Орлы части 1-3

               
                28 идеже бо аще будет труп, тамо соберутся орли
                Гл.24 Евангелие от Матфея.


               Вода стекала каплями по щекам и подбородку. Снег подтаивал от горячего дыхания, образуя лунку, будто ковчежек. Башлык полностью накрыл кубанку, почти не оставив щели между снегом и лицом. Правая рука, ещё сжимающая шашку, давно перестала чувствовать холод и онемела. Левая, подмятая под живот,ещё ощущала тепло тела, но выпростать её из под себя было невозможно. Коник, друг боевой, уже перестал хрипеть и дёргать за левую ногу стременем.
               Снег прекратился. Сумеречная декабрьская погода сменилась солнечным днём. Сквозь усыпляющую слабость от раны и морозца, в звенящей пустоте, возник из ниоткуда крик, пронзительный, резкий, дикий.  Крик вился в воздухе, поднимался выше, спускался к земле, исчезал на какое-то время и вновь возникал. Это продолжалось, длилось, не исчезало напрочь.
               Вдруг всё стихло надолго. Капли стекали, но это был уже не тающий снег. Тёплые струи воды были прозрачны, успокаивали, шептали что-то доверчиво на ухо. Сквозь шёпот струй стали проступать слова молитвы, такие знакомые, но ещё не очень внятные. Смысл уходил из сознания, как шёлк тёплых капель на коже, вот они есть, ты чувствуешь их лёгкую тяжесть на щеках, на языке, но неясное мгновение, и они стекли, заполошились где-то, замаячили вдалеке, манко, зовуще, притягательно.
               Всплеск на воде, всё зарябило перед лицом солнечными бликами, тёмными пятнами.В этой блестящей ряби выплыло лицо покрытое медным загаром, с высокими монгольскими скулами и мелкими, словно из выдубленной кожи, чертами лица. Маленькие голубые глазки, раскосые, как у лиски, сверкали диким первобытным удивлением и почему-то яростью. Прерывая странным образом слова молитвы, продолжавшие звучать всё настойчивее и громче, зазвучал гортанный крик: "Агай! Агай!"
             В воде появились ещё лица, такие же медные, но помятые жизнью и временем. Неожиданный удар по воде всё смешал, спутал. Ещё удар, ещё и ещё. Неведомая сила выбросила из воды и подняла над землёй. У лесного прозрачного ручья двигались с гортанными криками три фигуры. По их замасленным , словно кожаным, халатам и драным, островерхим меховым шапкам можно было догадаться, что это - башкиры-пастухи.
             Пастухи суетились вокруг какого-то предмета в ручье, но за их спинами его невозможно было разглядеть. В руках одного из башкир взлетал в воздух топор и со всей силы обрушивался на предмет видимый только ему. Семь раз взлетал топор в руках пастуха и вновь ударял.
             Страшно закричав и схватившись за лицо руками, пастухи отпрянули от своей находки. Можно было различить, как они продолжали сквозь слёзы повторять:"Морзя Бог! Морзя Бог!" (Русский Бог).
              В пойме лесного ручья, замкнутая крутым берегом как киотом, стояла древняя икона. Конечно же она - Матушка, Предстательница! Явленный Святой образ Табынской Богоматери.
              Господи, да что же они сотворили, супостаты... Мелкие раны на лице Богоматери тянулись к левом виску. По нижнему краю кусок доски был изуверски выломан.
              Двое башкир постарше упали на землю и стали кататься, продолжая кричать. Младший побежал вдоль ручья, продолжая закрывать лицо руками. Бежал он ведомый какой-то силой. В голову пришла мысль, шепнуть пастушку на ухо:"Беги, беги в деревню охальник! Зови православных, зови на крестный ход!"
              Пастушонок припустил ещё быстрее, и вот он уже на окраине деревни. Испуганный лица деревенских появляются в открытых окнах, в дверях сараев, из калиток. Суета. Растёт толпа выбежавших на крики пастуха жителей деревни. Пастушонок падает на колени, как подкошенный, посреди улицы, и плачет громко, навзрыд.
             Неожиданный, лёгкий удар по спине, и шинель стала сжиматься под лапами какой-то птицы. Неясный клёкот и хлопанье крыльев окончательно вывели из забытья.
             Промелькнула мысль, вывела из другого мира:"Живой..."
             Страшно заныла левая рука, боль пронзила всё тело и заставила перевернуться на спину с криком. Перед глазами мелькнула мутная тень, запрыгала в сторону, метнулись огромные крылья, обдали потоком воздуха.
             В глазах прояснилось. Неожиданно, как из-за невидимой стены, стали слышны голоса. Они приближались, но не было сил даже повернуть языком, хотелось, чтобы боль отпустила. Из горла вырвался только сдавленный стон, мычание.
             Замельтешили, где-то на границе света и тени, две человеческие фигуры, приближаясь и обдавая запахом лука изо рта и кислым запахом человеческого тепла и старого тулупа.
             В муть сознания прорывались отдельный слова:"Думаешь? ..Дотянем?.. Неужто бросим?"
             От того, что его взяли подмышки, стон вырвавшийся из тела, сорвался в крик. Тело обмякло, стало безвольным. Как тащили до избы он не помнил. Провалился в забытьё, как в чёрный колодец.
              Сознание вернулось от боли, разрывавшей тело, в тепле жарко натопленной избы. Почувствовал прикосновение рук, воды и влажной ткани, кто-то его тщательно обмывал. Боль скручивала суставы так, что казалось душа вот-вот расстанется с телом.
              Постепенно боль отпустила, и под слова молитвы он провалился в зыбкий сон...
               
Часть 2

Ступени каменной лестницы вели из пещеры круто вниз. Тёплый морской бриз раздувал складки сутаны. Только бы не замечтаться и порываясь за ветром, не свалиться вниз, к подножию скалы, в морские буруны и выступающие из-под них огромные валуны, обтёсанные морем. Каменные ступени, откликаются на ритм тропаря:"Благославен еси, Христе Боже наш, иже премудры ловцы явлей, низпослав им Духа Святаго, и теми уловлей вселенную, Человеколюбче, слава Тебе." Льются слова, округлые бусины, нанизываются на нить бытия. И вот, стоишь на вершине горы, будто и ветер стих, наберёшь полную грудь воздуха, вознесёшь Господу благодарение, эхом рассыплются слова бусины, звонко отскакивая от стен ущелья, зазвенят где хрусталём, где гулким серебром колокола. А ты отринешь всё, что осталось, у подножия скалы, у подножия монастыря, и возликуешь от счастия бытия перед Богом.
Крики чаек, шум волн, слова тропаря, звук шагов всё сплеталось в единое звучание мира, освященного молитвой. Корзина была полна: пресные лепёшки, вяленое мясо, козий сыр. Всё это послал Господь и добрые селяне окрестных деревень. Очень часто они оставляли корзину у подножия скалы, под рогожей и с надеждой, что монахи, обитатели пещерного монастыря, помолятся за их благополучие и богатый урожай. Ещё одно приятное наполнение корзины - кувшин янтарного, виноградного вина.
Община была невелика - настоятель отец Евфимий, монахи отец Порфирий, отец Исидор ( это всё из Византии). отец  Дионисий (из местных греков), отец Амвросий из Кахетии (ходит под обетом молчания), послушник Андроник, то есть я.
Община монахов - иконопоклонников появилась в пещерном монастыре издавна. Император византийский Лев III запретил почитание икон. Причина была проста. Монашеские общины пополнялись молодыми людьми, бежавшими от солдатской службы и от налогов. Поток беглецов иконопочитателей облагодетельствовал всё побережье Понта Эвксинского и Филистимского моря. Число монастырей росло в течение долгого времени, но потом приток византийцев иссяк, и на пороге монастырей всё чаще оказывались жители местных поселений.
Вот, оно – море Сурожское. Плещется у ног. Нет ему дела до человеков, до их забот. В небесах, вестник Господа, орёл – хищная птица, парит, поднимаясь вслед за дыханием моря всё выше, едва покачиваясь на волнах, невидимых человеческому оку. Пора и к делу богоугодному вернуться.
С Сурожу давненько вестей не было, что там решил правитель с заказом? Доски подготовлены, краски и клей тоже можно уже готовить. Серебра вот для краски не хватает. Какой же лик без сияния!
Перелистывал уже и не раз тонкие листы с византийскими прорисями икон. А перед очами то и дело видится лицо молодой матери из ближайшего поселения. Опущенные уголки губ, очи зрящие долу и свет нежности, любви льющийся, будто из нутра её.
- Андроник, слышишь меня? Рясу подожжёшь на огне, вона уже и дымится зачала! – вернул к земному миру голос отца Дионисия.
