Река жизни глазами Ра

Река жизни глазами Ра.

1. Изгнание

Шум, донесшийся снаружи, разбудил меня. Он напоминал ветер, перемешанный с голосами возмущенных людей и топотом большого количества ног. Сестра — Маар Ра — спала рядом, свернувшись клубочком. Пытаясь не разбудить ее, я тихонько выполз из-под одеяла, накинул куртку из грубой ткани и накрутил на ступни тряпичную обмотку. Холодно, наверное, на пристанях сегодня и скользко. Всю ночь в лодке присвистывали ледяные сквозняки, не давая нам заснуть. Выглянув из лодки, я замер от увиденного. Солнце еще не начало всходить, только первые лучи прорезали темноту. Пристань была окутана туманом. Но то, что мне удавалось рассмотреть, пугало и заставляло холодеть мое детское сердце.
По пристани шагали жители нашей деревни. Во главе их шел Рок из рода Хэм. Схватив за руку, почти толкая перед собой, он вел изворачивавшуюся женщину. Мою маму – Гею Ра!!
«Что произошло?» — проносилось в моей голове. Ничего не понимая, я наблюдал за приближением всех жителей нашего поселка. Они шумели, кричали:
– Они нарушили правила!
– От них нужно избавиться!
– Мы не хотим, чтобы наши дети росли рядом с ее детьми!
– Отвязать их лодку!
– Пусть отчаливают!
– Отдадим их быстрому течению реки!
Топот усиливался, и сквозь шум голосов я слышал отчетливые шаги Рока из рода Хэм. У него было лютое лицо, и каждый шаг как будто резал мне слух. Бах, бах, бах, бах — всё громче и громче! Бах, бах, бах — всё ближе и ближе! Бах, бах, бах — всё страшнее и страшнее. В висках начала пульсировать кровь в такт его поступи. Шум нарастал. Тяжелые шаги в утреннем тумане над рекой переливались с голосами и криками. Люди всей деревни следовали за Роком и мамой. Эта процессия тянулась вдоль всей пристани и заполняла собою всё свободное место на ней, от края до края. Казалось, все жители поселка собрались сегодня утром здесь. Зачем-то они принесли с собой корзины, в которых обычно оставляли очистки рыбы. Я видел лица приближающихся и слышал их голоса:
– Нарушители! — кричал мужской голос.
– Хотят жить не как все! — этот голос принадлежал какой-то женщине.
– Они еще пожалеют об этом! — снова крики вылетали из толпы, как пружины. Уже очень скоро холод в моем сердце распространился по всему телу, а на лбу выступил холодный пот. Я видел всё, что происходило, но ничего не мог понять. Вот Рок Хэм уже держит маму перед нашим домом-лодкой, но не отпускает ее руку, а наоборот, разворачивает лицом к толпе. Я в это время, застывший в дверях, с ужасом смотрел на них, ничего не понимая.
– Вот дом этих женщин! — громко сказал Рок Хэм, показывая рукой на нашу лодку, из дверей которой, торчала моя голова. — Я думаю, что мы вправе решать их судьбу после сегодняшней ночи.
– Конечно, Рок! Ты прав, Рок! А кто же, если не мы! — доносились из толпы одобрительные возгласы.
– После стольких проступков, после такого чудовищного неуважения к законам нашей деревни! — продолжал Рок Хэм, видя поддержку людей. — Никто не скажет, что мы несправедливы к этой семье. — И Рок указал свободной рукой в мою сторону. — Они знали, на что идут, и знали, какое наказание ждет их. Не думаю, что кто-то из вас, мои справедливые братья, будет иметь сомнения в отношении этой семьи.
– Род Ра исчерпал себя! — послышалось из разъяренной толпы.
– Нет больше места их лодке около наших пристаней!
– Они не только сами нарушили закон, но и принудили всех остальных, честных жителей поселка, стать нарушителями, — продолжал Рок. — Это не просто проступок, они желали заставить всех присутствующих здесь усомниться друг в друге и в правилах нашей деревни! Женщины с такими мыслями не должны быть нашими соседями!
Рок говорил и говорил. Он это делал горячо, пылко, зажигая своей идеей толпу. И эта идея с восторгом принималась всеми, к кому обращался Рок. Очень скоро я перестал его слушать, ведь он не говорил ничего нового, просто разжигал злобу в толпе тех, кого я раньше считал своими товарищами и братьями. Я смотрел на несчастную маму. В ее глазах застыл ужас. Она хотела высвободиться из рук оратора, но он не давал ей этого сделать. И сильнее сжимал свою ладонь, чуть выше маминого локтя, не оставляя ей возможности сбежать от позора в лодку. Он хотел зрелища, чего и добивался этим выступлением перед публикой. Толпу уже было не унять — настроение Рока передавалось присутствующим, словно в дождливый день наполнялись пустые сосуды водой. Все хотели увидеть, как же свершится справедливое правосудие.
Вдруг Рок Хэм отпустил маму, оттолкнув от себя в сторону нашей лодки, она от неожиданности даже упала. После этого толпа озверела. Все кричали «Убирайся!», «Тебе тут не место!», «Позор!», «Ужас!», вперемешку со злобными выкриками на маму посыпались головы рыб из тех корзин, которые прихватили с собой женщины. Они сами и их дети бросали обрезки рыбы в сторону мамы. А ведь еще вчера они здоровались с мамой на наших пристанях, а с мальчишками я играл и мечтал о том времени, когда мы станем взрослыми.
– Заходи к себе! — заорал Рок во всё горло, чтобы было слышно даже самому глухому в толпе. Он наслаждался жестокостью, которую сумел посеять в сердцах этих людей. Хотя теперь я сомневался, что в них было что-то человеческое. Мама пыталась встать, но это получилось у нее не с первого раза — пристань покрылась тонким льдом. Я попытался выползти, чтобы ей помочь, но в мою сторону полетели головы рыбы. Их бросали наши соседи, мальчишки из рода Дор. Они спрятались на своей лодке, которая примыкала к нашей, и вели обстрел, не останавливаясь ни на секунду, доставая откуда-то всё новые и новые куски, иногда среди них попадались и тухлые, запах я слышал четко, ведь соседи старались попасть мне в голову. Четверо парней хотели таким способом не подпустить меня к маме и продлить, как им казалось, момент ее расплаты за грехи, о которых я еще не знал. Да и мальчишки из семьи Дор, как и все остальные дети на пристани, не могли знать, что случилось. Им ведь запрещено ночью покидать лодки-дома. Отчего же они так злы? Откуда в них столько беспричинной ненависти?
Рок торжествовал, стоя в стороне от мамы, он наслаждался своим величием и умением зажечь толпу. Как только маме удалось подняться, он снова заорал:
– Убирайся к себе! И больше никогда не оскверняй своими ногами эти пристани поселения Гай! Тут нет тебе места!
Толпа его поддерживала громким криком. И вслед залезающей в лодку женщине снова полетели головы рыб. Бросали теперь даже те, кто пришел без корзин, они их поднимали с пристани и целились снова в Гею Ра. Я помог ей зайти в лодку и закрыл за собою дверь. Рок из рода Хэм был горд. Он всё делал для того, чтобы самоутвердиться в глазах жителей деревни.  В глазах собравшихся я видел лишь злобу и ненависть. Ни у кого на лице не блеснула хотя бы искра сострадания. Ни у мамы семьи Верд, которая частенько занимала у нас рыбу, ни у мамы семьи Дор, хотя наши семьи и дружили. Сегодня все они были нашими врагами, и я не видел в них ничего человеческого. Мы сели на мою еще не убранную перину и молчали в ожидании того, что будет дальше.
Ощущалось сильное раскачивание лодки — это снаружи на наш дом залезли мужчины и громко кричали: «Руби!», «Отправим их в плаванье!», «Пусть знают, как нарушить правила!» «Запреты едины для всех!». Раздался стук — бах, бах, — казалось, лодка-дом развалится. Судя по всему, это рубили веревки, которыми была привязана наша лодка к соседним. Нас раскачивало из стороны в сторону. Находясь внутри, мы ощущали, что ее хотят перевернуть, а не обрубить веревки. Что-то призывное говорил в этот момент Рок из рода Хэм. Но за стуком топоров по бортам было ничего не понятно. Да и проснувшаяся Маар расплакалась. Она залезла к маме на руки и, потирая глаза, со слезами говорила, что ей страшно. «Мне, тоже страшно», — сказала мама. И тут стало страшно мне. Не так, как до этого, просто страшно от новизны происходящего, а очень страшно. Раньше я думал, что мама может всё решить, помочь, объяснить. Но теперь уже никто ничем не мог помочь. Нас отправляли в неизвестность, сумеем ли мы выжить?
И вот последний удар топора по веревкам нашей лодки — и оборвана последняя надежда на сострадание палачей. Кто-то с силой оттолкнул от пристани наш дом, мы поняли это по жесткому удару в нос лодки. И нас зашатало на волнах. Незнакомые ощущения переполняли меня, я никогда не чувствовал себя таким беспомощным и незащищенным. Мне хотелось плакать, как Маар. Но я не смел. Ликующие голоса на пристани стихали вдалеке, мы отплывали всё дальше в лодке без весел. Течение несло нас туда, откуда еще никто не вернулся. Маар успокоилась на руках у мамы. Мы молчали, со страхом глядя друг другу в глаза. У меня был миллион вопросов, которые следовало бы задать маме, но после того, что случилось, ей было не до ответов. Гню Ра бил озноб, всё ее тело дрожало, кое- где начали проступать синяки от метких попаданий, волосы спутались, а рука, на которую она упала на пристани, была свезена. Я догадался, что всю ночь она не спала, поэтому ей был нужен покой. Накрыв ее и сестру одеялом, я и сам решил немного успокоиться и закрыл глаза.


2. Поселок Гай. Жизнь на воде. Правила.

Меня зовут Тан Ра. Два дня назад мне исполнилось десять зим.
Еще два дня назад мы жили в деревне на воде. В лодках, привязанных к пристаням. Они были сделаны из добротного дерева и выдерживали холодные ветра и высокие волны реки. Крыши и стены лодок также были деревянными. Потолки наших плавучих домов нависали очень низко над головами, и я радовался тому, что еще могу ходить, не пригибаясь в лодке. Ведь многие мальчишки, игравшие со мной днем на пристанях, давно бились головой о перегородки на домашних потолках и регулярно ходили с шишками. В нашем небольшом поселке все знали друг друга в лицо, и на пристанях, к которым привязывались лодки-дома, всегда слышались приветствия с добавлением имени. Всегда, без исключения! Таким образом мы подчеркивали, что рядом не чужой человек и остальным нечего бояться. Ведь всем тем, кто находился в это время в своих тонкостенных домах-лодках не было видно, кто идет снаружи. В стенах отсутствовали окна. Имелось только одно в задней стене, чтобы можно было видеть, не подплывает ли кто-то к поселку по воде. Такое маленькое обзорное окошко служило нам и единственным источником солнечного света. Вечерами мы пользовались лучинами, но тратили их экономно, ведь они стоили очень дорого. Поэтому слыша из «слепой» лодки: «Привет, Рок Хэм», всем становилось понятно, что глухие звуки шагов принадлежат Року из рода Хэм. Это мужчина двадцати восьми зим, сильный и смелый рыбак, не раз своим умением выручавший всю деревню от голодных дней. Но делал он это не потому, что был добрым — тут вообще-то добрых людей не было. И слово это я уже спустя годы понял и стал применять. Рок Хэм действовал во благо своего доброго имени, ему нравилось, что с ним здороваются, чуть опустив голову и немного сгибая спину. Именно Рок прославил свой род Хэм. И с каждым уловом, превосходившим по количеству чужие, и с каждым щедрым пожертвованием нищим семьям он возносился общественным мнением все выше и выше. Любой хотел бы быть таким же, как этот великий рыбак. И мне нравился Рок Хэм, он не раз давал моей маме жирную рыбу, когда нам нечего было есть. И я здоровался с ним, сгибая спину и опуская голову, выскакивая из лодки только взглянуть на него, когда слышал на пристани: «Привет, Рок Хэм!»
В деревне было много правил. Их нужно было соблюдать, а нарушение влекло за собой неодобрение со стороны соседей, а значит, тебя начинали сторониться. И никто бы такому, как ты, не подал руки, не поделился рыбой, не набрал воды, если бы ты заболел. Весь род тоже попадал в немилость соседей. А в нашей маленькой деревеньке это значило буквально  «отшвартовывай свой дом и плыви со всеми своими родными, куда река вынесет».
Правда, к слову сказать, никто таких случаев не помнил, даже самые старые люди говорили, что их предки давным-давно не отвязывали своих лодок. Все держались вместе.
Лодки-дома носовой частью крепко привязывались к пристаням, а борта крепились к рядом находившимся соседским лодкам тугими веревками и канатами, чтобы река не могла их развернуть. Собственно, поэтому в боковых стенах и не было окон. Кроме стенки соседнего плавучего дома ничего в него увидеть было нельзя. 
В поселке существовало несколько пристаней, они расходились у берега в разные стороны, а от каждой из них ответвлялись следующие пристани, тоже расходясь в разные стороны, — вся эта конструкция была похожа на осьминога. Про такое чудовище нам рассказывали старики. Говорили, что этот ужасный зверь живет в глубинах наших вод, что он небезопасен. Но никто его не видел раньше, даже сами старики. Никто! Существовал один рисунок на самой старой пристани, к ней пришвартовывались лодки рыбаков. Рисунок напоминал этого зверя. «Осьминог может съесть, а может задушить?» – думал я. Тогда я еще не знал, что бывают другие разновидности смерти. Весь мой опыт жизни — это десять зим, проведенных с матерью и двумя сестрами в деревне, которая живет за счет ловли рыбы: это и еда, и валюта для расчета. Рыбу можно задушить, оставив без воздуха, либо вспороть ей брюхо! Всё, больше я ничего не знал о смерти.
Так как в нашей деревне все боялись нарушить правила, преступности не было, никто никого не обижал, не грабил, не убивал. Все боялись за свои дома-лодки, которые могли быть отвязаны, а что виновных ждет там, в неизвестности, вниз по течению, никто не знал.
Мама говорила, рассказывая перед сном истории про наши места, что мы живем в самом тихом и приятном районе реки. Тут нет водоворотов и порогов, мы защищены от ветров горами, и нам нужно быть благодарными за то, что мы родились в этой деревне. Ведь, по рассказам стариков, есть деревни, похожие на нашу, ниже по течению, но там людям приходится бороться с течением, их лодки отрывает от общей связки. Никто не может знать, что будет завтра: проснешься ли ты дома у пристани, или тебя унесет река к диким рыбам и жутким чудовищам. Лодку может перевернуть, и никто не поможет уже, никто! Я всегда засыпал с мыслью о том, что очень благодарен маме за то, что она меня родила именно в этой деревне, а маму — бабушка и так далее. Какими все-таки умными были наши предки, решив остаться здесь, ведь теперь я сплю в своей кроватке, и мне ничего не угрожает. Спасибо им за мое тепло и покой. Так меня убаюкивало мерное покачивание лодки на волнах реки. И все жители нашей деревни засыпали, это было понятно по утиханию голосов вокруг. Лодки качались на волнах, постукивая друг об друга, поскрипывая на воде, и так приятно было слышать это постукивание. Я знал, что справа от меня в лодке засыпает семья Верд. Раньше это был многочисленный род, теперь их осталось всего трое: мама и две дочери семи и двух зим. А слева семья Дор. Там засыпала мама и четверо сыновей двенадцати, девяти, шести и трех зим. Я любил с ними играть. Правда, наши игры начинались и заканчивались катанием босиком на мокрых деревянных досках пристани, строительством крепостей из выловленной речной тины и драками с мальчишками с других пристаней.
Мне казалось, что я защищен со всех сторон, никто не посмеет и не сможет меня обидеть или подойти по пристани к нашему дому. Такие ночи приносили нам сон. Чувство защищенности меня радовало и убаюкивало. Часто во сне я видел, как рыбаки вытаскивают улов из лодок на пристань, а я с мальчишками бегу помогать перекладывать эту рыбу в мешки и тащить к берегу, где торговцы меняли ее на хлеб, соль, лучины, мед и орехи. За мешок рыбы можно было получить четыре хлебины или маленький мешочек соли. А мальчишкам за помощь рыбаки давали рыбу, которая становилась обедом для всей семьи. Или еще я мог увидеть во сне, как ремонтируют нашу лодку. Это был праздничный сон! Ведь все лодки нуждались в ремонте, и когда подходила очередь следующей, а это происходило один раз в две зимы, мы очень радовались. Мужчины всей деревни собирались для этого и поднимали лодку на сваи, ее сушили, конопатили, прокрашивали изнутри и снаружи и снова опускали на воду. Так происходило со всеми лодками в деревне по очереди. В это время жители лодки обитали на пристани, никому и в голову не приходило позвать к себе «бездомышей». Лодки ремонтировали только в теплое время года, чтоб их обитатели не замерзли без крова. Да и работать в холода мужчинам было сложно.
Наша деревня носила название Гай. Это старинное название что-то обозначало, быть может, цветущий сад, быть может, живописный лес, но об этом никто не говорил, потому что никто никогда не видел ни садов, ни лесов. Жителям деревни было запрещено выходить на сушу! И даже подходить к ней близко. Это было одно из самых строгих правил. Да и на прилегающей суше ни садов, ни зелени не было, только серые, всегда мокрые камни, которые я видел лишь издали.
Однажды играя с мальчишками семьи Дор мы повздорили с ребятами с другой пристани и старший Дор — Хак Дор — подбежал к берегу, набрал камней и начал ими обкидывать противников. Они не испугались камней, они испугались нарушения правила, и очень быстро разбежались по своим домам-лодкам. Хак Дор был горд собой. А я вечером рассказал всё перед сном маме и сестрам. Мама с ужасом посмотрела на меня и сказала. «Не гуляй с мальчишками семьи Дор пять дней. И впредь имей ввиду, хочешь драться — возьми рыбьи головы на нашей лодке и воюй. Но никогда, слышишь, никогда не ходи к берегу и не общайся с теми, кто это делает! Чтобы тень позора не легла на твоих сестер и мать! Ты меня понял?». «Понял», — опустив низко голову, ответил я. Вообще-то и это было нарушением, мама должна была пойти к караульным и всё им рассказать про выходку старшего Дора. Но она этого не сделала. Потому что в деле с камнями был замешан и я. Караульные быстренько бы нас вытащили из лодок, вывели на центральную пристань. Потом бы позвали старейшего жителя поселка Гай, Великого Ушия из рода Мир, и, выслушав виновных, он громко огласил бы решение изгнать нас из деревни под осуждающие выкрики соседей. По крайней мере, я себе это представлял именно так.   
Да, мы не общались с людьми из поселений, доставлявшими нам орехи, хлеб и лекарства в обмен на рыбу. Для этого были специальные кланы торговцев и менял. Их не уважали, но побаивались, детям крепко-накрепко запрещалось общаться с отпрысками этих родов. Менялы и торговцы жили ближе всего к берегу, и их лодки пришвартовывались почти на отмели. Скорее всего, это были самые первые поселенцы нашей деревни, кто бы еще мог попасть так близко к берегу? Конечно, только те, кто прибыл первыми. К их вросшим в дно домам-лодкам привязывались остальные, как звенья цепи, поэтому отшвартоваться и поплыть куда бы то ни было торговцы уже не могли. Это значило, что они могли, немного пренебречь правилами, зная, что им ничего не грозит.
Если бы жители деревни обладали хоть каким-то воображением, при желании они могли бы прогнать ненавистных торговцев и менял на сушу, но этого не происходило. То ли не додумались, то ли кто-то был должен выполнять неприглядную роль связующего звена с сушей в нашем поселении. Менялы и торговцы, к слову сказать, тоже не жаловали остальных жителей деревни. Весь товар, который они получали с берега, они отдавали за рыбу. Некоторые рыбаки не нравились менялам, им отдавалось меньше хлеба за большее количество рыбы. Или торговцы придирались к качеству, что тоже ее обесценивало. Бывало и наоборот: случалось, что кто-то нравился торговцам. Хотя нравиться торговцам было делом неприглядным. Тех, кто водил с ними дружбу, сторонились все остальные жители деревни. Дети не хотели играть с детьми любимчиков торговцев, женщины не помогали друг другу в болезни, а мужчина, выросший в семье, водившей знакомства с торговцами, был обречен всегда рыбачить в одиночку, без помощи товарищей. А выходить на реку одному всегда было рискованно. И никто бы не взял в караул мальчишку, дружившего с торговцами. Их считали нечестными людьми, готовыми ради личной выгоды на любой поступок. 
Менялы и торговцы жили своей жизнью. Например, мужчины этих кланов не ходили рыбачить и ремонтировать лодки-дома. Они жили только дома и никогда не ночевали в крайних — караульных — лодках. Эти лодки прикрепили последними в конце каждой пристани с целью нести на них вахту каждую ночь, а также они служили защитой от ветра и рассекали высокие волны в непогоду. Обычно караульные лодки очень качало, и на них было особенно холодно и неуютно. Вахту могли нести все мужчины после шестнадцати зим, желающие проявить себя смелыми и выносливыми. Поэтому в основном все мальчишки сбегали от мам в этом возрасте, чтобы проявить себя и самоутвердиться в глазах сверстников. Кстати последние сто зим, как говорят старики, не было никаких происшествий. Да и в ту ночь никто не понял, что произошло, когда о борт караульной лодки что-то ударилось. Все вахтовые переполошились, схватили гарпуны (единственное оружие мужчин) и выбежали на пристань. Перед ними стояла огромная лодка, принесенная откуда-то волнами. После того, как самые смелые молодые люди отправились на разведку внутрь лодки, а она оказалась двухэтажной и шагов в тридцать длиной, выяснилось, что она абсолютно пуста. В настоящее время она стоит пришвартованная у самого края пристани, для того чтобы все помнили о нужности караула: если есть такие лодки, значит, есть и чего бояться, и о смелости тех караульных, которые прославили имена своих родов, зайдя на борт этого плавучего чудовища! Все побаивались посещать эту лодку, и даже детвора не играла на ней.
Каждый заступающий на вахту парень мечтает совершить что-то особенное, чтобы о нем говорили все в поселении Гай. Но пока подобного не происходило.
А вот у торговцев дети всегда оставались при них. Неважно, мальчики или девочки. Это объяснялось тем, что переносить товар с суши на пристань и обратно дело нелегкое, и женщины не справятся сами. В торговом деле нужны силы не меньшие, чем в охране или в строительстве. Общественность не одобряла таких традиций. Но мирилась с ними.
Было еще одно обстоятельство, которое смягчало отношение людей к торговцам: они никогда не продавали лекарства. Его давали даром. Лекарства — это была запрещенная тема. Поэтому я о них знал мало. Знал только, что дома его хранить запрещено и есть специальные места, отведенные для его приема. Очень опасно его не принимать, но что случится, если нарушить это правило, я не знал.
Сын торговца никогда не был обижен словом в толпе, но и восхищения не вызывал, в отличие от парней, сбежавших из дома охранять Гай, либо тех, кто ловит рыбу, выходя на реку в любую погоду, или ремонтирует старые лодки.
Если мальчишка из обычной семьи оставался после шестнадцати зим дома, над ним все потешались. И он не мог занять в обществе места, достойного уважения. Все женщины смирились с этим и знали, что в помощь им останутся только дочери. Так, в семье Вер не осталось мужчин. Все три брата по достижении шестнадцати зим ушли из дома, а в семье Дор старший сын считает зимы, чтобы скорее удрать от мамы и, наконец, перестать заниматься этой чудовищно неинтересной работой: носить воду, мыть полы, чистить рыбу и таскать чужие мешки с уловом.
– Я хочу уже сам иметь свой улов, — говорил он, — и сам решать, сколько съесть, а сколько отдать!
Женщины в свою очередь не держали сыновей дома. И были рады тому, что дети их покидают. С мальчишками слишком много хлопот. Они могут вытворить что-то, а из-за этого мать со своими детьми отправится в изгнание по реке, и в придачу ей дадут виновника бедствия. Мужей обитательницы Гай вообще не имели. Слишком невыгодно это было для обоих полов. Мужчины не хотели быть привязанными к одному месту и к детям. Женщины же не понимали, зачем им в лодке еще один рот. Мужчины жили отдельно от женщин. Их лодки располагались на отдельной пристани. В каждой лодке размещалось по восемь мужчин. Об этом я пока мало знал. Детям туда ходить запрещалось. Эту пристань называли рыбацкой.    
Ночью нам всем запрещалось выходить их своих домов-лодок. Кстати, в этом правиле тоже был смысл. Ночью ничего не видно! Можно оступиться и упасть в воду, а по правилам деревни заходить в воду также запрещалось. Мы не купались в реке, а набирали воду ведрами. Никто не умел плавать, да и никто не знал, что можно уметь. Упавший в воду человек и не пошедший сразу ко дну уподоблялся рыбе, а значит, это уже не человек, а рыба, так говорили старики! Нельзя ему помочь выбраться обратно, потому что рыба не может дышать без воды. Это тоже было правило деревни. Тому, кто при рыбалке выпадал из лодки, не помогали, а если находился тот, кто хотел протянуть руку помощи погибающему, его благородный порыв останавливали друзья:
– Ты навлечешь позор на свой род! — говорили ему. И сердобольный спасатель опускал руки.


3. Обычный день. Отметки на спине. Чудовища в небе. Свет внутри нас.

Каждый день начинался одинаково. Я вставал с восходом солнца, когда можно было уже выходить на пристань, сматывал быстро свою перину, хватал удочку и бежал провожать лодки рыбаков, уходящих на добычу еды в бескрайние воды реки Сома. Такое название, как гласила легенда, река приобрела после того, как в нее упал человек с крыльями по имени Сома. Но не утонул, а отрастил плавники и теперь, злясь на свою судьбу, превращает в рыб всех упавших в воду. История была грустная, и я предпочитал думать, что этот чудо-человек с крыльями все-таки остался человеком и сумел выбраться. Но когда я предположил это и рассказал новую концовку легенды маме, она меня пристыдила и запретила переделывать священную историю реки Сома. Сопротивляться было нельзя, ведь переделывать легенду то же, что переделать прошлое. Тем более мне на реку было грех жаловаться: во вторую зиму после моего рождения река подарила мне удочку, как сказала мама.
– Значит, Великий Сома хочет, чтобы я стал рыбаком! — думал я. Моя вера в этого крылатого человека окрепла еще больше, когда я узнал, сколько удочка может стоить. Мама за всю жизнь не съела столько рыбы, сколько пришлось бы за нее отдать торговцам, а значит, только Великий Сома мог сделать мне такой щедрый подарок.
В то время как я взглядом провожал лодки рыбаков, деревня оживала. Девочки шли по воду, мамы доставали вяленую или соленую рыбу и готовили завтрак, мальчишки сбегались на пристань провожать рыбацкие лодки, а после поиграть или порыбачить в ожидании возвращения мужчин с уловом. Мы разгонялись и скользили по пристани, ведь она никогда не была сухой. Эта самая низкая пристань предназначалась для лодок с невысокими бортами в отличие от бортов лодок-домов. Рыбацкие лодки были низкими и длинными, соответственно, и пристань нависала низко над водой. Любое волнение реки мочило старые доски, и мы с хохотом босыми ногами скользили по воде. Разбегались — и тысячи брызг неслись от мальчишек в разные стороны. Пристань была настолько наполирована мешками, в которых таскали рыбу, и нашими босыми пятками, что в ней можно было увидеть свое отражение. Но можно было и упасть в воду, проявив неосторожность при скольжении. А это значило стать рыбой навечно. Скользить по мокрой пристани мамы не разрешали, но никто никогда их не слушал. В ожидании возвращения рыбаков мы мечтали о том, как вырастем и покинем этот скучный причал. Уйдем на реку и будем рыбаками лучше, чем Рок Хэм. Я частенько рыбачил с пристани, пока остальные ребята резвились. И бережно складывал пойманную рыбу в сетку, привязанную к поясу.
Мы все ждали, когда рыбаки приведут свои лодки с уловом к причалам, для того чтобы помочь разгрузить лодки и дотащить улов к жилищам торговцев. Нести мешки приходилось далеко, торг осуществлялся практически там, где заканчивалась пристань и начинался берег. Мешки сбрасывали перед торговцем, а он оценивал качество и количество рыбы. После происходил расчет и обмен рыбаков и торговцев. Это был шумный процесс, каждый рыбак хотел получить больше, а торговец — отдать меньше. Именно эта часть дня мне казалась особенно неприятной. Но я молча ждал, когда взрослые мужчины договорятся, и мне отдадут мною честно заработанную рыбу. Рыбаки тоже были разными, кто-то благодарил мальчишек щедро и выдавал чуть ли не лучшую рыбу из улова, а кому-то было жалко и мелкой рыбешки. Конечно, мы заранее знали, кто из рыбаков щедрее, и торопились именно к их лодкам, чтобы помочь таскать и грузить рыбу именно им. Но не всегда щедрым везло с уловом. И часто приходилось помогать скрягам за мелочь — с пустыми руками же домой не вернешься...
Как никто в рыбной ловле был удачлив Рок Хэм. Он всегда приходил к пристани с переполненной лодкой. Всегда мешки с его рыбой были тяжелы, а он щедр и добр к мальчишкам. Было большой удачей прибежать первому на пристань и заорать во весь голос: «Сегодня я несу мешок Рока!». Если же ты прибегал не первым и не вторым, тебе оставалось только занять очередь и ждать, что у Рока хватит мешка и для тебя. Он всегда рыбачил один, без помощников. Потому что, как говорил он сам: «В этой лодке мало места для моей рыбы, куда я положу рыбу напарника?». И громко при этом смеялся раскатистым смехом.
Разбежавшись по домам после помощи рыбакам, мы все обедали. Так было заведено в поселке. Помогали мамам и сестрам носить воду из реки или чистить рыбу. А вечерами нас мамы купали и укладывали на не очень мягкие перины, которые днем сворачивали, чтобы было больше места в лодке. И мамы уходили. Куда, мы точно не знали, но знали, что это необходимо. Все девушки после четырнадцати зим и парни после шестнадцати должны принимать лекарство на ночь. Чтобы жить дольше. Именно это лекарство давали нам торговцы и менялы, которое, в свою очередь, получали от людей из-за камней. Мама возвращалась с последними лучами солнца веселая и бодрая после приема этих лекарств и говорила, что лучшего ей и не нужно. Я не задавал вопросов, тем более она всегда возвращалась с едой. Рыбу я мог заработать или поймать с пристани на удочку, салат из водорослей был частым гостем на нашем обеденном столе, а вот хлеб или орехи, мед и соль были роскошью. 
Весь день мама ждала, когда же этот вечер наступит, именно ради того, чтоб укрепить здоровье. И нам было жутко интересно, что там происходит. Но пока еще никто из нас этого не знал. И из моих друзей тоже. До того, как она уходила, укладывая нас спать, мама мне говорила:
– Пока еще тебе нет шестнадцати зим, и ты живешь дома, мог бы с утра сходить на край пристани, а не гонять с Дорами без дела в ожидании улова, и принести сухих водорослей для перин всем нам. Они стали такими жесткими, на них невозможно заснуть. А у меня на всё не хватает времени.
Но я точно знал, что когда мама вернется домой после приема лекарств, она даже не вспомнит о прохудившейся перине, а просто ляжет спать, весь следующий день будет причитать, что у нее боли без лекарства и скорей бы уже вечер. А я, как ни в чем не бывало, буду скользить по низкой пристани в окружении брызг и смеха товарищей.
Всё так и тянулось до тех пор, пока моей старшей сестре не исполнилось четырнадцать зим. С первым снегом в лодку каждого обитателя деревни стучал Великий Ушия из рода Мир. Это был очень уважаемый человек и очень значимый. Клан Мир занимал особое положение в нашей деревне. Мужчины этого рода не были рыбаками или вахтовыми. Они жили отдельно от всех на рыбацкой пристани и никогда не рыбачили. Их лодка находилась вдалеке от остальных, и в ней жили три человека: старший Мир, его сын Окат и внук Брам. Именно старший, Великий Ушия Мир, ходил в гости в каждую лодку для того, чтобы поздравить нас с еще одной зимой. И дарил каждому эту зиму навсегда. 
У Великого Ушия Мир было в руках железное клеймо в форме рыбы, тонкое, как водоросль. Приходя к жителям поселения, он садился в центре лодки и раскалял это клеймо. Каждый обитатель жилища подставлял ему свою спину, и Ушия ставил на ней очередную отметку о том, что год прожит. Так мы знали, что мне девять зим, маме двадцать девять зим, младшей сестре две зимы, а старшей тринадцать. Но с приходом этой зимы Ушия поставил еще по одной отметке всем, а это значило, что на маминой спине появилась тридцатая рыба, на моей десятая. Спину малышки украсила третья, как сказал Ушия, когда сестра расплакалась от боли после ожога, — самая красивая рыбка. А на спине старшей сестры появилась самая главная, как я считал тогда, четырнадцатая рыба. В семье каждого обитателя Гай этот день был особенным, праздничным. Мамы доставали в такой вечер самую жирную рыбу и делили ее на всех членов семьи. Третий прием пищи был редкостью для всех. Ведь в деревне ели всего два раза.
Отметив всех жильцов лодки в очередной раз, Великий Ушия Мир уходил, забирая с собой лампу, раскалявшую клеймо, и саму железную рыбу. Никто не мог себе сам на спине поставить эту рыбу без участия Ушия. Ведь только у него было такое клеймо. А это означало, что только он мог добавить возраст. За зиму он обходил всю деревню, всех жителей, и у каждого менялся узор на спине.
Все матери хотели, чтобы их дочери стали быстрее принимать лекарства, чтобы не заболеть, и все мальчики хотели побыстрее уйти из дома и тоже начать принимать лекарства. Для того чтобы добавить себе на одну рыбу больше, чем положено, с Великим  Ушия можно было договориться. Но дополнительный год обходился семье настолько дорого, что мы себе этого не смогли позволить ни разу. А вот молодые и считавшиеся красавицами женщины, которым рыбаки дарили бусы из речного жемчуга и ракушки, расплачивались украшениями с Великим Ушия. И их дети взрослели за одну зиму на две. Три зимы Великий Ушия из рода Мир никогда никому не дарил, не продавал и не обещал. Тут никакие жемчуга не помогали. На всё был один ответ: «Нет!»
Еще в лодке рода Мир происходило чудо. Любая женщина из поселка Гай, родившая дитя, шла на рыбацкую пристань. Заходила в лодку мужчин из рода Мир и получала имя для своего ребенка. Это и было чудо. Ведь имя давалось навсегда, его нельзя исправить или сменить. Если женщина ничего не приносила, кроме младенца, то имя ребенка было из трех букв. И всем было понятно, что род этого человека беден и не может позволить себе добавить еще одну букву к имени. Если женщина приносила вкусную рыбу и бусы, ребенку давали имя из четырех букв. Пять букв не дарили никому, как и не прикладывали трижды клеймо к спине в одну зиму. Имена из четырех букв были редкостью и сразу бросались в глаза. В нашей семье, только у младшей сестры было такое имя Маар. Но откуда мама взяла средства, чтобы купить четвертую букву, мы не знали.
В этом году Великий Ушия Мир был слаб и медленно передвигался по пристаням. С трудом выполнял свои обязанности и долго переходил от лодки к лодке. Мама говорила:
- Наверное, на его спине больше нет места, чтобы поставить еще одну рыбу. Хотя его спины мы никогда не видели без одежды.   
Сегодня в нашей лодке праздник. Моя старшая сестра Ида Ра стала взрослой. Еще не сегодня, но уже завтра мама не уложит сестру спать вместе с нами, а поведет с собой принимать лекарства. А она все расскажет потом мне и младшей сестре Маар.
Наш род Ра не особенно примечательный. В деревне Гай мы не славимся ничем. У нас нет мужчин в роду, чтоб прославляли нас. Я — единственный. У бабушки были только дочери. И у прабабушки, тоже. Вот как только я вырасту, обязательно прославлю наш род! А пока буду ждать завтрашних новостей от старшей сестры. 
Ида Ра очень веселая девушка, всегда радостная и приветливая. Если бы ей мама давала меньше заданий, она бы смогла играть с нами, как самая старшая. Она очень красиво рисует. Рисовать в деревне запрещалось, но откуда тогда взялся осьминог на пристани вообще было непонятно. Ида рисовала на снегу или на тарелочке с солью. Ее когда-то этому научила мама, но после того как родилась Маар, мама рисовать перестала. Она говорила, что забыла, как это делается. Ида любила смеяться надо мной или над соседями, пародировала походку Великого Ушия или передразнивала Маар Ра, специально не выговаривая букву «р». С Идой всегда интересно, она не похожа на всех остальных девушек ее возраста. Она может долго молчать, глядя на воду, а потом весь вечер рассказывать нам с сестрой сказки про водоросли, которые живут в воде, и про рыб, умеющих разговаривать, про птиц, которые не только отражаются в реке, но и живут в ней. За такие рассказы мама Иду очень ругала.
– Откуда это в тебе? — спрашивала мама, — ну не нужно говорить так громко, прошу тебя, а если тебя услышит кто-то? Ты же знаешь, глупости запрещены в поселке. Прекрати немедленно!
Но как только мама уходила принимать лекарства, рассказ возобновлялся. В словах мамы была правда — в нашем поселке мечтать было запрещено.
Сегодня, после того, как мама проводила Великого Ушия из рода Мир и перед тем, как уйти вечером, она рассказала нам легенду о реке Сома, чтобы как-то успокоить жжение на наших спинах и отвлечь нас. Мы лежали втроем на животах, а она, заняв место посередине лодки, где только что сидел с важным видом Ушия, рассказывала:
– Мы живем у истоков реки Сома. Она начинает свой путь у ног Великого Вестника Жизни и течет, как жизнь, сквозь страх и темноту, сквозь неизведанное и неузнанное, к ногам Великого Вестника Вечности. Никто не видел этого вестника из оставшихся в живых. Мы все знаем, что жизнь имеет исток, но никто не знает, когда и как приведет тебя река жизни к Великому Вестнику Вечности. Но как бы ты ни попал к нему, ты должен будешь сказать, что не нарушал ни одного его запрета, а он, заглянув в тебя, увидит, так ли это. И, если ты говоришь правду, он подарит тебе два крыла и отпустит в небо, а если ты соврал, он тебе даст два плавника, и ты навечно окажешься в темных водах реки Сома в поисках еды. Ведь ее воды так темны, что ты не сможешь даже охотиться. И так вечно по реке ты будешь метаться от ее истоков до ее конца.
– А что в конце реки? — перебила маму Ида Ра.
Мама ничего не ответила, встала и вышла из лодки.
И вот, наконец, настал следующий день, а потом и вечер. Я ждал, я не мог заснуть, я ворочался, я даже выглядывал из лодки. Но так, чтобы никто меня не заметил. И заснул, но не пропустил появления мамы и Иды. Брезжил рассвет на горизонте, пора было вставать, но ни мамы, ни Иды в лодке еще не было. И вот я услышал тяжелые шаги на пристани. В нашу лодку зашел мужчина, на его руках спала Ида. Мама вошла следом. Этот великан, как мне показалось тогда, был гигантских размеров, он положил сестру на заранее расстеленную для нее перину. Мама протянула мужчине рыбу в благодарность, но он молча отмахнулся и вышел из лодки, зашагав по пристани прочь. «Какой он тяжелый», — подумал я. Лодку шатало при каждом его шаге. «Мужчины, наверное, тяжелее женщин. И пригибаться ему приходится почти вдвое». Его тяжелые шаги удалялись от лодки и вскоре совсем затихли вдалеке.
Я с трудом дождался момента, когда Ида откроет глаза. Я уставился на еще спящую сестру и, как мне казалось, целую вечность ждал ее пробуждения. Голоса ребят уже давно манили гулять на скользкую и заснеженную пристань, но я не торопился вставать. Мне было интересно посмотреть в глаза сестры. Что там в них нового? Что изменилось? Что это за лекарство, и почему она сама не смогла идти вчера? Может, заснула с непривычки. Но тут зашла мама и, увидев такую картину, быстро вытолкала меня из лодки.
Сегодня мне было поручено набивать перины. Дело это было утомительным и продвигалось медленно. Позавтракать меня не позвали, и я явился только к обеду, с небольшой рыбой в руках после разгрузки улова. Голодный, без лишних вопросов и уже не слишком уделяя внимания состоянию сестры, я набросился на хлеб и рыбу. С холода меня клонило в сон, и после еды я быстро заснул. Проснулся уже тогда, когда ни Иды, ни мамы в лодке не было. Утром я выкроил время, чтобы недолго поговорить с сестрой. Но она покачала грустно головой.
– Ты не поймешь, — сказала она и принялась за чистку рыбы. Мне было очень любопытно узнать обо всех тонкостях взрослой жизни, но еще больше мне хотелось понять, куда пропала моя сестра? Она так изменилась, в ней не было того огонька и задора, игравшего в ее глазах раньше. Она действительно стала как взрослые. Но не совсем, она не ждала вечера, как они, она просто устало вздыхала, как утром, так и в конце дня. Все вокруг становились веселее при виде заката, а она наоборот только хмурилась.
Через неделю я понял, она не хочет говорить, потому что боится маминого гнева. Так уж мама нас держала далеко друг от друга, что несложно было догадаться, что Иду выругают за общение со мной и с младшей сестрой, хотя малышка пока не проявляла интереса к этой теме. В один из дней я подошел к сестре, было особенно морозно, и дал свою старую куртку погреться. Она сидела над чаном рыбы и засаливала ее.
– Ида, — начал я, — скажи маме, что ты не можешь сегодня пойти, останься дома, притворись, что тебе плохо.
– Я пью лекарство, мне не может быть плохо, — не поднимая головы, ответила она.
– Но ведь оно может тебе не подходить! — настаивал я.
– Не может, оно подходит всем, — без эмоций в голосе ответила Ида.
– Что, всем от него так же хорошо, как и маме? — удивился я.
– Даже еще лучше.
– Но кому-то же, может быть, нехорошо?!
– Я бы не хотела стать первой женщиной, которой оно не подошло, — ее голос ничего не выражал: ни печаль, ни расстройство, — какой-то пустой и безэмоциональный. Как будто не ее вовсе.
– Ну и что? Пусть! — настаивал я.
– Тан, — сказала она тихо, – тем, кому оно не подходит, лучше не становиться, этих людей видят на наших пристанях всего лишь до заката. Ты когда-нибудь видел старого человека в нашем поселении?
– Да. Великий Ушия из рода Мир, — ответил я.
– Хорошо. А ты видел, куда уходят люди после старости?
– Нет, — я смутился. — В конец реки Сома?
– А как они туда уходят, ты видел? — интонацию ее голос приобрел, но она мне очень не нравилась. Ида говорила так, как будто во взрослости есть только минусы и никаких плюсов. И все эти знания, которыми она теперь обладает, а я еще нет, очень тяготят ее. 
– Нет, — ответил я четко, — я не только не видел, но и не задумывался. А как? Ты знаешь? Видела? Расскажи…
– Дети пора обедать, — позвала мама, и Ида Ра, выпрямившись, как струна, пошагала к лодке. Я взял таз с рыбой и потащил его следом.

