Анюта вышла на залитое уходящим солнцем крыльцо, села на прогретую за день лавку и стала разглаживать на ситцевом с фиолетовыми цветочками сарафане небольшую складочку. Уходящий луч щекотал ей кончик курносого носа, слепил карие глаза, парогревая макушку головы. Она щурилась, пряча лицо в тень. Рядом лежало новенькое коромысло, купленное на ярмарке и два эмалированных ведерка. "Устала я, - проговорила Анюта вслух. - Еще пару ведер принесу и лягу пораньше спать".
Рядом залаяла собака, разбуженная галками, летающими черной огромной тучей над старым безлистным тополем. Замычал привязанный за колышек пятнистый теленок, ему надоело топтаться на одном месте. Вырваться бы, да побегать вон с теми детишками, размять молодые ножки, помериться силами с другими телятами да попить свежего материнского молочка. "Эх, жизнь телячья! Что же Настя про меня совсем забыла? Мухи одолели, слепни облепили, скорее бы в прохладный двор".
На улице так тихо, что слышно за несколько километров мчавшийся пассажирский поезд. Из переулка, ругаясь, вышла Зинаида, погоняющая хворостинкой не вовремя загулявшую корову, которая каждый день старалась прошмыгнуть мимо дома. С детства Зина какая-то замызганная, неопрятная. На этот раз, она шла в резиновых галошах, хлюпающих по неровной дороге. Затертая одежда лоснилась на груди и животе на трико висела еле державшаяся заплатка, сквозь дырку просвечивалось белое бедро. Она любила надевать бабкину шаль. Зинка шла и материлась на всю улицу, не обращая ни на кого внимания. Увидя Анну, поклонилась в пояс.
– Здорово живешь, Аннушка! Отдыхаешь?
– Здорово, Зина. Опять твоя корова домой не пришла? Ну и где она шастала?
– Не знаешь что ли? За старой школой. Ну, окаянная, - обратилась она к корове, пошла, пошла! Никак не нажрешься! Дома пойло ждет, из вымени молоко на землю льется, а она разгуливает. Пошевеливайся!
Зинаида положила на бок коровы руку и так они пошли до своего дома. "Му-у-у",- замычал телок, завидуя Зинкиной Буренке. Погладив поясницу, Аннушка медленно пошла к колодцу, где судачили, промывая чьи-то косточки несколько женщин. Рядом с колодцем на "золотых" бревнышках, упершись дрожащими руками о сучковатый посох, сидел-посиживал дед Еремей. Сколько ему лет, он и сам забыл. Его вывела на солнышко жена внука -Настя, с сама скорее к бабам. От сарафанного радио можно многое узнать! Она одевалась по-городскому. Крепдышиновое платье обтягивало выпирающий живот. Настя ждала третьего ребенка. Черные волосы венцом покрывали голову, пигмент усыпал все лицо. "У нее что ни год - то Федот", - подтрунивали бабы. Это ее не смущало, наоборот, придавало уверенность.
– Привет, бабоньки! - поздоровалась Анна. - Снова дискуссию устроили по поводу чужих грехов!
– А как же! Газет не читаем, телевизор сломался, хоть здесь новости узнать. Говорят, к тебе сестра приезжает?
– Ага, Нина с семьей, навожу дома "марафет".
– Анна, ты бы рассказала опять, как она в детстве сласти любила, приедет, посмеемся!