Подол рясы и вправду оказался слишком близок к тлеющим углям. Помешивая, клей варящийся на огне, пребывая далеко отсюда, я не заметил опасности.
- А и ничего, благодарение Господу и тебе отец Дионисий, что отвёл опасность.
- Так ты рот-то не зявь, не то порушишь свою хламиду почём зря. Пора заутрени.
- Так вознесем молитвы наши Господу!
Монахи последовали за отцом Евфимием в предел, высеченный из камня предыдущими поколениями монахов. Предел был гулким гротом в верхней части скалы, заложенным ещё до прихода сюда монахов, ветрами и морем. Монашеское братство немало потрудилось, чтобы высечь из камня Крест, выше человеческого роста, скамьи у стен. Слова молитвы гулко звучали колоколом, звуча по округе. Отец Амвросий, лишь перебирал губами, голоса других братьев сливались в единое стройное пение. Бас отца Порфирия, баритоны отца Исидора и Дионисия и тенора отца Евфимия и мой.
-Скажи-ка, Андроник, что твоя работа, продвигается? – спросил отец Евфимий стряхивая остатки трапезы с бороды и усов.
-С Божью помощью, отче. Жду ответа правителя – серебра может не хватить. Я уже и левкас подготовил, и прорись набил.
- А что образ – канонический складывается, - словно заглядывая в мои мысли, спросил отец Евфимий.
- Хочу испросить твоего благословления, отче, - произнёс я в наступившей паузе, скрепя сердце, - ибо сказано, святыми отцами церкви, зрак раба приим, в подобии человечестем быв, и образом обретеся якоже человек. Видел я прекрасное лицо матери, освященное любовью божеской к дитя своему. Хороши византийские прориси – это канон, но со временем в них истерлось ощущение любви божеской. Благослови, отче, придать лицу Богоматери черты лица, виденной мною матери.
- Ты, малый, говори, говори, да не заговаривайся! Удумал что! Прориси ему византийские не угодны, веками писали иконы с первообраза Влахернского, а ему не хватает чего-то.
- Так вот и божественный Василий говорил, воздаваемая иконе честь переходит на первообраз, - не унимался я.
- Так хватил уже! Первообраз! Первообраз ка-но-ни-чес-кий! Понимаешь? Ка-но-ни-чес-кий! А не среди смертных людишек избранный.
- Так сказано в священном писании, Вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас (1 Кор 3: 16), - уже совсем тихо произнёс я, понимая, что вряд ли переубедить отца настоятеля.
- А ты пиши, пиши, попробуй только заказ не выполнить, а мы уж посмотрим, как ты канон знаешь, и хорошо ли письму иконописному обучен. Чать, не забыл поститься перед писанием иконы, а то может тебе и все каноны не указ?! А, малый?
- Да, уразумел он, отец Евфимий, сбавь гнев свой, помилуй малого, - пытался успокоить отец Дионисий своим старческим тенорком настоятеля,- пригляжу я за его работой, мы же с ним сообча работу зачали, вот и продолжим Одигитрию писать рядышком, в одной пещёре, - поглаживая своей старческой рукой, лёгкой как перо, мою спину, закончил свою защиту отец Дионисий.
- Ангелов вам в помощь, - уже смиренно промолвил отец Евфимий, и осенил нас крестным знамением, - после трапезы прибрать не забудь, - уже уходя, сказал отец настоятель в мою сторону.
Прибрать, так прибрать отчего же не завершить труды малые, хотя и выпадают они мне, как послушнику, но то оно и послушание. Собрал глиняные чашки, завернул хлеб и сыр в холстину, положил в большую чашу и прикрыл сверху меньшей, чтобы мыши или другие животные не достали. Вымел трапезную, и тут увидел как, в оставшейся на столе,  капле виноградного сока играет солнечный луч, переливается золотом и слепит глаза, и так захотелось забросить метёлку в дальний угол и бежать писать икону, сохранить на иконе эту искру божию, живую, переливающуюся жизненным соком. Но терпение и молитва помогут справиться с послушанием и сохранить это чудо Божие, донести через икону до верующего человека.



Мала птичка сорокопут, а как хитра. Где другим птахам Божьим подпоёт, скопирует, где ни жива, ни мертва притворится, чтобы птицу покрупнее обмануть.
Я следовал за отцом Амвросием на охоту. Безмолвный отец Амвросий был высок ростом, суховат, лицом тёмен, как дерево, побывавшее в морских волнах. Длинные сухие руки его всегда были заняты делом: плели корзины, ловчую сеть, кололи дрова, доили козу. Но никогда отец Амвросий не расставался с малой птахой в кожаной шапочке – сорокопутом, нашим кормильцем.
В своих родных местах Амвросий научился охотиться на крупную хищную птицу – сокола, орла. Правители городов любили охоту с хищной птицей – она была украшением и богатым подарком, если тем более была обучена охоте на мелкого зверя.
Вот и в этот раз мы шли на охоту на сокола – балобана. Недалеко от монастырской пещеры были гнездовья. Но охотится рядом с монастырем было опасно и бессмысленно. Птицы бы просто покинули своё насиженное место, и потом его сложнее было найти.
Мы шли по чудесному месту в долине за скалой, где были монастырские пещеры. Можжевельники и сосны подчиняясь морским ветрам приняли самые причудливые формы и образовали целую рощицу, сбегавшую к морскому берегу. Я шёл тоже не с пустыми руками – по дороге в небольшую корзину нужно было набрать фисташек, ой как хороши они были с козьим сыром и пряными травами! Да и без сыра хороши, если его не было и в самое время поста.
Под нашими сандалиями шуршал гравий. Зной надвигался стеной широко и неотступно. Трещали невидимые цикады. Море из-за скалы, почти не было слышно. Отец Амвросий приглядывал место для охоты, где можно было бы растянуть сеть и подсадить пересмешника – сорокопута. Способ охоты был несложный, на живца, но требовал времени и терпения.
Натягивалась в тени тонкая ловчая сеть. Перед сетью натягивалась нить, на которою подсаживали сорокопута в кожаной шапочке, закрывающей ему глаза. На веточку насаживался кусочек вяленой козлятины, чтобы подкармливать сорокопута. Но птичка была ещё и привязана за лапку к ветке. Сорокопут мог взлететь над своим местом, но не мог улететь совсем. Так она и подпрыгивала ничего не видя, клевала вяленое место и подманивала крупную добычу.
Жара стояла адская. Но приходилось всё время сидя в засаде ещё и молчать, чтобы не спугнуть крупную птицу. Сутана липла к телу. Тень не казалась такой уж спасительной. Как хорошо было бы окунуться в море…
Хлопок больших крыльев, только и успели услышать, словно упав с неба, в сеть, натянутую за сорокопутом, попал сокол, но тут же сумел выпутаться и улететь. Сегодня уже нет смысла сидеть дальше в засаде придётся возвращаться. Ничего, Бог даст, на этой неделе без добычи не останемся, будет с чем показаться ко двору правителя и средств добыть на пропитание и на краски для работы...


***
-А ты, не ерепенься, не ерепенься, сдержи гордыню-то, Андроник, - увещевал меня отец Дионисий, - отец- настоятель гневается недолго, погоди-ка, лучше тебя ещё не будет для него брата. Молод ты ещё, Андроник, вот и призывает он тебя правила соблюдать. Господь дал тебе возможность - воспевать  деяния Его, способности поболе, чем у других, а ты уши открой и душу, поучения тебе они посланы во благо. Научиться надо правильно понимать послушания, что посылает нам, Господь.
В лучиках морщинок, когда-то голубые, а теперь почти бесцветные глаза отца Дионисия светились мудростью и добротой. Кем он был в прошлой жизни Андроник догадывался по манере держаться и говорить отца Дионисия. Но напрямую никогда у него не спрашивал.
- Прибыл я сюда, Андроник, по морю, на небольшом купеческом судне. В открытом море до этого бывать не приходилось. А тут гляжу на полоску земли, а она будто стала закатываться за горизонт, вслед за солнцем. И сердце вдруг такая тоска взяла. Стою, смотрю на волны и думаю, как же это в полной тьме плыть по морю? На борту только факелы, да и те, чуть ветер посильнее разойдётся, того и гляди погаснут. Упала ночь на плечи, как тяжёлый, чёрный плащ. Факелы едва теплятся, трещат, над головою тьма, за бортом тьма. Руку вытяни и не видно! Но тут послано мне было будто видение. Прояснилось небо, засветились звёзды на небосклоне, и морские воды расцветились быстро движущимися, голубыми огоньками. Вот один огонёк, подчиняясь неведомому мне тогда велению, взлетел над водой и опустился снова в воду. Вслед за ним ещё и ещё! Так это рыбы, целый косяк идут рядом с кораблём и светятся в темноте, искры Божьи. Вот тут я и понял, что и в кромешной, беспросветной тьме, Господь посылает нам свой свет, но понять и увидеть его не каждому дано, лишь тому это дано, кто готов к этому.