«Не пойму, — думал я, — почему она сказала, что она женщина, ты погляди, пава какая, дорасти еще».
Старшая сестра была высокой и стройной девушкой. У нее были черные длинные волосы и длинные худые руки. Она считалась очень красивой девушкой в нашей деревне, я был мелким и щуплым мальчишкой, младшая сестра Маар Ра пока еще непонятно кем была, но похожа она была на солнышко. Хорошенькая, со щечками и пухлыми губками, с огненно-рыжими вьющимися волосами. Светлая кожа и румянец отличали ее от всех остальных детей. Как говорила мама, для нашей жизни это плохой цвет кожи: быстро обгорает на солнце и обветривается на ветру. Мама же, Гея Ра, не отличалась красотой, но была очень сильной женщиной, со смуглой кожей и зелеными глазами. Я знал, что у нее были еще дети, только я не помнил, что с ними произошло, а вот теперь мне стало интересно, куда уходят жители поселка Гай, и почему мы их не провожаем.
– Мама, — за обедом спросил я, — а куда ушли твои дети?
Она не поняла вопрос. Строго посмотрела на меня и откусила немного хлеба.
– Мама, я помню, что у тебя были еще дети, только вот куда они ушли? Мама опустила голову, а потом сказала:
– Пока не кончилась зима, я попрошу Великого Ушия Мир поставить тебе еще одно клеймо, а в следующую зиму еще два. И ты станешь вместе с нами принимать лекарства. Жди сынок, скоро ты всё узнаешь. Пока не нужно говорить об этом. 
– Но ведь…, — я хотел продолжить, но мама обратилась к Иде: Будешь отдавать ему половину своей нормы, тебе всё равно пока целая многовато.
Я ничего не понял, но после обеда, на пристани, Ида обняла меня и сказала:
– Спасибо тебе большое, — я не понял, за что, да и эти нежности вообще были лишними.
– Что ты делаешь Ида?! Прекрати немедленно, — убрал я руки сестры от себя. — Что случилось! Быстро расскажи мне!   
– Случилось то, что теперь ты всё поймешь. Жди вечера. — И ушла, пошевелив мои белые волосы. То, что мы такие разные, мама объясняла одной фразой: «Мужчины виноваты».
Вечером я долго не спал, а когда решил, что всё уже будет, как обычно, и мама с Идой вернутся с рассветом, и ничего особенного не произойдет, заскрипели доски, и снежок на пристани запел свою зимнюю песенку под тонкими ножками Иды.
– Тан, — позвала она тихо, но четко, — Тан!
Я высунул из деревянных дверей лодки свою белокурую голову.
– Что? — спросил я шепотом с любопытством и непритворным раздражением.
– Выходи, выходи быстро, у нас мало времени.
Я выскочил из лодки без верхней одежды и понял, что быстро замерзну, если не возьму из дома куртку. Но Ида держала в руках колбу из стекла с жидкостью черного цвета.
– Хочешь? — протянула она ее мне. И улыбнулась. — Это полная порция. Я не хочу.
Ида так улыбалась, как раньше, до четырнадцатой зимы, до этого снега, до ее взрослости. И я вспомнил, что никто не улыбается у нас в деревне, только те, кто не достиг возраста приема лекарства.
– Нет, — сказал я. — Не хочу. А зачем его пить, если оно делает тебя хуже?
– Я не знаю. Но посмотри, что я тебе покажу. Сегодня мама там останется до утра.
– Где? — спросил я.
– В Плясе. Не переживай, там полдеревни нашей каждую ночь спит. И она нередко тоже, просто мы об этом не знаем, потому что спим дома. Нам нужно спрятаться так, чтобы не замерзнуть и не быть замеченными. — Она это сказала быстро и махнула рукой в сторону, где стояла лодка, сто лет назад подаренная небесами нашему речному поселку.
– В ней никто не живет и не бывает. Побежали туда, — весело позвала меня сестра.
На свой страх и риск, больше боясь, чем замерзая, я побежал за Идой. На нас падал снежок, он заносил следы, остающиеся на тонком льду на пристани, оставленные мальчишкой десяти зим и девочкой, называвшей себя женщиной.
Добежав, мы не согрелись, конечно, в этой лодке было холодно, как на льду голышом. У нее были только стены, но не тепло для нуждающихся.
Ида приложила палец к губам, давая понять, что нужно молчать, во второй, посиневшей от холода руке, она держала колбу с черной жидкостью. Взглядом я спросил, что же делать дальше. Она показала мне палец и потыкала им в окно и вверх. Я выглянул в окно и ничего кроме темноты не увидел. Я молча развел руками показывая, что не понимаю, о чем она говорит, но устроившись у окна, сестра так же ждала, как и я.
– Слышишь? — тихо спросила она.
– Нет, — также, еле шевеля губами, прошептал я.
– Слу-у-у-уша-а-ай... — шепотом протянула она.
А где-то внутри моей десятизимней головы взрывалось слово «обман»! Что-то должно произойти то, что замалчивают все, то, что все скрывают, что мама таит от нас. Где грань между взрослостью и враньем? Или этой грани нет, и эти два понятия, как водоросли, переплелись, и не распутать их? Взрослость, вранье, угрюмость, недовольство жизнью, безрадостность, вечная серость… Но вот и я услышал и посмотрел с ужасом на сестру. А она так снисходительно покачала головой, мол, теперь ты меня понимаешь, и улыбнулась. Это меня взбодрило. Я продолжал смотреть в черное небо и услышал шелест, он приближался, становился таким громким, как шум тента лодки в ветреную погоду. И вот что-то огромное появилось в небе, что-то с крыльями и четырьмя лапами. Существ было много. Я насчитал около десяти летающих монстров. Что-то страшное, черное и наверняка еще пока до нас никем не виданное. Не могли люди не знать об этом. Шум пролетел мимо. Я хотел что-то спросить у сестры, но едва открыл рот, она закрыла его рукой. И приставила потом палец к губам. Я понял, что это не конец, и потер холодную пятку левой ноги о колено правой. Через некоторое время шум возобновился, он направлялся в обратную сторону: теперь эти же существа «плыли» но небу назад. Но не так легко, как раньше, а тяжело взмахивая крыльями. Так к причалу пристает лодка Рока Хэма, всегда нагруженная до краев рыбой, весла на ней всегда тяжелы, а всплески воды под веслами редки. Что же так утяжелило этих существ? И вот мои глаза, привыкшие к темноте, уже четко различали яркие, разноцветные точки света на спинах чудовищ. Это ничего не объясняло, но возбудило во мне такой интерес, что я чуть  не захлебнулся вопросами. Чудовища пролетели мимо. И я повернулся к сестре с вопросом и изумлением в глазах.
Ида махнула мне рукой, показывая, что пора в обратный путь. Но я схватил ее за руку, желая получить ответ немедленно. Она покачала головой. И тихо промолвила:
– Не здесь.
Мы выбежали на пристань, дул ледяной ветер. Ноги не слушались. И быстренько добежав до нашей лодки, мы залезли в нее. Грелись и молчали. Маар спала, как и я еще вчера спал, ничего не подозревая и не догадываясь. Согреться было невозможно. Озноб бил по всему телу. Что-то спросить у сестры я боялся. Боялся, что мама, подходя к дому, услышит наш разговор, и всё откроется. Я долго думал о черной жидкости в колбе, о сестре, которая всё это хранит в тайне, но при этом пытается сопротивляться всему происходящему, про то, как нашу лодку могут выслать за непослушание из деревни. Про то, что наш дом не так уж далеко пришвартован от конца пристани и что при желании его несложно отшвартовать. И про то, что у меня должно быть тринадцать бабушек и семь теть, где же они все? И кто привязал нашу лодку когда-то у этой пристани? Почему мои предки решили именно здесь бросить поиски лучшего? Быть может, лучшего уже нет? Я в первый раз не благодарил их за удобное расположение лодок и деревни, а задавался вопросами, но не было ответов. А рядом безмятежно дремали в лодках Верды и Доры, ни о чем, не подозревая. А может, это и хорошо, ведь еще вчера я был веселым мальчуганом, а сегодня превратился в скучного, задумчивого, взрослого ребенка без права на лекарство. У меня появились вопросы. Но не ответы.
Повернувшись, я увидел, что из-под прохудившегося одеяла сестры что- то светится. Я дотронулся до ее плеча, она не спала.
– Посмотри на живот, — сказал тихо я. Она поняла, о чем я, и перевернулась лицом вниз.
– На себя посмотри, — прошептала Ида. В темноте лица было не разобрать, но по голосу я понял, что она смеется. Я взглянул вниз и увидел бирюзовое сияние под одеялом. Я перевернулся на живот. Больше этой ночью разговоров не было. Я в первый раз видел такое сияние. Ни один человек в нашей деревне не светился! Скрыть это невозможно, если из-под одеяла видно, то под одежной тем более не скроешь. Я заснул, конечно же. Но что это был за сон! Кстати, о снах, по правилам нашей деревни, запрещалось говорить, как и о видениях, и о предсказаниях.


4. Разговор с мамой о свете внутри нас. Ответы для Тана.

Утром я услышал мамин раздраженный голос. И понял, что особенности вчерашнего дня остались только в моем сознании и в воспоминаниях. Ида Ра уже встала, и ее заново наполненная водорослями перина была сложена на полку. Маар шалила около выхода и играла ракушкой. Кстати, это была большая редкость в нашей деревне, обычно ракушками женщины украшали наряд, а тут у маленькой девочки такая дорогая игрушка. Ракушки можно найти только на дне реки, значит, их достать нельзя, река же их выбрасывает на берег, но и на берег жителям селения Гай нельзя. Ракушки нам могли дать только торговцы, ведь только они выходили на землю, и то за мешок отменной рыбы. Но пока меня не заботила эта подробность, мои мысли были заняты совсем другим.
Выйдя на пристань, я посмотрел на Иду, которую ругала мама, суть я не понял, но было ясно, что сестра в чем-то провинилась.
– Я устала сама тащить хозяйство, ты выросла, будь добра учти, что у тебя есть семья. Рыбы, которую приносит твой брат, едва хватает для него самого. Что ты будешь есть, если не захочешь жить, как все?! Ты должна! Никто не спрашивает, хочешь ты или нет! Тан и Маар растут, я старею. Я не смогу скоро сама кормить вас. Мне в помощь дана ты небесами. Будь добра, исполни свой долг и не позорь меня перед всей деревней! 
Я глядел на Иду и понимал, что сияния нет. Ночью его видно, а утром, с восходом солнца, нет. Мне пришлось поднять рубашку, чтобы проверить, свечусь ли я. Мама, конечно, это заметила. И перестала кричать. Она осторожно повернула Иду лицом ко мне и тихо спросила:
– Он пил? — я так и застыл с задранной рубашкой на морозе.
– Да-да, конечно, — соврала Ида. — Даже чуть больше, чем я.
– Правда? — мама посмотрела на меня вопросительно. Я кивнул, подтверждая слова сестры. И мы с Идой переглянулись. Конечно, эти взгляды Гея Ра заметила. Она быстро дернула Иду за руку, а меня позвала строгим взглядом в лодку.   
– Дети, — сказала мама, устало вздыхая и усаживаясь в центр лодки, — я лишь хочу, чтобы вы были как все в этой деревне, не нужно отличаться от остальных. Нас могут выгнать, если мы не будем жить так, как от нас этого требуют правила. Вы многого не знаете, вы только начали свой путь. Не нужно быть особенными, чтобы хорошо жить.
– Мама, но ведь мы не можем скрывать, что мы светимся, если мы не пьем черную жидкость, — выпалил я.
– Значит, ты не выпил? — поникла мама. — И каким цветом ты засветился?
– Бирюзой, — ответил я.
– Значит, тебя никто не любит, — ухмыльнулась мама. — Это неопасный цвет. Это цвет жажды знаний. Но без ответов он скоро исчезнет.
– А я нежно-голубым, — произнесла сестра.
– Один раз я видела такое свечение. Этот человек тоже не хотел принимать лекарства, он был целеустремленным, энергичным, имел свое мнение всегда и хорошую фантазию. Как и ты. Голубой свет, как символ непокорности духа. Ида, я тебя прошу, не светись. Пей лекарство. Если Тан без ответов на свои вопросы скоро угаснет и станет как все, то ты, девочка моя, светишься опасным светом. Если ты его не будешь прятать, ты скоро встретишься с Великим Вестником Вечности.
– А что случилось с тем человеком, у которого был такой же свет, как у Иды? — спросил я.
– Его больше нет, — грустно покачала головой мама. — Его сгубила непокорность, он не хотел подчиняться правилам.
– Его лодку отправили в плаванье? — спросила Ида.
– Я не знаю, он просто пропал с наших пристаней, потому что не хотел принимать лекарство, — ответила Гея Ра.
– А что такое «любит»? — спросила маленькая Маар, смешно топая по лодке.
– Я не знаю, дети, — ответила мама. — Материнская любовь не светится, она дает вам жизнь как сосуд и подпитывает его, а отцовская любовь или любовь постороннего человека наполняет вас изнутри. Дружба, любовь, ненависть — всё светится. Но я это вам рассказываю не для того, чтобы вы, светясь, ходили по деревне, а наоборот, чтобы вы его прятали. Или могли избавляться от сияний. Я же никогда не свечусь, чем и горжусь! Умение прятать свои глубинные эмоции — это искусство не меньшее, чем светиться.   
– Мама, а когда наша лодка пришвартовалась в этом поселении? — спросил я.
– Сынок, это было при моей бабушке. Откуда она приплыла, я не знаю, но тут ей помогли найти дом. Она была сама, одна без родни, без детей, тут она обрела всё и перестала светиться. В ней была пустота, а в селении Гай бабушке подарили постоянство.
– Но не ответы, — сказала тихо, но настойчиво Ида Ра.
– Никто тебе не подарит ответы, Ида, только ты сама. Если ты их хочешь, ты их получишь. Но задумайся о цене, ты готова быть изгнанной из нашего поселения? Оставить всё, к чему ты привыкла? И обречь на поиски твоих ответов и всю семью? Неизвестно, с какими условиями придется мириться всем нам, удовлетворяя твое любопытство! Тут хоть всё понятно.
– Мама, но ведь это невыносимо! Жить так, как от нас хочет поселение Гай! — возразила старшая сестра.
– А ты попробуй и тебе понравится, — очень спокойно сказала мама.
В дверцу лодки постучали, и снаружи раздался зычный мужской голос:
– Гея Ра, выходи!
На этом слова закончились. Мы все переглянулись. Мама встала и вышла на пристань.


5. Подарок небес десятилетней давности.
Голос, позвавший маму, принадлежал Ирбрусу. Я, например, его видел в своей жизни всего несколько раз. И встречаться с ним не хотел. Какие могут быть дела у него с мамой? Он из торговцев. Если она будет с ним общаться, я никогда не буду принят в лодки к рыбакам, и так и останусь с удочкой. Разве этого хотел Великий Сома? Что Ирбрус делает около нашего дома? Мужчины вообще редко появлялись на территории женщин и детей. Только в случае ремонта лодок.
Этот огромный, как мне тогда казалось, рыжий мужчина был человеком со странной историей. Он появился в нашей деревне в тот же год, что и я. Но в ту зиму он был уже очень взрослым. Свою первую отметку на спине он получил, имея рыжую бороду и густые усы. Если бы Ирбрус пришел с земли, его бы не приняли в нашем поселке, да и что делать здесь тому, кто не приспособлен качаться на понтонных причалах, а привык ходить по твердой земле? Я, кстати, никогда не понимал эту фразу. Что может быть тверже деревянной пристани? Если бы он пришел с воды, его приняли бы, будь он на своей лодке, как моя прабабушка. Но у него не было своей лодки. Если бы он добрался вплавь, его бы не вытащили на пристань, а наоборот, отталкивали гарпунами, как рыбу, которая хочет выброситься на берег, а ей даруют жизнь. Ирбрус же упал с неба!
Никто не мог понять, что произошло. Но десять зим тому назад мальчишки, встречающие рассвет и провожающие лодки рыбаков, выбегая из своих домов-лодок, наткнулись на тело рыжего человека, абсолютно сухого. Это означало, что он не выполз из воды. Тело было всё исцарапано, одежда на нем разорвана, около головы замерзала красная лужица крови. Мужчина в странной одежде и обуви точно не был выходцем из рыбацкой деревни. Мы носим тряпичную, в несколько слоев сложенную обмотку на ногах. А вместо подошвы пришивается пузырь речной рыбы. Мамы очень ругаются, когда видят, что дети катаются по пристаням в обуви. Потому что пошить новую — дорогое удовольствие.
Всё было непонятно. И дети в первый раз видели лежащего на пристани человека. Быстро был призван караул. А молодцы из караула, не зная сами, что делать, окружили рыжего человека, послав гонца за Ушия из рода Мир. Тогда, кстати, он еще не был Великим. Эта приставка появилась как раз после этого случая с рыжим чужаком.
Как самый старый человек нашего селения, он должен был знать, что делать дальше. К тому времени, как пришел Ушия, вся деревня собралась уже на этой пристани — и любопытные женщины, и не менее любопытные мужчины. Все были озабочены судьбою лежащего на тонком снегу человека. Вокруг стояли караульные. Но никто не помог бедняге. Никто даже не поинтересовался, жив ли он. Все ждали вердикта Ушия Мир. Никто не думал, что может сам проявить сострадание или просто инициативу. Все боялись, что любые действия могут навредить им. Ведь есть правила! «А если я их нарушу?» — думал каждый. — «Зачем мне быть не как все?».
Вот так все жители деревни Гай стояли и не двигались. И даже сам Рок Хэм не двигался. «Мне что, больше всех надо?» — думал он.
Появление Ушия Мир было встречено одобрительным вздохом толпы. «Ну вот, наконец, нам скажут, что нужно думать по этому поводу». «Не нужно будет ломать голову над тем, правы мы или нет. И должна ли нас мучить совесть за бездействие, или так и надо этому странному рыжему человеку. Поделом, стало быть»!
Ушия с трудом пробился сквозь толпу и подошел к лежащему на деревянном настиле телу. Низко нагнувшись, над незваным гостем, Ушия послушал дыхание незнакомца, пощупал его спину не с целью узнать, жив ли, а чтобы оценить, насколько тот иначе одет, выпрямился и приказал караульным:
– Переверните его!
Пока караул возился со странным человеком, Ушия думал о чем-то своем. Старейшина думал так:
– Он не из воды и не с земли, это понятно. Торговцы бы меня предупредили, они охраняют вход в деревню как зеницу ока, чтобы никто не мог их самих ограбить. Он так изодран, как будто бы его несла огромная птица, он разбит, как будто упал с высоты. Я могу его объявить врагом. Но зачем мне это? Я могу его принять, но зачем мне это? Я могу его оставить не принимая. Быть может, меня назовут после этого Ушия из рода Мир Великодушный или Добрый…
Это было шансом прославить свой род. В веках оставить напоминание о себе.
В имени Ушия и так было четыре буквы, но ему этого было недостаточно. Старейшине оно было дано его отцом, а это значит, не куплено, а подарено, то есть даром досталось обладателю. У него было высокое положение в обществе, но это положение перешло ему по наследству, еще до того, как Ушия начал говорить, а значит просто решено кем-то, Ушия не сам добился этого положения. А ему хотелось достичь уважения не путем наследования, а путем личных заслуг. И вот, как ни странно, зимним утром, когда у него много дел и нужно поставить клеймо всем жителям крайней пристани, случилось что-то особенное. О, как долго просил этого Ушия у небес!
И вот незваный гость перевернут. Все жители деревни ропщут в ожидании вердикта Ушия, но сам-то он его уже знает. По лицу рыжего человека струится красная жидкость, и на него падает снег, сразу же тая и каплями скатываясь вниз.
– Люди! — воскликнул Ушия. — Перед вами тот, кто не должен быть здесь. Перед вами тот, кто не должен жить. Но он здесь и он жив!
Как в подтверждение своей жизни рыжий человек издал стон. Ушия посмотрел вниз на него и заговорил смелее. Не река Сома и не земля дала нам этого человека, а небеса! Разве можем мы отвергнуть дар небес?!
Толпа начала проговаривать, что-то невнятное. Ушия видел, что жители деревни, «закованные» в правила, небыстро делают выводы, и подталкивал их именно к тому решению, которое было нужно ему.
– Жители моей деревни, неужели вы сможете быть глухими к воле небес?! Как еще могло нам послать небо то, что оно хотело послать?! Именно так выглядит дар небес! Упавший и разбитый! Разве это не правильно!?
Толпа зашевелилась, послышались одобрительные возгласы. Ушия понял, дело идет к нужному завершению.
– Разве мы бросим на произвол того, кого даровали нам свыше?
И тут все жители закричали в один голос:
– Не-е-е-т! Конечно, не-е-ет!
Этого было достаточно, чтобы сохранить пришельцу жизнь, но этого было мало для Ушия из рода Мир. Он не хотел нести ответственность за это решение.
– Вы считаете, что этого человека нужно оставить у нас?
– Да! — завопила толпа.
– А где же, по-вашему, он будет жить?
И снова воцарилось молчание. Ушия ходил, раздумывая, пока и сам не зная, где же он пристроит пришельца. И тут рыжий мужчина что-то проговорил. И всем стало понятно, что этот язык никто не знает в деревне. Ушия засиял. У него родился план. Старейшина громко крикнул:
– Торговцы! Торговцы! Подойдите ко мне! — И толпа начала расступаться, выпуская из себя людей, проживающих около берегов.
Ушия повторил слова, произнесенные пришельцем, значения которых сам не понял, в надежде услышать, что торговцы знают этот язык. Но они сказали, что в первый раз слышат его.
– Но мой отец, — заговорил Идар из рода Шин, мужчина сорока зим, — скорее всего, знает этот язык.
Всем было известно, что род Шин давно ведет торговлю с различными селениями из-за камней. Их женщины знают по несколько языков и наравне с мужчинами ведут дела. Их дети учат язык земельных народов не по слухам в деревне, а именно на земле. Их туда отправляют родители постигать тонкости торговых наук.
– Хорошо, — сказал недовольно Ушия, в его планы, конечно, не входило повышать значимость торговцев в глазах односельчан, но для общего блага, а точнее, для личного блага, это было допустимо.
– Но мой отец стар, — добавил Идар из рода Шин. — Все знают, что я семнадцатый ребенок в его семье, и отцу не подняться со своей перины. Он не сможет прийти на пристань. Тем более в такой холод.
Это был именно тот ответ, какому мог обрадоваться Ушия.
– Конечно, — сказал он понимающе. И обводя взглядом всю толпу прокричал:
– Жители моей доброй и великодушной деревни, давайте не будем губить то, что не создавали, давайте будем милосердны и терпеливы! Примем же этого рыжего человека у себя до тех пор, пока отец рода Шин не переведет то, что говорит нам пришелец! Его устами говорит небо! Давайте же послушаем!
И все люди, собравшиеся на пристани, как один, кричали, одобряя решение Ушия. Но старейшина рода Мир был гораздо мудрее и, прощаясь с толпой, сказал:
– Спасибо мой народ. Я рад, что живу среди тех, кто так добр. Спасибо каждому, кто решил быть сегодня добрее, чем всегда. Спасибо вам за то, что позволили мне остаться добрым по отношению к этому бедняге. Небеса вас видят. Вы творцы нашего общего будущего, спасибо вам, мои мудрые соседи.
С этим словами Ушия ушел в толпу, чуть сгорбленный и невероятно счастливый. Собственное величие, хитрость и мудрость давали пищу его гордыне.
После ухода Ушия на пристани остались одни вопросы. Караул не знал, что делать дальше. Люди еще не понимали, помогать пришельцу или нет, торговцы не понимали, зачем этого рыжего бродягу им нужно тащить к отцу, которого никто из семьи лишний раз не беспокоит, а тут чужой человек из непонятного рода-племени.
И тут пришло время прославиться Року Хэму. «Как много людей», — думал он, — «нужно проявить себя. Когда еще такая возможность случится»!
Он вышел в центр поближе к лежащему и еле дышащему человеку и сказал:
– Ушия из рода Мир как всегда прав! Мы не можем бросить того, кто пришел к нам. Это закон! Закон, которого еще нет, но я хочу, чтоб он был! Нет такого закона делиться рыбой, но я делюсь с вами, нет такого закона быть честными, но торговцы честны с нами, нет такого закона каждый день приходить к пристани с рыбой, но мы это делаем! И нет такого закона помогать, но мы поможем!
Толпа ликовала. Возбужденные зеваки выкрикивали: «Ура!», и были готовы помочь. Рок Хэм понял, что он удачно сказал. И поднял вверх правую руку, в которой он держал гарпун, прихваченный с собой на всякий случай, для безопасности.
А торговец из рода Шин нервно скривился. Только он знал цену этим словам. Никогда Рок не делился рыбой, если этого не видит хотя бы пять-семь человек. Ведь он это делал не для сытости того, с кем делился, а для того, чтобы его поступок увидели. Никогда он не был честен с торговцами, на дне мешка всегда можно было найти задохнувшуюся рыбину, и тем более, торговцы и менялы никогда не были честны с ним. Это было сказано, скорее, для смягчения торговцев и улучшения их репутации в глазах соседей. И, конечно же, нет такого закона приходить к пристани с рыбой, но что ты будешь делать, если не будешь рыбачить? Умрешь с голоду? И если тебе удача сует в руки рыбу, не выкинешь же ты ее за борт лодки. Ведь всё то, что ты ловишь, ты меняешь на хлеб и удовольствия. Он не мог всего этого возразить вслух. Идар понимал, что после столь пламенных речей этого рыжего и бородатого дылду нужно тащить к отцу на лодку, а всё это только из-за того, что пришелец говорит не на языке поселения Гай. «Да где вообще гарантии, что отец знает этот язык. Ведь сколько раз он сам вел торговлю, не зная языка. Но с Роком нужно считаться. Он главный поставщик рыбы и любимец публики, а толпа уже неуправляема».
– Хорошо, — сказал Рок. — Значит, решим так: мы этого здоровяка тащим к лодке уважаемого Уда Шин. А он там нам переведет всё, что хотят небеса нам передать с этим человеком!
Толпа ликовала, и в этой толпе где-то далеко стояла Гея, двадцати зим от роду. И тоже имела на этот счет мысли именно те, которые ей разрешили иметь, которые она, без разрешения Ушия, не осмелилась бы пустить в свою голову.
Она думала так:
– Хорошо, что рядом со мной живут добрые люди. Мы не выкинули этого бедолагу, мы сохранили ему жизнь. Очень хорошо, что Ушия мудрый и добрый человек. Жаль, что только торговцы могут понять слова этого бедняги. Ведь они обязательно его сделают таким же лживым, как сами, если он останется у них. Вот если бы Рок Хэм забрал его к себе в лодку.
Так думала мама тогда, а за руку ее держала маленькая Ида Ра, получившая совсем недавно четвертую отметку в форме рыбы на спину. Через десять дней после этого происшествия у мамы появился я.
* * *
Сошел снег с пристаней, и рыжий человек стал появляться на людях. Ему никто не был рад. Вот странно, Ушия теперь называли Великим, с Роком из рода Хэм здоровались так, как будто он лучший друг небес, а этого человека сторонились.       
Всё, что знали о нем в деревне на воде, это то, что у него получилось найти общий язык с Уда из рода Шин. Что после знакомства с рыжим мужчиной древний торговец нашей деревни, встал с перины и даже иногда сам вел торговлю с рыбаками, чего не делал уже очень давно. Кстати сказать, это были худшие дни для наших рыбаков, ничего не получалось продать выгодно. И рыбаки ненавидели выздоровевшего «знатока торговли». И его целителя тоже, а вот весь род Шин, наоборот, был рад появлению этого рыжего великана: он был силен, и, как говорили, умен. Знал язык земных обитателей и пригодился в новом для него деле — торговле. Но к его имени не добавили  «из рода Шин», он так и остался без рода. Его длинное и странное имя Ирбрус давало всем понять, что он  чужак в этих краях.

