Иного не дано.
Не могу сказать, что мне самому легко было смириться с незавидным положением человека без шансов и даже без попытки, но некоторая доза злорадства после поражения самоуверенного Жорика немного подсластила горечь.