- Так вы, отец, не из местных греков?
-Живу я давно здесь, в Таврии, вот и кажется людям, что корнями врос в эту землю, - тихо произнёс отец Дионисий, чуть улыбнувшись уголками губ.
-А греческий, это ваш родной язык?
-Нет, кроме греческого, мне ещё и другими языками послано было овладеть – персидским, например.
-А родной ваш язык?
- Родной? Тот же, что и твой, Андроник, язык славян. С далёких северных земель, - и по взгляду его я понял, почему с первых же дней пребывания в монастыре, он показался мне таким родным. Поэтому и опекать меня взялся!
-Уразумел я, отец, буду молиться, чтобы Господь наставил меня на путь истинный.
-Молись, молись, брат Андроник, тебе в этой жизни будет послано немало испытаний, надо учиться их принимать и понимать. Вот ты пришёл из родных нам земель, чтобы обучиться греческому письму. Но прориси набивать и левкас покрывать этому научиться недолго. Надо научиться так иконы писать, чтобы в момент откровения верующему истинный смысл Её открылся, не просто следовать канону, так написать, чтобы она была проводником к истинной вере! Помнишь ли историю князя Бравлина? Сколь же велика была сила веры Серафима Сурожского, что и мощи его заставили язычника обратиться к истинному Богу.


 Запах дыма от можжевеловых веточек щекотал ноздри. Уже отслужена вечеря, монахи заняты приготовлениями к завтрашнему дню. Угольки в костре разгораются до красна и выпрыгивают из него. Мысль о том, как лучше передать скорбь и любовь Богородицы, не отступив от канона, но при этом внести истинные чувства не покидала Андроника весь день. Братья-монахи видели, что он решает для себя какую-то сложную задачу, старались задавать поменьше вопросов.
К костру подсел отец Дионисий.
-Что, отрок, молишься, чтобы Господь наставил тебя на путь истинный?
-Молюсь, отец…
-А ты головой-то не никни, всему свой срок, и твоему прозрению тоже. Вот что, собирайся-ка ты завтра ещё затемно, с отливом к Сугдее**. Пойдём с тобой на вёслах, и отец Амвросий с нами, глядишь за день и управимся. По погоде штиль ещё несколько дней продержится, вот мы по спокойной воде и решим дела, Бог даст за день.
-Глядишь правитель и серебра на икону даст, а может и золота!
-Вот и ладно, Андроник, сговорились! - отец Дионисий потрепал монаха плечу и ушёл в свою келью, благословив на сон грядущий. Солнце закатилось за горизонт, не оставило не единого лучика света. Угли уже едва тлели. Останутся гаснуть до утренней росы. Сон пришёл быстро.
Утром на море разлился туман. Точнее, утро ещё едва угадывалось, когда монахи спустились к небольшой рыбачьей лодке, лежащей на берегу. Лодку пришлось перевернуть и протащить несколько шагов к воде. Отец Дионисий с помощью Андроника забрался в неё, Амвросий с силой оттолкнул её от прибрежных валунов веслом.
Лодка шла легко от берега, прилив ещё не успел начаться. Отошли далеко, так что волны прилива уже не могли помешать. Тишина наступавшего утра разбивалась от удара вёсел по воде, от разговоров, вышедших в море рыбаков. Чайки разных размеров и расцветок сидели на прибрежной полосе молча. Зачинался день.
-Отец Дионисий, дорога дальняя, можешь хотя бы немного рассказать о своих странствиях, - то, что он человек бывалый и много путешествовал, это Андроник для себя давно уже решил.
-Может и расскажу, отчего же не рассказать. Расскажу тебе сказку из Персии. Жил в Исфахане лавочник. Люди его звали Фархад. Было у него две жены. Красавица Ширин и умница Мириам.
-Ах, муженёк, -говорит как-то красавица Ширин, - скоро зима, а мои зимние туфли совсем износились. Да и халат не годен – позумент стерся, мех уже не тот.
-Запаса продуктов на зиму нам совсем не хватит, надо покупать зерна и нута, - сказала умница Мириам.
-Слышу, слышу я вас, - сказал Фархад и ушёл в чайхану на базаре, под тенью чинары, чай пить. Сидит, накопления считает, и понимает, что если угодит одной жене, то второй явно придётся насолить. «М-да, как же быть,»- продолжая почёсывать бородёнку, размышлял Фархад.
Вдруг видит идёт старичок. И похож он на его отца, ушедшего в мир иной. Видит, старичок плохо одет и явно недоедает. Пригласил Фархад старичка испить чаю, лепёшку с финиками отведать и дал ему в придачу серебряный дирхем. Поблагодарил старичок Фархада за такую щедрость и говорит: «Знаю, Фархад, что мучают тебя сомнения. Дам тебе совет – не дели неделимое, преумножь единое.» И погладил по-отечески по плечу. Задумался Фархад, склонил голову. А когда поднял глаза, чтобы попросить объяснить значение слов, сказанных старичком, никого рядом с собой не увидел.
Побрёл Фархад домой. Пришёл и видит: Ширин брови сурьмой красит, Мириам нут перебирает.
 Сел лавочник у окна в тяжёлых раздумьях. Прилетела к окну голубка, а за ней голубь. Фархад насыпал им зерна, да только голубь воркует, наскакивает на голубку, и не смотрит в сторону зерна. Совсем загрустил лавочник от своих мыслей. Вдруг он увидел своего друга караванщика.
-Эй, Салим! Когда ты прибыл с караваном? Заходи в дом – выпьем чаю! – настроение Фархада улучшилось, в предвкушении рассказа караванщика.
-О! Да мы уже близко, посмотри-ка, Андроник! – от такого неожиданного перехода в рассказе, Андроник сначала даже опешил, но посмотрел через правое плечо и увидел приближающийся берег.
Туман уже рассеялся и начался прилив. Лодка с приливом шла легче. Всё ближе были корабли, стоящие в гавани. Всё выше поднимались мачты. Андроник увидел стоящий на якоре огромный корабль, выше любого дома, что приходилось ему когда-нибудь видеть.
-Это византийский неф, самый большой корабль в нашем море. Видишь изображение орла на бортах, - объяснил отец Дионисий. Корабль нависал над их маленькой лодкой, хотя они шли к берегу на значительном от него расстоянии. Прилив раскачивал рыбацкую лодку, а неф скрипел, едва поддаваясь движению волн.
Лодка монахов была не единственной двигавшейся к берегу, ещё около полутора десятков рыбацких лодок шли с уловом на приливе, чтобы продать рыбу торговцам к утреннему базару.
Над бухтой стоял теперь гвалт, из-за криков рыбаков, обсуждавших последние новости, резких вскриков чаек, учуявших лёгкую добычу, ударов десятков вёсел по воде.
Запах рыбы и водорослей с приближением берега становился всё более резким. Но здесь открывался прекрасный вид на набережную с анфиладой из белоснежных колон, что уводила в город прекрасной, выложенной камнем дорогой.
Андронику ещё не приходилось, за всё время пребывания в монастыре, увидеть Сугдею. Он был немало удивлён видом небольшого для морского порта и известного торгового города.
За лодкой попросили присмотреть одного из рыбаков, перекрестившегося и поклонившегося им в подобострастном рвении. На берегу шла активная торговля, можно было ещё увидеть, как рыба выскакивала из высоких корзин, что подавали на берег рыбаки. Рынок Сугдеи начинался от бухты. Это был настоящий восточный базар, о которых Андроник столько слышал.
Базар был местом, где можно было найти самые экзотические товары – от специй и лепестков дамасской розы до китайского шёлка и парчи из Персии. Слышен был звук кузни и блеянье овец, кудахтанье кур и крики рыночных зазывал.
На прилавках лежали неизвестные Андронику фрукты – похожие на знакомые яблоки, но с бархатистой, как нежная щёчка юной девы, кожурой. Грозди винограда и золотистые фрукты, небольшой величины с бархатной кожурой, создавали небывалое разноцветье красок, какой-то невероятный танец жизни.
Монахи остановились у винной лавки. Здесь отец Дионисий надеялся узнать последние городские новости.
-А я тебе говорю, на сотню верующих, не меньше, - доказывал кому-то обладатель не волне трезвого голос, это значило, что минул третий час дня* и лавка была открыта.
- Что опять сборы вырастут с купцов и городских торговцев! – отвечал другой, более трезвый и недовольный голос.
-Да нет, только с иноземных, глянь-ка, какой в бухте кораблик на волнах качается, загляденье!