6. День перед изгнанием.
Вот именно этот человек стоит перед дверями нашей лодки и хочет говорить о чем-то с Геей Ра.
Разговор был недолгим, мама скоро вернулась обратно в лодку.
– Что он здесь делал? — спросил строго я. — Мы не можем общаться с торговцами!
Но мама перебила меня, не дав договорить.
– Этот человек не торговец, он просто живет на лодке Уда из рода Шин.
– Это неважно, общение с ним все равно бросает на нас тень, — запротестовал я.
– Для мальчика, нарушающего все законы деревни, ты слишком заботишься о своем будущем. Этого будущего может и не быть, — резко оборвала меня мама. Ида и я посмотрели друг на друга с испугом, потом на маму. Гея Ра по этим взглядам поняла, что обороняться ей больше не придется в разговоре с детьми, а также оправдываться за общение с Ирбрусом. И продолжала спокойным тоном:
– Благодаря тому, что этот человек вчера ночью дежурил на караульной лодке, мы сегодня еще можем ходить по пристаням поселения Гай.
Мы знали, что Ирбрус заступает иногда в караулы. Ради развлечения. Он не был торговцем и не обязан был подчиняться их правилам. Поговаривали, что он никогда, в отличие от других мужчин, заступающих в караул, не отходил от смотрового окна и всегда вглядывался вдаль. Его не клонило в сон, и этот великан никогда ни с кем не заговаривал. Просто слушал то, о чем говорят остальные. Хотя, по слухам можно было судить, что при нем-то особо и не говорили. Его недолюбливали. И старались держаться от чужака подальше.
– Он видел вас, — продолжила мама. — И ему пришлось проявить смекалку, чтобы отвлечь внимание караульных от вашей прогулки к большой лодке. Вы понимаете, что мне теперь не расплатиться с ним никогда?
И мама горько вздохнула, закрыв лицо ладонями. Мы были виноваты. Мы это понимали.
– Мама, — сказал я, — мы можем ему отдать всю нашу рыбу. Мы можем есть только то, что я поймаю на удочку. Я справлюсь, честно.
Но это маму не порадовало. Она еще раз вздохнула и вышла из лодки.
– Я ничего не понимаю, — сказал я сестре.
– Потому, что ты еще не был там, — ответила Ида Ра. Но ее ответ занес в мою голову больше вопросов, чем ясности.
– Где там? — удивился я.
– В месте для приема лекарств.
О существовании этого места я знал и даже видел пару раз, когда забегал на рыбацкую пристань. Место было странным, ни на что не похожим. Оно было поднято над водой на сваях. Скорее, это был плот с крышей и стенами. Очень большой, прикрепленный с одной стороны к берегу. Это место называли Пляс. Слово, не имевшее значения, поэтому ни с чем не ассоциировавшееся, вызывало интерес и страх одновременно. О нем не говорили вслух.
– А что в нем происходит? — продолжал допытываться я.
– Там происходит всё! Это место встреч мужчин и женщин. Там пьют лекарство и выбирают себе мужчину, а мужчины женщину. Мужчины своим женщинам приносят еду и украшения. Но мужчины такие непостоянные. Сегодня ему нравится наша мама, а завтра нет. А Ирбрусу она нравится всё время, только брать от него она ничего не хочет, ведь он наполовину торговец, да еще и чужак ко всему прочему. Если она с ним будет проводить вечера, а потом разонравится ему, ни один мужчина из нашей деревни не захочет после этого иметь дела с нашей мамой. Она и так переживает, что стареет и ей сложно конкурировать с молодыми красотками, ей дают меньше продуктов, чем раньше. Я уже не говорю про украшения и жемчуг. Ведь она никогда не была красавицей, чтобы так дорого стоить. А теперь получается, что она не сможет отказать ему. Из-за нашей выходки.
Ида замолчала. И я, ошеломленный таким скоропалительным взрослением, с широко открытыми глазами и приоткрытым ртом, сидел не шевелясь. Этот поток знаний не просто с шумом ворвался в мою голову, он снес всё на своем пути. Всё то, что туда погружали всю мою жизнь. Сестра встала на ноги и, пригнув голову, чтобы не ушибить лоб, пошла к выходу, по пути потрепав рыжую голову Маар, которая беззаботно играла у дверей лодки ракушкой и куклой сплетенной из водорослей.
Когда я немного отошел от новых знаний и вылез на пристань, мама стирала одежду, а Ида развешивала рыбу на лодке. День, казалось, был обычным. Но что-то настораживало меня, что-то было не так, как всегда. Мальчишки из рода Дор махали мне с соседней пристани и звали жестами к ним, но я не хотел играть, я не хотел ничего. У меня были еще вопросы и мне нужны были ответы сию минуту. Немедленно. Мне казалось, что если я их не получу, моя голова разлетится на тысячу брызг. Но по настрою мамы и сестры было понятно, что никто говорить со мной об этом больше не будет.
С виду картина была обычная. Семья трудится на пристани у лодки. Но в голове у каждого члена нашей семьи бушевал ураган мыслей, я это чувствовал. Мамины мысли печалили особенно, она ведь теперь была не только днем связана правилами и законами, но и вечером не могла распоряжаться собой. О чем думала Ида, я не знал. Но понимал, что она не из тех, кто с легкостью подчинится чьей-то воле. Это понимала и мама. Что, собственно, ее беспокоило не меньше, чем мысли о рыжем человеке. За любую выходку нас могли выгнать. И это маму пугало куда больше круглосуточного смирения.
В таких мыслях прошел день. Мы обедали молча, и только маленькая Маар весело играла водорослями в тарелке. Раньше бы мама ее пожурила за это. Но теперь как будто она и не видела младшую дочь. Я лег спать рано. И был рад тому, что сон меня забрал очень быстро. Я не хотел видеть лица мамы и сестры, когда они отправятся в Пляс. И так было понятно, что они идут туда с тяжелым сердцем, и даже приближение времени приема лекарств маму не радовало. Ночью я ощутил, что младшая сестра подползла ко мне и залезла под мое одеяло. Обычно она приползала к маме, зимние ночи очень холодны, а в лодке со времен прошлого ремонта образовались большие щели. «Если нам повезет», — говорила мама, — «этим летом нашу лодку будут ремонтировать, и мы не будем мерзнуть в следующую зиму».
Маар пригрелась около меня и засопела. Ни мамы, ни сестры в лодке не было. Наверное, остались в Плясе до утра, чтобы не нарушать правила о хождении по ночам. Я согрелся рядом с сестрой и заснул.
И пока я спал, обнимая младшую Маар, что-то случилось. Что-то страшное, что-то ужасное. То, что я не мог объяснить и, тем более, представить в страшном сне. Что это было, я не знал. Но с первыми лучами солнца мою семью с позором выгнали из поселения Гай. От нас отреклись, нас стыдились. Мне было не понять всего, что произошло этой ночью. Я нуждался в ответах на свои вопросы, я хотел знать, за что?!
За что меня лишили друзей? За что у меня отобрали мои любимые пристани, привычный уклад жизни и уверенность в спокойном завтрашнем дне. А главное, я не понимал, за что у меня отобрали веру в людей, которые еще недавно были нам рады, а сегодня с озверевшими лицами закидывали рыбьими головами?

7. Не так страшна была наша вина, как наказание.

Я сидел возле мамы в отвязанной лодке, и река нас уносила всё дальше от тех мест, где я родился, радовался, переживал, а главное, верил во что-то и стремился чего-то достичь. Кто я теперь, что за песчинка в этом мире, и насколько я крошечен и неопытен. Мне только предстояло узнать. Я сидел с закрытыми глазами возле мамы и сестры, так шло время, оно тянулось или летело — мне не было понятно. Жизнь перестала иметь смысл. Я никогда не стану рыбаком и не буду иметь своего улова, не прославлю род Ра, не узнаю вкуса лекарства... Такие мысли кружились вихрем в моей голове. Сколько это длилось, я не знал. Но в конце концов Маар сказала:
– Я хочу кушать.
И мама, встав со своей перины, подошла к входной двери.
Лодку непривычно раскачивало из стороны в сторону. Каждый шаг мамы внутри лодки, даже самый маленький, кренил наш плавучий дом. Мама открыла входную дверь, и мы не увидели нашего поселка даже вдали. Вокруг была одна вода, лодка плыла вдоль берега, но очень далеко от него, чтобы можно было причалить. Да и как? Ни весел, ни руля нет, иногда наш дом река крутила, как бы играя с ним, вертя нас вокруг своей оси. Мы разворачивались и в открытую дверь видели то берег, то опять реку, то снова берег. У меня закружилась голова. Чтобы подышать прохладным воздухом, я выглянул наружу. Маар снова попросила есть, но уже настойчивее, теребя маму за рукав. Как быть не знал никто. Всю рыбу, сушеную или соленую, мы вешали на заднем борту лодки, а как туда добраться? Ответа пока не было в моей голове. Одно дело в поселке, когда лодки были привязаны друг к другу и от этого становились устойчивыми. По узкому боковому бортику без труда можно было пройти в конец лодки за рыбой. Но теперь, став на этот же борт, можно было запросто упасть в мутную воду реки Сома и стать рыбой. Или перевернуть лодку со всеми ее жителями.
Есть хотелось всем. Даже несмотря на то, что меня укачало и немного мутило. Я встал на ноги перед входной дверцей снаружи лодки, выпрямился в полный рост и посмотрел на крышу нашего непрочного дома. Она была ровной и вполне могла послужить мне тропинкой от носа лодки к корме. Я оперся о крышу и, выжавшись на руках, лег на живот. Лодку закачало от этого движения. Но я продолжал медленно протягивать себя, лежа пластом по крыше, стараясь как можно меньше создавать колебаний. Она была в снегу, и куртка промокала. Но я об этом не думал. Я вообще тогда не думал, а действовал. Дополз до края и аккуратно развернулся так, чтобы свеситься не головой вниз с крыши, а ногами. Лодку закачало еще сильнее. И изнутри я услышал мамин испуганный крик: «Тан, осторожно!» Маар снова заплакала. Я и сам напугался не на шутку. Перед глазами еще стояли люди на пристани и слова Рока в голове отбивали ритм: «Руби, руби, руби!»
«За что?!» — этот единственный вопрос меня терзал в момент моей опасной прогулки по крыше собственной лодки за собственной рыбой. — «За что?!» Холодный ветер отрезвлял меня, и я начинал задавать более конкретные вопросы. Спустив ноги на корму, я взял несколько рыбин, их должно было хватить на несколько дней. Но попробовав отжаться от крыши снова, чтобы повторить путь в обратном направлении к двери, понял, что с рыбой в руках этого проделать не получится. Я стоял, размышляя над этой задачей, как вдруг мой взгляд упал на маленькое окошко, затянутое полупрозрачным рыбьим пузырем. Я выдрал из окошка этот пузырь и начал закидывать внутрь лодки рыбу. Изнутри слышался только радостный смех младшей сестры. Мама молчала. Да, остаться зимой с дырою в окне радость небольшая. Это правда. Но на это у меня была идея. Теперь, ползя по крыше лодки в обратную сторону, я формулировал конкретные вопросы, которые хотел задать поскорее маме. Спустившись в лодку и изрядно замерзнув и промокнув, я увидел, что рыба уже разрезана, и меня ждут к завтраку.
Сев на перину и взяв кусок рыбы, я приступил к еде. Мама сделала то же самое, Маар особого приглашения не требовала и уже доедала второй кусок. Рыба закончилась быстро. И начался разговор, которого, судя по всему, мама не очень хотела.
– Мама, — начал я, — где Ида?
– Ее больше нет, — тихо ответила мама. После этих слов я встал и, чтобы скрыть какое-то странное чувство, названия которого не знал, взял перину Иды и засунул в маленькое окошко, чтобы из него не дуло. Все мы внутри лодки погрузились в темноту. И мне стало легче. Можно было не держать свои эмоции в себе, а хоть как-то давать им выход, мимикой, жестами, но только не голосом, чтобы мама и сестра не поняли, что я боюсь.
– Как я понимаю, — сказал я каким-то стальным голосом, — нам эта вещь больше не понадобится.
Маар лежала у мамы на руках, я сидел на противоположной стороне лодки. Было тихо. И мы чувствовали, как нас разворачивает река, унося всё дальше от мест, которые мы никогда не думали покинуть.
– Что произошло? — спросил я через время.
– Мы нарушили закон деревни, — ответила тихо мама.    
– Какой? — настаивал я на ответах.
– Сынок, много законов, за вчерашний вечер мы нарушили много законов. И нас выгнали справедливо. — Мама себя чувствовала очень виноватой, у нее был подавленный голос.
– Расскажи, что произошло, — я был неумолим.
– Хорошо.
И мама вздохнула, видимо, собираясь с мыслями. Она тянула с ответом, я чувствовал, что она подбирает слова. Я ее не торопил. Торопиться-то было некуда. Но, в конце концов, я все-таки не выдержал и сказал протяжно:
– Ну-у?
– Вчера мы с Идой пришли в Пляс, как всегда, там было уже людно, и нашего появления почти никто не заметил. Большая часть жителей Гай уже приняли лекарства и веселились вовсю. Я стала в очередь за лекарством. Ида пошла оглядеться глубже внутрь. Когда она вернулась, нам уже выдали по колбе, она должна была отнести половину тебе, но предварительно выпить свою часть при мне, чтоб снова не засветиться, как вчера. Но Ида взяла колбу и принялась снова ходить по Плясу. На нее обращали внимание мужчины и с завистью смотрели женщины. Все с интересом рассматривали твою сестру. Ах, какой она могла стать помощницей в добыче еды для семьи, но нет же, упрямая девчонка! Она соврала мне, что выпила жидкость, видимо, куда-то ее вылила незаметно. И обойдя вокруг столов с отдыхающими рыбаками и их женщинами, вышла наружу. Я думала, что она понесла тебе лекарство, но Ида где-то задержалась… — на этих словах мама запнулась, — я сама мало что помню, в тот момент я допила последние капли, и мне было очень весело и хорошо. Я выпила больше нормы и не собиралась возвращаться домой до утра. Ближе к рассвету в Пляс ворвался караульный и громко закричал, что что-то голубое и светящееся упало с рыбацкой пристани в воду. Одурманенные мужчины и женщины бросились наружу, не помня про закон не выходить в темное время суток. И действительно, в воде по течению плыло голубое сияние, исходящее из девушки. Такого никто еще не видел. Голубым светом залило почти всю реку изнутри. Светились рыбы, водоросли, пузырьки воздуха, поднимающиеся на поверхность. Как это было красиво! Я видела дно реки с ракушками. Их там тысячи! Сияние плыло по течению, уносимое рекой. И я видела, что это Ида освещает собой реку. Но молчала, чтобы не закричать, что это она. Ей уже было не помочь, а нас бы выслали из деревни.
– Так почему же нас все-таки выслали? — не унимался я.
– Потому что не только я узнала в этой девушке Иду Ра. Такой красавицы в деревне больше нет. И таких длинных роскошных волос, как у нее, тоже нет ни у одной девушки селения Гай. А она настолько сильно светилась, что было видно даже ее лицо.
– Кто же ее узнал? — спросил мертвым голосом я. — Кому же это не промолчалось? Кто хотел того, чтобы нас выслали? Ведь мы не имели врагов. Зачем кому-то избавляться от нас?
– Рок Хэм, — тихо сказала мама. — Он начал кричать, что это Ида из рода Ра. И сразу же вспомнил обо мне. Я стояла молча, а он, притянув меня к краю пристани, громко спросил: «Твоя дочь?» Я ответила: «Да», врать не было смысла.
– А как она там оказалась?! — кричал он. — Почему она гуляет по ночам, почему не выпила лекарство? Как она попала в воду? Если она не принимала лекарство, значит, ее сознание трезво, то есть она хотела уплыть!
– Я сопротивлялась, говоря, что, возможно, она просто поскользнулась. Но объяснений уже никто не слушал. И Рок потащил меня к нашей лодке. Дальше ты всё знаешь.
Ох, как мне было обидно, ведь, по маминому рассказу, Ида ничего не совершила ужасного — упала в воду. Ну и что? Многие рыбаки падают в воду. Их род же за это не высылают! Как это несправедливо.
Видя, что я размышлял на эту тему, мама решила оправдать действия жителей деревни.
– Пойми, сынок, нельзя светиться. Тем более освещать путь к Великому Вестнику Вечности. Это таинство! Река Сома священна, и никто не должен видеть то, что она хранит в себе. Кроме тех, кто попал в ее воды. А Ида расплескала все тайны реки Сома, показав всем жителям, что река не страшна, а прекрасна.
Я слушал маму и думал о том, как же строги порядки в нашей деревне. Мне было больно. Я начал понимать, как мне не хватает сестры. Изредка поглядывал на забитую мною в оконное отверстие перину, на которой до сегодняшней ночи много зим спала Ида, и чувствовал что-то тяжелое там, где раньше я светился, где-то в животе. А ведь так недавно моя радость, что Иде исполнится четырнадцать зим, была безграничной.
Лодку продолжало крутить на воде. Вечерело и холодало снаружи. Мы съели еще одну рыбу и залезли под одеяла. Каждый остался наедине со своими мыслями.   

8. Искатели и ловцы душ.

Ночью было холодно, и непривычное раскачивание лодки не давало мне заснуть. Странное ощущение не покидало меня. Но оно было не в груди, как раньше, а в голове — ощущение пустоты. Ни одной мысли. Ничего не могло разогнать этот тягучий туман в моем мозгу. Ни что будет завтра, ни где конец реки, ни куда мы плывем меня не волновало больше. Я ощущал страх и безразличие одновременно. Вопросы больше не мучили меня. Я не хотел знать ответы. Так я лежал в темноте, даже не подозревая, сколько времени осталось до рассвета. Это также стало не важным. Иды Ра больше нет. Мне казалось, я пытался подобрать ту мысль, которая бы меня увлекла или заинтересовала, чтобы не быть пустым изнутри. Но найти ее я пока не мог. Мама спала. Маар тоже. В полной тишине я услышал удар о борт лодки. Это чуть развеяло туман в моей голове. «Что бы это могло быть?» — подумал я. — «Возможно, мы близко к берегу?». Этим можно было бы воспользоваться, чтобы выбраться из плавучей ловушки. Я не торопился проверять это предположение, ведь суши я боялся больше, чем воды. Но все-таки, немного поколебавшись, тихонько встал, чтобы подойти к входной двери и осмотреться, что происходит вокруг нашего плавающего дома. Но дверь оказалась заперта снаружи. Я толкнул ее несколько раз, но она не поддалась. Тут туман в моей голове рассеялся, и ему на смену пришла всепоглощающая паника.
– Мама, — позвал я тихо и неуверенно. 
В лодке было абсолютно темно. Ни я, ни мама сегодня не излучали свет даже без приема лекарств. Это было странно. Подойдя к задней стене лодки, стараясь идти тихо, чтобы не раскачивать ее сильно на волнах, я вытащил перину из смотрового окошка. Мои глаза, уже привыкшие к темноте, различали какое-то движение. Но что это было, я не мог понять, как будто тени прозрачные, но тем не менее серые и из-за этого заметные в лунном свете, кружили вокруг лодки. Их было много. Казалось, они окутывали нас собой и прилипали к плавающему дому, чтобы просочиться внутрь.
– Мама! — позвал я громче, но она не отзывалась. Я слышал ее дыхание, слышал, что она спит рядом, но почему-то не просыпается. Я смотрел в окошко и думал о том, что же будет дальше. Я не сразу заметил, что лодка не движется, а стоит на месте. Все-таки темнота делала свое дело. Что-то происходило, и я начал это понимать. Это меня пугало и давало пищу к размышлениям. У меня снова появились вопросы. И слабый бирюзовый свет прорезал темноту внутри лодки. Этот свет лился из меня, но это не радовало. Ничего не понимая, я уставился в окошко, приложив инстинктивно руку к животу, чтобы прикрыть сияние. Скорее всего, его видно снаружи через щели и через смотровое открытое окно. Серые дымчатые клочки, как обрывки рыбацких сетей в воде, двигались по воздуху. Но вдруг что-то яркое и необычно пестрое пролетело перед окошком, при этом озарив всё небо на миг. И серые летающие чудовища отстранились от лодки, как будто напуганные ярким заревом в небе. Потом этот свет пронесся еще и еще раз. Он кружил с огромной скоростью вокруг лодки. Я не успел заметить, что же это так быстро пролетает, оставляя за собой пестрый хвост света. Серые тени отдалялись от зарева всё дальше и дальше. Я перестал их видеть уже. А свет, лившийся из меня, стал настолько сильным, что лодку практически залило бирюзою. И в этот момент над спящей мамой и сестрой, которые грелись под одним одеялом, поднялась большая серая тень. Она находилась у нас в лодке и почти накрыла их собой. Но как только свет, излучаемый мной, дотронулся до нее, тень отлетела в дальний, темный угол и выскользнула в щель в борту лодки. Мама и сестра спали как ни в чем не бывало. Вращающиеся цветные полоски появлялись вокруг лодки всё реже, видимо, отлетая всё дальше от нас, всё дальше стараясь отогнать тени. Огни теперь мелькали вдалеке, хорошо это или плохо, было неясно. Но подпертая снаружи дверь мне не давала покоя. Кому теперь принадлежат наши жизни? Кто и что более сильное, чем мы, имеет право на наше будущее? Эти вопросы роились в моей голове. Ответов, конечно же, не было. На нос лодки спустилось что-то мощное, тяжеленное, и лодку закачало из стороны в сторону. Я присел от страха, но мама как ни странно не проснулась даже от этого толчка. Дверь открылась, и в проеме показался огромный человек, заслонивший собой весь пейзаж снаружи. Он сделал два больших шага и чуть не перевернул наш дом вверх дном.
– Осторожно, — вскрикнул я. Но чужак, не обращая на меня никакого внимания, посмотрел по сторонам, и, быстро подняв маму, потащил спящую к выходу. Еще один мощный толчок, и я понял, что он вынес Гею Ра из лодки, мощно от нее оттолкнувшись. Через минуту он снова залез в лодку, взял Маар на руки и тоже вынес. По жутко кренящейся из-за тяжелых шагов этого могучего человека лодке  я пополз к выходу. Но услышал только снаружи его громкий и грубый голос:
– Не высовывайся из лодки! Я скоро вернусь за тобой!
Я перепугался до смерти и поспешил закрыть входную дверь. Она не закрывалась изнутри, нам не нужны были засовы в деревне, ведь никто никому не причинял зла. Я схватился за ручку двери и что есть силы держался за нее, надеясь, что это хоть как-то задержит великана, и он не сможет меня вытащить из дома. Я так сидел долго, моя рука затекла и ослабела. Голосов мамы и сестры слышно нигде не было. Зарево вокруг лодки пропало. Отняв руки от дверцы и уже не сопротивляясь, я ждал прихода великана по мою душу. Еще немного так посидев, я понял, что очень замерз, и укутался в одеяло. В ожидании неизбежного я струился бирюзовым светом. Меня мучило любопытство. Но самый главный вопрос, который я посылал небесам, заключался в том, даруют ли они мне жизнь.
Снова лодку зашатало, и в открывшейся двери появилась голова огромного человека.
– Что? — бодро спросил он, — сидишь?
– Да, — тихо ответил я.
– Это хорошо, ты послушный парень, вот только слишком много в тебе вопросов накопилось, как я посмотрю. — И указал на мой светящийся живот. — Я не могу тебя вытащить ночью из лодки с таким сиянием, только утром.
– Куда вытащить? — испугался я.
– На берег. Куда же еще!
– Нам нельзя на берег, — строго сказал я. Нас за это могут..., — и тут я замолчал.
– Что могут? — усмехнулся великан. — Выгнать? Вас уже выгнали. Забыл?
– Помню, но откуда это вам известно? Вы за нами охотитесь? — с отчаянием в голосе спросил я.
– Можно и так сказать. Хотя есть охотники и пострашнее. — С этими словами незнакомец, согнувшись вдвое, подошел к двери и поглядел куда-то вдаль. — Бергеры уже вымотались, а рассвет еще не скоро, — проговорил он угрюмо. Ничего не поняв из этих слов, я засветился еще сильнее. Великан вернулся на прежнее место. Лодку раскачивало от каждого его шага, и я пошарил на полу руками, чтобы за что-то схватиться.
– Не бойся, не перевернемся, ваша лодка стоит около берега, да и неглубоко здесь, даже если упасть в воду.
Мое сияние хоть и освещало лодку, но не столь сильно, чтобы разглядеть этого странного человека. В лицо я ему смотреть боялся. По голосу было слышно, что он ухмылялся при словах о береге.
– Что произошло? — спросил я тихо, даже не рассчитывая на честный ответ, но к моему удивлению собеседник был готов к разговору.
– Когда? Теперь или вчера? — спросил он.
– То, что было вчера, я знаю. Мне мама рассказала. Что сегодня произошло?
– Ага, значит, ты светишься из-за сегодня. Отлично, мой рассказ будет короче, чем я ожидал, — сказал он. — Понимаешь, когда вас отправили из деревни, было раннее утро, а по утрам вы не светитесь. И волноваться не стоило, но вот вечером, когда вам было положено засветиться, а вы, как мы оба знаем, не приняли лекарств, с вами этого не произошло. Это меня насторожило.
– Почему? — спросил я. — И откуда вам известно, что мы не засветились? Вы следили за нами?
– Да, я следил от самой деревни и до того, как вас чуть ли не сожрали Искатели. Свет из лодки не так страшен, как темная от природы душа. Свет могут и не заметить те, кто за ним охотится, а вот пустоту и темноту трудно обойти стороной. Она притягивает. Ни ты, ни твоя мама не светились сегодня ночью. Вот и привлекли Искателей. Они чуют тех, кто не принимает черное лекарство и при этом не светится, а значит, не имеет желания жить. Вы бы стали для них отличной находкой сегодняшней ночью.
– Что это за Искатели? — подняв на пришельца глаза, спросил я.
– Это существа, духи, демоны, твари, как тебе угодно, которые очищают наш мир от тех, кому он надоел. Просто всасываются в пустого человека и растворяют его навсегда. Если бы я не подоспел вовремя, твоя мама уже растворилась бы в воздухе.
– А кто подпер дверцу лодки снаружи? Искатели?
– Нет. Это сделал я, вернее, мои маленькие помощники, чтобы вы не повыпрыгивали от страху наружу и не стали добычей реки Сома, как твоя сестра.
– Кто ты? — спросил я, понимая, что этот человек знает обо мне все.
– Послушай, — быстро ответил тот, — у меня есть время на рассказ про сегодня. Я думал, это будет быстрый разговор. Но ты не в меру любопытен. Твое сияние не гаснет от моих ответов, а наоборот разгорается. Сиди тут и жди, пока я не вернусь. Тебе Искатели больше не опасны. У тебя такой сильный свет, что они ближе, чем на милю не подойдут к этому месту. Но чтобы тебя не заметили ловцы душ, посиди в лодке до рассвета...
– Где мама и сестра? — спросил я, перебивая незнакомца.
– На свежем воздухе, приходят в себя после встречи с Искателями.
– Ответь мне на один вопрос, — сказал я тихо, но уверенно, — не опасен ли нам ты?
– Это от тебя зависит, но поверь мне, не больше, чем Искатели, ваше черное лекарство, ловцы душ или всеми вами обожаемый Рок Хэм.
Всё стало еще более непонятно. И свет из моего тела достиг лица незнакомца, тот зажмурился и прикрыл глаза и лицо поднятой вверх рукою.
– Да, ты не в меру любопытен, — сказал он. И отвернулся к выходу. Его суровое лицо было задумчиво. И он добавил, уже выходя из лодки, — что-то нужно будет с этим делать.
Я сидел посередине нашего неустойчивого дома, пригвожденный к полу, ничего не понимая и светясь, как фонарь над караульной лодкой. Все вопросы мучили меня еще сильнее. Но на один я знал точный ответ: великан — это Ирбрус. И он нам не друг. Ведь он сам сказал, что охотится на нас. Он нас выследил. Ушел из деревни. Унес куда-то моих сестру и маму. Скорей бы рассвет, чтобы можно было что-то предпринять.

9. Суша, мясо и костер.

Наконец, я дождался рассвета, в маленькое окошко заглянули первые лучи солнца, но я не торопился выходить из лодки. Во-первых, это было раннее время для прекращения свечения, во-вторых, я никогда не ступал на землю. И не спешил с первым разом, боясь нарушить то правило, которое соблюдал десять зим. Завернувшись в одеяло, как и в момент ухода Ирбруса, я колебался. Огромный интерес рождали во мне размышления о том, что там — снаружи. Но и ощущение было такое, будто ничего после этого выхода уже нельзя будет вернуть назад. Всё изменится, и правила, имевшие когда-то значение и регулировавшие всю мою жизнь, станут пустыми и не устрашающими. Я почему-то боялся потерять этот страх и эти правила, сидел и чего-то ждал. Уже рассвет порвал темноту окончательно, но я всё еще не мог решиться выйти. В это время снаружи лодки послышался грозный голос Ирбруса.
– Тан Ра, выходи! Или ты решил подождать особого приглашения?
Я встал и пошел к выходу. Солнце меня ослепило на несколько секунд, и я стал в полный рост на носу лодки. На берегу стоял Ирбрус, бородатый и рыжий, довольный собой и ночной вылазкой, судя по всему. Ноги он широко расставил, а руки скрестил на груди, положив на них пышную бороду. 
Я, держась за край борта, спустился на песчаный берег, погрузив сначала одну ногу в набегавшую волну, потом другую. Ноги завязли в холодном песке, хоть берег реки и приморозило за ночь.
– Я никогда не чувствовал, как кусается суша. Она холодная и неприятная, не то что полированные доски пристаней, — сказал я Ирбрусу, подходя ближе.
– Жизнь, не только пристань, Тан. Но я это тебе говорю не для того, чтобы ты следующей ночью засиял всеми цветами радуги в лесу от своих глупых вопросов. А для того, чтобы ты понимал пристани, даже если они и будут в твоей жизни после вашего изгнания, станут только частью ее, но не будут твоим домом навсегда. Это понятно? – спросил Ирбрус командным голосом. На эту речь нельзя было ответить по-другому, и я ответил: «Да», подчиняясь этому сильному человеку.
Ирбрус пошел к деревьям, растущим около берега. Я направился следом. Вокруг лежали камни и шумели деревья — пейзаж странный для меня. Мы поднимались вверх от реки по песчаному склону. Ноги скользили, цеплялись за корни кустов. Моя обмотка с ног слетела, пришлось идти босиком. Было холодно и неприятно. Мы поднялись на ровную поверхность и направились к огромным деревьям.
– Это лес, — сказал Ирбрус, — привыкай к названиям, Тан Ра. На этом берегу вдоль реки Сома растет лес. Этот лес с характером, в нем есть жители. И поверь мне, лучше тебе не торопиться встречаться с ними.
Чтобы отогнать мысли обо всех незнакомых существах, которые тут живут, я отвлек себя размышлениями о семье и спросил у Ирбруса:
– Где Маар, где мама?
Ирбрус, не поворачиваясь ко мне, быстро ответил:
– Они в безопасности, мы сейчас к ним придем. Только вот насобираем хворост.
И чтобы исключить мой вопрос, предугадав его, он быстро нагнулся и, подняв тонкую палочку, показал мне:
– Хворост выглядит так.
Я стал нагибаться за этими палками, и очень скоро у меня разболелась спина, я не жаловался, но и молча не шел. Я тащил этот хворост, как назвал его этот уже ненавистный мне великан, и постанывал. Палки разодрали руки и иногда попадали в лицо. Очень хотелось спросить, долго ли идти осталось, но у меня не хватало духу. Ведь Ирбрус тащил в руках вязанку куда больше моей и при этом чувствовал себя очень бодро, как мне казалось. Я уже ничего не видел перед собой из-за веток, когда он скомандовал:
– Бросай, Тан, пришли.
Я бросил ветки и уселся сверху на них, мои руки и спина очень ныли от боли. Ноги замерзли, а земля мешала мне идти. Никак я не мог привыкнуть к этой твердости под ногами. Да и всякая ерунда попадалась постоянно и колола ступни. Поначалу я вздрагивал при каждом уколе в ногу, а Ирбрус пояснял:
– Шишка, ничего страшного, ветка, палка…
Вот, наконец, я сидел, а голова немного кружилась. Но нигде я не видел маму и сестру, вокруг только камни и деревья. Я с удивлением смотрел на рыжего человека, а он что-то пытался найти в мешочке, привязанном на его широком поясе. Через минуту он достал из кармашка маленький шарик белого цвета и вытянул его перед собой. Я подумал, что Ирбрус сошел с ума, это на него так лес действует, наверное. Но тут произошло что-то необъяснимое. На земле перед вытянутою рукою Ирбруса появилась огромная птица, невероятно большая и красивая. Она была розового цвета, но на ней блестели красные, синие и бирюзовые тона. Были даже такие, о существовании которых я и не догадывался. Птица размером с нашу лодку сидела, пригнув голову набок и чуть расставив крылья. Потом она подняла голову и встала на мощные ноги. Она казалась такой огромной, что я не мог от нее оторвать глаз. Птица с необыкновенным оперением подняла крылья, и под одним я увидел маму и сестру, они спали на земле, видимо, она их грела и оберегала. Я бы сейчас заснуть не смог на этой ледяной земле. Значит, им было тепло и комфортно под крылом чудо-птицы. Разноцветная красавица сделала два шага вперед, расправила крылья и взлетела, меня чуть не отбросило порывом ветра из-под ее крыльев на ледяную землю. Но я устоял. Она взлетела, поднявшись высоко над деревьями, разогналась и направилась на нас. Я от испуга упал на землю и вжался в вязанку хвороста спиной всем телом. «Она же нас снесет!» — пронеслось в голове. И через секунду, когда я уже отчетливо видел перед собой пеструю грудь этого чудища, она исчезла в руках Ирбруса. А точнее превратилась в сияние в шарике в его руках. Я оглянулся и встал. Страх проходил, но ничего не было понятно. Ирбрус потер шарик с пестрой начинкой и сказал, поднеся к губам:
– Молодец, девочка, спасибо тебе.
– И это и есть твой «маленький» друг, который подпер нашу дверь в лодке? — спросил я, нарочно подчеркивая слово «маленький».
– Именно, — одним словом ответил великан.
Непонятности этого дня только начинались. Но слава небесам, я об этом еще не знал. Ирбрус подошел к маме и, потрепав ее за плечо, громко сказал:
– Гея Ра, пора вставать!
Мама почти сразу открыла глаза, но подняться не смогла, несмотря на попытки. Глаза у нее были испуганные, она ими обводила всё вокруг, не понимая, где находится. Руками мама нащупала рядом с собою Маар и, посмотрев на меня, протянула ко мне руки:
– Та-а-ан, — тихо позвала она.
Я быстро подбежал к маме и помог ей сесть. Пришлось ей объяснить, что Ирбрус охотился за нами, вытащил на берег, а ночью около лодки что-то сияло, внутри и снаружи. Там находились серые прозрачные облака, и что мама спала под большой птицей, которая теперь в кармане у Ирбруса. Мама слушала, глядя на меня с широко открытыми глазами, и было видно, что ничего не понимала. А Ирбрус, смотря на нас, громко сказал:
– Значит так! Мне нужно до вечера сделать много дел. Вам, кстати, тоже.
– Каких дел? — спросила мама и встала на ноги.
– Тех, которые я вам скажу делать! — очень громко заявил Ирбрус.
– Ты не можешь нас заставить. Мы уже не подчиняемся правилам деревни, а значит, и тебе тоже, — пыталась отстоять нашу свободу мама.
– Ты права, теперь для вас одно правило — мое слово! В деревне вы были кем-то, теперь вы никто! Теперь вы не сможете выжить без меня! И я советую понять это сразу без пререканий, я всё равно вас не собираюсь отпускать, в клетке ли, либо добровольно, но вы будете со мною. Ясно?!
И он так заорал, что стало ясно всем, что никто никуда не сможет сбежать или уйти без его ведома.
Я сжал мамину руку, отвечая ему тихо и вкрадчиво, перебивая мамин порыв начать спорить с Ирбрусом. Она ведь не видела его птицу и ничего не знает про ночную жизнь этих мест. Только он может нам помочь. Даже если нам за это придется платить. Пока мне еще не было понятно, чем именно:
– Мы всё понимаем, мы согласны, мы не сможем сами себя уберечь в этих местах. А ты нам можешь помочь. Но вот вопрос, что мы за это можем тебе дать? Зачем ты следил за нами от самой деревни?
Ирбрус сел на вязанку хвороста и посмотрел на меня.
– Ты не глуп, хоть и мал, а я даже не знал, нужен ты мне или нет. Но, видимо, ты единственный из всех, кто мыслит правильно. Я тебе скажу так, с вами ничего не случится, вы будете жить лучше, чем раньше, но только со мной вместе.
– Для чего? — не отставал я с вопросами.    
– Для вашего блага и для моего. Теперь вы не можете заботиться о себе сами, я вам в этом помогу, а вы мне можете дать то, в чем не очень-то нуждаетесь, то, чем вы не пользовались, и то, чего у вас не было раньше.
– А теперь будет? — спросил я.
– Да! Как только люди перестают принимать черное лекарство, они начинают видеть сны. Мне нужны именно они. Вы не пострадаете от того, что я их у вас буду забирать. Ведь и раньше вы без них не страдали. А теперь мы друг другу будем очень выгодны. — С этими словами Ирбрус встал и объявил:
– Я хочу есть, вы, наверное, тоже. До вечера я вернусь с добычей. Разожгите костер и грейтесь. Дрова можно не экономить, все использовать днем. Ночь вы всё равно проведете на лодке.
– А ты где ее пловедешь? — просила маленькая Маар Ра, немного картавя.
– А я займусь делом в эту ночь, девочка. И пусть говорит только твой брат со мной! Или мама. Понятно?! — Ирбрус сорвался на Маар, и она захныкала, обняв ногу мамы.   
– Мы не умеем разводить костер, — сказала мама раздраженному великану. Кстати, это для меня он был великаном, рядом с мамой он не казался высоким.
Ирбрус, уже собравшийся уходить, повернулся и подошел к вязанке, которую принес я. Она была из более мелких веток. Взял горсть, положил на землю и, поковырявшись у себя в карманах куртки, достал два камня. Несколько раз чиркнул ими друг об друга, и искры посыпались на хворост. Я видел такое в первый раз, Маар перестала плакать и подошла ближе, чтобы разглядеть это чудо. Разгорелся костер. Я отшатнулся. Мне казалось, что где-то когда-то я его видел, но не мог вспомнить, где и когда. Инстинктивно я сказал:
– Это опасно! — и потянул сестру назад к маме.
– Ты прав, Тан, это очень опасно, но если уметь пользоваться этим даром небес, он не враг, а друг, — сказал Ирбрус.
Он подкинул еще несколько хворостин в огонь, и тот разгорелся сильнее. Маар подошла близко к пламени, но Ирбрус громко сказал:
– Стой, девочка! Этот теплый друг кусается, он теплый до тех пор, пока ты его уважаешь. Не трогай его, он этого не любит! Бросайте в него постоянно ветки, а то он погаснет, но не бросайте много, а то он станет жить своей жизнью. Я вернусь, как только найду, чем подкрепиться.
И он нагнулся за своей сумкой.
– У нас есть рыба в лодке и водоросли, — прокричал я уходящему великану.
– Я не хочу больше есть рыбу, я устал за столько лет от нее, — не поворачиваясь, сообщил нам Ирбрус и удалился в лес.
Много времени не прошло, а «наш хозяин», как прозвал я Ирбруса, уже вернулся. Он принес кусок чего-то и еще что-то. Я всего этого не понимал. Но он назвал это всё мясом.
– А что такое мясо? — спросила мама.
– Это мною убитая дичь, живущая в лесу.
Мама кивнула головой, не желая задавать еще вопросы. Но меня было не остановить:
– Что такое дичь?
Видно было, что Ирбрус раздражен моим любопытством, но все-таки ответил:
– В реке живет рыба, в лесу живет дичь, в небе птица. Всё это ест человек, если умеет поймать. Ты будешь уметь ловить не только рыбу, ты мне будешь помогать кормить твоих маму и сестру.
Это вносило какую-то ясность в мое будущее, и я, наверное, даже обрадовался.
– А теперь, — продолжал Ирбрус, — пошли принесем дров, на этой мелочевке мы ничего не приготовим.
Опять-таки мало что поняв из его слов, я отправился с ним. Теперь мы собирали большие куски деревьев и обломки упавших мощных веток. После возвращения мы бросили их в костер, он стал большим и очень теплым. Днем, пока «хозяин» отсутствовал, мы грели руки и ноги около огня, но теперь можно было согреть тело и даже спину. Ирбрус жарил дичь. И я в первый раз слышал, как пахнет мясо. Ах, какой это был запах! От этого запаха осмелела даже запуганная Маар и подошла к нему очень близко. На что Ирбрус строго сказал ей:
– Не мешай, — и показал на ее место около мамы. Еда была приготовлена, куски розданы, мы наслаждались новым для нас вкусом, облизывая пальчики. Ирбрус взял себе кусок не больше, чем раздал всем остальным, это было странно. Будучи из торговцев, он должен был себе оставить лучшее, а он вел себя совсем не так. Доев зайцев, так назвал эту дичь «хозяин», мы, возможно, в первый раз до отвала сытые, сидели около костра и молчали.
– Гея Ра, — начал говорить первым Ирбрус, — сейчас вы все вместе пойдете на лодку. И будете на ней находиться до тех пор, пока я не вернусь, а после будет видно, что будем делать. Если у вас есть желание сбежать этой ночью, я вам этого не советую. Вы можете удрать от меня, но чем вам это грозит, не знает никто. Сегодня вас чуть не забрали Искатели, потому что вы не светились. Вам повезет, если вас не заметят ловцы душ. И те, и другие не будут с вами так же добры, как я. И отберут у вас что-то большее, чем сон. На этой реке нет друзей или правил. Тут нужно уметь постоять за себя. А именно этого вы, закованные в правила жители поселения Гай, не умеете делать. Я вам советую дождаться меня. И не делать резких движений в эту ночь. Завтра будет интересный день, я вам это обещаю.
Закончив свой монолог, он обвел нас глазами и, обнаружив полную покорность с нашей стороны, добавил:
– А теперь засыпьте костер землей. И обратно на лодку.
Обратно шли молча, после тепла и света от костра, виденного нами впервые, всё казалось мрачным и холодным. В лодке тоже было холодно. Мы забрались внутрь, и Ирбрус сказал, перед тем как уйти:
– Тан, обними маму и сестру. Важно, чтобы вы светились как одно целое. Тогда Искатели не увидят, что двое не светятся. Но накройтесь всеми тремя одеялами, чтобы свечения не было видно с неба, ловцы душ особенно внимательны у берегов реки Сома.
– Если бы ты был благороден как Рок Хэм, — сказала мама тихо, — ты б никогда не оставил нас ночью и не вверил нашу жизнь мальчишке десяти зим и небесам. Для него существовали правила, и он их соблюдал. А для тебя нет ничего святого. Ты просто торговец.
– Что?! — воскликнул Ирбрус. — Благороден как кто? — заорал он что есть силы.
Мы уже доставали одеяла, когда от шагов Ирбруса содрогнулась лодка. Я отскочил к задней стене, схватив сестру, прижал ее к себе поближе. Она почти расхныкалась снова. Но эмоций на лодке хватало и без слез Маар. Ирбрус шагнул к маме и закричал громче прежнего:
– Гея, ты что ослепла?! Это же он вас выгнал из деревни!
– Нет, мы виноваты сами в этом, Ида и я, мы нарушили правила. Нас должны были выгнать. В этом и заключается его справедливость, — тихо проговорила мама, опустив глаза вниз, чтобы избежать встречи с глазами Ирбруса. Они сверкали лютой злостью.
– Да он же сам их неоднократно и нарушал, Гея! — не унимался Ирбрус.
– Не смей! — на этих словах мама подняла голову, она могла выдержать всё, лишь бы оправдать своего кумира. — Он помогал нам в голодные дни, он давал нам рыбу, он спасал нас…
– Дети, — обратился к нам великан, оборвав мамину речь на середине, — оставайтесь в лодке и делайте всё, что я вам велел до этого. А ваша мама пойдет со мной.
После этих слов он сильно дернул маму за руку, подтягивая к выходу. Взрослые вышли и захлопнули за собой дверь. Не подавая виду младшей сестре, что жутко испугался этого гнева, я, как ни в чем не бывало, продолжил готовить постель ко сну. Обнял Маар и накрылся всеми одеялами. Ночь пришла на реку Сома. А в мою голову заходили, как в гости, всё новые и новые мысли. И я всё сильнее и сильнее светился где-то внутри одеял. Больше всего меня светило то, что я понятия не имел, куда Ирбрус потащил нашу маму.