– Да уж, Настя, доставалось ей от матери! Раньше зажмет мама Нинку между ног и давай хлестать ремнем! А мы - кто куда разбегались. Мама прозвала ее козонькой или "кизонькой" в честь соседской козы, любившей траву шелковую. Воду только чистую, очистки не ела, подавай ей вареную картошку да хлебушек. Как-то, готовившись к пасхе, мама решила сварить постный сахар. Помолилась, нарядилась в полушалок, пригладила и так прилизанные редкие волосы, и принялась за колдовство у печи. Мы знали, что попробовать до праздника она не даст ни кусочка, одна надежда облизать сковороду. Когда мама положила на чистую тряпочку дымившийся коричневый круг сахара, у нас, детей, потекли слюнки. Вошла соседка, и они с мамой стали обсуждать с ней последние новости. Мы запустили пальцы в сахар, и отковыривали по малюсенькой крошечке, потом удивились, что так быстро показалось дно. Так увлеклись, что круг пошел по рукам, на нем оставались отпечатки зубов. Последними из отпечотков были вмятины от Нинкиных кривых зубов. По этим следам мама узнала кто был зачинщиком. Нинка-то младшая, но проныра, таких пройдох не сыщешь. Всегда пронюхивала, где что спрятано. И нас уговаривала на провокацию, но мы боялись, а ей хоть бы что!Поскольку она отыскивала "клад", мы как бы между прочим, тут как тут! Мама схватила Нинку за шиворот и стала бить ремнем. "Ой, больно! Всегда мне больше всех достается, все же ели. Что их не трогаешь?"
-- Ой, больно! Всегда мне больше всех достается, все же ели! Что их не трогаешь? Всегда я отдуваюсь. "Это тебе за зачинщицу! Знаю я тебя"- приговаривала мама.
-- Это тебе за то, что за младшими не смотришь, подаешь им пример, знаю я тебя!
-- Вот это сластёна,- засмеялась Груня. - И правда "кизонька".
Худая как щепка, тетка Груша стояла в центре сборища, почесывая бок. Жара или холод, она не снимала с себя старую стеганку с тремя разными по величине и цвету пуговицами. На люди всегда наряжалась в свежий платок, не завязывая еге на узел. Она закалывала его на булавку по-староверски. Под низом носила три юбки: рукава, легкую цветную и верхнюю самую нарядную. Из-за крупныз глаз, ее прозвали "Боярыня Морозова", да и фамилия говорит сама за себя.
-- Да уж, - подтвердила Анна, - До сих пор зубы не может вылечить - одни гнилушки у нее и у дочери. Первое не любят, лишь бы послаще поесть!
-- Анна, а как она замки-то вскрывала, помнишь? - напомнила о себе Авдотья, маленькая сгорбленная бабка. Она ходила за водой с бидоном не потому, что не кому принести, а ради общения.
- Было дело, баба Дуня. Однажды мама поставила на окно остужать топленое
молоко, на котором была коричневая, жирная корочка. Нинка ходила, ходила, как лиса вокруг кувшина и не могла понять, как испить молочка не трогая пенку? Захотела на двор по нужде. Сидела, сидела возле соломы, машинально взяла соломинку в рот и как заорет: "Получилось!" Войдя в дом, воткнула ее в пенку и стала потихоньку тянуть вкусное молоко. Никто ведь не замети? Когда выпила все молоко, пенка как на ее грех провалилась. Опять Нинка - получай по первое число! "А живот у нее не болел?
- Да вы что, какой живот? Сколько всего сладкого переела, правда золотуха одолела.
А еще был случай. С севера к нам на лето приехали гости. Они прихватили с собой ящик сгущенки, полагая, что этого вполне хватит на весь отпуск. Но не тут то было! Разве Нинка утерпит? Она нашла гвоздь и проколола сначала одну, потом вторую банку, третью. Мать сунулась в комод, где под тряпками была спрятана сгущенка, потрясла в руке - пусто. Разве Нинку проведешь? "Ах вы, паразиты! - кричала мать. - Что мне с вами делать? Это не вам привезли! Съели бы одну и хватит!" маме было стыдно за нас. Гости успокаивали ее, мол, не виноваты, что сладкого не видят, попьем коровьего молока, оно полезнее. На этот раз Нинку не били, А вот в другой раз, ей здорово попало. Козонька есть козонька. Она нюхом чуяла, где мама прятала баранки да пряники. В кладовке, старинном сундуке всегда висел амбарный замок. На нем давно открутила шурупы, замок висел только для видимости. Мама замечала убывание продуктов, но не знала, почему они пропадают, грешила на мышей.