- Да углядел я, углядел, - немного тише, но с тем же недовольством отвечал второй голос.
-Ну, может тебе это и не впрок, а по мне, большая радость. Значит снова будут каменщиков и каменотесов собирать, почитай работа не на один год, и плата хорошая будет!
-Ай, да ну тебя! Всё слухам веришь!
-Какие слухи! Ты вот когда из города уехал? Второго дня! Вот и не слышал, что на городской площади распоряжение правителя огласили, то тоже! Слухи, слухи… Может я вина и перебираю, когда, а слухов не распускаю!
-Хорошая новость, братья, - вполголоса произнёс отец Дионисий, так чтобы слышно было только монахам, - можно к правителю спокойно идти, значит решился он на богоугодное дело – строительство православного храма, услышал Господь наши молитвы. Что же самое время пойти в храм Двенадцати Апостолов, с настоятелем отцом Симеоном мы давно знакомы. Найдём у него временное пристанище. А там уже решим, как попасть к правителю на встречу.
- А что, правитель не откажется встретиться с нами, мы же без предупреждения? – спросил Андроник.
- Вот отец Симеон с Божьей помощью и решит этот вопрос. Что ж, пойдёмте братья.
К храму вела широкая тропа. Церковь Двенадцати Апостолов находилась на высоком месте с левого берега на входе в бухту города. Солнце уже нещадно начинало палить своими лучами, но братии удалось добраться к отцу Симеону ещё до начала обедни.
- Да чего ж узнавать, правитель сам должен прийти к обедне, вот Господь, нам случай и посылает с ним договориться о деле нашем общем, - ответил на вопросы братии отец Симеон, как только он поприветствовал своих желанных гостей.
- А птичку, это вы удачно добыли, - заметил он тут же, - у правителя важные гости из самой Византии, птичка кстати будет.
Сокол неожиданно, словно почувствовав решение своей участи, встрепенулся на руке могучего отца Амвросия.
 
    До обедни было ещё время и Андроник решил получше рассмотреть фрески церкви. От Дионисия он узнал, что храм был построен армянами, а вот фрески были исполнены византийскими художниками. Камерный по размерам, храм был с глухими стенами, на которых во всю высоту были изображения Двенадцати Апостолов.
Входящие в храм молящиеся оказывались в круге предстоящих. Вот они ступают по земле сионской вместе, обращают апостолы лики к стоящим в храме: «Мы идем, а вы идете?» Приглашают принять участие в таинстве Евхаристии. Фон фрески голубое небо, изображения жилищ сионских. Стопы и кисти рук апостолов направлены к единому центру –Христу, раздающему Тело и Кровь Свою. Складки одежды апостолов создают движение тел, движение воздуха, чувство единого порыва и предвкушение событий ещё неведомых.
По правую руку от входа – апостол Фома, перед ним эмоциональный Петр. По левую руку скорбный и мудрый Андрей, а перед ним в развевающихся одеждах, устремлённый всем телом к Христу Симон. Цвета одежд переливаются яркими красками, пробуждают чувство причастия к общему Таинству. Апостолы окружают Христа перед престолом. А вот рядом с ним, в нише, по правую руку – Архангел Михаил, по левую – Архангел Гавриил. Всяк пришедший молящийся разделит Трапезу со всей Церковью Христовой. Близко стоящие стены, обнимают молящихся, придвигают к ним Апостолов и уносят с собой к центру храма – киоту с иконами Богородицы и фреской Христа.
Андроник вспомнил неожиданно для себя Нерушимую стену Софии Киевской и ощутил, как чувство единения и священного трепета переполняют его. Он прямо-таки рухнул на колени и вознёс свои молитвы Господу: «Ныне силы небесные с нами невидимо служат».
Он уже не слышал, как в церковь вошли готовиться к обедне, стали читать Тропарь. Пришёл и правитель, в сопровождении немногочисленной свиты. Обедня закончилась и верующие потекли потоком из храма. Настоятель Симеон беседовал с правителем у входа в церковь, когда Андроник вернулся к реальному миру.
- Отец Дионисий и монастырская братия очень рассчитывают, что Вы найдёте время для небольшой встречи с ними, в связи со строительством нового храма, Вы же знаете, Басилевс, что у них большой опыт написания икон, они хорошо владеют византийской традицией письма, - уверенно и настойчиво говорил отец Симеон с правителем. Андроник успел заметить, как басилевс несколько удивлённо и даже осуждающе приподнял правую бровь, и она на какие-то секунды скрылась в тени царственного головного убора. Лицо правителя показалось монаху на мгновение по-детски безбровым и удивлённым.
Однако, правитель проговорил без тени какого-либо смущения и без лишних эмоций деловито: «Придёте ко двору в шестом часу дня, найду для вас лепту времени», резко развернулся и двинулся к носилкам.
Один из придворных подошёл к монахам:
- Басилевс приказал встретить вас. Времени у вас будет немного, поэтому готовьтесь чётко высказать свои пожелания.
Отец Дионисий в знак согласия кивнул головой и сказал:
- У нас есть сокол на продажу, только необученный. Как думаете, готов басилевс его купить?
-Я спрошу у него, придёте на приём, там и обговорим, - ответил придворный и не попрощавшись побежал вслед за носилками правителя.
- Что ж, если встреча будет недолгой, значит можно не задумываться о ночлеге, -проговорил, глядя вслед носилкам басилевса, отец Дионисий.
- Так, можно и отобедать, чем Бог послал. Приглашаю вас братья разделить со мной трапезу, а там и час встречи с правителем подойдёт, - взмахнув руками и перекрестившись, обратился к монахам отец Симеон.
После общей молитвы, благословив пищу, приступили к трапезе. Трапезничать закончили быстро, разговоров за столом не вели, каждый обдумывал, как лучше говорить с правителем при личной встрече. К назначенному часу монахи были готовы и отправились к дому басилевса.
У ворот в дом правителя их встретил уже знакомый придворный.
-Птицу с собой взяли? - обратился он с вопросом к братьям.
-Да, что правитель готов купить? - переспросил отец Дионисий.
-Птицу оставьте нам, правитель ждёт вас в купальне, - указал придворный рукой на проход за домом.
Внутренний двор дома правителя был обустроен под купальню. Дно и стены купальни были выложены мозаикой с греческим узором. Сам правитель находился в воде, и Андроник почувствовал, как солнце ещё сильнее стало припекать.
-Что братья монахи, готовы к беседе? – не поворачивая головы и бултыхая ногами в воде, обратился басилевс к монахам.
-Да, басилевс, - ответил отец Дионисий, - нам стало известно о строительстве храма во имя Господа нашего. Мы готовы написать иконы для храма.
-Честно сказать я и сам думал заказать иконы для храма, только мне нужны две иконы Богородицы по первообразу Влахернскому, но размер икон должен отличаться. Одна мне нужна для домашнего иконостаса, не более одного локтя в длину и ширину. Другая же величиной поболе – локтя два в ширину и два с половиной в высоту. Для храма. Сугдея скоро стает митрополией православной церкви, поэтому и храм должен соответствовать высокому уровню. Что братья монахи справитесь?
-Басилевс, мы готовы приступить к работе, дерево нам нужно для икон подходящее, серебряной и золотой краски, кистей новых. А прориси у нас есть готовые, византийские.
-Что ж, палисандр спросите у моих придворных, чтобы подыскали. А краску велю подготовить, они сами вам её доставят в монастырь. На том и расстанемся.
-Благослови Вас Господь, басилевс, за вершение дел богоугодных. Будем возносить молитвы, чтобы всё сложилось во славу Господа нашего Иисуса Христа!
-Всё, всё идите братья, идите. За птицу вам заплатят, сами понимаете, не так много, раз она не обучена охоте.
Андроник был очень удивлён спокойствием и уверенностью отца Дионисия в разговоре с басилевсом. На обратном пути в церковь к отцу Симеону спросил:
-Отец Дионисий, а вы разве не устрашились правителя?
-Чего же в нём страшного? Человек он, так же, как и мы под Богом ходит. Всё по велению Господа и жизнь наша, и смерть.  Дерево мы для икон получили, монеты за птицу тоже, можно отправляться в монастырь. И время подходящее, уйдём вместе с отливом. Зайдём в церковь, попрощаемся с отцом Симеоном, и в обратный путь.
Отец Симеон вызвался проводить братьев монахов до пристани. По дороге к морю завязался разговор о месте строительства нового храма, о создании митрополии в Сугдее. Отец Симеон рассказал, что басилевс смотрел площадку недалеко от города, так чтобы церковь была защищена со стороны моря горами и лесом. Все понимали предусмотрительность басилевса. Город находился в выгодным месте и был лакомым куском для всех соседей по Сурожскому морю. Крестовые походы активизировали продвижение на восток венецианцев – соперников византийцев. Не дремала и генуэзская Кафа. Сугдея была уже давно конечной точкой на Западе караванного Великого шёлкового пути. Отсюда по морю товары уходили в Европу. Византии всё труднее было удерживать своё господство над дальними провинциями.