10. Призраки прошлого. Бергеры. Не стоит восхищаться теми, о ком знаешь понаслышке.

Гея Ра не отличалась многословием. И ее ответом на жуткую выходку Ирбруса стало молчание, а он терпеть не мог ее упертого нрава. Ему хотелось выместить хоть на ком-либо злобу за такую чудовищную несправедливость. Его назвали торговцем, а Рока Хэма благородным человеком. Прошлой ночью именно он, Ирбрус, спас эту  женщину с детьми, а она его обвинила в бездушии, да что там обвинения, она восхищена этим мерзавцем Роком!
Рыжий великан потащил Гею на берег. Пешком ей было идти тяжело, в прошлый-то раз она не своими ногами оказалась в лесу. Ее туда принес Ирбрус. Теперь же он не был намерен ее нести, и то, что Гея потеряла одну обмотку с ноги, его не очень-то волновало. Он шел быстро, она за ним еле поспевала. Но, тем не менее, не просила об остановках или хотя бы редких передышках. От такого темпа он и сам выдохся быстро, и его запал немножко поутих. На смену эмоциям пришли мысли, потом слова. Гея Ра молчала, как рыба. Она ничего не хотела говорить, просто шла у него за спиной.
– Мы идем в деревню, — сказал Ирбрус.
– Мне туда нельзя, — ответила она, но не остановилась, а шла дальше.
– Ничего, со мной можно, — ухмыльнулся он в свои рыжие усы.
– Ты не можешь привести меня, тебя тоже выгонят.
– Меня нельзя выгнать, я вольный человек, не обязанный подчиняться глупейшим законам вашей деревни! — рявкнул он ей в ответ.
– Но ведь ты подчинялся всё время.
– Ты так думаешь. И многие, кому нужно, так думают, — его голос стал немного тише.
– Но мне нельзя туда, — умоляюще произнесла Гея.
– Почему? Тебя снова выгонят? Это страшно только в первый раз. А во второй уже даже интересно. Посмотришь, как на тебя орет твой великолепный Рок Хэм, в очередной раз.
– Он был вынужден! Ида нарушила правила, — оправдывая Рока, говорила Гея.
– А почему же он не позвал старейшину из рода Мир? Он ведь не имеет права решать подобные вопросы сам. Кто он такой?!
– Ты ведь сам знаешь, что Великий Ушия из рода Мир сейчас очень плох, и беспокоить его по мелочам никто бы не стал. Тем более, Рок Хэм очень уважаемый человек. Он не раз нам помогал в тяжелую минуту, да и не только нам.
Гея запыхалась от такого быстрого темпа и присела на сломанное дерево. Ей было не холодно даже в одной мокрой обмотке на ноге, она себя чувствовала непривычно плохо от жара внутри нее. Так быстро она никогда не ходила раньше, да и куда ей было так торопиться в деревне, на скользких пристанях?
– Ваш Рок — лжец! — подойдя к Гее, громко сказал Ирбрус. — Как ты говоришь про свое изгнание? Мелочи?! Таких мелочей никто не помнит в вашем поселении за прошлые годы. Таких, как ты говоришь, «пустяков» не случалось давным-давно. Думаю, что Ушия поднялся бы ради этого. И тут тебе не деревня, и не Пляс, здесь нечего рассиживаться ночами. Лес не самое безопасное место! — с этими словами он снял со своего пояса один из мешочков и, повесив Гее на пояс, зашагал дальше.
– А что нам угрожает? — спросила Гея, быстро поднимаясь и продолжая путь.
– Ты не светишься, тебя могут принять за больную или старую.
– И что из этого? – едва успевая за проводником, перепрыгивая через кочки и палки, спрашивала Гея.
– Из этого следует то, что Искатели охотятся именно за теми, кто имеет тело, но не свет. Если нет света, ты пахнешь пустотой, и тебя находят. Они этот запах слышат издалека. Все те, кому неинтересно жить, устали, не любят, не имеют вопросов, не хотят чего-то нового, не дружат или не любимы, устают и не имеют интереса к жизни, становятся добычей Искателей.
– Я не свечусь, потому что я не хочу жить? — спросила Гея.
– Нет, Гея Ра, ты не светишься потому, что ты замученная и уставшая. Но для Искателей это не имеет значения. Они тебя всё равно заберут с собой. Для них ты — тело без души. Собственно, ты такая и есть, — добавил он тихо. — Если бы я не видел твоих снов, я б тоже так думал.
Гея не возражала ему, она действительно светилась в последний раз очень давно. Это был странный цвет, она такого никогда не видела. Вернее, видела, но всего у двух людей. Это была большая редкость в их селении. И поэтому, пытаясь скрыть такой яркий и редкий свет, она принимала несколько норм лекарства сразу. А по утрам ее мучили боли в голове. Но она стойко это переносила.
– А почему не светишься ты? — спросила она.
– Это я не буду обсуждать, Гея Ра.
– Ну да, куда приятнее обсуждать меня.
Ей не нравилось, что разговор постоянно касается ее недостатков, промахов или мыслей. Он же на ее фоне всегда казался мудрым и всезнающим.
– Гея, я не свечусь потому, что в вашей деревне не от чего светиться, в ней нет жизни, в ней нет радости, в ней только правила и законы, которые нужны для удержания вас в страхе, чтобы вы работали и не задавали вопросов.
– Так что ж ты не ушел оттуда, когда тебя выкинули на наш причал небеса?! — в первый раз повысила голос Гея Ра, пытаясь таким образом хоть как-то защитить еще до вчерашнего дня любимую деревню.
– Да потому что мне нужны были твои сны! — заорал Ирбрус, не контролируя себя до конца. — И меня не выбрасывали небеса, да я упал, но это была случайность, а уйти я мог каждую секунду. Но в течение всех этих зим, пока мне ставили клеймо на спину, я воровал твои сны, я никогда не видел таких красивых видений. Ты знаешь, сколько можно получить за такой сон на Артере в хороший день? Так что пока мне на спину Великий Ушия Мир ставил отметки, все думали, что я старел, а я богател, пока вы старели и подчинялись дурацким правилам! — наконец Ирбрус выдохся, больше он не кричал и не говорил вообще.
– Если в тебе нет света, то и ты можешь стать добычей этих Искателей. Но почему ты их не боишься? — задала последний вопрос Гея Ра.
– Я ношу с собой бергеров для этого, они не дают подойти Искателям ко мне. Их свет меня защищает от растворения в пустоте, и тебя тоже, — и он указал на мешочек, привязанный к ее поясу.
Дальше шли молча.
Ближе к рассвету показалась деревня, и Ирбрус прервал молчание:
– Гея, сейчас я выпущу бергера — это птица, не бойся, она тебя не тронет, хотя подчиняется она только мне. Посади ее себе на плечо и ходи следом за мной по деревне. Тебя никто не увидит. Птица скроет тебя от чужих глаз. Только иди за мной нога в ногу, чтобы твои следы не оставались на снегу.
Он вытащил из мешочка на поясе цветной шарик и поднял над головой:
– Лети, Есат, — сказал он.
И из шарика, сверкая и искрясь, вылетела птица чудесных цветов. Она металась, как вырвавшаяся из плена, как будто открыли дверцы давно закрытой клетки, и радости ее не было предела. Но бергер не улетал, а кружил вокруг Геи и Ирбруса. Немного успокоившись, птица подлетела к хозяину и села ему на руку. Эта красавица была размером с воробья и весело скакала на его рукаве.
– Но ведь у меня уже есть бергер, — сказала Гея, указывая на мешочек на своем поясе.
– Это еще ребенок. У него нет столько силы, чтобы скрыть тебя от людских взглядов, а для того, чтобы спрятаться от Искателей, его вполне достаточно.
– У нас важное дело, — сказал Ирбрус, обращаясь к птичке. — Прикрой Гею от посторонних глаз, мне нужна твоя помощь.
И указал при этом жестом на свою спутницу. Гея с удивлением слушала беседу с птицей, но ничего не сказала. Птичка, светясь и порхая, перелетела на плечо Геи.
–Теперь иди за мной и наступай точно по моим следам, — велел Ирбрус.
По берегу они дошли к первым лодкам торговцев, и Ирбрус постучал в ту, где раньше жил сам, она принадлежала Уда из рода Шин — самому старому торговцу в деревне, ему в эту зиму поставили шестидесятую рыбу на спине.
– Входите, — донеслось изнутри, и Ирбрус открыл дверь. За ним шла Гея Ра, стараясь не производить лишнего шума, а побыстрее проникнуть в лодку, чтобы не возникло подозрений.
– Мой мальчик, — воскликнул Уда из рода Шин. — Рад тебя видеть! Я не выхожу уже несколько дней на торги, видимо, твое лекарство перестало помогать мне. Наверное, время нельзя остановить. Даже целебными мазями твоей матушки.
– Но ведь в ту зиму, когда я вас встретил, вы чувствовали себя хуже, чем сегодня, — засмеялся Ирбрус. Гея Ра в первый раз слышала его смех. Слышать его было странно, ей казалось, он вообще не способен радоваться. О каком времени говорит Ирбрус, думала Гея. Что нельзя остановить? Ей многое было непонятно.
В лодке она отогрелась, что показалось необычным для нее, в ее доме согреться было практически невозможно зимою. Жилище торговца было похоже на все остальные лодки в деревне, но все-таки отличия существовали. Полы, потолки, стены драпировались пестрой теплой тканью, перина под хозяином лодки не была тонка, и скорее всего, в ней находились не водоросли, которые похрустывают при каждом движении. Также в лодке имелось много красивых ракушек и мешочков. Все они аккуратно были выставлены на полках. Бросилась в глаза и посуда, не из дерева, как у всех остальных обитателей Гай, а из какого-то другого материала с узорами разных цветов внутри и снаружи.
– Ты прав, мой мальчик, — сказал Ирбрусу Уда. — Ты торопишься? Я смотрю, у тебя уставшее лицо и задумчивый взгляд.
– Да, Уда, я тороплюсь. Я сегодня должен покинуть тебя. Еще не знаю, на сколько, быть может, навсегда. Я пришел за вещами. И мне нужно уходить.
– Мне жаль это слышать, я привык к тебе, да и мои дети огорчатся. Но ты вольный человек и можешь идти куда пожелаешь. Ты всегда говорил, что в нашем селении ничего не происходит, — улыбнулся загадочно Уда. — А вот теперь собрался уходить как раз в тот момент, когда здесь творятся интересные события.
Ирбрус начал собирать вещи, лежащие на полках, видимо, принадлежащие ему, и как ни в чем не бывало, между прочим, спросил у старика:
– Да? И что же произошло особенного?
– За время твоего отсутствия в деревне произошло больше, чем за время твоего присутствия в ней, — лукаво улыбнулся старик. — В тот вечер, когда ты пошел в караульную лодку, река Сома забрала у нас Иду Ра, может, ты не помнишь ее, но ей только поставили четырнадцатую отметку на спину. Совсем юная девушка, еще ничего не успела увидеть.
– Я думаю, — буркнул себе под нос Ирбрус, — суть жизни в поселке она успела понять. — Замечание было брошено вскользь и на рассказ старика не повлияло. Он продолжал:
– В тот вечер пропал еще сын Ушия Мир — Окат. Его отец разбит горем и болезнью окончательно и, если так пойдут дальше дела, ему некому будет передать исполнение своих обязанностей: внук слишком мал еще, ему-то всего одиннадцать зим. Думаю, уже к весне Рок Хэм займет место в лодке рода Мир. По крайней мере, я не знаю никого, кто бы лучше подходил для выполнения таких обязанностей. Да и нам от этого не хуже — одна выгода. — И старик погладил седую редкую бороду.
Ирбрус мог бы ничего не отвечать Уде. Он понимал суть разговора и пояснений не требовал, но вот Гея, о присутствии в лодке которой знал только он, ничего не понимала. А ведь именно для того, чтобы она всё осознала, он привел ее снова в деревню. И для того, чтобы разговорить старика и растолковать Гее чужими устами истину, Ирбрус, не прекращая собирать вещи с полок, спросил:
– Значит, вам выгодна отравленная рыба?
– А почем бы и нет? Стоит она для нас недорого, а торговцы с земли покупают ее по хорошей цене. Сплошные выгоды.
– Но ведь Рок травит ею всю деревню.
– Мне важно, чтобы у меня шла торговля, и моя семья не ела рыбу из мешков Рока Хэма, а на остальных мне плевать, — начал сердиться старик.
– То есть вам все равно, что Рок заработал свой авторитет, кормя голодных и нуждающихся рыбой, которая всплыла брюхом вверх, а не была поймана?
– Мой мальчик, мы уже это обсуждали, и я знаю твою позицию в этом вопросе, но мне важна торговля, а всё остальное — тонкости. Чем больше он приносит нам рыбы, тем больше я могу получить хлеба, меда, орехов и соли с земли, тем сытнее будет жителям нашей деревни. И ты же знаешь, что лекарства тоже нам положены за хорошие уловы, а не за красивые идеи. Рок действует в своих интересах, я — в своих. Пока нам удобно такое сотрудничество, мы не мешаем друг другу.
– Вы продаете ему также яд для его «рыбалки». И это вам выгодно.
– Ты прав. Жаль только, его трудно достать. Но пока Року хватает. Хотя, — задумался старик, — в последнее время Рок начал брать всё больше и больше, а уловы не увеличились, думаю, просто яд немного выветрился. Ведь его делают из опавшего цвета дерева дружбы. А цвело оно в начале прошлой весны. Может, действие его ослабло?
Ирбрус больше ничего не добавил к этому разговору. Было ясно, что больше на эту тему говорить не будут. Он просто собрал странные, по мнению Геи, вещи и обратился к Уде Шин:
– Я не буду прощаться со всеми и заходить в лодку вашего сына. Я говорю вам спасибо за приют все эти зимы, надеюсь, я был не в тягость вам. Все вещи я оставляю у вас, как оплату за мое проживание, да и забрать я их не смогу. Пешком много не унесешь.
Уда Шин оперся о локоть на перине и молча смотрел, как Ирбрус надевает на себя пока еще непонятные Гее Ра вещи. Что-то на ремне через плечо повисло за спиной Ирбруса, какая-то стеклянная колба, суженая посередине, в ней был насыпан песок на дне. Несколько привязных мешочков и сумка через плечо, набитая чем-то тяжелым. Ирбрус направился к двери и, выходя, придержал ее открытой. Это был тот самый момент, когда Гея должна была выскользнуть на пристань, Ирбрус повернулся в этот момент к старику и повторил еще раз:
– Прощайте, Уда.
Почувствовав, как его руки коснулась проскакивающая в дверь Гея, он понял, что можно выходить наружу.
Свет снаружи был ярким после мрака лодки, Гея зажмурилась, а открыв глаза, она увидела, что ее спутник отошел уже далеко, и поспешила за ним, стараясь попасть своей ногой в следы, оставленные Ирбрусом. Но он направлялся почему-то не к берегу, чтобы уйти из деревни, а совсем наоборот. Они шли к лодке, в которой никто не жил. Двухэтажное чудище качалось на волнах и, видимо, уже сто зим ждало именно их. На пристанях находилось много знакомых людей, Гее Ра сначала хотелось здороваться с еще вчерашними соседями, а встреча знакомых людей озаряла ее лицо. Но сидящая на плече птица напоминала о том, что говорить не следует, да и мысли о том, что именно эти люди вчера хотели ее выслать из деревни, остановили ее душевный порыв. Она особенно помрачнела, когда вдалеке увидела пустующее место возле пристани между лодками Вердов и Доров. Подойдя к огромной лодке, Ирбрус перепрыгнул через борт и оказался в ней. Гея потратила чуть больше времени на то, чтобы забраться внутрь. Зайдя в лодку, Ирбрус достал белый шарик из кармана и протянул перед собой:
– Есат, домой, — сказал он тихо, и птица, взлетев с плеча Геи, устремилась на шарик, исчезнув в нем.
– Как она туда поместилась? — спросила Гея Ра, потирая плечо, на котором сидела птица, — на коже еще ныли синяки после вчерашних прощальных побоев, полученных на пристани перед отплытием.
– Это бергеры, они не имеют размеров, они могут быть крошечными и огромными, как наши сны. Гея, говори тише, нам не нужно, чтобы кто-то знал, что мы находимся здесь, — прошептал Ирбрус.
– У меня в голове всё перемешалось, — зашептала Гея. — Ты можешь все мне объяснить?
– Да, могу. Вечером мы уплывем на этой лодке по течению, на ней есть руль, и мы быстро доплывем до вашего непрочного дома. Утром, когда мальчишка перестанет светиться, перегрузим всё с вашей лодки в эту и отправимся в путешествие.
Это было хоть что-то. Теперь Гея Ра знала, что ее ждет дальше хотя бы на сутки вперед. Но спрашивала она не об этом, а о Роке.
– Я спрашиваю не о твоих планах, а о том, что ты только что обсуждал с Удой из рода Шин. — Ирбрус прекрасно понимал, к чему был задан этот вопрос, но тянул с ответом.
– Гея, всеми вами любимый Рок Хэм — жуткий человек, его поступки гнилые, и светится он черным светом — ему даже лекарство пить не нужно, чтобы заглушать свой свет. Он покупает у торговцев яд для того, чтобы травить рыбу вокруг своей лодки. Ты никогда не задумывалась, почему он сам выходит на реку за рыбой. Он никогда никого не берет в лодку, всем занимается сам.
– Просто он очень смелый человек, — сказала Гея, пряча под свои лохмотья ступню без обмотки.
– Просто он очень хитрый человек, которому не нужны свидетели. Яд хранится в колбе, которую он носит с собой. Пара капель вокруг лодки и вся рыба поднимается со дна. Это очень сильный яд. А Рок в это время просто ждет, когда он подействует. Собирает всплывшую брюхом вверх рыбу и отправляется в обратный путь. Потом щедро раздает ее направо и налево. Горы отравленной рыбы устраивают торговцев, а Рока — слава и авторитет среди соседей.
– Есть эту рыбу опасно?
– Да. Но Рок следил за тем, чтобы в одни и те же руки часто рыба не попадала. Чтобы его не заподозрили ни в чем.
– Нам часто не хватало еды и мы ели рыбу, которую давал нам Рок, она ничем ни отличается по вкусу от остальной, — сказала тихо Гея Ра.
– Ты знаешь, что вы нуждались в еде только из-за твоего упрямства, я много раз тебе предлагал выгодную сделку. Ты же отказывалась, — зло прошипел Ирбрус.
– Ты и так крал мои сны, зачем нужна была сделка?
– Да тебе ничего не снится на голодный желудок, от снов после отравленной рыбы нет никакого толка. Их даже бергеры отказываются собирать! — громко сказал Ирбрус, забывшись, и тут же перешел на шепот: — Сколько потеряла ты, сколько потерял я!
– Ничего, теперь наверстаешь, — съехидничала Гея. — Если бы я принимала от тебя еду и украшения, со мной бы никто не общался в деревне. И мой сын, и мои дочери стали бы изгоями.
– Зато теперь всё сложилось, как ты хотела, — тихо съязвил Ирбрус и отвернулся от Геи. Он подошел к окну, в этой лодке на верхнем этаже окон было много, а на нижнем маленькие отверстия, но по несколько в каждой стене. Он смотрел, не услышал ли кто-то их разговора. Но на пристанях ничего подозрительного не было. Все в основном толпились возле места продажи рыбы. Как раз в это время шел горячий торг между рыбаками и торговцами.
Чтобы сменить не туда зашедший разговор, Ирбрус снова заговорил, но уже спокойнее и тише прежнего.
– В ту ночь, когда ты в последний раз пошла в Пляс, я отправился в караул. Ты знаешь, я не пользуюсь популярностью, как Рок, поэтому в лодке я был один тем вечером. И видел, как на закате из Пляса вышла Ида, видимо, она не рассчитала, что темнеет зимою всё раньше и раньше. Быстро серело, и ей нужно было торопиться, чтобы успеть дотемна добежать к вашей лодке. Она бы так и сделала, если бы не увидела перед собой двух людей. Это были Идар из рода Шин и Рок Хэм. Ей бы вернуться в Пляс. Но, видимо, женское любопытство ее удержало на пристани. Она спряталась за Плясом. Идар шел в Пляс — это я точно знаю, а Рок Хэм, скорее всего, говорил с ним о яде, не боясь это обсуждать, потому что знал, что в это время уже никто не ходит по пристаням. Мне не было тогда понятно, почему они так долго разговаривают, но Рок получил, видимо, то, что хотел. Идар зашел в Пляс, а Рок отправился по пристани к самой дальней лодке, я как раз нес вахту неподалеку, в карауле около этой пристани. Рок подошел к лодке рода Мир и долго крутился рядом с ней, он, видимо, рассчитывал, что в ней остался только Ушия Мир, который в последнее время плох. И внук, которому запрещено выходить на пристань ночью. Но из лодки появился силуэт, и, скорее всего, это был Окат Мир. Он, видимо, вернулся этим вечером домой, приняв лекарства, а не заночевал в Плясе с очередной красоткой. Завязалась драка, и Рок сбросил Оката из рода Мир в воду. А твоя непослушная дочь всё это видела. И от испуга что-то выронила из рук, раздался звон стекла. И Рок понял, что его видели. Он побежал к Плясу, а Ида попыталась скрыться от него. Но она так ярко светилась ночью, что спрятаться было невозможно. Ее свет был настолько красив и ярок, что я могу его сравнить только со свечением бергеров. Я даже залюбовался. Рок Хэм догнал ее на рыбацкой пристани и сбросил в воду. Дальше ты всё знаешь.
Гея теперь представляла картину той ночи. Она не понимала всего в рассказе и долго молчала. Прошло много времени, пока она смогла заговорить снова.
– Почему Ида не кричала? Не звала на помощь, ведь когда человек падает в воду и превращается в рыбу, он кричит?
– Я точно не знаю, думаю, что по той же причине, что и Окат не кричал. Я слышал только всплеск воды, но не крики. Скорее всего, Рок поднес к их лицам яд, и они просто были одурманены, когда падали в воду.
– А что Рок хотел сделать у лодки Ушия?
– Гея, ты наивна, как твоя младшая дочь! Он уже давно льет ночами отраву на лодку Ушия. Он будет главенствовать в этой деревне после рода Мир. Вспомни, как он самоуправствовал, когда вас выгоняли. Хотя суд над вами должен был держать Великий Ушия Мир. Но никто его не остановил, настолько окрепла его власть над вашими умами.
– Но если ты все знаешь, его бы можно было разоблачить?
– Можно было бы. Ты права. А зачем?
– Ну да, тебе это не нужно, — сказала Гея Ра гордо. — Ты просто мелкий воришка снов.
Она хотела задеть его за живое. Но, видимо, у нее это не получилось.
– Это не нужно вам, во-первых. Причем я к вашему укладу жизни? Вы привыкли, что должен быть тот, кто говорит, что можно, а что нельзя. Вам не разрешено мыслить, вы умеете хорошо думать чужие мысли, которые вам дали или разрешили воспользоваться ими, как платьем, вы донашиваете мысли за тем, кто впереди вас на несколько шагов. И не имеет значения, кто вам эти мысли дает: Ушия или Рок. Вам так проще и удобнее жить.
– Но Ушия не дает нам отравленную рыбу!
– Но при нем вы голодали, а теперь вы будете сыты всю свою короткую жизнь, а значит, счастливы. Зачем ломать то, что всех устраивает?
С этими словами Ирбрус еще раз выглянул в окно и, сменив тему, сказал:
– Закат.
– Как мы отплывем? Это же заметят? Не люди, так караул, — поинтересовалась Гея Ра. Но Ирбрус был занят своим делом. Он что-то перебирал в сумке. Темнело зимним вечером быстро, и не успел Ирбрус оторвать голову от содержимого сумки, как тьма съела поселок. Свет луны скрыли тучи. И этот факт был на руку ему. Подождав еще немного в лодке, Ирбрус снова достал шарик, в котором томился ручной бергер, и вызвал его наружу. Птица излучала такое сияние в темноте, что, казалось, вокруг сыпались искры. Это зрелище покорило Гею своей красотой. Ирбрус посадил бергера себе на плечо и исчез вместе с птицей, став невидимым для чужих глаз. Он спрыгнул с лодки и пошел по пристани куда-то вдаль. Гея не понимала, что происходит. Ведь в описанном им плане дальнейших действий ничего такого не было. Прошло какое-то время, и она начала сомневаться, что он вернется. Что ей тут делать одной? Страх охватил ее. Она теперь понимала, как нуждается в его поддержке. Бросить ее здесь, чтобы ее нашли завтра и снова опозорили перед всеми, и снова выгнали! Мыслей в ее голове было много, только вещи, оставленные Ирбрусом в лодке, не давали отдаться панике полностью. Время шло, Гея Ра замерзла окончательно к тому моменту, как услышала надвигающийся громкий звук с неба. Ей стало любопытно, и она выглянула в окошко. Огромное четвероногое чудовище летело в небе, размахивая крыльями невероятных размеров. Оно сделало несколько кругов над лодкой, а потом пролетело вглубь деревни. Гея плохо видела, что было дальше, но понимала, что крылья чудовища хлопают где-то рядом. Оно снова поднялось в воздух и исчезло, отправившись куда-то вдаль, унося с собой звук разрываемого со свистом воздуха. Через время в лодке послышались шаги, и голос за спиной Геи Ра, все еще стоявшей прижавшись лицом к окошку, произнес:
– Отличная ночь для бегства, правда?
Гея чуть не умерла от страха. Повернувшись в темноте, она никого не увидела. И в ее голове промелькнула мысль: Ирбруса забрало чудовище, а ее обнаружил караул.
– Да не бойся ты, — сказал голос. Он был слишком мягким, чтобы принадлежать Ирбрусу. Но все-таки это был он.
– Напугал, да? — спросил Ирбрус, снимая с плеча бергера и гладя его по маленькой голове. — Молодец, девочка, молодец, — хвалил он птичку, отправляя ее в шар.
Гея, ни живая ни мертвая, подпирала стену лодки, боясь упасть, если отойдет от нее. Она так устала от ожидания и холода, что не могла говорить. На ее глазах Ирбрус достал другой шарик, более крупный и другого оттенка, вызвал оттуда новую птицу и ласково попросил:
– Помоги мне сегодня, это важно для нас всех, сделай это ради меня и Такира. Сегодня наши жизни в твоих сильных крыльях, скрой нас от глаз всех, кто может нас встретить. Придай скорости этой лодке. Теперь это наш дом, — с этими словами он отпустил птицу, и она взметнулась вверх, вылетев в окно перед лицом Геи Ра. За это время Гея пришла в себя, и ей уже не хотелось броситься на Ирбруса с обвинениями, что он ее оставил на такой долгий срок и испугал при появлении. Она просто отдалась в руки судьбы, села на корточки и заплакала. Ирбрус на это не обращал внимания, он повернулся к корме лодки и направился к рулю. Лодка начала двигаться по реке, не издавая ни единого звука. Гея подняла удивленное лицо и, встав, подошла к нему:
– Что ты так долго делал снаружи?
– Мне нужно было отвязать веревки от пристани. За столько лет они вросли друг в друга.
– Ох, я думала, тебя унесли чудовища.
– Ты волновалась за меня?
– Нет, за своих детей.
 И чтобы сменить тему, Гея продолжила:
– Как мы отплыли?
– На крыше нашей лодки сидит бергер и крыльями, как парусами, хватает для нас нужный ветер. Я держу штурвал, и мы плывем.
– И никто нас не остановит?
– Конечно, нет! Благодаря ему мы невидимы.
Немного помолчав, Гея вспомнила разговор Ирбруса с Удой Шин и спросила:
– Что такое время? О чем вы говорили в лодке с торговцем? Почему его не остановить?
– Гея, ты спрашиваешь о том, на что я не могу тебе дать ответ. Ты поймешь, когда перестанешь жить от приема лекарства до следующего приема, от зимы до зимы, от ожога на спине до следующей отметки. У меня на спине песочные часы, вот это и есть время.
Та, суженная посередине колба, значения которой Гея сначала не поняла, была часами. Она всё равно ничего не поняла, но ее обнадежило то, что Ирбрус сказал, что она все-таки поймет, что такое время. Чтобы ей стало понятнее, он снял колбу на ремне со спины и перевернул в руках, песок стал пересыпаться из верхней части колбы в нижнюю.
– Вот это течение времени, его не остановить.
– А если колбу перевернуть вот так, — предложила Гея и поставила часы горизонтально земле, песок в них застыл двумя горками справа и слева от узкого места колбы. — Так же его можно остановить?
— Тогда это не время, а срок, а часы становятся местом заключения, если жизнь не течет, а стоит. Вот именно в вашем поселке часы расположены горизонтально. — И немного сердясь на то, что он тратит время на объяснение элементарных вещей, а его не понимают, Ирбрус надел часы обратно на спину.
Лодка развивала огромную скорость по сравнению с той, с какой плыли еще вчера Гея, Тан и Маар в своей маленькой лодочке. Гея смотрела по сторонам, и перед ее глазами мелькал берег. Его было почти не различить в темноте, и было непонятно, как ориентировался Ирбрус, но она доверяла ему, ей больше ничего не оставалось делать. Лодка несла Гею к детям. Скоро они снова встретятся, эта мысль радовала, но и пугала одновременно — после этой встречи всё изменится навсегда. Больше никогда ничего не будет для нее привычным и дорогим. Дальнейшая жизнь обещала перемены, а не стабильность, и это очень ее волновало, ведь именно перемен ей хотелось меньше всего, а привычный уклад жизни деревни Гай был самым дорогим для нее. Именно стабильностью дорожила Гея Ра больше всего.

11. Мальчик или мужчина?