-- Интересно-то как, - не унимались Настя.- А еще с ней были?
-- А вот что. Однажды родители "обмывали" новенький мотоцикл. А мы с друзьями облепили со всех сторон блестящую машину. Кто рядом топтался, кто верхом сидел, здавая гудящие звуки, будто едем. Мотоцикл стал клониться на бок. Все отбежали, а Нинка замешкалась, ну ее и придавило. Со страху орава вбежала в дом потому, что у Нинки из носа выскочили большие зеленые пузыри. Детвора закричала: "У Нинки мозги вылезли, у Нинки мозги вылезли"! Все кто был в избе, выдбежали вон. Родители вытащили Нинку, осмотрели и рассмеялись. С ней было все в порядке.
Потом с ней произошло вот еще что. в огороде отец выкопал навозную яму для полива грядок. Мы, ребятня, увлеклись сбором малины и услышали, как кто-то плюхнулсятуда. Подбежав к яме, увидели Нинку. Она барахталась в ледяной навозной воде среди жёлтопузых тритонов. Чтобы не напугать ее, мы прикрыли ладошкой рты. Дело в том, что Нинка чуть не захлебывалась, там было довольно таки глубоко. "Ой, ты, Господи, Ну и как она вылезла оттуда?" Мы обратились к отцу, возившемуся у трактора. Он вытащил ее и позвал маму, чтобы отмыла.
- Отец у вас был трудяга. Зря он в чужие края уехал в пятьдесят лет. Долго немпрожил с новой женой, царствие небесное - парализовало. Ну а сына успел сделать!
- Да, тетя Груня, где-то у нас есть брат, да и у него уже сын. Вот как время летит. Ну, да ладно. Если бы вы, бабы, видели картину с Нинкой! Каково ей там было, в ледяной воде? А тритоны? Как крокодилы! Штук шесть рядышком плавали, не обращая на нее внимания. Вот так! А еще она попала вот в какую передрягу в детстве... Мы уже подросли, стали бегать в клуб, а она - за нами. Решили мы всей гурьбой (человек пятнадцать) девчонки с мальчишками после танцев залезть к нам на сеновал и рассказывать байки Болтаем, болтаем и слышим, как кто- то к нам карабкается. Прислушались, стало страшно, "наверно домовой". Только он дополз до последней ступеньки, послышался грохот и звук: "ы-ы-ы". "Нинка, это ты что ли"? - спросила я полушепотом. "ы-ы-ы", - приглушенно стонала она. Со страхом мы слезли с сеновала. Было очень темно. Среди напуганных овец разглядели лежащую почти бездыханную Нинку. Оказалось, она отбила нутро, а может, спмной ударилась. Мы внесли ее в кладовку и выхаживали три дня, как могли. Придя поздно с сенокоса, мертвецки уставшие родители, спрашивали: "Где Нинка, все ли в порядке"? Мы отвечали: "Спит". Им было не до нас. Рано утром снова топтать ноги за двадцать километров. Ближе местная власть косить не давала. Мы отвечали: "Спит". Утром спит и вечером спит, все в порядке.
- Ну и ну! - покачала головой бабка Дуня. - Ну и как, вылечили?
-- Она у нас живучая... Ладно, бабы, может, хватит балясить? Смотрите, уже стемнело, пошли.
Расплескивая по пыльной дороге хрустальную воду, бабы, раскачивая бедрами, разошлись, но не на долго. Их ждет болтовня на завалинке, с краюшками спелых подсолнухов. Онм долго будут отмахиваться от комаров, хлестая себя гибкими ивовыми ветками. Падая, она превращалась в темные слитки, оставляла за сельскими говоруньями сырой, темный след.
Август 2002 г.