На море был штиль, как и предсказывал отец Дионисий. За лодкой присматривал давешний рыбак, поэтому нашли её быстро. Монахи попрощались с отцом Симеоном, тот в свою очередь благословил их.
Солнце уже катилось на закат. Андроник решился напомнить отцу Дионисию о сказке.



*Счёт времени в Византии вёлся от восхода солнца в дневное время суток, питейные заведения могли работать только после третьего часа дня.
**Сугдея, Сурож - современный Судак на территории Крымского полуострова. Сурожское море - современное Чёрное море.


Начался отлив. Волны стали совсем незаметны. Серебро и золото закатных лучей блистало на воде. Отец Дионисий продолжил сказку.
«-О, Фархад, - воскликнул Салим – караванщик, - А я к тебе шёл!
-Мириам, Ширин! Соберите на стол, мой друг вернулся из дальних странствий!
В доме зашуршали башмаками женщины, собирая на стол. Нашёлся арбуз и персики, свежие лепёшки и козий сыр, орехи и нуга.
-Ах, Салим, как я рад тебя видеть, - обнял друга Фархад и дружески похлопал его по спине, - ты проходи, садись к дастархану.
-Я, Фархад, не с пустыми руками. Хочу показать тебе кое-что, - Салим развернул свёрток и показал хозяину.
-Посмотри-ка, какая лёгкая и тонкая шаль, а как она хороша в холод!
Фархад взял в руки ткань и поразился, насколько она была мягкой и приятной на ощупь.
-Это твоим женщинам, а тебе хочу сделать предложение, - продолжил караванщик, - Предлагаю тебе долю, ты вкладываешь деньги, а я привожу товар, ты его продаёшь, а прибыль пополам. Ну, что думаешь?
Фархад привычно почесал бородёнку, задумался, похлёбывая горячую жидкость из пиалы, вспомнил загадку- совет старичка, подумал: «Вот оно!»
-Салим, у меня к тебе встречное предложение, возьми меня в свой караван. Хочется мне изменить ход своей жизни. Почему бы мне не воспользоваться таким случаем, ты всегда так интересно рассказываешь о своих путешествиях, что я и сам готов к приключениям.
Пришло время задуматься Салиму. Он снял тюбитей и обтёр бритую голову от пота. Снова надел тюбитей.
- Что ж, Фархад, по рукам, возьму тебя в караван, - и протянул руку.
Фархад протянул руку в ответ. И они ударили по рукам.
-Когда отправляемся? - радостно спросил хозяин.
-Дай мне дней семь, чтобы дела уладить, а ты пока собирайся, порешай свои дела перед отъездом. Дорога нам предстоит долгая и дальняя, всякое может быть.
Салим ушёл, а жёны, узнав о планах Фархада, завыли в голос.
-Что вы меня хороните! Идите на свою половину, соберите мне вещи в дорогу! – закричал на жён Фархад.
Время прошло быстро, и в назначенный день Фархад присоединился к каравану Салима. В последний раз он взглянул на свой дом и без сожаления повернул голову на встречу новой жизни, ударил своего мула ногами по бокам, и вот он уже далеко от города, далеко от скуки и суеты повседневности.
-Эй, Фархад, как тебе не наскучило в дороге? – спросил Салим друга на десятый день пути. За прошедшее время они преодолели уже не один бархан, и не один оазис. Вода уже дважды заканчивалась в бурдюках, и на исходе были лепёшки и козий сыр.
-Что, Салим, хочешь меня развеселить? – не без иронии заметил Фархад.
- Не развеселю, так развлеку, - с улыбкой ответил Салим, - и сам развлекусь. Укачивает меня на верблюде. Эй, эй, не о том подумал! – с деланным возмущением продолжил караванщик.
-Что тебе известно о городе из розового камня?
-Не припомню ничего, - задумавшись ответил Фархад.
-Караванные пути нас приведут к удивительным местам, - мечтательно произнёс караванщик, словно годы странствий не вытравили из его души отрока, бежавшего из дома за приключениями.
- В сердце пустыни, - продолжил он, - где солнце превращает в пыль песок и не только камень и людей, но и время, живёт трудолюбивый народ под покровительством богов. Чтобы попасть в этот город нужно преодолеть путь, равный шести лунам, пройти сквозь скалы, следуя за летящей голубкой, пройти испытание сфинксами, хранящими этот город.
-Бывал ли ты в этом городе, Салим?
-Нет, Фархад, но давно хотел.
-А что же так и не побывал?
-Этот город хранят не только каменные сфинксы, но и огненный, крылатый Симург.
-Не может быть! Он и вправду существует?
-Эх, лавочник, столько лет просидел за прилавком, ничего не знаешь, - с хитрой ухмылкой произнёс караванщик, - я лично встречал людей, что побывали в когтях Симурга.
-И что, им удалось выжить? - с сомнением в голосе произнёс Фархад.
-Так откуда, мне удалось бы это узнать! Караваны с лучшими товарами могли попасть в этот город беспрепятственно, а вот людям опасным так просто туда не попасть.
-А что Симург?
-Симург их сжигает своим дыханием на подходе к городу, странников, заблудившихся в пустыне или отставших от каравана, спасает, приносит в город.
-А что ещё тебе известно об этом городе?
-Известно, что поклоняются они единому богу, спасшему город от подземного огненного змея. Дважды он разрушал город, но они его отстраивали заново. Именно те, кто уверовал в единого бога. Хотя некоторые называют его городом мёртвых.»
Андроник прервал сказку Дионисия.
-Отец, я уже слышал подобное имя – Симург и Семаргл у славян, это не одно и тоже существо?
-А ты догадлив, отрок, - улыбнулся Андроник, - я скажу тебе больше. То, что язычники называют Семаргл, это архангел Михаил, но они не познали ещё свет веры в Господа нашего и пребывают в заблуждении.
-А что же, город этот и вправду есть на белом свете, город мёртвых?
-Так для этого сказку надо до конца дослушать. Ох, а мы уже подошли к нашему берегу, что же приберегу продолжение этой сказки, до следующего раза.
Андроник всё время, оставшееся до сна, пребывал в каком-то смятении, предчувствии. Он понимал, что Господь пошлёт ему знак, только он ещё не знал какой и это волновало его душу. После долгой молитвы, ему с трудом удалось уснуть.
Во сне услышал Андроник, будто тонкий голосок зовёт его по имени, которым назвала его мать в колыбели. Голос был слабым, еле-еле слышно повторял нараспев, и его постоянно заглушали звуки свирели. «Орлик, орлик, орличек». Смотрит он на свои руки, а в них цветок водосбора, с хвостиком, трепещет на ветру.
Тёплое дыхание коснулось щеки, и вдруг обдало сильной волной воздуха, как ударило. Всё стихло. Но в тишине, Андроник чувствовал чьё-то присутствие, незримо. Так с ним часто бывало и в реальности, он, не видя живого существа, мог точно определить, что кто-то есть рядом, человек ли задержавший дыхание намеренно, букашка ли, тварь Божия, бессловесная и бесшумная.
И словно открылись его глаза, и ослепли вновь от света, хлынувшего потоком. Чутьё прирождённого охотника его не обмануло. Перед ним, на камне в его келье, сидел архангел Михаил. Сидел он, сложив руки на коленях, уставший от трудов праведных. Перья его крыльев, чуть уловимо для глаза, трепетали на волнах воздуха. Пурпурные одежды переливались в складках цветами пламени. Андроник не мог различить черты лица архангела, они постоянно ускользали от его взора, туманились, снова проступали явственнее, и исчезали вновь.
Не отверзая уст, архангел заговорил с Андроником. «Знаю, нашёл ты, Андроник, истинное видение образа. Истинно оно для тебя, но через образ, что ты создашь с благословления Господня, станет указающим на пути к вере, многих и многих обращённых. Не останавливайся на своём пути, продолжай двигаться дальше, и снизойдёт на тебя Божия благодать.» Освятил архангел Михаил Андроника крестным знамением, встал и пошёл к выходу из кельи. Облачение его продолжало, словно живое, вспыхивать, как пламя и тлеть одновременно. Ветер с моря на выходе заставил трепетать волосы и крылья архангела. Он вышел, расправил крылья, и снова поток воздуха резко ударил по телу Андроника. Сияние усилилось, и вместе с ним исчез и архангел, были только слышны сначала хлопки крыльев. Потом всё исчезло.