Больше суток мы ждем возвращения мамы. Куда они могли запропаститься, что и где их задерживает в пути? Всеми этими вопросами светился я в ту ночь, когда о борт нашей ветхой и холодной обители ударилось, что-то мощное. Лодку, в которой я трусился от холода и страха, почти выдавило на берег, настолько сильным был удар. Теперь она не качалась на волнах как раньше, а сидела на мели без движения. Я испугался, но чтобы не будить Маар, спавшую рядом, постарался даже не вздрогнуть, не то что вскрикнуть. Я лежал без движения, как вдруг услышал знакомые голоса. Мое сердце начало радостно биться, мне казалось, я самый счастливый на свете, наконец, я не самый старший на лодке, и рядом мама. Даже голос «хозяина» радовал. За последние сутки мы с Маар не выходили из лодки, ели рыбу и грелись под одеялами. На суше самим нам делать было нечего. Костра я развести не мог, поймать дичь тоже. Этой ночью я уже начал задумываться над тем, насколько нам с малышкой хватит рыбы, если взрослые не вернутся.
Но эти мысли были развеяны темной ночью громким голосом Ирбруса: – Не бойтесь, это вернулись мы. Тан Ра, не выходи из лодки и жди внутри, ты, наверное, светишься как глаза саргусов в ночи.
Я лежал молча, не понимая, с чьими глазами мое свечение сравнивает Ирбрус, но он был прав — я светился ярче прежнего.
На нашей лодке послышались шаги. В двери вошла мама. Она подошла к нам и обняла Маар, потрепала меня за волосы и прижала к себе.
– Как вы? — спросила она тихо.
Я рассказал о нашем ничем не примечательном дне и приготовился слушать ее рассказ. До рассвета мама говорила о приключениях, которые произошли с ней за последний день. Она рассказала о том, что она была невидимой и заходила в лодку к торговцам. Пристань без нашей лодки пуста и одинока. Ирбрус украл из поселка большую лодку, и теперь она станет нашим новым домом. Бергер помог управлять плавучим гигантом, а другой скрыл ее от чужих глаз. Она рассказала и всю правду о Роке Хэме. Последнее известие потрясло меня больше всего. Это невероятно, ведь Рок всегда был героем для меня. Я так хотел стать таким, как он, а теперь выяснялось, что он жуткий человек, убивший мою сестру. Мне было жалко и Ушию, и его сына Оката, но больше всего я думал про Иду и о том, что этого всего могло бы не быть. Если бы не тщеславие Рока Хэма.
Мама рассказывала до тех пор, пока Ирбрус не вернул нас к действительности появлением на нашей лодке.
– Утро, — сказал он, заходя внутрь и сгибаясь под низкими потолками. — Нужно перегрузить все вещи с вашей лодки на… на ту, другую. — Он замялся при подборе слов, видимо, хотел сказать «с вашей на мою».
– Пока вы будете носить вещи, я попробую поймать нам завтрак, — и с этими словами он вышел наружу. Мы поняли, что пора покидать этот маленький, но привычный и полюбившийся нам дом. Мама решила вытащить перины, я взял посуду, Маар схватила куклу. Мы все направились к выходу. У борта нашей лодки стояло огромное чудище, как нам показалось. Лодка-гигант, лодка-монстр. Да, с причала на нее было попасть легко, но как на нее забраться с земли? Не успевший отойти далеко Ирбрус, заметив наше замешательство, вернулся и, не подходя к нам, просто кричал с берега:
– Тан, у борта висит веревка, ты можешь по ней забраться на палубу, а Гея пусть привязывает нужные вещи к веревке. Ты будешь поднимать их вверх. — Я кивнул, и Ирбрус отправился в лес на поиски завтрака. Я быстро обнаружил веревку, пусть моя легкость и гибкость были мне подспорьем в этом нелегком деле, но карабкаться вверх оказалось делом непростым. В конце концов, я все-таки преодолел все трудности подъема на палубу нового дома и ступил на эту громадину. Осмотревшись, я осознал наконец, какая она огромная. Она была сделана из добротного дерева и за сто зим без ремонтов выглядела лучше, чем многие лодки поселка Гай. «Видимо, есть такие люди, которые планируют жить тысячу зим, и поэтому строят такие добротные лодки», — подумал я. Мама уже привязывала перины по одной к концу веревки, и я начал поднимать наши нехитрые сокровища. Одеяла, ведра с посудой, таз для купания, мою удочку, куклу Маар и мешок рыбы, которую теперь можно было с легкостью достать с задней части лодки, обойдя ее по берегу. Подняли немного соли и коврик из водорослей, лежавший посреди нашей лодки. На нем обычно сидела мама, что-то рассказывая нам перед сном. Это нехитрое имущество, принадлежавшее нашей семье, лежало теперь у моих ног на палубе нового плавучего дома. А мама с сестрой смотрели вверх на меня, не зная, как забраться самим по веревке.
Я сам спустился вниз. Чтобы не просто ждать Ирбруса, а что-то делать, мы отправились в лес на поиски хвороста. Мне пришлось объяснить маме и сестре, что это такое. Я так же, как Ирбрус, просто поднял ветку и показал им: «Это — хворост». Мы собрали немало дровишек и пришли к тому месту, где в первый раз разводили костер. Через очень короткое время подоспел и «хозяин». Увидев, что мы более чем готовы к завтраку, он ухмыльнулся:
– Молодцы, хватаете на лету.
Он что-то держал в руках. А это значило, в наших животах снова будет мясо. Мы сидели на вязанках, подобрав под себя ноги, чтобы не замерзнуть окончательно в ожидании завтрака. Маар, зная, что ей нельзя говорить с Ирбрусом, подошла ко мне и сказала тихо на ухо то, что было адресовано «хозяину». Я повторил громко вслух:
– Это зайцы? — и показал на дичь в руках добытчика.
– Нет, это — птицы, я не знаю их названия, — и отвернувшись к костру добавил: — Девочка, скоро ты засветишься ярче брата, если будешь так любопытна. Искатели тебя не растворят — это хорошо, но ловцы душ могут унести с собой, задавай поменьше вопросов.
Мясо вкусно пахло на костре, в то время как нам жутко сводило животы от голода. Чтобы скрасить как-то ожидание завтрака, я спросил у Ирбруса, кто такие эти ловцы душ. Он нехотя ответил:
– Тан Ра, твои вопросы несутся впереди событий, я тебе быстро объясню сейчас, но в тонкости лезть не стану. Всему свое время. Есть люди, которые служат тем, кто нами правит, такие же, как ты и я, они занимаются охотой на излучаемый людьми свет.
Я долго молчал, хоть и хотел спросить еще много всего. Я понимал, что не стоит нервировать «хозяина».
– А зачем их ловить? — неожиданно для себя спросила мама. Ирбрус этот вопрос предвидел, но не ожидал, что его задаст Гея. Меня бы он быстро заставил молчать, но ей пришлось ответить.
– Гея Ра, и ты решила засветиться? Есть места, где знают, что с ними делать. Души неотъемлемы от их обладателей только до попадания в руки ловцов. После того, как хозяин мятежной души попался, его разлучают с душою. Обычно это люди, нарушающие установленные правила, непокорные, не подчиняющиеся, они не гасят свой свет лекарством и ходят по ночам под открытым небом. Они являются нарушителями, а значит, их души мятежны и опасны для тех, кто нами правит. Эти души извлекают из тел. Тела отдают Искателям, а из душ делают лекарства.
– То, которое пьем мы? — я торопился разузнать побольше, у пока еще щедрого на слова Ирбруса.
– Нет, то, что пьете вы, — самая дешевая гадость, которую получают из дурман-травы, а лекарство, полученное из душ, продают за очень большие деньги. Они не бывает черными, у них разные цвета. У каждого цвета свое предназначение. Позволить себе купить такое лекарство могут только очень богатые люди.
– Как же добывают душу из человека? — с ужасом в глазах от услышанного спросила мама.
– Человека опьяняют большим количеством дурман-травы, и душа сама уходит из него.
– А если человек не хочет пить? — спросил я.
– А он и не пьет. Людей помещают в комнаты, по углам которых раскуривают лампы с дурман-травой. Люди вдыхают аромат травы, и он заполняет их изнутри, а выдыхают души. Потом маленькие светящиеся комочки собираются у потолка комнаты, готовые подняться еще выше. В крыше имеется отверстие, к которому подставляют стеклянные колбы. Вылетая в отверстие, комочки света попадают в западню навсегда. После чего из них алхимики делают лекарства для богатых.
– А как же они потом разделяют комочки по цветам? — спросила мама.
– Их разделяют еще тогда, когда они в людях. Сначала всех нарушителей порядка делят по цветам, а только потом заводят в комнаты. И в колбы всегда попадает свет только одного цвета.
– А кто же нами правит? — спросил я. И по взгляду Ирбруса понял, что на этот вопрос он не ответит. Мясо на костре дожарилось, и человек, знающий всё, как мне тогда казалось, делил его на четыре равные части.
Как выяснилось, птица не такая сытная, как зайцы. И, не наевшись досыта, как в прошлый раз, а немного перекусив, я грелся у догорающего костра. Всё это время мы молчали.
– Сегодня мы закончим день на новой лодке, — прервал молчание Ирбрус. — На ней я введу правила, которые вы должны выполнять. Это вам не ваша деревня. Тут неподчинение невозможно.
Мы ждали оглашения правил со страхом — опять правила, снова строгость, ну ничего, мы же как-то привыкли к условиям поселка Гай, значит, и тут у нас всё получится.
– Во-первых, вы живете на нижней палубе, я — на верхней. На мою часть вам заходить нельзя и вещи мои брать нельзя. Во-вторых, так же, как и в деревне, ночью не показываться наружу. В-третьих, без моего разрешения лодку не покидать, не подходить к рулю или близко к бортам. Это не всё, я планирую купить кое-что в ближайшее время, для этого мы причалим у одного местечка, оно покажется через пару дней. При спуске на землю вы должны слушать только меня, идти рядом и не задавать вопросов. Это понятно?
Вместо ответа мы кивнули.
– Если я еще что-то вспомню, добавлю в список правил.
Он встал с земли и пошел к реке, мы поняли, что пора приступать к выполнению правил на нашем новом плавучем доме.
Подойдя к лодке-великану, Ирбрус взялся за веревку и быстро залез на палубу. Кто бы мог подумать, что такой огромный человек так ловко вскарабкается вверх. Потом он велел обвязаться веревкой маме и потащил ее на лодку. Он помог ей перебраться через борт и с насмешкой сказал:
– Какая ты тяжелая, Гея, мне придется есть в два раза больше, чтобы поднимать тебя в лодку, или тебе в два раза меньше.
Потом веревку сбросили Маар, я крепко обвязал сестру ее концом:
– Готово!
Ее, как пушинку, подняли вверх, но Ирбрус не стал помогать Маар карабкаться через борт, предоставив это маме. Когда мне сбросили веревку, я обвязался и стал ждать поднятия, но ничего не происходило. Ирбрус перевесился через борт и грозно сказал:
– Мужчины поднимаются сами.
Стало понятно, что мне ползти опять без помощи.
Забравшись на лодку, я увидел, что мама уже перенесла почти все вещи, перегруженные нами на нижнюю палубу, и мне осталось забрать только ведро с рыбой. Я взял его и потащил вниз. На лодке было холодно и очень неуютно. Такого монстра невозможно нагреть своим дыханием. Но в ней было удобно ходить, никаких перекладин на высоком потолке не было. Это меня порадовало. У меня был шанс вырасти не сутулым, как все люди поселка Гай, а таким же статным, как Ирбрус.
Мама наводила порядок среди небольшой груды вещей, Маар бегала по лодке, радуясь тому, что это можно делать, и лодку не качает от ее детских шалостей в разные стороны, а мама не бурчит на дочку за это. Я без дела шатался от борта к борту. Наш новый дом отчалил. Берег удалялся, и наш старый дом, брошенный на берегу, становился всё меньше и меньше. Я хотел рассмотреть его лучше в последний раз и бросился на палубу, там стоят Ирбрус у руля, смотря только вперед. Это было понятно, он же ничего не оставлял значимого для себя на том берегу. Я стал недалеко от него и смотрел в обратную сторону. Мне в голову пришла мысль, и я произнес ее вслух:
– Я не мужчина, как ты, я еще ребенок. Я стану мужчиной только через шесть зим, когда Великий Ушия из рода Мир мне поставит шестнадцатую отметку на спине.
Ирбрус, как это ни странно, даже посмотрел на меня — обычно он говорил, но не смотрел на собеседника. Он оторвал взгляд от невидимой точки вдали и сказал:
– Ушия уже ничего не поставит на твоей спине. А если ты не знаешь, я тебе скажу, что на моей спине столько же отметин, сколько и на твоей, но я ведь не жду шестнадцатую, чтобы назвать себя мужчиной. Я не знаю, сколько мне зим, но важно, что еще ребенком я чувствовал себя мужчиной, я охотился с отцом, удирал из дома с братом, приручал бергеров, помогал маме носить воду, печь хлеб, учился метать нож и строил планы на будущее. Ты не сможешь плыть со мной в одной лодке, если ты себя считаешь ребенком. Мне нужен помощник — не мальчик, а мужчина. Ты отвечаешь за твою сестру и маму. И если я и дам кому-то руль этой лодки, так только тебе. Ты сильнее из всех вас. Это понятно? — Ирбрус говорил не зло, но очень твердо.
– Это понятно, — ответил я. — Но почему тогда в нашей деревне нам не разрешают всего этого делать до шестнадцатой отметки?
– Потому, что так вами легче управлять. До шестнадцати вас не воспринимают всерьез, и вы себя не считаете достигшими возраста поступков, а после шестнадцати вас опаивают черным лекарством, и вы уже сами ничего не хотите и ни к чему не стремитесь.
– А в твоем селении разве не так?
– Нет. В нас воспитывают дух, а не растят тело.
– То есть вы не считаете отметки на спинах?
– У нас есть одна отметка — это жизнь. Когда умирает дорогой тебе человек, его тело сжигают на костре, а прах засыпают в колбу, зауженную посередине. Такие песочные часы и есть напоминание о том времени, которое летит необратимо, и нужно всё успеть, пока ты жив.
Я вспомнил, что, когда увидел Ирбруса в первый раз на новой лодке, на его спине висела именно такая колба. Я хотел было спросить, прах кого он хранит в своих часах, но побоялся. Ирбрус снова смотрел вдаль, а наш маленький домик навсегда скрылся за линией горизонта.    

12. Торговый остров, дает или забирает?

В этот день мы еще раз причаливали к берегу, чтобы пообедать. Я с сестрой собирал дрова, Ирбрус отправился на охоту, а мама тем временем снова и снова пыталась сама забраться на лодку по веревке. У нее мало что получалось, но она не бросала попыток.
Обед был вкуснейшим, хотя его приготовление заняло весь остаток дня до вечера. Ирбрус принес что-то очень большое и сказал, что это коза. В этот раз он взял меня с собой разделывать добычу. Зрелище было не из приятных, но каждый раз, когда Ирбрус говорил, что я мужчина и должен уметь заботиться о семье, я был готов сам резать эту козу на части. Мясо пожарили ближе к вечеру, а этот ужин, как я считал, был по-настоящему вкусным и роскошным. Ирбрус поделил не все мясо, много оставив на следующий день. Он не хотел завтра делать привалов и останавливать лодку, поэтому заранее решил охотиться на более крупную добычу. Как он ее ловил, мне было непонятно. Не голыми же руками? Идя к лодке, я спросил:
– А как ты ловишь дичь?
– Я возьму тебя с собой на следующую охоту, — сказал он, приближаясь к лодке. Эти слова были лучше любых объяснений по технологии поимки дичи. Я ликовал — наконец я это увижу. Мы поднялись на палубу так же, как и в прошлый раз, в той же очередности. Но в этот раз Ирбрус ничего не сказал маме. День клонился к вечеру, и я сытый и довольный залез под одеяло, мама и Маар лежали со мной рядом. Я светился за всех в лодке, буря вопросов разжигала жажду знаний. Где будут делаться покупки хозяином лодки и вопрос охоты не оставляли мое сознание ни на секунду.
Теперь я знал, я — мужчина, и это моя обязанность защищать свою семью. Ирбрус стоял у руля лодки, не боясь ни Искателей, ни ловцов душ, ведь с ним был его бергер, защищавший этого странного человека от опасностей огромного мира. 
Следующий день прошел без особых приключений, мы ели козлятину и мерзли на нижней палубе. Мама ничего не могла делать, потому что кожу на ладонях она содрала до крови во время вчерашних попыток забраться самой на лодку.
– Зачем ты сама пытаешься залезть на лодку? — спросил я. — Ведь Ирбрус тебя все равно не бросит и поможет подняться. Ему это не тяжело, он сильный человек.
– Я не хочу, чтобы этот человек делал больше для меня, чем необходимо. Я не хочу во всем быть зависимой от него и должной за помощь. Эта помощь не столь велика, сколь высокую цену он может за нее назначить, — ответила мне мама.
Скажу честно, я понял не все. Но это дела взрослых, например, когда я ношу Маар Ра на руках, она только весело смеется и, довольная такими переездами, всегда благодарит меня.   
За этот день изменился пейзаж вокруг нашего плывущего дома. Теперь и до того широкая река, пересечь которую было крайне затруднительно даже на лодке, стала бескрайней — мы не видели второго берега. Ирбрус держал лодку недалеко от берега, но его пологий склон постепенно превращался в отвесную стену, на которую было бы трудно забраться. Предусмотрительность Ирбруса в заготовке еды на этот день давала мне понять, что он заранее знал о том, что прибрежная линия не подпустит нас к пище, не даст поохотиться, потому что для выхода на берег нужно покорить отвесные скалы, выросшие на берегу. Значит, он тут бывал раньше. Я вышел к нему на палубу и спросил:
– Ты здесь бывал раньше?
– Да, — просто ответил он. — Я с торговцами вашей деревни занимался в этих местах продажей рыбы и закупкой необходимых вещей для жизни в деревне.
– Где здесь? — спросил я — Вы так далеко приходили, чтобы продать рыбу?
– Скоро ты увидишь главное место торга на этой реке.
– А как же мы поднимемся на такой крутой берег? — спросил я, меряя взглядом отвесные скалы на берегу.
– Этого не потребуется, на этот берег нам и не нужно. — Ирбрус замолчал, а я не понимал, где же я увижу торговлю, на воде, что ли?
– А когда я это увижу? — спросил я тихо, но настойчиво.
– Я же сказал скоро, очень скоро, — настоял на прежнем ответе «хозяин», но было понятно, что это последние капли его спокойствия. И не нужно больше задавать вопросов. Ответы он давать не хотел, мне иногда казалось, что я их вырывал с корнем из него.
Еще немного постояв на холодном ветру и раздумывая над этим коротким разговором, я вернулся внутрь к сестре и маме. Сел на перину, теперь мы их не сматывали, ведь места хватало всем, даже при не сложенном спальном месте. Ко мне подошла Маар и подергала за рукав моей старенькой куртки, она хотела поиграть и протягивала мне водоросли, предназначавшиеся для новой куклы, которую еще раньше обещала сплести ей Ида. Но они так и остались сохнуть без дела. Я усадил сестру рядом и, взяв пучок водорослей, начал плести из них косичку, потом вторую, потом еще одну, переплетать их вместе — вот так у нас получился человечек. Маар взяла его в ручки и, очень обрадованная обновке, прижала поделку к себе.
– Илблус, — сказала она протяжно, не выговаривая букв «р» в имени хозяина лодки.
– Может, назовем его по-другому? — спросил я. — Может, назовем ее именем мамы? Мне кажется, она похожа на Гею Ра. Ты так не думаешь? — настаивал я на переименовании новенькой игрушки сестры. Но она была непоколебима:
– Неть, это Илблус, а это мама, — и она показала на свою старую, потрепанную куколку. На всю эту картину смотрела мама. И ничего не сказав, просто грустно вздохнула. Я встал и подошел к окну, чтобы увидеть какие-то изменения в картинке вокруг лодки, о которых мне сказал малоразговорчивый великан. Но ничего пока не менялось. Вернувшись обратно к сестре, я предложил ей порычать. Она всегда так забавно это делала:
– Ррррр, — сказал я.
– Ллллллы, — повторила она. Я заулыбался.
– Нет, рррррр, — сказал я.
– Ллллы, я ж так и говолю, — возмутилась рыжая сестренка.
Мы еще несколько раз повторили эти звуки, как меня перебил голос Ирбруса.
– Тан, — позвал он сверху, — иди, посмотри.
Я быстро оставил баловство с сестрой и вышел на свежий воздух. Вечерело и холодало, срывался снежок, и я поежился. Хозяин лодки показал мне на что-то светящееся впереди. Это был поселок торговцев.
– Тан, — сказал Ирбрус, — иди на нос лодки, как только увидишь торчащую из воды большую палку, сразу же кричи мне, нам нужно пришвартоваться у одного из таких бревен. Чем толще ты найдешь палку, тем лучше. Лодка у нас тяжелая, ее тростинка не выдержит.
Я послушно исполнил указание, и уже через несколько минут увидел подходящее бревно. Только мне было непонятно, зачем их тут вставили в дно. Да и какой же длины должны быть эти бревна. Они, должно быть, гигантские. Ирбрус помог мне привязать нос лодки веревкою к толстой палке и сказал:
– А теперь иди спать, уже поздно, скоро твое свечение будет видно. Пора тебе его спрятать.
– А мы сегодня не можем подплыть к берегу? — спросил я, не готовый еще одну ночь сгорать от любопытства и выдумывать, что же там дальше нас ждет.
– Это одно из не безопаснейших мест. Там, где торговля, там и воровство, разбой, алчность, мошенничество. Торговцы, приходящие по воде к берегам этого места, не зря вколотили в дно эти палки. Таким образом они обезопасили себя. Ночевать у берега здесь захочет либо глупец, либо тот, кому нечего терять, — с видом знатока, поведал мне Ирбрус.
Я спустился к себе вниз, а он пошел на свою вторую палубу, вход на которую нам был запрещен. Ночь прошла спокойно, правда, мама постоянно ворочалась, боль в руках не давала ей заснуть.
С первыми лучами солнца я выскочил на палубу и увидел наконец-то все то, что скрывала от меня ночь. Это было удивительно! Посередине реки Сома находился огромный остров. Его берега в отличие от основных берегов реки были пологими, он напоминал плоскую круглую доску для разделки рыбы. Скалы были очень далеки от этого острова. Видимо, торговля здесь не прекращалась никогда. Издалека я видел, как от берега отчаливает плот, перевозящий на себе торговцев с товаром и всех желающих к острову. В скалах были выдолблены ступени, по ним и спускались торговцы, пришедшие с земли. Но были также те, кто, как и мы, приплыли на лодках. И лодок, и людей в этом месте находилось очень много. Все, как и мы, провели ночь у таких же толстых бревен, вколоченных в дно реки Сома. Но, как и торговцы с земли, те, кто приплыл по воде, уже не спали, а отшвартовывали лодки и направлялись к острову. Жизнь вокруг острова кипела и шумела. В это время Ирбрус уже встал и отвязывал нашу лодку от бревна. Течение подвинуло нас ближе к острову, и «хозяин» взялся за руль.
Мы медленно скользили по волнам, приближаясь к диковинному месту, где можно было увидеть столько невероятного, нового, завораживающего. Вопросы, казалось, обжигали меня изнутри, и, если бы я мог, я бы подталкивал лодку сзади. Прошло немного времени, и мы остановились. Легкий удар о берег пологого острова — и я спускаюсь вниз по веревке, чтобы привязать наш плавучий дом к тяжелому железному кольцу, закрепленному в земле. Ирбрус позвал маму и Маар на палубу и сказал:
– Вы можете остаться на лодке, но будет правильнее пойти на остров. Если ты, Гея Ра, мне гарантируешь, что ни ты, ни девочка не будете мешать мне вести свои дела.
Мама, конечно, согласилась идти. Ей было любопытно, как живут другие люди. Маар была счастлива от начинающихся приключений.
Спустившись на землю, мы шли за Ирбрусом и вертели по сторонам головами, изумляясь каждую секунду. Все лодки, пришвартованные к берегу, были разными по форме и размерам, все люди одеты в различные наряды. Кто-то нес товар в руках, кто-то вез на телеге, а были и такие, кто тащил за собой огромных быков (это нам потом Ирбрус сказал, как называется этот зверь), а уже быки везли на повозках товар. Все говорили на разных языках. В голове моей шумело, я ничего не понимал. Никто не был похож на нас. Одежда у людей была добротная, и все ходили в обуви и с покрытыми головами. Мы с изумлением рассматривали окружающих. Они нас тоже рассматривали, в глазах проходящих людей читался один вопрос: «Что они тут делают?». Да, мы понимали, как отличаемся худобой и серыми ветхими одеждами от торговцев. У нас не было денег и одеты мы были как оборванцы, но с нами шел Ирбрус, и это меня очень успокаивало. Он точно знает, зачем мы здесь.
Все торговцы тянулись к центру острова, располагаясь поудобнее, каждый разворачивал свой товар, и вот уже было понятно, что перед нами торговец меда, а чуть дальше от него продаются свечи и лучины. Я не знал название многих товаров, поэтому поспешил к Ирбрусу за пояснениями. Мама и сестра остались немного сзади, не успевая за быстрыми шагами Ирбруса.
– Это что такое? — показал я на непонятный мне товар в мешках торговца в яркой одежде и странном головном уборе.
– Это мука, из нее пекут хлеб, который ты ел у себя в поселке.
– А это? — снова спросил я, указывая рукой на маленького человека, кожа которого была разноцветной.
– Это продавец красок, — спокойно ответил Ирбрус.
– Каких красок? — не понял я.
– Мир не серый, Тан Ра, — сказал мне наш проводник. — Люди его раскрашивают. Посуду, ткани, стены домов, игрушки, оружие... Для всего этого есть краски, их производят жители далекого поселка Медей. Они не только занимаются их изготовлением, но и продают разноцветный товар.
– А жители этого поселка все разноцветные? — рассматривая взрослого человека ниже меня ростом, спросил я.
– Я никогда не был в том поселке, но судя по торговцам, в кожу жителей Медей въедается краска, которую они добывают. Чем они и гордятся. Это как гарантия того, что краска, произведенная ими, держится очень долго, и ты не пожалеешь о ее покупке.
– Я б купил, да мне нечем расплачиваться, — тихо сказал я. — Мама говорила, что видела в лодке Уда из рода Шин посуду с узорами, она сказала, что это очень красиво.
Ирбрус посмотрел на меня внимательно и, изменив направление движения, подошел к торговцу краской.
Наш проводник долго говорил с цветным человеком на непонятном мне языке, повышал голос, показывал пальцем на мешки, брал горсть из мешка и тер ее в руках, после чего его ладони становились то синими, то оранжевыми, то красными. Краска была как порошок и хранилась в мешках. Ничего не понимая, я смотрел на этот процесс, вспоминая свой далекий поселок Гай. Общение Ирбруса с торговцем красками напоминало торговлю рыбой на наших пристанях. Но тут все происходит более честно, никто не занижает цену товара и не обижает друг друга. Ирбрус выяснял качество товара и узнавал цену, не желая ее понижать, чем мог унизить производителя краски. Пока Ирбрус говорил, нас догнали мама и сестра. Они шли медленно, мама не могла нести дочку, у нее болели ладони. А малышка разгуливала не торопясь, рассматривая незнакомые и странные для нее предметы, продаваемые торговцами.
Людей на острове становилось все больше и больше. Уже было трудно ориентироваться, откуда мы пришли. Ирбрус, понимая, что мне многое непонятно, начал просто перечислять весь товар, встречающийся нам на пути, чтобы я не задавал много вопросов.
– Это лоток торговца овощами, дальше фрукты и орехи, это торговец из деревни мыловаров, вот представитель поселения пасечников, а вот и рыба, которую из вашей деревни привозят торговцы. — И Ирбрус подошел к знакомому ему торговцу из поселения Гай. Дальше были лотки с тканями, украшениями, бочками, веревками, посудой. Головные уборы продавались отдельно вместе с перинами и одеялами, одеждою, посудой, сумками, сеном. Мои глаза разбегались, я никогда не мог подумать, что человеку столько всего нужно в жизни. Ирбрус подходил ко всем торговцам, говорил на непонятных языках о чем-то и уходил, ничего не покупая. Перед торговцем одеждой он остановился и посмотрел на меня:
– Тебе нужна одежда, — сказал он.
А я посмотрел на маму и сестру, стоящих сзади, и сказал Ирбрусу:
– Мне не холодно, а они мерзнут. — После этого наш проводник подошел к продавцу одежды и о чем-то долго говорил. Я не понимал, о чем шла речь. Но торговец понимающе кивал, поглядывая в нашу сторону. Нас и так разглядывали все, кто встречался нам на пути, мы успели привыкнуть к тому, что на нас постоянно тычут пальцами. Долго гуляя по острову, мы изрядно устали, я уже не сопровождал Ирбруса, он был занят разговорами с продавцами. Мама шла рядом со мной, а я нес на плечах Маар, которая то и дело говорила, что хочет есть. Сегодня вместо еды нам были приготовлены впечатления. Но сестренке это было трудно объяснить. Она хандрила и плакала, сидя у меня на шее.
– Ирбрус, — позвала мама, — мы больше не можем идти, нам нужно отдохнуть. Маар хочет есть. Лучше нам вернуться на лодку.
– На лодке нет еды, — сказал он. — Скорее всего, ее уже сто раз облазили воришки.
– А как же наши вещи? — спросила мама.
– Мы же не могли их взять с собой на остров? — без эмоций пожал плечами проводник.
– Но я могла остаться на лодке и беречь их, — возмутилась мама такому равнодушию к ее имуществу.
– Ты бы ничего не уберегла, тебя бы в лучшем случае выкинули за борт, а в худшем задушили бы. Тут никто не посмотрит на правила, их здесь не существует.
– А как же твои вещи? — спросил я Ирбруса. — Они тоже будут украдены?
– Нет, мои вещи охраняет бергер. Он делает их невидимыми.
– Но это же нечестно! — громко сказал я.
– Послушайте, — не обращая внимания на мое замечание, ответил наш хозяин, — у меня нет времени на капризы и болтовню. До вечера мало времени. Нам нужно успеть вернуться в лодку, закончив все дела. После этого мы отплывем от берега, а поедим только завтра.
Маар на моих плечах разрыдалась, мама опустила голову, а я, ничего не сказав, подчинился воле «хозяина». До вечера мы ходили по острову. Пестрые наряды торговцев и их забавные товары уже не радовали и не развлекали меня. Я, как привязанный, шел за Ирбрусом, а он, в свою очередь, подходил к каждому продавцу и о чем-то беседовал. Торговец тканями был, видимо, очень рад нашему визиту, когда мы уходили от него, он махал нам рукой и улыбался. Ближе к вечеру мы вернулись на лодку. Ирбрус был прав, в ней не было ни перин, ни посуды, ни рыбы. Голая, как до нашего заселения в нее — вот такою нас встретила лодка. Мама тихо заплакала. Маар уставшая и захныканная за весь день заснула на ее руках. А я не находил себе места. «Как же так? Как он мог с нами так поступить? Сам сохранил все, что хотел, а нам ничего не сказал. И я ведь знал, что у него не один бергер. Мог бы и с нами поделиться. И мы бы тогда не голодали вечером».
От злости на Ирбруса я хотел кричать. Находиться с плачущей мамой под одной крышей оказалось нестерпимо больно, и я вышел на палубу. Вечерело, но еще было отчетливо видно все, что происходит на берегу и на палубе. Ирбрус отталкивал лодку от берега с помощью огромной палки, и мы снова качались на волнах. Он встал у руля, и лодка начала огибать остров справа, течение нас несло быстро, и скоро мы уже не видели того места, где нас сегодня обобрали воришки.
– Как ты можешь так поступать? — неожиданно для себя спросил я.
– В каком смысле? — удивленно посмотрел на меня хозяин лодки.
– Они там внизу, замерзшие и голодные, а ты так просто отплываешь, даже ничего не купив. Мы целый день ходили за тобой, а ты только и делал, что болтал с торговцами, ты, видимо, хочешь просто общаться со своими знакомыми, а мы хотим есть. Тебе нужны сны мамы, но ты ничего не даешь взамен. Мы и без тебя могли голодать на нашей маленькой лодке. Зачем ты нас забрал? Чтобы мучить неизвестностью?! — неожиданно для себя я повысил голос, а Ирбрус посмотрел на меня с удивлением, приподняв бровь. Он молчал, надеясь, что разговор окончен, ожидая, когда же я пойду вниз к маме и сестре, но я не уходил. Там плакала мама. Куда мне было идти?
– Ты мне сам сказал, что я мужчина, и мой долг заботиться о моей семье. Но я не могу сам ничего купить или предпринять, я не вор снов, как ты, я не умею красть. Если бы мог, они бы не сидели голодными.
Было видно, что Ирбрус занервничал. Я еще не знал, хорошо это или плохо, бояться мне или нет, но то, что я заставил его не быть равнодушным, меня радовало.
– Тан, — сказал он, — если ты хочешь, чтобы они были сыты, они будут сыты, но цена этому наша жизнь, ты это понимаешь? Мы можем обойти остров и пристать к берегу, я куплю жареного цыпленка, но за это время нас могут ограбить или убить.
– А почему ты не мог об этом подумать днем? — выпалил я.
– Я думал о более важных вещах, — сказал Ирбрус.
– Что может быть важнее беседы со старыми знакомыми торговцами! Да?! — я злился, сжимая кулаки.
– Нет. Тан, не заставляй меня делать глупости. Иди к маме и дождись завтрашнего дня. Быстро!
И на этом терпение негостеприимного хозяина лодки лопнуло, он взорвался на последнем слове и так громко и неожиданно заорал слово «быстро», что меня при всем моем десятизимнем мужестве сдуло с палубы в одну секунду. Когда я спустился вниз, мама и сестра уже спали. Я подполз к ним и обнял. Светился я в ту ночь тускло, но как мог старался разжигать свет, то и дело задавая себе разные вопросы об этом острове и о завтрашнем дне. Спали на полу без покрывала, у нас ничего не осталось после посещения торгового острова, на нем кто-то все приобретает, а мы все потеряли.
Хорошо, что любая ночь заканчивается рассветом. И я снова вышел на обледеневшую палубу босыми ногами.

13. Дары острова торговли.
 