Зазвучал голос в темноте; «Орлик, орличек…»
В кромешной тьме высветился образ Богоматери, так ясно во всех чертах, что Андроник вынырнул из сна и сел на кровати, охваченный бурной радостью и нетерпением приступить к работе над иконой.
Утро Господь послал без единого облачка. Море лепетало у берега почти неуловимо для слуха. Богослужение прошло, как обычно, чинно и слажено. Брат Порфирий гремящим басом прочитал тропарь. Отец Евфмий причастил и благословил братьев. С тем все отправились в трапезную.
-Что братья, - начал разговор Евфимий, - займёмся обычными делами. У наших путешественников есть о чём поведать?
-Есть, - ответил отец Дионисий, - вести благостные. Храм новый решил заложить правитель. Наши труды с Андроником угодны Господу и правителю. Две иконы готов принять одну поболе величиной и малую по размеру. Палисандру для икон выдал. Краски золотой обещал. Одигитрии будем писать. Будем молиться Господу о благословлении.
-Что, Андроник, скажешь, готов послужить Господу нашему.
-Готовлюсь, отец, - смиренно ответил монах, но сон свой не решился поведать всем братьям.
-Что ж, приступим благословясь, - закончил разговор отец Евфимий и поднялся из-за стола.
После трапезы Андроник попросил Дионисия его выслушать.
Брат Дионисий и Андроник сели на своё излюбленное место - камень, у самого края над морем. Волны уже не так осторожно жались к берегу, как на рассвете, их шум уже мог заглушить разговор монахов.
-Слушаю тебя, Андроник. Что же ты не решился при всей братии сон рассказать.
-Брат Дионисий, - в глубоком смятении чувств сказал Андроник, - Не решился, потому что не был уверен, в том, что мой сон столь уж важен.
-Ладно, ладно, не буду судить тебя за это. Готов выслушать твой рассказ.
Андроник во всех подробностях поведал брату Дионисию свой сон. И спросил:
- Что ты думаешь о моём сне, можно ли верить в него.
-От чего же нельзя, сон твой – благословление твоё, считаю, ты должен рассказать об этом всем братьям во время обедни.
-Хорошо, брат, последую твоему совету.
Андроник к обедне настроился на суровый разговор с братией, потому что знал, не всякий привидевшейся монаху сон мог почитаться за благословление. А ему, как самому младшему могли попросту отнестись с недоверием в таком деле.
Община слушала Андроника в полной тишине и с огромным вниманием. Андроник ожидал увидеть любые чувства на лицах монахов, но не один из них не слушал с ухмылкой или насмешкой, все были серьёзны и сосредоточены.
-Вот что, - сказал брат Порфирий, когда рассказ был закончен, - благословление послано не только Андронику, но и всей нашей общине. Андроник, хоть и молод, но со рвением и усердием исполняет всё, что ему установлено в качестве обязанностей. Думаю, нам давно было необходимо такое благословление.
-Соглашусь с тобой, и я брат, - продолжил Дионисий, - здесь он перед нами, как на ладони, не вижу в этом отступничества.
-Готов и я принять благостно такую весть, -поддержал братьев отец Евфимий, -Что ж, Андроник, порадовал ты нас с братьями. И труды наши пойдут с большей пользой для дела Господа, - возложил он на братьев крестное знамение и произнёс в завершение, - Аминь.


Утро началось как обычно, с молитвы. Ветер был с севера. В пещерах, обращённых к Сугдее гудело, как в трубе. Андроник отправился за хворостом, брат Дионисий решил пойти с ним, поразмять ноги: «Старики, они как лошади, чуть застоятся в стойле, считай погибли». Спускаться с горы пришлось с большой осторожностью, ветер менял направление и задевал восточный склон, будто пытался ухватить рукой монахов за сутану на каменных ступенях крутой лестницы.
В можжевеловой роще ветер дул слабее, но порывы могли и здесь настичь монахов. Небольшие воронки захватывали и закручивали в танце всё, что попадалось на их пути – песок, мелкие камушки, иголки сосны, букашек. Вдруг неожиданно всё стихло, словно и не было ветра. Стало пасмурно, и холод неожиданно спустился на землю.
-Да, Андроник, как видно Господь посылает нам время для молитвы, мало, что успеем сегодня сделать в мастерской.
-Вот соберём ещё хворосту и пойдём костёр разводить, сразу согреемся, приготовим горячей похлёбки из сушёной рыбы.
-И то дело, Андроник, а молитва поможет найти путь истинный в деле Господнем.
-Отец Дионисий, а что у сказки есть продолжение?
-А то как же есть.
«Выслушал Фархад Салима и задумался. Побывать бы в этом городе. Салим посмотрел на друга и сказал;
 -Вижу мой рассказ заинтересовал тебя. Для кого-то это город мёртвых, я для кого-то – город из розового камня. Каждому он открывается стороной, какой он достоин.
     С того дня Фархад стал задумчив, всё размышлял об истории, рассказанной караванщиком. Они побывали в древних городах на восточных рынках, в десятке оазисов, но мысль о городе из розового камня не покидала его.
     Шла шестая луна. Песок стал красного цвета. Красновато-жёлтая мгла наступала со всех сторон. Пустыня запела на тысячи голосов, гулко ударяя сухим воздухом в сердце, перекрывая дыхание и ослепляя.
-Среднее* море посылает нам своё смертельное дыхание, - с тревогой сказал Салим. Животные все, кроме верблюдов, стали беспокойными. Верблюды, по привычке, выработанной веками существования в пустыне, становились на колени передних ног, подгибали задние и ложились на землю.  Караванщик и его товарищи ложились на песок за спины верблюдов и укрывались плащами с головой.
- Поторопись, Фархад, -закричал Салим, но ветер украл его слова. Фархад ослеп и оглох. Один гулкий тимпан разрывал сердце, рвал его на части, вырывал из груди.
Лавочнику показалось, что это никогда не закончится. Он был один. Один в стене из песка, песка, который забил глаза, рот, уши. Фархад упал на колени, и вдруг всё неожиданно закончилось.
Фархад решил протереть глаза, но понял, что всё это время сжимал мёртвой хваткой бурдюк с водой. Он радостно стал полоскать во рту, промывать глаза. Когда он наконец-то закончил и посмотрел перед собой увидел клубящуюся на горизонте красную мглу. Голос пустыни стал глуше, тише. Воздух всё ещё был сухим и обжигающим, но дышать было намного легче.
-Эй, Салим, ну и представление! Такого я…- начал было радостно Фархад, но понял, что его никто не слышит, и никто не отзовётся на его голос.
В отчаянии он закричал, но тут же сообразил, что понапрасну расходует силы и жадно стал пить воду из бурдюка. Лавочник лихорадочно думал, что же делать дальше. Пути к оазису он не знал, и где находится он даже не мог представить.
В пустыне продолжалась жизнь. Солнце уже клонилось к горизонту. Змея прошуршала по бархану вверх. Ящерица появилась из-под песка и застыла, почувствовав присутствие человека. Фархад закрыл лицо руками.
Потоки воздуха ударили по телу лавочника. Песок зашелестел по его одежде. Фархад увидел чистый свет, проникающий сквозь пальцы, но это был уже не солнечные лучи, а что-то ему неизвестное.
От неожиданности он отпрянул и убрал руки от лица, опёрся ими о песок позади себя.
Зрелище было чудесным – верхом на красном скакуне (иноходце, не иначе, с тонкими щиколотками, такими изящными, что казалось они вот-вот хрустнут) сидел прекрасный всадник в алых одеждах, сияющих всеми оттенками пламени.»
- Отец Дионисий, это был архангел Михаил! – восторженно воскликнул Андроник, прерывая рассказ.
-Да, Андроник, Господь смилостивился над заблудшим путником и ниспослал ему своего вестника. Продолжу.
«Всадник сидел в седле спокойно, слегка наклонившись вперёд, опираясь при этом на копьё, и внимательно смотрел на Фархада.
- Что, и долго мы так будем сидеть?
Фархад в недоумении смотрел на чудесного всадника.
- Поднимайся, пора в путь, одному в пустыне тебе не выжить.
- Я не знаю куда идти, мой караван куда-то исчез, воды у меня совсем немного, - запричитал Фархад.
- Мне всё это ведомо, поэтому я здесь. Поднимайся, путь к спасению я тебе укажу, - прервал прекрасный всадник Фархада.
 Подчиняясь чудесному спасителю Фархад встал и последовал за ним. Неожиданно для себя он разглядел, что за спиной всадника огромные крылья. Они, то слегка приподнимались, то опускались вниз. Фархад понял, что это было не украшение, а часть тела самого всадника, его продолжение, и крылья отзывались на все движения и повороты всадника, точно также, как руки.