Пейзаж вокруг лодки поменялся. Теперь мы, обогнув остров, стояли, как и вчера, пришвартованные к бревну вдалеке от острова. Но вот что было удивительным: я видел только лодки с какой-то странной надстройкой и тканью на ней. Не было больше лодок, привычных моему взгляду. Ирбрус, спустился со своей территории, а у меня назрели новые вопросы. Не имея желания продолжать вчерашний разговор, хотя пустой желудок не давал мне забыть эгоизм нашего мучителя, я спросил:
– Как же мы теперь вернемся к берегу, если только стоит нам отвязать лодку, как течение понесет ее дальше от острова, а там только скалы по обе стороны реки? Охота тут невозможна, да и удочки больше нет, чтобы хоть как-то прокормиться…
На что Ирбрус спокойно, без тени вчерашнего гнева мне ответил:
– Сегодня будет особенный день. Я обещаю, вы поедите. Посмотри на эти лодки, они стоят под парусом. Благодаря этой надстройке с тканью, их владельцы могут плыть против течения. У нас будет такой же сегодня.
Да, не скрою, меня порадовало это. Но если бы Ирбрус сообщил, когда мы поедим, мне было бы спокойней. Он продолжал:
– Пока мы не будем отшвартовываться. Но на берег сойдем. Буди маму и Маар. Скоро все начнется.
Ничего не понятно, как обычно. Слова Ирбруса часто заносили в мою голову больше вопросов, чем ответов. Но я позвал Гею и Маар. Ирбрус посмотрел на нас и как-то скривился. Если бы я не знал этого человека, я б подумал, что ему нас жалко.
Ирбрус засвистел, и к нашей огромной лодке подплыл лодочник, перевозивших желающих не отшвартовывать свои лодки на берег. Его новенькая маленькая лодочка, предназначенная для перевозки людей, но не грузов, буквально блестела солнечным морозным днем. Аккуратно спустившись в нее, мы поплыли к берегу. Мама и сестра ничего не понимали. Причалив и сойдя на берег, Ирбрус расплатился с хозяином чем-то странным. Из одного мешочка, привязанного к поясу, он достал порошок розового цвета и отсыпал немного в ладонь лодочника. Тот, в свою очередь, оценив количество порошка, пересыпал его в мешочек у себя на поясе. Берег переполняли покупатели и торговцы, то и дело толкавшие маму и меня, неся свой товар то к лодкам, то от них. Мы направились к лачуге на берегу, от нее вкусно пахло, видимо, там что-то готовили.
– Это место, где вы поедите, — сказал Ирбрус. Зайдя в лачугу, мы увидели внутри много столиков и скамеек. Ирбрус сел за один из столов, а мы нерешительно столпились у входа.
– Вы голодны или нет?! — спросил громко он. — Если да, прошу к столу.
В это время подошла хозяйка в фартуке и о чем-то спросила Ирбруса.
– Все, что угодно, только не рыбу. Нас четверо, и все хотят есть, даже та малышка готова кушать за двоих взрослых, — громко сказал он, указывая пальцем на Маар. Мы подошли к столу, который выбрал Ирбрус, и уселись рядом с ним. Больше никого не было за столами — слишком ранним было утро. Пока еще все возможные клиенты этого заведения занимались торговлей, им было не до еды.
Через некоторое время нам на стол поставили несколько блюд и каждому по тарелке. От еды так пахло, что сводило желудок, но мы все ждали, когда Ирбрус поделит пищу, ведь он за нее платил и только он знал, сколько и кому положено. Он встал над столом и громко сказал, показывая на блюда:
– Это — птица, это — кабан, это — баранина, это — какие-то мыши, я не знаю, честно, что это. Берите то, что вам хочется. Если этого будет мало, мы позовем хозяйку снова. — И, поняв по нашим обездвиженным телам, что мы ничего сами не возьмем, он поделил сначала баранину на всех, сказав, что ее едет горячей, потом курицу.
Мы наедались как будто про запас. Маар уплетала все, что видела, она тянулась к курице и к свинине одновременно и все съедала. Мама не хотела много есть, хотя и была голодна, она все время, как мне казалось, отказывала себе в лишнем куске, чтобы не съесть больше, чем она могла оплатить Ирбрусу. Меня ее мысли не волновали, я тянул со стола все, что мог. Ирбрус насытился быстрее, чем мы, и наблюдал за этой картиной со стороны. Не нужно было больше звать хозяйку, к тому времени, как мы наелись, на столе оставалась еще половина принесенных блюд. Маар Ра икала от удовольствия и насыщения, чем очень радовала Ирбруса.
– Вот это я понимаю аппетит, она бы могла съесть целого бергера! — сказал он, улыбаясь. 
– А что, их едят? — удивился я.
– Конечно нет! Есть эту птицу то же самое, что бросать драгоценности в реку, чтобы посмотреть, какие пойдут круги по воде, — ответил Ирбрус, веселый и добрый, но этот ответ ничего мне не дал, кроме новых вопросов.
– Гея и Маар останутся тут до тех пор, пока я за вами не приду, — сказал нам позже Ирбрус. — Если вы захотите чего-либо, зовите Мистер — это хозяйка этого заведения. Тана я возьму с собой, мне нужен помощник.
С этими словами он встал и пошел к выходу, я поплелся за ним. Мама и сестра остались за столом, и я заметил, как мамина рука тянулась к еде, кода Ирбрус шел к выходу — как же она не хотела, чтобы он видел ее зависимость от него!
Мы вышли на берег реки Сома и направились в какой-то дом на острове. Он был чуть крепче того, в котором мы завтракали.
– Это лесопилка, — объяснил Ирбрус. — Нам нужна мачта.
– Почему хозяин лесопилки не построит себе отличный дом? — спросил я.
– А зачем? Каждый год весною река становится более полноводной, и остров уходит под воду до середины весны, а потом он сохнет до лета. Сейчас начинается самая активная торговля, тот торговец, который не успеет распродать или поменять товар до весны, будет вынужден отдавать его почти даром перед паводком. Помнишь, как вы весной ничего не ели в своем поселке, кроме рыбы, а щедрость рыбаков иссякала? Это потому, что торговцы за мешок рыбы давали черствую хлебину, выменянную еще зимой на этом острове. А женские украшения вообще не продавали.   
– Но почему наш поселок не затапливало? — удивился я. — Ведь река везде одна, и воды ее наполняют реку равномерно.
– Ты прав, но отчасти. Поселение Гай находится у самого начала реки, и вы не видели наводнений потому, что уровень воды в ней зависит только от количества осадков. А в этом месте сходятся множество притоков реки Сома. Они и повышают уровень реки настолько, чтобы смыть остров.
– Но почему тогда не перенести торговлю в другое место? Зачем же голодать всю весну, если можно сменить место торговли.
– Ну, во-первых, торговый остров удобен своим расположением. Как сердце реки. Сюда удобно добираться. А во-вторых, существующий дефицит товара заставляет покупателей не требовать улучшения его качества, а наоборот радоваться тому, что дают.
Мы зашли в утлый дом-лесопилку. Пробыв там некоторое время, мы отправились обратно. Во время пути я не переставал задавать вопросы «хозяину».
– Неужели это честно? — продолжал я рассуждать на тему нехватки продуктов весной. — Не могут же торговцы жить только для себя? Неужели им не стыдно?
– Да, Тан, им не стыдно. Но не потому, что они плохие люди, нет, а потому, что они выполняют волю тех, кто нами правит. Это место выдумали не торговцы и не им его переносить. Пока нехватка товаров и сложность его обмена существует, тем, кто нами правит, легче следить за порядком. Голодный и запуганный человек никогда не будет думать о чем-либо, кроме как о куске хлеба. Взамен всем этим тяготам те, кто нами правят, даруют людям своеобразную стабильность. Все голодающие знают, что летом снова начнутся поступления продуктов. И ждут этого момента. Боясь изменить уже имеющееся хрупкое постоянство.
– Я не пойму, — продолжал я пока мы шли обратно, — те, кто нами правит, заинтересованы в покорных или непокорных людях? Они собирают души тех, кто не готов мириться с установленными порядками, нехваткой продуктов и безвыходностью своего положения или им нужны неропщущие рабы?
– Им нужен баланс, пойми. И с тех, и с других людей те, кто нами правит, получают одну только выгоду. Они не живут для того, чтобы улучшать жизнь обычных людей, они следят за стабильным наполнением своих карманов и соблюдением правил во имя своих интересов. Если им понадобится больше светящихся душ, они введут еще какой-то запрет. И недовольных станет больше. Вплоть до того, что они могут даже регулировать количество душ нужного цвета. Вот представь, понадобился им, например, цвет розовый — это цвет влюбленности, они введут такое правило, чтобы мужчины и женщины не имели права общаться. И недовольные именно с этим цветом начнут нарушать правила и встречаться ночами, при этом светясь. Вот их-то и принесут ловцы.
– Но ведь они могут принимать лекарства перед встречами и не светиться?
– Могут, но тогда это не любовь, это во-первых, а во-вторых, их без труда найдут Искатели. Или вот, например, им понадобится такой свет, как твой. Да они просто людям запретят разговаривать, чтобы не получать ответы на вопросы. Тот, кто не соблюдает запрет, будет пойман. А если тем, кто нами правит, понадобится укротить нравы людей, они им предложат еще два месяца голода, но при этом увеличат дозу черного лекарства. Ты меня понимаешь?
– Кажется, да! Но как уйти от этой системы?
– Стать вне закона, как я, — понизив голос до шепота, сказал Ирбрус и усмехнулся в усы. — Хотя и с меня они получают определенные выгоды.
– Какие? — выдохнул я, замирая от любопытства.
– Я продаю сны на Артере, а этот рынок принадлежит только тем, кто нами правит. Хотя сама продажа снов является делом незаконным, — очень тихо, почти на ухо мне сказал Ирбрус.
Тут я вообще ничего не понял и поднял на него затуманенные от непонимания глаза.
– Что?
– Заморочил я тебя. Поймешь чуть позже, это только начало нашего путешествия. У тебя все впереди, ты смышленый мужчина, хоть и ростом мал, — он потрепал меня за белые волосы и зашагал быстрее вперед.
Зайдя внутрь дома, где нас ожидали мама и Маар, мы увидели такую картину: сытые и счастливые они спали, прислонившись к стенке дома. Ирбрус подозвал Мистер и что-то ей сказал, она быстро собрала все, что мы не доели, в тряпичную сумку. В это время мама и сестра проснулись. Все мы пошли к выходу, а Ирбрус в это время что-то отсыпал хозяйке заведения в руку. Мистер его очень благодарила и, кланяясь в пол, провожала до дверей. Выйдя, мы направились к берегу. Я увидел человека, с которым мы договаривались о мачте. Он стоял около длинной лодки и командовал погрузкой. Подойдя к нему, Ирбрус сделал какой-то знак, хозяин лесопилки кивнул, мы залезли в эту лодку и ожидали отправления. В ней пахло свежими опилками и смолою дерева. Этот запах был нов для меня, Маар и мама снова уснули, несмотря на холодный зимний ветер.
Через какое-то время погрузку закончили, и несколько длинных стволов огромных деревьев лежали вдоль всей лодки. С трудом отчалив под таким весом, лодка стала тяжелой и глубоко врезалась носом в берег. Мы направились к нашему плавучему дому.
Несколько веревок были сброшены с бортов нашей лодки, а к их концам привязаны стволы деревьев. Мы все тянули будущую мачту вверх: и даже мама с больными руками, и хозяин лесопилки, и Ирбрус, и несколько нанятых работников. После того как будущую мачту затащили на палубу, маму и Маар Ирбрус попросил перестать помогать в установке мачты. На их возражения он тихо сказал:
– Не женское это дело — строить!
А рабочие не покладая рук строгали, пилили и сверлили. К полудню мачта красовалась по центру лодки. Это было что-то великолепное, только вот не было паруса. На мой немой вопрос о нем, Ирбрус указал кивком в сторону приближавшихся к нам двух лодок. На первой из них стоял торговец тканями и махал нам рукой. Я помахал в ответ. После того как хозяин лесопилки удалился, мы приняли на лодке торговца тканями. Он привез много мешков, которые Ирбрус велел мне занести к нам. В одной из подплывших к нам лодок находились мешки с чем-то мягким, а в другой парус. Мы его привязали к веревке и тащили вверх, мне казалось, он никогда не закончится. После этого Ирбрус спустился к счастливому торговцу тканями и отдал ему полный мешочек со странным порошком, которому все были так рады. До этого хозяин лесопилки получил такой мешочек. Потом к нашей лодке подплыл торговец веревками, с ним был такой же расчет, и он был рад оплате. Дело двигалось к ночи, и Ирбрус отправил меня спать. Я устал и начинал светиться в темноте. Ночью до меня доносились звуки с верхней палубы. Это хозяин лодки что-то мастерил у себя.
Утром я выскочил наружу, споткнувшись о большое количество мешков у входа, я про них успел забыть за ночь, но руки до сих пор дрожали с непривычки, так много вчера пришлось носить в руках. Пока мама и сестра крепко спали, в надежде чем-то помочь Ирбрусу я ходил по лодке, но его нигде не было. Я даже поднялся к нему на вторую палубу, но и там его не оказалось. Множество вещей лежало на его территории: веревки, палки, доски, молотки, гвозди — все это было мне незнакомо. И я вернулся обратно к себе. Мешки, привезенные торговцем тканью, меня интересовали не меньше, чем вопрос, куда пропал хозяин лодки. Я раскрыл один. В нем были какие-то тряпки. Я потянул за самую яркую красную — это было платье, потом я вытащил маленькую куртку без рукавов, похожую на одежду Ирбруса, потом обувь и что-то еще. Передо мной стоял целый мешок каких-то мне непонятных вещей, о предназначении которых я не догадывался. Я открыл второй мешок, оттуда посыпались ракушки и бусы вперемешку с чем-то ярким и мягким, предназначение и этих вещей мне было неизвестно. Третий мешок оказался еще более странным: в нем я обнаружил рулоны ткани разных цветов. До четвертого мешка так дело и не дошло, потому что я услышал всплески воды возле лодки и выскочил наружу. Это был хозяин лодки и всех тех сокровищ, которые находились на ней теперь. Он приплыл не один, с ним было еще шесть человек. Они ловко поднялись к нам на борт по веревке и на непонятном мне языке начали что-то выкрикивать, занимаясь мачтой без паруса.
– Эти люди закрепят парус и отрегулируют мачту, — сказал Ирбрус. — Ты уже разобрал вещи?
– Нет, — ответил я. — Только начал, но там столько всего непонятного.
– Пойдем, разберемся, самому интересно, что мне продал этот хитрец.
С этими словами Ирбрус спустился в нашу часть лодки, где Гея и Маар еще дремали.
– Вот, — показал я на мешки, — тут много ткани в свертках, что с нею делать?
– Это не просто ткань, это то, что позволит нам быть согретыми на лодке и чувствовать себя в безопасности. Дорогое удовольствие, хочу тебе сказать, нужно использовать его с умом. Эта ткань теплая, сотканная из нити, которую пряли из подшерстка бергера. Эта птица под пером имеет мех, и достать его очень непросто. Эта ткань не даст проникнуть в наш дом ни ловцам, ни Искателям. Защитит и согреет вас от непогоды. Натянем ее с помощью гвоздей чуть позже по всей лодке.
– А это что? — и я указал на мешок, набитый ракушками и чем-то мягким.
– Это старый мошенник приготовил для Маар Ра. Это ее одежда и игрушки, за игрушки я не платил, видимо, это уловка торговца, чтобы я снова пришел к нему, если захочу порадовать девочку.
– Но ведь ракушки стоят очень дорого! — воскликнул я. — Их нельзя дарить просто так.
– Тан, — снисходительно заговорил Ирбрус, — ракушки стоят копейки для тех, кто умеет плавать, но вам запретили плавать, и вот ракушки возросли в цене. Продавец хлеба рад рыбе и готов за нее отдать весь хлеб, потому что в его селении запрещено ходить к воде. Тот, кто владеет лесопилкой, покупает расписную посуду втридорога только потому, что добыча глины запрещена в его поселке, а вырубка леса запрещена в поселке глиноискателя, поэтому для него посуда из дерева считается самой дорогой. Главное — создать дефицит. Вот видишь, в вашем поселке можно было купить все за бусы из жемчуга: женщину, имя, отметку на спине, а тут тебе дарят жемчуг как только ты покупаешь одежду для ребенка.
– Я подумаю над этим, — сказал я, ничего не понимая. И указал на мешок с платьем.
– Это вещи для твоей мамы. Ей нужно греться, она не видит снов в холоде, а значит, мне нечем будет платить в следующий раз, когда мы решим что-то приобрести, — сказал Ирбрус.
– Что это за порошок, которым ты платишь? Почему ему все так рады? — спросил я, если уж речь пошла об оплате.
– Это сны, перетертые в порошок. Тут о таком щедром расчете слышали давно. Все в основном отдают рыбу за хлеб, ракушки за веревки, свечи за соль и так далее. Натуральный обмен и никаких излишеств. Все только меняют, но не торгуют.
– А что делают с этим порошком?
– Его превращают в лекарства от старости от недугов. Оно исцеляет от многих болезней. Вспомни старика Уда из рода Шин. Он меня оставил при себе только из-за того, что я владею порошком из снов и рецептом мази. Когда мы с ним встретились, за ним уже начали приходить Искатели. Он потерял интерес к жизни и перестал выходить из лодки. Мои мази продлили ему жизнь, и еще десять рыб украсили его спину.
– А он сможет без этих мазей жить дальше? — спросил я.
– Думаю, нет.
Решив сменить тему, я указал на оставшейся мешок:
– А этот мешок для меня?
– Наверное, давай посмотрим, — пожал плечами Ирбрус. Там было много всего, но если это все для меня, я не умею этого носить. Ирбрус достал несколько вещей и протянул мне.
– Это — на ноги, это — штаны, это — рубашка, это — жилет. Быстро переодевайся, я жду тебя наверху. Мне еще нужно проконтролировать, как работники поставят парус. — И он вышел из нашей половины лодки, а я остался с вещами в руках. Недолго думая, я сбросил с себя старые вещи и надел новые. Пока еще не совсем удобные и сковывающие движения, но очень яркие и сохраняющие тепло тела, особенно обувь. Она была теплой, такая же, как у Ирбруса, черная и закрывавшая половину икры. Я поднялся на палубу в новой одежде и увидел его высоко на мачте. Он что-то проверял на прочность, а после спустился вниз.
– Ну вот, — сказал он, потрепав меня за плечо в новой куртке без рукавов,— совсем другое дело. Сейчас мы причалим к берегу и до вечера закончим все дела, а потом доедим все, что нам дала с собой Мистер, а завтра отправимся в путь.
Рассчитавшись с рабочими, устанавливавшими парус, тем же порошком, Ирбрус отвязал веревку от бревна, к которому мы были пришвартованы, и, расправив парус на лодке, мы двинулись против течения. Это было необыкновенное ощущение, будто бы мы покорили ветер и реку и можем бежать куда захотим. Я чувствовал себя веселым и радостным, даже смеялся, когда ветер надувал парус. Мы быстро причалили к берегу, а там, как выяснилось, нас уже ждали торговцы бочек, красок, Мистер с запасом еды на несколько недель, торговец овощей и меда, орехов и фруктов. Ведра, тазы, свечи, глиняную посуду — все это несли к нашей лодке. Ирбрус стоял внизу и оценивал товар, торговцы привязывали его к веревке, я же поднимал его наверх. Так час за часом шла загрузка. Мама и сестра тоже помогали мне, они откатывали и относили все обновки и покупки, которые были закружены в лодку, для того, чтобы освободить место новому товару.
Сестра мне сказала, что я красивый в новой одежде и похож теперь на «Илблуса», мама же промолчала. Поздним вечером прием товара закончился, Ирбрус, расплатившись с последним продавцом, забрался на лодку и повернул парус обратно к бревну, подальше от острова. Мы закончили день, поедая на нашей половине вкуснейшие остатки завтрака, приготовленные Мистер — хозяйкой дома у берега. И оставив все дела до утра, легли спать. Все-таки, Ирбрус, не доверяя даже удалению от этого поселения, попросил бергера скрыть нас на эту ночь.   

14. Ах уж эти взрослые. Ему четыреста лет, а он не хочет жениться.

Проснувшись еще до рассвета, я лежал на новенькой мягчайшей перине. Она согревала меня всю ночь. Теплое одеяло из пуха каких-то птиц было легким и теплым. У меня появилась странная вещь, раньше мы подобным не пользовались, Ирбрус сказал, что ее кладут под голову, и назвал подушкой. Мне она мешала спать, а вот мама и сестра оценили эту новинку по достоинству и тихо посапывали на своих перинах. Около Маар было разбросано много различных ракушек, она вчера весь вечер игралась после позднего обеда, пока мы разбирали содержимое наших мешков. Ирбрус при этом не присутствовал, он после еды отправился к себе на верхнюю палубу и что-то мастерил, долго не ложась спать. Мы же со всем присущим нам любопытством доставали вещи, привезенные торговцем тканями. Я смотрел на маму и не верил, что ее может что-то заинтересовать с такой силой. Раньше столько удовольствия она получала только от принятия лекарств. Гея Ра рассматривала все обновки, гладила их руками и аккуратно выкладывала на свою перину. Если бы при разборе вещей присутствовал Ирбрус, она бы, наверное, даже не подошла к мешкам, делая вид, что ей безразлично, что в них. Маар интересовалась только игрушками из предназначенного для нее мешка. Ее вещами занималась мама. Я не захотел выкладывать содержимое своего мешка. Мне это казалось скучноватым занятием. Тем более что я уже красовался в обновках.
– Что же там делает хозяин лодки, — думал я этим утром, пока солнце еще не растворило свет, излучаемый мною. — И какие у него еще есть планы на будущее?
Так непросто было понять, о чем он думает и что планирует на сегодня, не говоря уже про завтра и послезавтра. Это, наверное, самый скрытный человек на реке Сома.
Вот и рассвет, можно вставать и идти на палубу за новой порцией ответов. День был прекрасным, я проснулся полным сил, одежда согревала меня, и та энергия, которая шла раньше на обогрев собственного тела, теперь, как мне казалось, могла разорвать меня на части, если бы я не начал что-то делать. Странное чувство во мне делало мир каким-то ярким и добрым. Это чувство радости, как я потом узнал, сводило меня с ума в тот день. В первый раз я был сыт, одет и никто ничего не просил у меня взамен, не указывал, что делать, не кричал на меня, как рыбаки на пристанях. А всё, что от меня требовал хозяин лодки, это только помощи в интересных делах и не торопить события, задавая свои нескончаемые вопросы.
Я стоял на палубе, ожидая появления Ирбруса, а ветер развевал мои светлые волосы. «Хозяин» не заставил себя долго ждать. В той же одежде, что и вчера — он ничего не приобрел для себя из обновок — он спустился со своей палубы:
– Сегодня у нас насыщенный день, — сказал он, проходя мимо меня и не здороваясь, как это было принято в нашей деревне. — Нужно поторопиться и закончить всё уже сегодня, чтобы отплыть завтра утром. Буди Гею, нам понадобится ее помощь, и Маар тоже.
Я не задавал вопросов зная, что нужные мне инструкции я и так получу, а на мои вопросы рыжий бородач всё равно не ответит. Ну, или на парочку, так лучше их было приберечь для более существенных случаев. Я пошел вниз к маме, но она уже не спала. Видимо, проснулась от звука тяжелых шагов Ирбруса.
– Доброе утро, — сказал я, рассматривая ее в новом наряде, который она всё еще гладила руками и, видимо, не могла привыкнуть к себе в таком виде. Маар Ра тоже была одета во всё новое. Сразу бросалось в глаза, что ей неудобно, но при этом очень тепло.
-– Ирбрус просил передать, что ему сегодня понадобится наша помощь. И твоя, Маар, — продолжил я. К моему удивлению, мама быстро ответила:
– Да, да, конечно.
И начала подниматься вверх на открытый воздух. Я ожидал, что она согласится, но не с таким рвением, а как обычно: от того, что ее ситуация безвыходна. И начнет вяло помогать, выражая всем своим видом смирение и зависимость от воли «хозяина». Такое поведение жутко раздражало Ирбруса, и я ее не понимал: зачем убиваться так по прошлому? Чем ей не нравится наша новая жизнь? Ведь она стала в тысячу раз интересней той, которую мы вели в деревне Гай. Взяв Маар за руку, я вышел с ней на палубу. Срывался снежок, но погода была безветренной. Пейзаж хоть и заливало солнечным светом, но он всё равно казался унылым. По берегу стенами стояли серые скалы, непрозрачная река Сома казалась еще темнее, чем обычно, а из воды повсюду торчали бревна, от которых торговцы отшвартовывали лодки и снова устремлялись к берегу. Мама и Маар, как два ярких пятна, разбавляли эту серую картину. Теперь они были одеты как многие торговцы на острове, и никто бы не обратил на них внимания, как вчера, сойди они еще раз на берег.
На маме красовалось красное платье, доходившее до щиколоток. Почему Ирбрус выбрал этот цвет, я не понимал, но от него было невозможно оторвать взгляд. Прежняя наша одежда была окрашена в серый цвет, если не сказать, что она была бесцветна. Такие ткани привозили торговцы нашей деревни. «Наверное, самая дешевая», — думал я. Вчера я такой даже не встретил на острове во время торговли. Мамино платье было узким с длинными рукавами из очень теплой ткани, а сверху на него надевалась черная куртка из кожи. Такая же, как и на Ирбрусе, без рукавов, только мамина, в отличие от куртки хозяина лодки, была гораздо длиннее. Обувь черного цвета на ее ногах доходила почти до колен. Если маму новая одежда сделала стройнее и выше, то малышка Маар стала похожа на шарик. На ней была светло-желтая куртка, закрывавшая ноги до земли, мягкая внутри (как потом объяснил Ирбрус, это был мех). А под этой длинной курткой пряталось зеленое платьице из такой же теплой материи, как и мамино. Оно очень подходило к ее рыжим волосам. Сестра говорила, что это как ходить в перине. Очень тепло, но не очень удобно. Еще у нее была шапка, тоже с мехом внутри, и сапожки. Ирбрус и я были одеты почти одинаково: синие теплые рубашки, кожаные жилеты и штаны, которые заправлялись в обувь.            
– Гея Ра, — окликнул маму Ирбрус, стоя у веревок с палками, отдельно сложенными им на палубе, — подойди сюда, я хочу тебе кое-что показать.
Гея поспешила к тому месту, где стоял Ирбрус.
– Смотри, — сказал он, — благодаря этому несложному приспособлению, которое ты сама сделаешь, вы сможете, наконец, сами, не дожидаясь моей помощи, подниматься на борт лодки. А я не буду лишний раз приставлен к вам.
И с этими словами он взял веревку и сделал на ней узел, потом на второй, а потом стал перематывать между собой палки и веревки.
– Так делают веревочную лестницу, именно ее ты свяжешь сегодня для себя. Может, самостоятельные спуски и подъемы на борт лодки доставят тебе радость и заставят видеть сны. Я немного растратился вчера. В это время я и Тан будем оббивать лодку изнутри утепляющей тканью. Ты поняла, как вязать узлы? — спросил он, подняв на глаза на Гею. Мама утвердительно кивнула.
– Хорошо, — добавил он, — но сначала я покажу тебе еще кое-что.
На лодке в хаотичном порядке были расставлены бочки, которые мы поднимали вчера с большим трудом, он подвел Гею именно к ним.
– Сюда ты сложишь еду, которую мы купили вчера, и впредь это будет твоей обязанностью. Я привык есть три раза в день. Поэтому накрывать на стол и следить за количеством еды в бочках твоя обязанность, моя — их наполнять. Как только запас еды будет иссякать, ты мне об этом скажешь. Понятно?
– Да, а сколько раз будем есть мы? — спросила тихо мама.
– Гея Ра, прекрати немедленно строить из себя жертву! — взбесился Ирбрус. Я знал, что мамино настроение ему не нравится, но не думал, что его терпение так быстро закончится — оно закончилось, не успев начаться.
– Вы будете есть вместе со мной, три раза! И не нужно себя вести так, как будто я тебя украл из дворца от хорошей жизни и теперь морю голодом!
На этом разговор был закончен. Ирбрус, взбешенный, отправился на нижнюю палубу, а мама осталась около бочек. Что ни говори, хочешь  не хочешь, а выполнять его распоряжения она была обязана. Маар расселась в теплом новеньком костюмчике на палубе и что-то мастерила из палок и веревок, предназначенных для лестницы.
– Тан Ра, — заорал Ирбрус из нашей части лодки, — ты мне будешь помогать или нет?!
Утро уже не так радовало, как раньше, ответы на свои вопросы я сегодня точно не получу. У хозяина было такое настроение, что лучше его лишний раз не беспокоить. Я поторопился вниз. Ирбрус велел мне стащить все вещи в один угол, чтобы они не мешали нам во время работы, а потом достал один из рулонов дорогой ткани и посмотрел на него. Потом втащил другой. Он всё делал нервно, иногда толкая ногами вещи, которые я не успел еще прибрать, и изредка ругался тихо на непонятном мне языке. Глядя на объемные рулоны ткани разных цветов, он вдруг начал говорить сам с собой.
– Ну и как теперь решить, какой куда прибивать? Что за женщина, ей невозможно угодить, ее невозможно понять! Она самая ненормальная из всех, кого я знаю, почему именно у нее такие красивые и дорогие сны?! С другой бы я уже давно договорился, я делаю ее жизнь лучше, она этому не сопротивляется, неужели так сложно не мешать мне создавать отличные условия для того, чтобы она видела сны?
И он пнул один из рулонов ногою.
– Как мне теперь понять, что ей захочется: синий на стены или на потолок? Если я решу сам, она точно скажет, что хотела по-другому. А когда она обижается, ей ничего не снится. А главное, она обидится в любом случае, что бы я ни сделал!
Я стоял, онемев, и боялся пошевелиться от такого неожиданного многословия Ирбруса. Конечно, всё, что он говорил, было сказано со злостью, но это были первые слова, которые он мне не подарил в качестве ответов, а вообще сказал в моем присутствии на понятном мне языке, а значит, он не хотел их прятать внутри себя. Наконец-то он вел себя, как живой человек с эмоциями.
– Мама просто боится перемен, — сказал я тихо из угла комнаты, на свой страх и риск, не зная, что меня ожидает дальше. Ирбруса охватил сильнейший гнев, казалось, он мог ударить, а удар его мощной руки приравнивался в моем случае к смертельному. Он не удостоил меня даже взгляда. Это, честно говоря, порадовало. Хозяин всего имущества находившегося на лодке стоял в раздумьях и молча что-то решал.
– Гея Ра! — вдруг заорал он своим сильным голосом, меня отшатнуло от этого звука, и я прилип к еще не обитой тканью стене. Мама точно услышала этот крик, но идти не торопилась. Немного подождав, Ирбрус развернулся и хотел выбежать наружу, скорее всего, чтобы притащить ее силой. Но тут в проеме показалась мама с Маар на руках. Видимо, она именно из-за сестры задержалась наверху. Ирбрус хотел было снова начать кричать, но сдержался, решив не повышать голоса при малышке, ее слезы еще больше усложнили бы ситуацию.
– Гея, — сказал сдержанно он, — перед тобой несколько видов тканей, какую бы ты хотела чтобы мы прибили на стены, а какую на потолок? — Вопрос был задан тихо, но видно было, что стоит маме сказать что-то, выходящее за рамки ожидаемого ответа, он снова взорвется. Мама держала на руках Маар, как будто та служила амулетом от гнева Ирбруса.
– Мне всё равно… — опять с лицом мученицы начала было говорить мама, но Ирбрус ее перебил.
– Гея! — сказал он и сделал шаг к ней. Она зажмурилась и чуточку присела, как будто в ожидании того, что он ее ударит, но ничего не произошло. Тогда она открыла глаза и, увидев, что он приблизился только на один шаг, быстро сказала:
– Синие па стены, красную на потолок, коричневую на пол.
И выбежала на палубу. Она еще вчера всё решила для себя, я это понимал, потому что мама вчера вечером внимательно с загадочным видом гладила эти свертки и рассматривала узор на них. «Зачем она ссорится с Ирбрусом? Ведь ей же самой от этого только хуже», — думал я.
После этой сцены хозяин лодки немного успокоился, он развернул все три ткани и начал отмерять нужное количество для обивки. Я помогал как мог: носил гвозди, натягивал материал в нужных местах, правда, мой рост не очень подходил для помощи в обивке потолка, но и маму звать не стали, видимо, Ирбрус не желал с ней общаться. Не успели мы натянуть первое полотно, как сверху нас позвала сестра.
– Завтлак! — громко сообщила она. — Илблус, Тан Ла, завтлак!
Мы положили молотки и пошли на палубу. Ирбрус вышел к ожидающей нас наверху Маар, но не обратил на нее никакого внимания, он вообще держал ее подальше от себя и не любил, когда она крутилась рядом. Я, проходя мимо, взял сестру на руки и понес с собой. Туда, где мама накрыла стол. Пока наше место проживания было не готово, мы ели на палубе. Мама поставила новые глиняные тарелки, нарезала мясо и хлеб. Ели молча, только Маар что-то постоянно говорила, но из ее болтовни ничего не было понятно. Тем более, она говорила очень тихо, чтобы не раздражать грозного Ирбруса, который был еще зол на маму. Но вовремя приготовленный завтрак его немного задобрил. Поев, мы снова отправились вниз. По указаниям хозяина лодки и тону было понятно, что он смягчился, он больше ничего не пинал и не ругался. И я рискнул его спросить о том, что мне было интересно. Я старался выбирать тему безопасную для общения, чтобы снова не разбудить гнев Ирбруса.
Мы работали, натягивая всё новые и новые полотна ткани, и я задал свой первый вопрос:
– Откуда ты знаешь столько языков?
Ирбрус молчал, он не торопился с ответом, но было понятно, что ответит, просто ему нужно время для того, чтобы обдумать, с чего начать. Видимо, он собирался ответить не односложно. Поэтому я ждал, сгорая от любопытства.
– Я много общаюсь с разными людьми, языки — это необходимость, если я хочу вести торговлю, мне нужны такие знания. Ты же сам видел, как это было полезно вчера на рынке. Тот, кто ведет торговлю, должен уметь писать и считать, жителям вашего поселка таких знаний не давали. Только торговцы учили детей для того, чтобы они могли продолжить дело родителей. А для ловли рыбы или охраны пристаней эти знания не важны.
– А ты умеешь писать?
– Конечно.
– А там, откуда ты родом, все умеют писать и говорят на разных языках?
– Нет. Только те, кто торгуют, как и в вашем поселке.
– А чем занимаются люди у тебя на родине?
– Охотой, разводят коз и овец.
– А что продают торговцы вашей деревни?
– Молоко, сыр, мясо, меха. Много всего.
– У вас нет рыбы?
– Она у нас на вес золота. Но мне повезло, я ее не люблю.
– Не любишь? — задумался я. Странно, как можно не любить рыбу, но задавать этот вопрос не стал, решив потратить время на выяснение более важных для меня вещей. — Я не видел, чтобы здесь продавали сны… — резко поменял я тему.
– Конечно, сны на рынках не продают. Этот товар запрещенный, я же говорил уже. Он вне закона. Артер — это единственное место, где можно купить или продать сон.
– Где оно находится? — уже весь поглощенный этой информацией спросил я, не заметив, что перестал работать.
– Если твоя мама будет видеть сны, то нам будет, что продать. Ты сам всё увидишь.
– Как туда добраться? — не унимался я.
– Мы туда попадем по этой реке, но можно и по суше, и по воздуху.
– Как по воздуху? — изумился я.
– Тан, — не прекращая работать, говорил Ирбрус, — ты же знаешь, что я пришел в вашу деревню именно с воздуха.
Я помнил об этом, но мне казалось, что эту тему лучше не затрагивать, пока Ирбрус сам не захочет говорить. И вот этот день настал. Я снова взял молоток в руки и приступил к работе, о которой забыл на время.
– Тебя принес бергер? — тихо спросил я.
– Нет. Бергеры никого не носят, эта гордые птицы. Приручив ее, нужно беречь. Она особенная и делает только то, что считает нужным. Она может ловить сны, потому что ей этого самой хочется, но поднимать человека она никогда не станет.
– Так как же ты попал в небо? Ты упал с чудовища-ловцадуш? Тебя похитили из-за того, что ты светился или нарушил какой-то закон? Да?
– Вот именно, Тан, я упал с саргуса — это то крылатое чудовище, о котором ты говоришь. Но меня никто не похищал. Хотя я и нарушил много законов.
Я моргал глазами и уже ничего не делал.
– Тан, если работать буду только я, — сказал мне Ирбрус, — мы не закончим до вечера.
И он показал, где нужно натянуть ткань потуже. Рой вопросов в моей голове опережали мысли и слова. Я некоторое время молчал, не зная, с какого начать. А потом всё же приступил к раскручиванию этого загадочного клубка таинств и чудес:
– Кто такие эти саргусы? — начал я.
– Это помощники ловцов душ. Ловцы служат тем, кто нами правит, и им дают по саргусу. Ловцы на них совершают вылеты и с неба ведут наблюдение за светящимися людьми.
– Ты был на службе у тех, кто нами правит?
– Нет, Тан, я не приспособлен к подчинению чьим-то приказам, я привык их нарушать вместе с законами, а не выполнять и подчиняться.
– Тогда откуда у тебя саргус? Ты его украл?
– Нет, мое селение находится там, где живут саргусы. Высоко в горах. Мой саргус — мой друг. Ему всего четыреста зим, и пока он не намерен создавать семью, парню просто хотелось поразвлечься, вот мы и развлекались как могли. Совершали ночные вылазки и радовались жизни. В один из таких дней мы пролетали над вашим поселком, и я увидел необыкновенно красивые сны над вашей лодкой, но пока мой бергер слетал поохотиться за ними, я успел свалиться на пристань.
– Ты, говорят, был весь изодран, и одежда на тебе была порвана. Это тебя бергер поцарапал?
– Нет, это саргрус, он хотел мне помочь встать, но я был без сознания.
– А почему он тебя не унес в лапах?
– Ха, — усмехнулся Ирбрус, — откуда у саргуса когти? Он меня таскал зубами, пытаясь поднять и взвалить на себя. Кстати, язык, на котором я говорил, лежа тогда на пристани, — это язык саргусов. И, конечно, его не смогли перевести торговцы. Я тогда звал на помощь именно друга.
– А что случилось с тем бергером, который полетел за маминым сном? Он вернулся к тебе?
– Он вернулся ко мне, когда я пришел в сознание.
– И саргус вернулся без тебя?
– Да, но мы часто виделись после этого, он прилетал ко мне, чтобы забрать сны твоей мамы, я их передавал домой, а там уже из них делали порошок и целебные мази. Перед отплытием на этой лодке из вашего поселения мы виделись в последний раз.
Немного помолчав, переваривая эти новости, я продолжил:
– Ты сказал, что нарушал закон? Какой?
– Да много, самый главный тот, что я ворую сны. Их нельзя красть, они — как неотъемлемая часть светящихся душ и должны ловиться только ловцами душ. Когда ловцы приводят светящихся людей без снов, которые выкрал я, такой свет ценится меньше. А те, кто нами правят, считают, что только они имеют права на души и сны. Я же так не считаю, тем более, я не ворую души — зачем мне так много? У меня есть одна цель, украсть самое дорогое и компактное, продать подороже и жить себе в удовольствие. А те, кто нами правят, считают только себя полноправными владельцами душ.
– Так почему они не возьмут на службу ловцов снов, если они так ценны?
– Всё бы было так просто, если бы на службу можно было взять бергера. Только он ловит сны. Но он никогда не будет подчиняться дисциплине, к тому же его нужно приручить, а для этого выкрасть яйцо из гнезда родителей, поверь, это дело опасное. Никто не будет так рисковать жизнью ради службы за малое вознаграждение.
– Но ты же рискуешь?
– Я это делаю только для себя и только потому, что я этого хочу, это мое любимое дело.
Я думал над словами Ирбруса, и мы продолжали работать. И тут мне в голову пришла странная мысль, а знает ли об этом мама, и я задал этот вопрос:
– Отчасти, да. Мы с ней общались когда-то лучше, чем теперь.
– А как зовут твоего друга с крыльями?
– Какого — бергера или саргуса?
– А бергеров что, тоже зовут?
– Конечно. Розовая, которую ты видел первой, — это девочка, и зовут ее Есат, что значит «быстрая» на моем языке, а синего — Веруд — это значит «сильный». Он был очень крупным птенцом, когда вылупился. Есть еще пара, но они слишком молоды, пока я ношу их с собой на всякий случай, думаю, могут пригодиться. Бай и Бей из одного гнезда, близнецы.
– Что означают их имена? — просил я.
– Бай — непоседа, Бей — неугомонный. Мой саргус намучился с ними пока высиживал.
– Как высиживал? — не понял я.
– Только  саргусы, живущие тысячи зим, могут потратить год на то, чтобы высиживать яйца без перерыва.
– Как — год? Так долго?
– Да, Тан. Мало украсть бергера, его еще нужно обогревать целый год, а только потом он вылупится и покажет свой характер. Так что мой саргус высиживает бергеров. И спасибо за это ему большое.
– А у всех жителей твоей деревни есть саргусы?
– Конечно нет. Зачем они им? Все наши соседи занимаются скотоводством. Только торговцы и охотники используют саргусов для доставки на рынок продуктов и мехов. Из нашей деревни по-другому не спустишься. Слишком она высоко в горах. Хотя старики говорят, что в тех горах есть скрытые спуски и потайные лазы, но когда я был мальчиком, не нашел ни одного, хоть тратил целые дни на их поиски. 
– Но ты ведь не занимаешься скотоводством?
– Иногда, только для того, чтобы никто не заподозрил меня в том, что я живу не как все, я делаю вид, что пасу овец и коз днем.   
– Так как же зовут твоего саргуса?
– Ортрист.
– А что это значит?
– Только небеса знают. Так его назвала мама.
– Такой большой, а живет с мамой? — удивился я.
– Ну, во-первых, по меркам саргусов, четыреста зим – это не много, а во-вторых, он не живет с родителями, его выгнали из гнезда, чтобы Ортрист создал семью. Это случилось, когда я был еще ребенком. Мы встретились и стали дружить. Дружим и поныне — и не хотим создавать семьи, хотя мои родители согласны с родителями Ортриста и тоже считают, что мне нужна семья, — тихо добавил Ирбрус. По интонации голоса собеседника я понял, что эта тема пока закрыта, и удержался от расспросов.
– Какие же у них большие должны быть гнезда, — проговорил я вслух.
– Саргусы живут в пещерах скал и гор в нашей местности. 
– Что такое семья? — спросил я.
Но Ирбрус уже устал от болтовни. И промолчал.
Наша работа была закончена. Мама позвала нас к столу. Но погода портилась, и обедать на открытом воздухе было неприятно. Мы перенесли стол с едою вниз, в нашу часть. И принялись обедать. Маленькая Маар крутила головой по сторонам, рассматривая результаты нашего труда, и почти ничего не ела, потому что была занята изучением рисунков на тканях. Мама же, не желая сказать что-то одобрительное, постоянно пыталась занять дочь обедом. Иначе ей бы пришлось похвалить наши труды, а именно труды Ирбруса. Я видел, что у нас получилось очень хорошо обтянуть лодку, но мама ничего не говорила, всё, что она делала, это журила Маар за то, что та крутится по сторонам, а не ест. Ей не нравилось, что сестру покорили новые стены, и на лодке никто кроме нее не относится равнодушно к обновлению интерьера. Маар, не слушая уговоры мамы, встала и подошла к синему полотну, затянувшему стены. Мы все следили за ее движениями. Она потрогала пальчиком узор, а потом протяжно выговорила:
– Как класиво.
Дождавшись этой фразы, Ирбрус встал из-за стола и вышел на воздух. А я спросил у мамы, неужели ей не нравится то, что было очевидно красивым. На что она мне тихо ответила:
– Нравится.
– А сказать было нельзя, мы ж для тебя старались? — тихо спросил я.
– Ты, сынок, да, старался для меня от чистого сердца, а этому человеку мы не нужны, только то, что мы можем ему дать. Мои сны. Не верь ему, не доверяй. Ты многого еще в жизни не знаешь, а он жил нечестно раньше. Нарушал правила, потом связался с торговцами в нашей деревне…
– Мама, да он нам спас жизнь, когда искатели уже проникли в нашу лодку, — возразил я.
– Да, но только потому, что мы ему нужны.
– Не вижу в этом ничего плохого. Я одет, обут, накормлен и плыву к приключениям, а что было в деревне? Голод, холод и правила!
– Ты видишь только то, что тебе дают видеть, есть много подводных камней, о которых ты не знаешь в силу того, что еще слишком мал.
– Тан Ра!
Где-то вверху раздался взбешенный голос Ирбруса, и я понял, что милой беседы больше не будет. Я выскочил из своей части лодки и поспешил к нему.
С этого времени и до ужина мы носили сундуки для одежды в нашу часть лодки, посуду, свечи, лампы и многое другое. Расставляли на палубе всё необходимое, привязывая и закрепляя всё так, чтобы оно не упало за борт в случае, если лодку качнет. Мамой связанная лестница лежала аккуратно сложенной у борта, мы ее закрепили и отправились дальше разносить вещи по новым местам. На свою палубу Ирбрус меня не звал помогать обивать стены, хотя остатки ткани забрал с собой. Мешочки с красками, которые приобрел он у торговца из поселка Медей, «хозяин» велел занести к нам.
После такого нелегкого дня с градом всевозможной информации в голове, я молча ужинал со всеми, наблюдая за взрослыми. Маар провела очень много времени на свежем воздухе и сразу же уснула, зайдя в тепло и не поужинав. Вторую половину дня Ирбрус только отдавал указания. Ничего не говорил и не рассказывал больше. К моему удивлению, после того, как мы поели, он не сразу ушел к себе, а сказал маме, как будто сегодняшних вспышек гнева не было.
– Отличная получилась у тебя лестница. Молодец.
Мама удивленно посмотрела на него и тихо сказала:
– Спасибо, — потом, помолчав, добавила, — у нас теперь очень тепло и красиво.
И обвела обновленную лодку взглядом. Ирбрус молча кивнул и вышел из нашей части лодки. А мы начали готовиться ко сну. Как сказала мне позже мама, именно в эту ночь она видела первый сон за долгое время.

15. Длинношерстные саргусы. Мужчины виноваты в том, что дети разные. Сны сумасшедшего.

Об этом сне знал и Ирбрус, я видел, что у подушки мамы этой ночью появилось розовое светящееся пятнышко, крохотное и юркое. Оно летало вокруг маминого изголовья и становилось всё более ярким. К тому моменту, когда пятнышко юркнуло в щель под дверцей, оно стало искриться розовыми брызгами и переливаться. На него, как на солнце, стало невозможно смотреть. Мой свет по сравнению с этим был сродни рассеянному туману. За маминым сном прилетала Есат. Так я впервые увидел, как бергеры воруют мамины сны.
Утро меня встретило морозом и холодом, Ирбрус стоял на носу лодки и оценивал, всё ли необходимое погружено. Я понимал, что дело идет к отправлению, и веселился от души, подбрасывая сестру вверх на руках, она тоже хохотала. После завтрака мы отвязали веревку от бревна и, подняв парус, отплыли от торгового острова. Ирбрус стоял у руля, и мы с необычайной скоростью мчали вдоль скалистых берегов. Было видно, что у хозяина лодки отличное настроение, и оно всё улучшалось и улучшалось по мере того, как лодка набирала скорость. Его рыжая борода развевалась на ветру, и он даже что-то напевал себе под нос. Я решил воспользоваться его хорошим настроением и подошел ближе. Ирбрус не обратил на меня никакого внимания. И мы продолжали стоять молча. Так тянулись минуты, я начал замерзать. «Как ему не холодно?», — думал я. И поежился, уже готовый спуститься к маме и сестре на свою часть лодки. Но именно в этот момент он со мной заговорил:
– Да, на такой скорости мороз и ветер кажутся злее.
– Я не люблю холода и зиму. Мне нравится лето, когда теплая вода и яркое солнце, — поддержал я разговор, не зная, чем ответить на его замечание о скорости лодки.         
– Холод необходим: не знающий холодов, не может по достоинству оценить тепло. А ведь когда летишь на саргусе, еще холоднее. Вот меня сдуло именно порывом ветра с Ортриста.
– Тебя? — не поверил я. Казалось, эту глыбу невозможно сдвинуть без его желания, не то что ветром сдуть.
– Да, Тан Ра, да. Именно! — улыбнулся Ирбрус. — Представь, какие наверху ветра и какую скорость развивает Ортрист своими могучими крыльями.
Как мне было представить, ведь я ничего подобного не ощущал. И не зная, что спросить, задал такой вопрос:
– А ему самому не холодно?
– Кому? Саргусу? Нет, на нем плотный мех. Есть длинношерстные саргусы, тем вообще жарко. Как они говорят, для них лето худшее время года, в отличие от тебя.
– Так они что, все разные? — удивился я.
– Да, как люди. Мы ведь все разные.
И Ирбрус поднял руки к небу, отпустив на мгновение руль, выставил свою могучую грудь вперед, и на его лице появилась довольная гримаса. Видимо, что-то хозяин лодки вспоминал радостное в этот момент.
– Мама говорит, в этом мужчины виноваты, — сказал, насупившись, я.
– В чем? — опустил руки Ирбрус и снова взялся за руль. Больше он не улыбался. — В чем, говоришь, мы виноваты?
– Ну в том, что все люди разные, — повторил я, понимая, что с первого раза он меня не слышал, предаваясь каким-то своим воспоминаниям.
– Отчасти она права. Хотя вот я похож на маму, она у нас единственная рыжая в семье, у отца черные волосы, как головешка, — хмыкнул себе в усы Ирбрус.
– Откуда ты знаешь, какие у него волосы? Ты знаешь своего отца? Тебе его показывала мама? — с удивлением я поднял на него глаза.
– Тан, только в таких поселках, как ваш, люди не хотят иметь семью. Женщины рожают без мужей, отдаются за еду и украшения и воспитывают детей без знаний и света внутри, а мужчинам это удобно и выгодно.
– А как живут в твоей деревне? — спросил я, не понимая, что ужасного в том, что мы жили всем поселком по таким законам. Так жили все! Значит, это правильно.
– В месте, где я родился, люди живут по-другому. Понимаешь, вам создали правила, благодаря которым вы стали просто рабами. Это очень удобно и выгодно тем, кто нами правит. В моей деревне тоже есть правила, и нам также запрещено ходить ночами под открытым небом. Но наши соседи нашли выход. Мы имеем старинные подкопы под каждым домом, которые связаны с домами друзей. По ним мы можем передвигаться в любое время суток.
– Друзья это кто? — не понял я.
– Это те, кто всегда протянут руку помощи и никогда не отвяжут твою лодку от пристани, слепо подчиняясь приказам Рока Хэма. У нас тоже есть правила. Но мы их сами не ужесточаем, а нарушителей не сбрасываем со скал.
Немного помолчав, он добавил, вернувшись к вопросу семьи.
– Мой отец живет с нами, с мамой и детьми. Он хороший охотник и добрый человек. Его уважают люди и саргусы. Он много работает. И если бы отец жил по правилам вашей деревни, он бы не был счастливым семейным добряком, а стал алчным человеком, живущим только для себя и ради удовольствий. А как бы мама воспитала всех нас, я вообще не знаю. Мы бы, наверное, тоже, как и мальчишки вашей деревни, стремились по достижении шестнадцати зим сбежать поскорее из дома.
На этом разговор, казалось, прекратился. Ирбрус, уже не такой веселый, смотрел вдаль, держа в руках руль. А я, не обращая внимания на холодный зимний ветер, стоял молча, обдумывая сказанное им. Мне стало интересно, как же живут эти люди, я хотел сам когда-нибудь увидеть его родину, погладить саргуса или даже полетать на нем. Мне было интересно, как выглядит Ортрист и сколько человек в семье Ирбруса. Я медлил с вопросами, не зная, с чего начать. Ирбрус меня не гнал от себя прочь, и можно было рассчитывать на его ответы после правильно выдержанной паузы.
– Наверное, с неба все кажется другим? — начал я снова выуживать из великана невероятные рассказы о нашем мире и его устройстве.
– О, да! — неожиданно взбодрился Ирбрус. — Такие красоты открываются с небес. Если бы я умел рисовать, то обязательно изобразил бы на стенах своего дома то, что видно с высоты полета саргуса. Чтобы это мог видеть не только я, но и все, кто никогда не летал.
– Я бы очень хотел однажды поговорить с ними, — мечтательно протянул я. — А еще лучше, полетать на их спинах, дотронуться до крыльев.
Ирбрус взглянул на меня с удивлением.
– Да тебя сдует ветром как только вы оторветесь от земли, — сказал он, и в его голосе звучала явная насмешка. Мне стало очень обидно.
– Но я же не виноват в том, что мама выбрала себе когда-то невысокого мужчину.
– Он был высоким, — сказал тихо и как-то зло Ирбрус.
Я в изумлении взглянул на собеседника.
– Ты его знал, видел? Какой он был? — вопросы сыпались из меня, как из рога изобилия, и я не понимал, что в этот момент держал за руку Ирбруса и дергал ее в ожидании ответов. Он высвободил ее из моих холодных пальцев. И сказал:
– Ты слишком любопытен, как для мужчины, а я становлюсь с тобой слишком болтливым.
Но, видимо, я так умоляюще смотрел на него, что Ирбрус решил пролить свет на эту тайну:
– В ту зиму, когда я упал в ваш поселок, вы не голодали. Твоя мама видела красивые сны, а всё это потому, что Соб из рода Бо давал вам всё необходимое. Гея Ра была красивой девушкой девятнадцати зим. Всё время, пока она носила тебя под сердцем, Соб не оставлял ее, хотя она всё реже могла оставаться в Плясе, а приходила туда только для принятия лекарства. Я помню, она тогда светилась диковинным светом, я его видел всего раз, когда она, проявив неосторожность, опоздала в Пляс, придя после заката. Я видел, как она бежала по пристани, и свет вокруг нее был сильнее света бергеров, как мне показалось. Это длилось всего несколько секунд. Она быстро закрыла за собою двери, и больше я уже никогда не видел этого света. Видимо, она научилась его искусно скрывать. Соб из рода Бо — твой отец, — резко перешел он от темы маминого света к самому главному, — он был высок, но сутул, жизнь в лодках с низкими потолками отразилась на его фигуре. Был худ, у него были такие же светлые волосы, как у тебя.
Ирбрус замолчал, вспоминая, что-то, это было понятно по его прищуренному взгляду, устремленному теперь не на реку, а в небо.
– Дальше, — попросил я.
– Что еще ты хочешь знать? — не глядя на меня, спросил Ирбрус, как мне показалось, ему не хотелось говорить о моем отце.
– Сколько Собу было зим, когда я родился? — спросил я первое, что пришло мне в голову.
– Двадцать шесть, если я не ошибаюсь, — задумчиво протянул Ирбрус.
– А, что было потом?
– Потом родился ты.
– А потом? Он знал, что я родился? — с мольбой в глазах спросил я.
– Его это мало интересовало. Он давал Гее продукты каждый раз, когда она приходила вечером в Пляс. Это его отличало от большинства мужчин вашей деревни. В основном они не отличаются постоянством. И одаривают разных женщин.
– А что это за свет, которым светилась мама? О чем он говорит?
– Он говорит о том, что носитель этого света счастлив и очень кого-то любит.
– Мама любила Соба из рода Бо?! — воскликнул я восторженно.
– Да, — как-то огорченно произнес Ирбрус.
– А почему я не знаю его? Он превратился в рыбу? — я вспомнил, что никогда не видел рыбака с таким именем, хотя этот род знал прекрасно.
– Нет, Тан, когда тебе было две зимы, Соб вышел, как и все рыбаки, на реку. Погода была очень плохой, шел дождь, но никто от рыбной ловли  не отказался в тот день. В лодке с Собом был еще один человек. С этой рыбалки они не вернулись.
– Что произошло в тот день? — с ужасом в глазах спросил я.
– Мальчишки, ожидавшие прихода лодок с уловом и бегавшие по пристани под дождем, видели, как вдалеке одна из лодок превратилась в пламя. Ты тоже был на той пристани. И видел, как в лодку Соба попала молния и поразила его. А тот, кто был с ним рядом, выпрыгнул в воду и превратился в рыбу, как вы говорите. Лодка загорелась на воде, когда ее проносило течение вдоль деревни, все люди стояли молча и наблюдали за скользящим по воде огнем, — Ирбрус замолчал.
– А что потом? — любопытство было сильнее меня, и я уже не мог остановиться.
– Ты не помнишь этого. Потом этот случай долго обсуждали рыбаки. Этот день не любят вспоминать в вашем поселке. О нем запрещено говорить, чтобы рыбаки не боялись выходить на воду в такую погоду. Ведь всем нужна рыба. Это — доход деревни, и лишние страхи никому не нужны.
Я молчал, опустив голову, Ирбрус молчал тоже. Я вспоминал этот день. Конечно, всё было как в тумане. Но плывущий огонь по воде я помнил.    
– А как мама потом жила? Она нашла себе другого мужчину, который ей давал продукты? Мы же не умерли с голоду. Или нам помогли соседи?
– Гея начала принимать слишком много лекарств, перестала светиться, это было трудное время для меня — она не видела снов. Мне нужно было что-то делать. И я стал ходить в Пляс, давать ей продукты, иногда ракушки, она не хотела брать лишнего, чтобы не быть должной торговцу, заботясь о твоем будущем рыбака, она отвергала всё, что считала лишним. Так мне пришлось подкинуть удочку вам в лодку.
– Значит, ее мне принес не Великий Сома! А я так верил в это, — это сообщение рушило мою веру в силу реки, вселявшую во всех страх и ужас.
– В конце концов, Гея Ра начала видеть сны. Но они уже были не те, что раньше. За них не платили на Артере, как раньше. Нужно было время.
– А кто был отцом Иды? — спросил я, увлекшись игрой «вопрос – ответ», и не заметил, что Ирбрус уже устал от этого разговора. Он сказал:
– Тан, это твой последний вопрос и это мой последний ответ.
– Хорошо, — ответил я.
– Я не знаю, — быстро ответил Ирбрус.
А мне хотелось кричать, что это нечестно! Если бы я знал, что он ответит так неинтересно, я бы задал другой вопрос. Хотя, кто знает, не желающий говорить правду Ирбрус мог завершить так разговор не потому, что и правда не знал ответа, а просто не хотел разговаривать. А быть может, ему не нравилась тема маминых детей. Маар он вообще недолюбливает. Мне хоть больше везет.
Мама позвала нас обедать. Ирбрус послал меня вниз, чтобы я поел, а потом сменил его у руля, пока будет есть сам. Я очень этому был рад. Такое неожиданное доверие с его стороны осчастливило меня. И я бегом спустился вниз к маме, чтобы поесть побыстрее и вернутся к рулю.
Мама и Маар не выходили целый день на палубу, было холодно, они занимались украшением нашей части лодки. Мама из остатков ткани шила подушку, чтобы за столом, у которого обычно мы ели, Маар было удобно сидеть.
Хватая со стола кусок хлеба и мяса, я было уже выскочил обратно, как мама воспротивилась такому отношению к ее труду и усадила меня есть как обычно. Заметив почти законченную подушку на маминой перине, мне стало любопытно, что это, и она объяснила.
– Я тоже такую хочу, — сказал я, немножко раздосадованный тем, что мама первой подушку для сидения сшила не мне.
– Конечно, Тан. У тебя будет такая же.
После этих слов я уже не мог усидеть на месте и с куском мяса во рту выбежал на палубу, не слушая мамины упреки. Ирбрус улыбался, видя мое рвение принять участие в управлении лодкой. Он отдал мне руль и сказал:
– Держи и ничего больше не делай. Просто не меняй направления. Понятно? — а сам пошел вниз обедать.
В этот момент я был самым счастливым человеком. Мне доверили целую лодку, и пусть ненадолго, и пусть моей задачей было ничего не испортить, но мне доверяли! Считали равным! Не ребенком, а взрослым человеком! И это было очень важно для меня.
Ирбрус быстро вернулся, видимо, он ел так же, как и я, полусидя, полустоя. Но на него мама не смогла повлиять своими методами и оставить за столом, как меня. Я рулил, а он смотрел на меня и о чем-то думал. Его мысли прервала подошедшая к нам мама:
– Ты так быстро поел, — обратилась она к Ирбрусу, — что я не успела спросить, могу ли я взять немного красок и попробовать раскрасить посуду так, как на лодке Уда из рода Шин.
– Ты можешь взять столько, сколько тебе нужно, — ответил он. — Всё, что находится на твоей половине, принадлежит тебе.
Гея Ра хотела было уже идти, как Ирбрус остановил ее одним вопросом.
– А подушки будут для всех?
Мама немного смутилась, не зная, зачем ему подушка, но сказала:
– Да, если хватит материала.
– Хватит, — заверил хозяин лодки. — У меня есть еще, если будет не хватать, просто скажи.
– Хорошо, — тихо ответила мама.
– Я планирую завтра купить оружие, — добавил Ирбрус. — Лодка идет очень быстро, и к завтрашнему дню мы, скорее всего, будем у берегов селения Сокол. Лодку придется оставить у скал. Подъем предстоит нелегкий, надеюсь, вы с Маар справитесь.
– Мы постараемся, — ответила тихо мама.
И так как Ирбрус ничего больше не говорил, ушла к себе.
– Что это за поселение? — спросил я, удивленный этим известием и обрадованный такой быстрой сменой картин и пейзажей в моей жизни.
– Странные люди живут в этой деревне, я сам никогда не был там, вот и посмотрим все вместе, о ней мне рассказал торговец красками.
– А почему странные? — опять я не мог угомонить свое любопытство.
– Да живут там только женщины.
– А почему нельзя купить оружие на рынке?
– Его там не продают! — развел руками Ирбрус.
– Запрещено, да? — с сожалением в голосе пробубнил я себе под нос.
– Просто среди жителей поселения Сокол нет торговцев. И они не выходят с товаром на рынки.
– А почему?
– Потому что оружие не может быть у всех. Это опасно. А прийти и купить его может только вольный человек, а не такие жители поселков, как ты и я.
– Но мы же здесь и хотим купить оружие?
– Но мы же нарушаем правила, ты что, забыл?
– Значит, оружие может быть только у нарушителей?
– Нет, еще и у тех, кто нами правит, у тех, кто охраняет тех, кто нами правит.
– Да кто же это такие?! — не выдержав, спросил я.
– Долго рассказывать, я и сам плохо знаю. Ты слишком много хочешь от простого вора снов. — И Ирбрус с этими словами взял руль в свои руки.
Я очень замерз, и он отправил меня греться внутрь лодки. Придя к сестре и маме, я лег на свою перину и заснул. Проснулся только после того, как мама уже прибирала со стола после ужина, Ирбруса на нашей части лодки не было. Чтобы меня не будить, он попросил принести ужин ему наверх, к рулю. Я думал о том, какой же могучий этот человек, весь день и всю ночь он стоит у штурвала, когда же он спит? Но тут же мне пояснила мама, как будто я думал не про себя, а вслух:
– С рассветом ты сменишь Ирбруса. Он должен поспать, чтобы потом идти в селение Сокол.
– Мама, — заговорил я, меняя тему разговора, — а кто был отцом Иды? Ты его помнишь?
– Тан, тебя заботят те вопросы, которых ты раньше не задавал! Это общение с Ирбрусом заставляет тебя думать о таких вещах?
– Мама, разве можно заставить думать? Человек либо думает, либо нет.
– Сын, ты меняешься и выходишь в своих мыслях за рамки дозволенного. Этого нельзя допускать.
– Но я не могу не думать! — весело сказал я.
– Это все из-за Ирбруса, — повторила мама и уставшая села на свою перину. — Это он разжигает в тебе жажду знаний. Почему ты спрашиваешь об отце Иды, а не о своем?
– Мне про него рассказал Ирбрус, — ответил спокойно я.
– Что еще он тебе рассказал про нашу семью?
– Сказал, что отца Иды не знает.
– Это всё? Хорошо, — немного расслабилась мама, она стала очень напряженной, когда мы заговорили о наших отцах. — Это правда, он никогда не видел ее отца. Его звали Гин из рода Рид, и он был такой же непокорный, как твоя старшая сестра, не хотел принимать лекарств, и в ту же зиму, когда ему исполнилось шестнадцать, а мне четырнадцать, я забеременела, а он исчез из деревни. Видимо, в какую-то ночь он вышел на пристань и светился таким же голубым светом непокорности и упрямства, как его дочь. Людей губит эта страсть к новизне и неподчинению, бойся этого света. Он губителен для нас.
– Его унесли ловцы душ? — предположил я. — И он никогда не видел Иду?
– Да, — произнесла мама без особых эмоций.
На этом вечерняя беседа с мамой закончилась, и мы стали укладываться спать. В углу комнаты я увидел заготовки для подушечек и несколько разрисованных тарелок, оставленных мамой там до полного высыхания краски.   
Рассвет меня привел к рулю лодки, где я получил четкие инструкции Ирбруса держать руль так же, как и вчера, ничего не менять, и позвать его, когда река начнет резко сужаться. Позже маленькая Маар принесла мне завтрак, состоявший из хлеба и большого куска копченого мяса. Я замерзал, но гнал от себя мысли позвать Ирбруса раньше, чем берега реки начнут сходиться.
И вот этот долгожданный момент настал. Река стала сужаться, это происходило очень быстро, еще минуту назад я не почти видел береговую линию, только скалы выглядывали откуда-то из тумана на той, другой стороне реки. Мы придерживались всё плаванье левого берега, и вдруг я резко различил контуры правого.
– Ирбрус! — закричал я очень громко, боясь, что он может меня не услышать, и мы проплывем то место, где нужно было бы остановить лодку.
– Ирбрус! — еще раз завопил я что было силы. Мой голос начал отражаться эхом между скалами, настолько сузилась река. — Ирбрус, Ирбрус, Ирбрус, повторило оно за мной, я не слышал раньше ничего подобного, у меня задрожали колени. Течение резко усилилось, и лодку стало труднее удерживать в прежнем положении. Ее всё время разворачивало в разные стороны. Мама и сестра выбежали на палубу от моего крика. Мама хотела уже пойти за ним сама, как Ирбрус высунул голову из дверей своей части лодки и, оценив ситуацию, громко прокричал мне:
– Поворачивай лодку к левому берегу!
– «Берегу, берегу, берегу…» — повторили скалы
Но как это сделать, я не знал. Он двумя прыжками спустился вниз и через секунду уже навалился изо всех сил на руль, повернуть который при водоворотах было очень сложно. Мы причалили к скале. В нее были вбиты несколько железных колец, скорее всего, для таких же приплывших на лодках искателей приключений. Ирбрус велел привязать лодку к кольцу с носовой части. И, взяв всё необходимое с собой, собрался лезть на скалу.
– Но ведь тут нет ступеней, — растерянно сказала мама. — Как же я поднимусь с Маар?
– Для этого есть лестница, — ответил Ирбрус, и полез вверх по скале, цепляясь руками за края острых камней. С собой он захватил длинную веревку, а вот лестницу-то как раз не взял, ту, что делала мама. Мы стояли в растерянности на лодке, запрокинув головы и наблюдая, как этот человек подтягивает себя всё выше и выше. Так бы не только мама не смогла карабкаться, но и я очень сомневался в своих силах.
Ирбрус поднялся достаточно высоко и исчез где-то за камнями. Прошло несколько минут и со словами: «Тан, ты первый!» — нам была сброшена сверху веревка. Ирбруса не было видно за камнями и не было понятно, на чем он стоит. Я обвязался веревкой и крикнул: «Готово!» Сильные руки потянули веревку. Через минуту я оказался рядом с ним. Он стоял на плато, вырубленном в скале, которого не было видно с воды. Кто-то очень предусмотрительный вырубил это место. Ведь только знающий человек мог его найти. Я отвязал веревку от себя, и ее сбросили для Маар, потом для мамы. Собрав всех таким образом наверху, Ирбрус достал синий шарик и позвал бергера:
– Веруд, — попросил Ирбрус, — нам нужна твоя помощь, скрой лодку от глаз проплывающих мимо и проходящих. Прошу тебя от имени славного Такира.
Птица сорвалась с руки Ирбруса и камнем бросилась вниз, увеличиваясь в размерах, и когда наконец Веруд раскрыл крылья, чтобы закончить свое падение и сесть на лодку, он достигал таких же размеров, как наш плавающий дом. Лодка тут же исчезла из виду став невидимой. Ирбрус смотал веревку и дал нести мне. Он и так был нагружен кожаными сумками и всякими непонятными мне мешочками. Мы же шли налегке. Внутри скалы мы нашли вырубленные ступени, которые нас вывели на плато. Поднимались мы долго, было понятно, что каменная лестница древняя, как сам мир. По ней, видимо, ходили тысячи ног, в некоторых местах она была практически стерта. На скале оказалась равнина, я подошел к краю скалы и посмотрел вниз, этот вид заворожил меня, река казалась узкой и спокойной, настолько высоко мы поднялись. Можно было видеть, что происходит на другом берегу, вернее, на равнине другой скалы, что была на другом берегу. «Невероятное зрелище», — думал я, — «наверное, именно так видят мир саргусы в полете».
Меня ждали Мама и Ирбрус, нужно было идти дальше, мы прошли вдоль отвесной скалы некоторое время, и наткнулись на мост, который я видел в первый раз. Только теперь я узнал, что можно перейти на ту сторону и узнать, что там. Я никогда не думал о том, что тот другой берег досягаем, мне он казался неизведанным, как звезды.
– А что там? На той стороне реки? — спросил я у Ирбруса.
– Ничего особенного, просто люди, просто живут, и так же, как ты не знаешь о них, они не знают о твоем существовании и не думают об этом. Днем работают за еду, а ночью пьют лекарство, стараясь соблюдать все правила. Хотя, знаешь, в вашей деревне еще не всё так плохо было, я когда-то воровал сны у сумасшедшего старика, живущего по более странным законам. В его селении не просто карали за невыполнение правил, но и награждали лучших за выполнение. И каждый житель старался всё лучше и лучше делать то, что ему не хочется, за ту награду, которая ему не нужна. Странные были эти люди, даже не помню, как называлась эта деревня, но старика звали Миш. Он был мудрым, но сумасшедшим, его считали таковым потому, что он никогда не боролся за первенство в соблюдении правил, а просто жил по ним. Какие у него были сны! Вот это я насмотрелся тогда. Его сны стоили дорого. Самые страшные фразы, которые я там слышал. «Ты что, хочешь быть не как все?», «Все делают так, и ты делай, ты что, особенный?» «За тебя уже подумали, ты просто делай»... Да, быть особенным там было страшно — ты ж не получишь награды за первенство в выполнении правил!
Пока Ирбрус рассказывал, мы удалялись от моста. Для этого повернули налево и направились вглубь плато.

16. Непостижимая глупость взрослых. Мудрые вопросы Га.