- Вижу ты немало удивлён, путник. Объяснение нашей встрече ты скоро получишь, как только доберёшься до города
Фархад завороженно следовал за скакуном и всадником, не пытаясь что-то возразить или спросить. В глубине души он понял, что свет исходящий от чудесного спасителя вселяет надежду и уверенность. Идти пришлось недолго. Фархад увидел череду скал в лучах закатного солнца.
- Вот ты и пришёл, -произнёс всадник, немного осадив вдруг ставшего нетерпеливым красного скакуна. Конь словно почувствовал близость дома и заставил всадника натянуть поводья.
- До заката найдёшь проход в скалах и будешь спасён. Прибавь шагу.
Конь встал на дыбы, обернулся вокруг своей оси, заставив всадника приподняться на стременах. И вдруг всё исчезло: чудесный всадник, красный скакун. На песке образовалась воронка, покрутилась недолго, и всё окончательно замерло – пустыня, ветер, твари земные и небесные.
Лавочник последовал совету спасителя и почти бегом направился к скалам, розовеющим в закатных лучах.  Проход он нашёл довольно быстро, но здесь его встретила стража, выставленная ещё в ветхозаветные времена.
В расщелине, там, где проход немного расширялся на огромных каменных кубах появилось два сфинкса. Они крались, принюхиваясь к путнику, тянули свои морды, били хвостами по земле, но оставались на почтительном расстоянии.
В голове лавочник чётко услышал урчание огромных кошек и вопрос: «С чем пришёл странник? С ответом или с вопросом?»
Фархад неожиданно вспомнил для себя загадку старичка: «Не дели неделимое. Приумножь единое.»
«Значит с вопросом, - промурлыкали сфинксы,-С тебя отгадка», усмехнулись они совсем по-человечески и свернулись клубком, как обычные кошки. «Проходи, странник, мы ждём тебя с ответом».
Откуда-то со скалы вспорхнула голубка.
«Следуй за ней, лавочник, к своим ответам»,- заурчали сфинксы, закрывая глаза и устраиваясь поудобнее.
Фархад чётко слышал журчание воды. Проход вновь расширился, и лавочник увидел, что вдоль стены течёт вода. Света стало больше.
За очередным поворотом открылась небольшая площадь, и он увидел вырубленный в скале дворец. Голубка исчезла и уже больше не садилась на его плечо поворковать. Лавочник остановился, чтобы по внимательнее рассмотреть дворец и с открытым ртом простоял несколько мгновений, пока не понял, что внутри никого не было. У входа не стояла привычная в таких случаях стража, незаметно было движения слуг и других возможных обитателей дворца.
Фархад стал внимательнее присматриваться к деталям, украшавшим фасад. Колоннада и стрельчатые окна, изображения фантастических чудовищ всё это привело его к мысли, что перед ним не жилое помещение, а великолепная усыпальница. Поверье его народа требовало уважения к усопшим. Нельзя беспокоить души умерших, лавочник решил не входить во внутрь.
Он прошёл по расщелине меж скал дальше. Открытое пространство над головой становилось всё шире. Стало понятно, солнце уже готовилось закатиться за горизонт. Сделав ещё несколько шагов за поворот, Фархад застыл в недоумении. Перед ним был город – «из розового камня»! Город, высеченный из розового камня! Неужели его мечта, город из грёз был перед ним!
На широкой лестнице, ведущей из ущелья вниз, бурно разговаривали горожане. Лестница вела к широкой улице, вдоль которой стояли палатки с торговцами, караваны, пришедшие из разных стран. Здесь же сновали вездесущие мальчишки водоносы.
Из-за криков многочисленных животных и голосов людей на улице стоял страшный гвалт. Лавочник спустился вниз и стал прислушиваться нет ли здесь путешественников из его земель. Знакомую речь он услышал не скоро. Караванщик уже бил по рукам с толстым торговцем из местных, но сам караванщик не был знаком Фархаду. Судя по всему, тот был в хорошем расположении духа и Фархад немедленно обратился к нему.
-Всех благ Вам, досточтимый, - произнёс Фархад, поклонившись. Караванщик обернулся и с недоумением посмотрел на пришельца.
- Чего тебе, странник, вижу мы с тобой из одних мест.
- Мой караван в пустыне застал «ядовитый» ветер – самум. Мне чудом удалось спастись, но я потерял свой караван. Можно мне присоединиться к твоему?
-А кто был твоим караванщиком, и куда шёл твой караван?
- Мой караванщик из одного города со мной и его зовут Салим. Караван шёл из Исфахана. А меня зовут Фархад. А как Ваше имя досточтимый?
- Салим из Исфахана, знаю такого. Меня зовут Фаиг. А как же ты нашёл дорогу в пустыне к городу?
Фархад не решился рассказать о чудесном всаднике.
- Я прошёл через Западные ворота.
- Значит познакомился с кошками? - почему-то подмигнул караванщик лавочнику.   
- Ты не подумай, чего, мне тоже как-то пришлось с ними встретиться. Тогда я был молод, но мне удалось ответить на их загадку, только не спрашивай какую. Загадка, как и ответ – тайна. Тайна, предсказывающая судьбу. Как вижу, ты тоже справился с их заданием? Или у тебя загадка? Если так, то тебе нужно найти ответ до вечера следующего дня. Завтра мы отправляемся дальше. А без отгадки тебе не уйти из города.
- Так где же мне искать ответ?
- А ты обойди город, приглядись к людям. Думаю, ответ быстро найдётся, если, конечно, ты будешь готов.
- Спасибо тебе, Фаиг.
- А ты пока не благодари. Будем ждать тебя на выходе из города у Северных ворот. Утром следующего дня, затемно, мой караван покинет город. Эх, да ты должно быть голоден? Эй, Сафар, принеси лепёшку и сыра родичу. Подкрепись, Фархад, и поторопись в поисках ответа для кошек! Пусть боги покровительствуют тебе!
Фархад в предчувствии и в растерянности отправился дальше по улице, доедая на ходу лепёшку. На центральной улице держали свои палатки торговцы и менялы. Чем дальше по улице шёл лавочник, тем больше становилось жилых построек. Торговцев и менял не было видно, появились обычные прохожие – горожане. Фархад задумался над тем, куда же идти дальше, и остановился на небольшом перекрёстке, возле небольшого одноэтажного дома. Солнце ещё бродило последними лучами по верхушкам более высоких домов, и вдруг неожиданно для лавочника замешкалось, превратив в манящий блеск звезды,купол, недалеко стоящего, скорее всего христианского храма. Сам не зная почему, Фархад прошёл на этот свет.
На фоне розовеющего города церковь сияла голубым, бирюзовым сиянием. С высокой колоннадой, небольшая церковь казалось парила над землёй. Ещё при входе, лавочник увидел мозаику на полу храма. Вот она пришла в движение, ожила перед его глазами, и он вдруг понял, что мозаика рассказывает о его жизни. Сначала появилась лавка в Исфахане, потом его жёны, суетящиеся внутри дома. Старичок, опирающийся на палку, что предсказал его будущее. Потом животные, бегущие по пустыне, и он верхом на муле, верблюде. Друг его – караванщик Салим, слепящий ветер – самум, всадник на красном иноходце. Тут он узнал самого себя, стоящего в храме, перед мозаикой, и к нему пришло прозрение. Вот он ответ!
Нельзя разделить душу и сердце между двумя жёнами. Душа едина, неделима.  А приумножить любовь и веру можно только найдя свой путь к Единому Богу, приняв христианство.
Из алтаря вышел священник и обратился в Фархаду:
- Ты что-то хотел, брат мой?
- Да, скажи, что за всадник на алом коне?
- Это архангел Михаил – покровитель нашего храма.
Фархад вскинул брови от удивления, так вот на какой путь направил его всадник!
- Как мне обратиться в вашу веру?
- Нужно пройти обряд крещения. Но это только завтра после заутрени.
- Успею ли я к отходу каравана из Северных ворот?
- Это как Господь определит. Ну что, готов ты принять крещение?
- Готов, пусть Господь определит мою судьбу.
- И направит на путь истинный, - продолжил священник, - жду тебя до восхода солнца. Так была решена судьба Фархада.»
Закончил свой рассказ Дионисий.
- А что, Фархаду удалось вернуться в свой город? – спросил Андроник.
- Но теперь он стал Михаилом, взяв при крещении имя своего покровителя. Нет, не вернулся. Стал проповедником христианства.
- Чудны дела твои, Господи, - промолвил, немного задумавшись Андроник.
- Что ж ветер стих, пора разжигать очаг, готовить похлёбку и приступать к вечере.



Среднее* - Средиземное море.

Часть 3

-Ай, летить твоя мать на базар с корзинкой, а в корзинке не тебе не матери!. Иде ж ты, казаче, так опростоволосился? - под насмешливым взглядом дядюшки Никиты Георгий смущённо мотнул головой, словно отмахивался от дурного, и ещё глубже надвинул кубанку на глаза.
День сегодня выдался праздничный, но явно для Георгия неудачный. Плисовые штаны были все в разводах от глины, а красная сатиновая рубаха разодрана в клочья. К тому же после падения с коня болели ребра с правой стороны и саднили ободранные ладони.
- У Цыгана, чёртушки, бзык сегодня, - буркнул Георгий, стараясь не глядеть на дядюшку, - спытать меня решил, встал на дыбы, а потом с места, в карьер, - Георгий с нежностью похлопал коня по крупу и пригладил гриву.
- Хех, сам выбирал, сам ростил, теперь уж, что сетовать, что выросло, то выросло, - продолжая цедить цигарку, снова с ехидцей щурясь, сказал дядюшка.
- Так сничтожить хотели, дудонили, да дудонили, не в породу, спортит всю родословную, не мог я такого стерпеть, вот и взялся вырастить, - продолжая держать коня под уздцы, с жаром воскликнул Георгий, - пойду оботру коника разнуздаю, и корма задам.
- Задай, а то как же, задай, - продолжая смолить и глядеть на племяша с любовью, уже в спину уходящему в конюшню, промолвил  дядюшка.
Дядюшка у Георгия был знатный казак, и тимляк на его шашке был георгиевских цветов. Одно только, после ранений сильно прихрамывал на одну ногу и предпочитал отсиживаться на завалинке, потягивая цигарку.
Георгий вычистил коня, задал ему овса. Денник он вычистил ещё с утра, значит можно было заняться и своим костюмом: снял рубаху, тяжело вздохнул, глядя на лохмотья в своих руках. Рубаха была куплена на ярманке, по весне, к Пасхе, но продержалась недолго. Латать её уже бесполезно, одно, младшим сёстрам на куклы в аккурат. Штаны ещё можно почистить и попросить матушку выстирать. Да, знатно его сегодня коник протащил. Будет тебе наука, казаче, не зевай, будь всегда настороже.
Георгий распряг Цыгана, снял седло и увидел причину буйного настроения коня. Колючка оказалась под седлом неслучайно, кто же сотворил такое, какой завистливый ирод, так поиздевался над конём?
Не иначе Федька! Вот изверг завистливый!
Георгий сталкивался с Федькой не впервый раз. На кулачках Георгию всегда удавалось одержать победу. Да и в те времена, когда бегали мальцами бесштанными, играя в бабки он проявлял меткость и ловкость, не в пример сверстникам. Старший среди семи отпрысков есаула Лобанова, Георгий не всегда мог найти время для игр, а вот упражняться в делах по хозяйству приходилось с малолетства. Ходить за лошадьми, а их, к слову сказать в семье было пять, кроме ходивших под седлом отцовских жеребцов, были две лошади знавших хомут и борозду, он начал уже с пятилетнего возраста. Рубить дрова, возить воду с реки - всё это были привычные, обычные дела, не вызывавшие вопросов.
Кроме привычки к хозяйственным делам, у Георгия от природы был хороший глазомер и точная рука. Набожная мать Георгия  - Авдотья, приучила сына почитать религиозные обычаи и традиции казачества. В тихом с виду отроке таился сильный, не признающий компромиссов  характер, жёсткая практичность и доброе сердце.
Вот и в этот раз в Георгии всё кипело, чувства захлёстывали через край, но он сумел направить их в созидательное русло. Он очистил все денники, задал корма всем лошадям, почистил сбрую, проверил  и почистил копыта и подковы.
 Выполняя уже давно известные ему дела, он рассуждал в слух:
- Что же ему неймётся, олуху! Видно батькины руки часто его кнутом отхаживают, вот он и отыгрывается на нас! Только и знает, что ищет повод затеять драку, получит тумаков и оплеух, и бежит с рёвом домой, к маменьке. Как же. обидели страдальца. Ух, перепадёт ему как-то от всех по крупному, навешают, будь здоров! А ты , поганец, не юли, не подначивай, не сталкивай лбами.
Лошади слушали его, поднимая изредка голову от ясель, перебирая губами и прядая ушами. Было слышно, как они переступают с ноги на ногу, стучат копытами. Цыган толкал мордой Георгия, будто пытаясь его успокоить, храпел в ухо.
- Ладно, Цыганушка, ладно, - уже успокаиваясь говорил Георгий и гладил морду коня, - не переживай, разберёмся с твоим обидчиком, не будет повадно вредить бессловесным тварям со зла.
Конь крутил языком выпрашивая лакомство - корочку хлеба. У Георгия она всегда была припасена для любимца.
- Ах ты, баловник, попрошайничаешь, негодник! - но в руке тут же появилась так любимая конём корочка, и была моментально подобрана губами.
Работы были завершены.
Георгий присел на крыльцо и стал смотреть на закатное солнце. Верхушки сосен светились словно в языках пламени. Горы обступали поселение с юга. Станица стояла на берегу реки. Берег был высок, но пойма расширилась, река размыла берег и создала пологий сход к бурному потоку. По правую руку стояли мостки, с которых бабы полоскали бельё. Дальше по течению стоял мост по направлению к Ломовке, а ещё дальше ходил паром в летнее время.
Верхушки сосен постепенно гасли, как свечи, солнце всё глубже садилось за горизонт, баюкало Георгия, навевало сон после тяжёлого дня. Отрок встрепенулся как птаха малая, протер ладонями глаза, встал и пошёл к умывальнику. Вода из бронзового рожка умывальника текла тёплая, согретая лучами солнца. Хорошенько умывшись и утеревшись рушником Георгий поднялся в дом. В доме царила обычная суета. Готовились вечерять. Последние лучи солнца языками золотистого пламени ложились на стены и полы отражённые  зеркалом. Сестрицы, что поменьше гонялись друг за дружкой, создавая весёлую толкотню. Алёна, старшая из сестёр, помогала матери собирать на стол. Стол был красочным - ранняя зелень, пироги с луком и яйцом золотились заманчиво корочкой, кринка молока из красной глины, и всё это богатство раннего лета царствовало на белоснежной скатерти.
Авдотья, хозяйка дома, старалась  любую трапезу обставить празднично, будь то стол мясопустный или заговенье. Всякому столу своё убранство - благодарение Господу за хлеб насущный. На постный стол - скатерть белоснежная, без узоров, но с прошвой. Для праздничного стола, на мясоед, с узорами, вышитыми собственной рукой. Да и сама Авдотья, не смотря на возраст, светившаяся здоровьем и красотой, одета была добротно и красиво. Плат менялся ежедневно - ношенный стирался обязательно в конце дня. Клетчатая домотканная юбка во время домашних работ прикрывалась передником, причём для готовки и стирки - уборки были разные.
Печь, что занимала большую часть дома, была выложена с лица изразцами, привезёнными любимым мужем издалека, из города. И всё было у Авдотьи дома, как игрушечка, что в руки не возьми.
Таким был и хозяин дома - Степан. На все руки мастер, дома любил порядок, и в инструменте и в благоустройстве. Дом был построен основательно и красиво. Место было для всей большой семьи. И для шурина место находилось, героя войны, списанного со службы. От чего же не поддержать опытного воина, да ещё и вдовца. Жена шурина, померла от сердечной болезни, пока тот был в походе. Детишек у них не народилось. Вернулся Никита инвалидом, да так и прибился к их семейству. Авдотья старшего брата уважала, приглядывала за ним, да и мужские руки и авторитет брата были ей, ой как нужны во время военных походов мужа.
Георгий дядюшку любил. Никита часто рассказывал военные байки, но без хвастовства и возвеличивания собственной роли в военных действиях. О товарищах своих говорил с уважением и почётом, но умел и подметить в каждом личные, характерные черты. Закадычным другом дядюшки был балагур Василий. Казак побывавший в походах вместе с дядюшкой Никитой, погиб, но рассказы о нём настолько были красочными и яркими, что в устах рассказчика он выступал как живой.
Относился к жизни, по словам дядюшки Никиты, его друг легко, к каждому случаю у него находилась прибаутка или поговорка, не унывал в самых трудных ситуациях и продолжал улыбаться. Посмотришь на такого и подумается, нельзя положиться на него в тяжёлое время. Ан нет! Не раз балагур Василий помогал своим товарищам и в бою, и в затишье. Не боялся ни работы, ни ответственности. Сразу становился собранным и серьёзным. От его внимания не уходили никакие детали, но и почём зря не лез на рожон и в глаза, не надоедал.