Шли долго, почти до обеда, в животах уже начинало урчать, а учитывая, что Ирбрус не успел позавтракать, напряжение в нашей маленькой компании возрастало. Все знали, что, будучи голодным, Ирбрус становится очень злым. Разговоры стали редки, вопросы я не задавал. Последней каплей стало хныканье Маар, которая уже давно маме на ухо сказала, что хочет кушать, а потом еще сто раз повторила вслух. Это сильно раздражало нашего проводника.
– Гея, я говорил, что путь будет непростым! Пусть она прекратит плакать! Не смотри на меня таким взглядом, будто я съел ваш обед, я сам не завтракал, — грозно сказал Ирбрус. Это была первая его фраза за последнее время, до этого только я с мамой старались друг друга поддержать беседой. Но вот когда мама начала стонать и охать, устав от длительной прогулки, он заговорил.
– Если бы мы могли до тебя докричаться с первого раза, — парировала Гея, злясь на него и на свои непослушные ноги, не привыкшие к дальним путешествиям, — ты бы успел поесть, но ты сладко спал в свое удовольствие.
– Я сутки стоял у руля и только поэтому не услышал, как вы меня звали! — он становился злее и повышал голос с каждой фразой.
– Она — ребенок, — ответила мама, снова переводя тему на голодную Маар. — Нужно было сказать, и я бы взяла с собой еду.
– Если бы я знал, сколько это займет времени, я бы сказал, но я тут никогда не был сам! А те, кто мне рассказал об этом месте, наверное, никогда не путешествовали с маленькими детьми и неповоротливыми женщинами!
Не стоит говорить, что эта фраза разорвала тишину всех окрестностей, ибо Ирбрус уже кричал во всё горло.
Гея прикусила губу от обиды. Взяла Маар на руки и пошла быстрее. Мне стало обидно за маму. Хотелось что-то сказать Ирбрусу, но тот зло посмотрел на меня, когда я только открыл рот, и это стало сигналом к тому, чтобы снова его закрыть. Следующие несколько часов попеременно я и мама несли плачущую Маар до того, как перед нами показался лес. Всё это время Ирбрус смотрел на какую-то крутящуюся вещицу из одного из своих мешочков, потом на солнце. И говорил: «Всё, вроде, правильно». Потом трусил ее. И снова изучал то, что она показывает. Когда мы увидели лес, Ирбрус выдохнул с облегчением. Если бы он шел сам, скорее всего, он бы не нервничал так, как с нами. Ему так же хотелось есть, но никто бы посторонний не раздражал его жалобами.
– Слава небесам, — произнес он. — Теперь мы поохотимся и поедим.
Падал снежок, но при этом вся долина оставалась зеленой, лес тоже зеленел вдали. Нам не было холодно благодаря быстрой ходьбе.
Вскоре мы зашли на опушку леса, время было позднее.
– Нельзя оставаться в такое время под открытым небом, — сказала мама.
– Я сам решу, что можно, а что нет! — парировал Ирбрус сдержанно, но строго.
– Ты тут в первый раз, сам говорил, и не знаешь, что нас ждет в этом лесу! — Гея не унималась, настаивая на своем, чем сильно раздражала Ирбруса.
– Ты слишком много думаешь, как для женщины! — не уступал он ей.
– Ты считаешь, что я думаю слишком много о своих детях?! Об их жизни и безопасности? Ты мужчина и тебе меня не понять! Все вы думаете только о себе и о личных выгодах! — мама повысила голос.
Я думал, он убьет ее. Голодный и злой, Ирбрус завопил:
– Гея Ра, если ты сейчас не замолчишь, я за себя не отвечаю, это понятно?!
Мама села на землю, держа в руках уже спящую Маар, и сказала ничего не боясь:
– Понятно, понятно!
И гордо подняла голову.
Всем своим видом она дала понять, что так же голодала с детьми, живя в деревне, когда сама отвечала за добычу еды, как и сейчас, когда передала это занятие мужчине.
– Жди здесь! Набери хвороста и дров, скоро будем ужинать, — зло прошипел Ирбрус.
Вечерело. Мама была права: Ирбрус не рассчитал со временем перехода от лодки к поселку Сокол. Видимо, он не думал, что поход окажется настолько долгим, это было понятно, но вот зачем мама разжигала этот скандал, зачем она постоянно его хотела задеть, мне было неясно. Эти мысли сновали в моей голове туда-сюда, когда я и Ирбрус шли лесом, удаляясь от того места, где оставили маму с сестрой.
Ирбрус взял меня на охоту, как и обещал. Чтобы как-то отвлечься от своих мыслей, он заговорил:
– Наша охота — это шутка. Так никто не охотится, без оружия это вообще не дело. Мне помогает бергер, я выпускаю птицу, а его задача поймать добычу. Он может поймать всё что угодно: от кролика до медведя, ведь ему неважен размер, он сам может достигать размеров невероятных. Главное, чтобы мы могли утащить это с собой потом. Ведь он только охотится, но не носит добычу. Сегодня особенная охота, мне нужно и бергеров накормить, они голодны, и себе что-то добыть, и на подарки оставить.
Я шел молча, внимая каждому его слову, жутко переживая за маму и сестру, за то, что у них нет крыши и стен, чтобы спрятаться от ловцов и Искателей. Как будто слыша мои мысли, Ирбрус продолжал:
- Не бойся, над этой территорией ни ловцы, ни Искатели не летают. Тут такие места, где, если бы их запустили, не осталось ни одного человека, а это невыгодно тем, кто нами правит. Люди, умеющие производить оружие, защищены от нападений ловцов и Искателей законом. Их нельзя трогать. Они могут светиться или не светиться, на вершине этой скалы можно всё. Ее обитатели приносят большую прибыль тем, кто нами правит, и снабжают их оружием.
Впереди что-то зашевелилось, и Ирбрус взял меня за рукав.
– Тихо, — сказал он и, достав шарик из кармана, позвал бергера, это была Есат. Он молча развернул ее на своей руке так, чтобы она могла видеть добычу. И сказал: «Это для тебя». Есат моментально сорвалась с его руки и, оставляя в сумерках искристый след в воздухе, бросилась на добычу. Через несколько секунд она уже победоносно сидела, держа зайца в лапах.
– Молодец, девочка, — сказал Ирбрус. — Помоги нам поохотиться на что-то большее, да и пара зайцев нам не помешают.
Есат взлетела вверх и исчезла в лесу. Вскоре мы услышали возню вдалеке и бросились к тому месту. Есат стала огромного размера и сидела на том, что Ирбрус назвал косулей. После она отправилась снова за добычей и вместо заказанных зайцев добыла еще пару жирных куропаток.
– Спасибо тебе, Есат, теперь я оставлю тебя с твоей добычей, а себе заберу то, что ты щедро отдала нам. — И с этими словами Ирбрус отдал мне куропаток.
– Но это ведь не то, что ты просил. Ты же хотел зайцев? — сказал я, держа в руках птиц.
– Тан, дареному коню в зубы не смотрят. Я благодарен ей за то, что она нам помогает.
– Что такое конь? Почему ему не смотрят в зубы, и при чем тут куропатки?
Видимо, я имел глупое выражение лица, когда спросил. Потому что Ирбрус весело посмотрел на меня и расхохотался:
– Ты уже залил своим светом весь лес, смотри, скоро начнет выплескиваться наружу твоя любопытная душа.
Мне стало обидно. Но говорить этого не хотел, чтобы к «хозяину» не возвернулось плохое настроение.
Есат улетела к своей первой добыче, а косулю взвалил на себя Ирбрус.
– Подожди, это еще не всё, — сказал он мне. — У меня же есть еще два детеныша бергеров. Они тоже голодны.
И достав два бледных шарика из кожаных мешочков со своего пояса, он высвободил двух блекло-желтых птиц.
– Ребята, сегодня ночью все мыши этого леса ваши. Только не забудьте вернуться обратно, — с этими словами он развернулся и потащил огромное животное, которое называл косулей, к месту, где мама должна была уже насобирать дрова для приготовления ужина. Я освещал нам дорогу бирюзою, света хватало, чтобы видеть лес на четыре шага вперед, да и назад тоже. Как в ярком шаре, мы шествовали обратно. Ирбрус весело хмыкал, поглядывая на меня. Его веселило то, что я не знаю элементарных вещей.
Вернувшись, мы увидели, что мамы нигде нет, а маленькая Маар с раскрасневшимися щечками без настроения сидит на большой куче хвороста.
– Она пошла в лес, — сказала нам Маар.
Ирбрус развел костер и приготовил куропаток для того, чтобы жарить. Вскоре появилась мама, она несла еще одну вязанку дров, столько было не нужно, но ей хотелось показать, что она обойдется без помощи Ирбруса и всё может сама. Даже заниматься мужской работой. Зачем ей это было нужно, я не понимал. Я также не понимал, почему Ирбрус не мог сказать, «да, я ошибся в расчете времени, и моя вина в том, что до вечера не успели прийти в нужное место», а также «вам тут ничего не угрожает, тут не охотятся Искатели и ловцы». «Почему эти взрослые такие странные?», — думал я. 
– А что это? — показывая на косулю, спросила мама. — Это наш ужин?
– Нет, Гея, это — подарок, — спокойно ответил Ирбрус.
– Кому-то такие подарки, а нам две куропатки? — мама этим была явно недовольна.
– Гея, — сказал Ирбрус, — я тебя уверяю, ты наешься.
– Если бы ты так думал о нас, как я, твоя добыча была бы такой же большой, как эти вязанки дров.
«Опять началось», — крутилось у меня в голове. Но Ирбрус в это время жарил мясо, ничего не отвечая. Удачная охота положительно влияет на эмоции мужчин, он знал, что скоро благодаря ему все те, за кого он в ответе, будут сыты, и чувствовал себя выполнившим на сегодня свое предназначение. «Трудно вывести из равновесия мужчину, уверенного в себе, даже такой женщине, как моя мама», — думал я предвкушая ужин. Запах жареного мяса разнесся по всему лесу, и как только оно было готово, Ирбрус всем роздал по большому куску.
– Мама, а тут нет ловцов и Искателей, это место такое особенное, что можно не прятаться, — сказал я наконец правду маме, поглядывавшей то и дело на небо.
– Почему ты не сказал мне этого раньше? — беря кусок мяса, спросила Гея, обращаясь к Ирбрусу?      
– Научись доверять мне без слов! Если я сказал, что вы в безопасности, значит, так и есть. Больше я ничего не обязан говорить. — И положил в рот первый кусок мяса за день.
– Но как? Ты ведь никогда не был здесь, откуда ты это знаешь? — удивилась мама и тоже приступила к ужину.
– И ты бы знала, если бы говорила хоть на одном языке кроме своего. Это я узнал от торговца краской, — спокойно ответил Ирбрус.
Мама обиженно надула губы, и мне было неприятно его замечание. Но что сказать, когда ешь его мясо, идешь за ним, слушаешь его. Все эти выпады глупы. Учитывая, что мы все от него зависим.
Маар наелась и зевнула, издалека начали появляться бергеры, они слетались по очереди, сначала прилетела Есат, потом Бай и Бей. Шаля и отбирая последние кусочки мяса, они залетели в свои шарики. Ночь пришла в гости к земле. А звезды рассыпались разорванным ожерельем из жемчуга по небу. Мы все лежали вокруг теплого костра. Маме было приятно, что все-таки она не зря наносила столько дров. Все они пошли в ход. Никогда я не любовался звездным небом, не боясь нарушить правила. Не страшась, не опасаясь, не подглядывая в щель лодки, а просто лежа, закинув руки за голову и размышляя о том, что этот ужасный случай с изгнанием из деревни, наверное, лучшее, что происходило в моей жизни. Если не считать, конечно, того, что теперь я не верил в друзей и хорошее отношение людей. Всё это казалось притворством. Улыбки, пожелания доброго утра и здоровья — разговоры ни о чем. Всё это оказалось ложью и закончилось в одночасье. Никогда я не смогу забыть куски гнилой рыбы, летящие в нас, и обозленные лица еще вчерашних друзей.
Я почти задремал, когда услышал, как к нашему лагерю кто-то подходит. Поднявшись и сев у костра, я увидел трех женщин, подходивших к нам. Маар с мамой спали, тихо сопя, а Ирбрус храпел во все горло. Я один не спал в эту ночь. А женщины всё ближе и ближе. Они были разными. И возрастом, и одеждой, и волосами. Ничего не говоря, подошли очень близко к костру и смотрели на меня. Я бы и хотел что-то сказать, но не мог, в горле застрял ком размером с само горло и не давал вырваться ни единому звуку. Я потолкал Ирбруса, он продолжал спать, я повторил попытку, но это не помогло. Одна из женщин показала пальцем на спящего Ирбруса и спросила у меня ласково:
– Он главный, да?
Я кивнул. Она подошла к великану, припорошенному легким снегом, и, положив руку ему на грудь, ласково проговорила:
– Ты пришел к нам по делу или от любопытства?
 От этого он не проснулся. Но она не убирала от него своих рук, а начала гладить по бороде.
– По делу, — ответил я за него. — Нам нужно поселение Сокол.
– Я живу в поселении Сокол, — сладким голосом проговорила женщина, прилегшая на грудь спящего Ирбруса и стряхивающая с его бороды снежинки. От этого он, наконец, проснулся.
Ирбрус громко закашлялся после сна или от неожиданности увидеть на своей груди женщину. Кстати, она была очень красива. Я таких стройных и высоких девушек с ровными черными волосами и раскосыми глазами в нашей деревне никогда не видел, даже Ида не была столь красива.
– Я — Мэй, — сказала она ошалевшему Ирбрусу. — Вы ищете поселение Сокол? Мы вас проводим, — очень нежным голосом говорила она.
– А я — Ирбрус, — не зная, что сказать, ответил он. После того, как прозвучал его зычный голос, проснулась Гея и Маар.
Мама, окинув всю эту картину своим взором, сразу возненавидела этих женщин, особенно ту, что сидела возле Ирбруса. Мне это сразу стало понятно, и я ожидал каких-то новых нападок на Ирбруса. Но, как ни странно, она молчала.
Я рассматривал спутницу Мэй. Одна из них была коренастой немного постарше Мэй, другая — высокая и стройная с очень неприятным лицом. Потом, уже при свете дня, я разобрал, что ее лицо обожжено огнем.
Мама тоже встала с земли и взяла на руки Маар. Взвалив на плечи косулю, Ирбус пошел рядом с Мэй. Когда она увидела, что у него с собою добыча, припасенная в дар, она особенно подобрела и улыбнулась ему так приятно, что он растаял при ее взгляде. Мы все шли следом, а женщины из села Сокол замыкали эту процессию.
Так странно было передвигаться ночью. И при этом не бояться за то, что нарушаешь правила. Нас привели в селение Сокол. Но так как ночью будить никто никого не хотел, а мы, по словам Мэй, стали не пленниками, а гостями, она предложила разместить нас в жилищах этих женщин.
– Ирбрус, ты можешь с женой остаться у меня, а дети переночуют у Саи. — Так звали коренастую женщину.
– Я не женат, — быстро ответил Ирбрус.
И красотка снова одарила его загадочной улыбкой, смысл которой мне был непонятен. Но, видимо, взрослые были в курсе того, что это может значить.
– Отлично, так это только ее дети, тогда она с ними переночует у Саи.
Ирбрус колебался. А мама, переминаясь с ноги на ногу, искала удобный момент, чтобы заговорить с Ирбрусом. И нашла самый «подходящий»:
– Да, хорошо, это только мои дети, с которыми я переночую там, где решу сама! — громко сообщили она.
Мэй, не поняв в чем дело, с удивлением смотрела на нее. В свете луны она была так красива, что я не мог отвести от нее взгляда.
– Женщина, — обратилась она к маме, приподняв надменно бровь, — я не знаю твоего имени, но ты странно говоришь с мужчиной, он решает всё сам и сам скажет, что тебе делать.
Ирбрусу эти слова явно понравились. Мэй его будто одурманила. Она знала, что сказать, как, где, и, видимо, зачем. Она вела себя так, как будто все эти слова были сказаны ею сотни раз до того, как прозвучали сегодня. Она была недосягаема, как звезда. Но на маму эти фокусы не действовали. И Гея продолжала:
– Если у тебя есть желание, ты можешь сколько угодно забирать его к себе, в этом мужчине столько же силы воли, сколько в мертвой косуле жизни. Такой мужчина хорош на ночь, но не на жизнь! — обратилась мама к Мэй.
– Мне этого достаточно, — ласково проговорила красотка. И потянула Ирбруса куда-то в сторону. Видимо, там был ее дом. Но его отрезвили слова Геи, он отшатнулся в сторону от соблазнительной незнакомки. Бросил на землю косулю и посмотрел на маму с таким презрением, что Гея опустила голову, как будто ей было стыдно за сказанное ранее.
– Ах, на ночь? — прошипел он. — В поселке Гай ты говорила по-другому.
– В поселке Гай ты не ночевал с другими женщинами!
– То место, где я ночевал, тебя тоже не устраивало! Торговцы, говорила мне ты, плохая компания!
– Ты можешь что угодно говорить и где угодно ночевать! Но пусть твои женщины не указывают мне! Я сама решу, что мне делать!
– И что же ты можешь делать сама без меня?!
– Вернуться на лодку!
– Бергер тебя не пустит саму! Веруд-то и мне не всегда подчиняется. А тебе и подавно не станет.
В разговор вступила женщина с обожженным лицом. У нее был очень приятный голос, в отличие от внешности:
– Если женщина хочет, — сказала она елейным голосом, — то может остаться у нас. Мы никогда не выгоним ее.
Ирбрус замолчал, размышляя. И Гея больше не рвалась в бой, а вжала голову в плечи и спросила:
– А у вас, это где?
– У нас — это в поселении Сокол, тут живут только женщины, и мы тебя с удовольствием примем, но без детей.
– А почему нельзя с детьми? — спросила мама.
– Зачем нам дети?
– Уж нет, извините, дети останутся со мной, — запротестовала мама, прижимая меня и Маар к себе.
Ирбрус подошел к Гее и сказал шепотом, как будто шутя:
– Ты оставайся, я справлюсь с ними. С тобой иногда тяжелее, чем с Маар. Она хоть знает, отчего хандрит и чего хочет.
– Нет, — прошипела мама зло.
– Так она тебе не жена? — с подозрением промолвила Мэй, все-таки подозревая Ирбруса в том, что он соврал, и Гея — его женщина.   
– Нет, — подтвердил Ирбрус.
Мы устали и хотели спать, мне было уже всё равно где заснуть, хоть тут на земле. После долгого дня ходьбы ноги отказывались слушаться, и я почти валился от усталости. Даже, казалось бы, тихое общение Ирбруса и мамы разбудило жителей поселения Сокол. И вскоре за спиной мы услышали женские голоса. Действительно, ни одного мужского. Чтобы нас рассмотреть, к нам приблизились женщины разных возрастов с огнями в руках, они то приближали факелы и лампы к нашим лицам, то отдаляли. Говорили о чем-то, спорили, обсуждали между собой. И наконец было решено позвать мудрую Га, которая должна была расставить всё на свои места.
Мудрая Га оказалась сгорбленной старушкой, пользовавшейся уважением всех без исключения жительниц поселения Сокол. Она обошла нас, окинула взором и спросила:
– Вы здесь зачем?
– Нам нужно оружие, — ответил Ирбрус.
– Хорошо, а зачем?
– Для охоты.
– А чем ты охотился раньше, — не уставала она придумывать вопросы в столь поздний час.
– Всё, что у меня было, я потерял у берегов торгового острова. Меня обокрали.
– Глупец, — сказала мудрая Га.
Ирбрус ничего не сказал про бергеров. Он солгал мудрой женщине.
– А эта косуля, как ты ее поймал?
– Это секрет, — сказал Ирбрус, — но это мясо для вас. Я хотел вам принести праздник в деревню.
– У тебя получилось. Завтра вечером и начнем праздновать, но зачем человеку у которого есть секретное оружие, металлические стрелы и копья, ножи и арбалеты?
– Я привык к металлу. Мне нужен он как охотнику, просто необходим.
– А твоя женщина умеет охотиться?
– Нет, она ест то, что приношу я.
– Значит, она — твоя жена?
– Нет, — ответил Ирбрус.
– То есть ты ее кормишь, но не назвал избранной? Зачем тебе это? — и, не выслушав его ответ, обратилась к Гее: — Ты живешь с ним, не называя мужем? Почему?
Мудрая Га мне напоминала меня самого, я не унимался с вопросами днем и мучил Ирбруса, а она его решила довести до крайней точки ночью. Меня это забавляло.
– Слушайте, — сказала мудрая Га, обращаясь к своим соседкам и к нам, — его отведите в гостевой дом до утра, а женщина с детьми пойдет со мной.
Всех устроило это решение, только красавица Мэй хотела что-то сказать. Старуха, заметив это, подошла к Ирбрусу и громко сказала:
– Если мужчина хочет, чтобы я поменяла свое решение, он мне это может сказать сейчас.
Ирбрус посмотрел на красавицу Мэй, на меня, на маму с Маар на руках, на старуху — и уставшим голосом произнес:
– Меня устраивает ваше решение. Спасибо.

17.Одни и те же вещи глазами мужчин и женщин. 

Жилище мудрой Га мне показалось очень странным: нижняя половина дома была выстроена из камня, а верхняя — из бревен и досок. Крыша выложена плошками, похожими на глиняную посуду. Три ступени перед входной деревянной дверью из камня.
Раздался скрип тяжелых кованых петель, и мы оказались внутри. Каменный пол и полумрак встретили нас, посередине большой просторной комнаты в печи горело неяркое пламя, освещавшее и обогревавшее ее. Возле окна слева стояла кровать, а в глубине комнаты находился стол с двумя длинными скамейками по обе стороны. Я огляделся и не понял, где же старуха нас разместит. Ведь тут только одно спальное место. А на каменном полу спать будет холодно. Но этот вопрос она решила легко. Маму с уже давно спящей на ее руках Маар устроила на кровати, мне был предложен гамак в углу, около печки, который я не заметил сразу. А сама она улеглась рядом с печкой — справа от нее стояла лавка чуть шире той, что находились у стола.
Мама не хотела занимать кровать хозяйки, на что та ответила:
– Зимой, я не сплю на ней. Мне холодно. Так что ты ничего не забрала у меня этой ночью и не нарушила мой привычный уклад жизни. — После этого мы заснули. После тяжелого дня сон наступил быстро и легко.
Утром проснулись чуть позже рассвета. Старуха уже чем-то бряцала около печки. Не успела мама открыть глаза, как та ей сразу дала задание:
– Вот овощи, почисти и набери воду. Свари суп. И не забудь положить мясо. Оно в погребе, под полом. Скажи мальчику, пусть принесет дров.
Мама отодвинулась от еще спящей Маар и, ступив ногами на ледяной пол, подошла к Га, разглядывая, чем занята хозяйка дома. Мудрая Га что-то нарезала в глиняную посудину, пересыпая всё это толченными травами с приятным ароматом. Гея Ра изумленно наблюдала за этими чудо-ингредиентами, а потом робко промолвила:
– Я не умею варить суп, —- и стыдливо добавила: — Это что такое?
Тут пришла пора мудрой Га смотреть изумленно на маму.
– А чем ты кормишь того большого мужчину?
– Мясом, вяленым или жареным на костре. Хлебом. Мы всё необходимое купили на торговом острове.
– И всё?
– Рыбу он не ест, а водорослей для салата у меня нет.
– Каких водорослей?! — развела руками старуха, всё больше изумляясь. — Где так едят?
– В поселке на воде под названием Гай, — проговорила мама. — До недавнего времени я не знала, что такое мясо, и тем более, что его можно жарить.
– И варить, — добавила Га.
– Нам запрещалось разжигать костры на пристанях и в лодках, которые нам служили домами. Только тусклые лучины, которые не могли причинить вреда деревянному поселку на воде…
Пока мама говорила, мудрая Га слушала ее внимательно, но при этом своего дела не бросала: она нарезала полную миску овощей и грибов, как это позже выяснилось. И сказала:
– Буди мальчика, пусть он бежит за водой.
– Как за водой, до реки же день ходьбы? — спросила мама, немного взволнованная, в своем ли уме хозяйка гостеприимного дома.
– Воду наберет в колодце. Ты что, не знаешь ничего о колодцах?
Гея ничего не ответила, но подошла к гамаку, в котором я лежал уже давно с открытыми глазами и всё слышал. Встав и обувшись, я спросил у Га, которая не переставала звенеть посудой:
– Я хочу узнать, что такое колодец, расскажи мне.
И она спокойно, не поднимая своей седой головы начала объяснять:
– У входной двери стоят ведра, возьми их, и, выйдя на улицу, обойди дом с левой стороны. Там ты увидишь тропинку, по ней, скорее всего, будут идти женщины. Иди в ту сторону, в какую они следуют с пустыми ведрами. Там сам всё увидишь.
После этих слов она обратилась к маме:
– А ты лезь в погреб, найди хороший кусок мяса и захвати один из кувшинов с жидкостью.
Дальше я ничего не слышал, выбежав во двор и схватив ведро, я, подгоняемый любопытством, как парусная лодка ветром, побежал к тропе, о которой говорила старуха. И действительно, по ней шли женщины, много женщин. Они были такими разными: худыми и полными, высокими и низкого роста, сутулыми и статными, красавицы и простушки, молодые и старые, с волосами и глазами разных цветов — их всех объединяло то любопытство, с которым они разглядывали меня. У каждой в руках имелось ведро или два. Они направлялись по воду, некоторые уже шли с водой в обратную сторону. Я побежал вперед, не обращая внимания на их взгляды. «Мне не привыкать», — думал я, — «нас и не так на торговом острове разглядывали».
В конце тропы я увидел отверстие в земле, обложенное каменной невысокой стеной, с крышей над ним и деревянным ведром, привязанным к вращающемуся механизму. Не сразу поняв, как этим пользоваться я пропустил вперед двух женщин, которые болтали о чем-то своем, идя по дороге к колодцу. Одна стала черпать воду и поднимать ее вверх, а вторая откровенно меня рассматривала. Я даже немного разрумянился от такого пристального взгляда.
– Как тебя зовут? — спросила она у меня.
– Тан, — ответил я. — Тан Ра.
– Значит, Тан сын Ра? Ра — это имя твоего отца, того мужчины, что пришел с вами? — задала она странный вопрос.
– Имя моего отца Соб, а этот человек не мой отец, мой отец погиб.
– Ясно, — задумалась она над чем-то, пока вторая набирала еще одно ведро. — А что такое «Ра»? Тан, сын Соб, — обратилась она ко мне странным образом.
– Ра — это имя рода моей матери! — гордо произнес я.
– У тебя есть отец, но ты носишь имя рода матери? Ты — безотцовщина, —Утвердительно кивнула она, а в ее глазах светилась жалость ко мне. Я не очень понимал, что такое безотцовщина, но слово это мне очень не понравилось. Женщины поменялись местами, и теперь та, что задавала мне вопросы, набирала молча воду, а вторая, вытирая со лба пот, спросила:
– А твоя сестра тоже Ра?
– Да, — ответил я, но уже без гордости в голосе. — И старшая, и младшая.
Женщины, наполнив ведра, удалялись, выслушав мои ответы, и говорили друг с другом о том, что не понимают, о чем можно думать и зачем иметь столько детей без отцов. Это позор. Я понимал далеко не всё. Мы ничего не нарушили, за что мою маму и нас, ее детей, хотят пристыдить? Раздумывая над этим, я начал опускать ведро, привязанное к колодцу, это получилось сделать быстро, но не могу сказать, что удачно. Оно было тяжелым и большим. Рукоять механизма, вращавшего веревку, к которому было привязано ведро, вырвалась из моих рук. Я не знал, что делать. Ведро летело вниз со страшной скоростью, а рукоять бешено вращалась. До того момента, как ведро достигло воды, рукоять сильно ушибла мой подбородок, я не успел отскочить. «Хорошая штука колодец», — подумал я, потирая синяк внизу лица. И начал поднимать ведро вверх. Это было мне не по силам. Оно оказалось слишком тяжелым и без воды, а наполненное весило, наверное, как Ирбрус. «Как эти, казалось бы, хрупкие женщины, могут выполнять такую тяжелую работу?», — думал я с отчаянием.
Я бы не смог набрать воды, если бы чья-то сильная рука не схватила рукоять и не начала поднимать ведро, помогая мне. Это была женщина широкая в плечах и невысокого роста. Она улыбнулась, и на ее щеках образовались чудесные ямочки.
– Меня зовут Луд, — сказала она. — А ты Тан, да?
И я понял, что она знает не только мое имя, но и то, что я безотцовщина. Пока я боролся с ведром, две сплетницы уже успели рассказать это всем, кого встретили на дороге к колодцу.
– Да, — тихо ответил я, опустив глаза. — Спасибо, Луд, ты мне очень помогла, — искренне поблагодарил я и собрался было идти, как она спросила:
– А ты сам донесешь его? Тебе ведь к дому мудрой Га.
– Я постараюсь, — залился краской я.
– Может, тебе помочь?
– Нет, спасибо, — промямлил я себе под нос. А про себя подумал, не хватало, чтобы женщины делали мужскую работу. Я что, девчонка, чтобы мне помогали? С трудом подняв ведро и вцепившись в него двумя руками, я потащил его по дороге, надрываясь под его весом.
– Я пойду с тобой, ты не против? — спросила Луд.
– Нет, — прокряхтел я, пунцовый от напряжения.
Хотя мне бы не хотелось, чтобы она видела мои страдания, а тем более, попыталась мне помочь посреди дороги. Идя с ней, я не мог себе позволить передышку, в которой нуждался, — я же сильный. Я должен быть сильнее слабой женщины. А она, как ни странно, не испытывала особых трудностей, неся два тяжеленных ведра.
– Ты прибыл сюда за оружием? — спросила она.
– Да, — прокряхтел я.
– Значит, ты сегодня будешь в кузнице?
– Не знаю, — длинными фразами я отвечать не мог, не хватало сил и говорить, и нести ведро одновременно.
– А кто знает?
– Ирбрус.
– Так зовут того мужчину, который пришел с вами?
– Да.
– А он знает, что именно хочет купить?
– Я не знаю, — из последних сил отвечал я.
– Тогда я вам всё расскажу и с радостью покажу сама — я работаю в кузнице. — Она снова улыбнулась своей приятной улыбкой, и на лице кузнеца заиграли милые ямочки.
Мы расстались у поворота к дому мудрой Га. Я думал, пока шел, о том, что женщина может быть кузнецом. Это же, наверное, очень тяжелый труд. Хоть я никогда и не видел кузню, как и колодцев, но всё же представлял себе в этих местах только мужчин.
Зайдя в каменный дом, я обнаружил в нем Ирбруса. Он сидел на скамье у стола и смотрел в окно. Я поставил ведро рядом с мамой, которая зачерпнула из него несколько ковшей воды и наполнила глиняный сосуд с широким горлом, стоящий на печке.
– Что-то еще принести? — спросил я маму. Но вместо нее ответила Га:
– Нет, садись, скоро будем завтракать.
Она что-то раскатывала на печи.
Сев рядом с Ирбрусом, я тоже заглянул в окно: оно было прозрачным, и я потрогал его пальцем. Наблюдая за моими действиями, Ирбрус сказал:
– Это стекло, его производят жительницы поселения Сокол. Большая редкость встретить стеклодува-женщину, да еще и в поселении, которое занимается продажей оружия. Стеклодувы обычно живут отдельными поселками и никогда не делятся своими секретами производства стекла с другими. Любая вещь, сделанная ими, стоит больших денег.
– А я познакомился с кузнецом, — сказал я глядящему в окно Ирбрусу. За окном ходили женщины, их было много. Все занимались своим делом. Кто-то вел козу, кто-то нес зерно для кудахтавших кур в загородке, где-то стучали молотки и топоры. На телегах везли метал в кузницу, в жерновах перемалывали зерно в муку, везли глину в мешках в гончарный дом, к ткачихам несли выделанные стебли растений, а к прядильщицам — шерсть овец. Я не знал и половины тех занятий, которыми занимались в этом поселке. Это зрелище для меня было странным, ведь все эти нелегкие работы выполняли женщины. Мама начала накрывать на стол. Она положила скатерть, ей так велела сделать мудрая Га, меня удивило то, что стол застилали тканью, я не видел в этом особого смысла. Стол не мерзнет, чтоб его укрывать, да и крошки оставляют пятна, ее нужно будет стирать. Одним словом, мне это показалось нерациональным. Однако выглядело очень красиво и празднично. Потом мама принесла тарелки с супом и ложки. Га поднесла свежевыпеченные лепешки с творогом и грибы с овощами, специи наполняли своим запахом весь дом, разжигая мой аппетит. Женщины поставили копченое мясо, разогретое на огне, и кружки с кувшином, наполненным жидкостью. Такого стола я не видел никогда, всё выглядело очень красиво и вкусно пахло, в комнате было светло и тепло. Мы все сели за стол. Только Маар продолжала спать — она вчера сильно устала.
– Сегодня я хотела бы поговорить с Геей, — сказала мудрая Га, обратившись к Ирбрусу. — Вы с Таном можете пройти в кузницу, подобрать всё, что вам необходимо. А также ткани, платки, платья, посуду, стекло. Всё это вы найдете в нашей деревне. Изделия произведены руками жительниц поселка Сокол и продаются. Девушки проводят вас. — Гея без радости посмотрела сначала на Га, потом на Ирбруса.
– Конечно, — сказал он. — Тем более, что может понимать женщина в оружии? Ей это будет неинтересно.
Мудрая Га улыбнулась и налила всем кроме меня из сосуда красную жидкость.
– Ты прав, абсолютно ничего, — и она снова улыбнулась. — Пейте. Это чудесное вино, у нас огромные виноградники.
Зубов у старухи осталось немного, волосы были редки, спина сутула, а руки сухие с пергаментной кожей. «Сколько же ей зим?», — думал я. И сколько ей пришлось трудиться в этой жизни? Мы молча ели, не разговаривая больше. Все попробовали вино, было видно, что этот напиток пришелся и маме, и Ирбрусу по вкусу. После завтрака, вставая из-за стола, он сказал мудрой Га:
– Спасибо большое за такой теплый прием, так вкусно я ел много лет назад, когда меня кормила мама. Но тогда мне не наливали столь вкусного вина. У нас нет виноградников.
– Это всё благодаря дочке винодела Таше, она знает все секреты о винограде и вине, она к нам пришла очень давно. Все посаженные ею кусты уже давно дают хорошие урожаи. — И с этими словами мудрая Га встала, чтобы проводить нас. Я и Ирбрус вышли наружу. Он посмотрел на меня пристально и спросил:
– Что у тебя с лицом? — и ухмыльнулся: — Тебя ночью били женщины?
– Нет, — ответил я, прикрывая синий подбородок рукой. И тут же спросил: — А как прошла твоя ночь?
– Спал, — ничего не поясняя, ответил он.
Мы подошли к женщине с охапкой сена и спросили, где можно найти кузницу. Она быстро махнула рукой в ее направлении и, не проронив ни слова, ушла в другую сторону, угрюмо оборачиваясь нам вслед. Гуляя по деревне, мы видели женщин с бурдюками вина и головками сыра, ведрами молока и большими кусками мяса. Они все не покладая рук работали. И труд их не казался мне легким. Дойдя до кузницы, я заприметил знакомую мне уже Луд и помахал ей. Она подошла к нам, улыбаясь, и, глядя Ирбрусу в глаза, спросила:
– Нашли меня без труда? — улыбнулась она. Такой улыбки не имела даже прекрасная Мэй.
– Да, нам какая-то не слишком приветливая женщина указала дорогу. Даже не заговорив с нами, — ответил я.
– Это, наверное, Кийт, вы не обижайтесь на нее, она немая и боится мужчин, видимо, бедняжке нелегко пришлось в жизни. Но мы не знаем этого, ведь она не может рассказать. — И меняя тему разговора в нужном ей направлении, Луд лукаво подмигнула мне и спросила: — Вы знаете точно, что бы вы хотели купить?
– Пока нет, но мне нужно оружие для охоты, — серьезно ответил Ирбрус, не настроенный флиртовать.
– Хорошо, заходите, я вам всё покажу, — не переставая улыбаться и кокетничать сказала Луд. На ней был надет длинный фартук, а на лице чернела сажа, что абсолютно ее не смущало. Луд вытерла руки о грязную тряпку и пригласила нас внутрь кузни. Множество непонятных вещей встретило меня внутри загадочного владения женщины-кузнеца. Петли для дверей любого размера, обода для бочек и ведер, ручки для дверей, кольца, такие же, к какому мы привязали свою лодку, ножи для вспахивания земли, вилы для сена и ухваты для посуды, и конечно же, оружие.
– Вы предпочитаете бросать, рубить или колоть? — спросила Луд, подходя к столу, на котором размещалось оружие.
– Я предпочитаю стрелять! — гордо заявил Ирбрус.
– Понятно, тогда нам сюда, — поманила она рукою в другую комнату кузницы. И отвела нас в сторону от диковинных топоров, кинжалов метательных звездочек и ножей. В следующей комнате нас ждали всевозможные арбалеты, висевшие на стенах. Большие и маленькие, с гравюрами и мордами зверей, легкие и тяжелые. Ирбрус подошел к одному из них и взял в руки, приложил к плечу, повертел с видом знатока, и отложил, взял второй и тоже долго рассматривал.
– Тан, — сказал он, — давай выбирай, не теряй времени!
И я с радостью принялся изучать арбалеты. По каким критериям их выбирают, я не знал, но мне хотелось так же деловито, как Ирбрус, выглядеть перед этой женщиной, которая одной левой могла поднять тяжеленное ведро из колодца. Она наблюдала за нами, как за игрой двух мальчишек, облокотившись о косяк входного проема. И скрестив руки на груди, улыбалась, демонстрируя обворожительные ямочки на щечках. Потом спросила:
– Может, вам помочь с выбором? — такой вопрос был воспринят и мной, и Ирбрусом как оскорбление. Мы почти отказались, но она уже держала в руках один арбалет и рассказывала о нем всё то, что мы и знать не могли.
– Это Цуийский металл. Он прочен, но сильно отяжеляет арбалет, поэтому рукоять вырезана более короткая из легкого дерева, чтобы облегчить конструкцию. Из-за смещенного центра тяжести с ним трудно совладать новичкам.
И положив один арбалет, она взяла в руки другой:
– А этот идеален, как по мне. Таких я делаю всего четыре в год, и их забирают для охраны тех, кто нами правит, — попадания из них особенно точны, и на длинные расстояния он стреляет без промаха.
Взяв третий, она сказала:
– Это более декоративная вещица, но зато в нем много инкрустированных деталей.
На арбалете была выкована голова чудовища. Луд продолжала говорить, зная всё об оружии:
– Если вы захотите украсить рукоять цветным стеклом, я договорюсь, и завтра оно уже будет сиять всеми известными цветами, любая надпись для вас будет сделана в срок.
Она замолчала, а мы переглянулись.
– Вот этот, — указал Ирбрус на один из самых больших арбалетов, находящихся в комнате, наверное, хотел подчеркнуть то, что он мужчина, и, если женщина и знает больше него, это ее не делает сильной.
– Этот вам будет мешать при ходьбе на охоте, он слишком велик, не всегда больше — это лучше, иногда это просто больше. Его можно установить на опоре и стрелять с одного места. Именно для этого он выкован.
Она начинала злить Ирбруса, но была знатоком своего дела. Поэтому он молча переносил то, что женщина его поучает.
– Тогда вот этот, — показал он на меньший экземпляр.
– Нет, — резко сказала она, — вот этот!
И выбрала отличный арбалет, который мы не заметили сразу. На нем не было украшений, и он не казался самым большим. Но Луд настояла. И позвала женщину-стрелка, чтобы показать, как метки попадания из этого оружия.
– Я и сам могу проверить, — буркнул покупатель.
– Я не уверена в вашей меткости.
И этими словами Луд окончательно убила мужчину в Ирбрусе.
– А вот Дуг — чудесный стрелок, это я знаю точно. Я бы не хотела, чтобы мое оружие оказалось оценено ниже, чем оно этого заслуживает, потому, что покупатель не умеет стрелять.
В комнату вошла Дуг. Высокая, стройная как лань, с длинными волосами. Она молча посмотрела на выбранное оружие и взяла его в руки:
– Отлично, Луд, захвати кионские стрелы, они сюда более всего подходят, — произнесла она с лицом, не тронутым эмоциями.
С этими словами девушка вышла из кузни, а мы последовали за ней. Снаружи стояла мишень, изрядно истрепанная, видимо, оружие пристреливали частенько. Дуг надела на себя колчан со стрелами и приложила арбалет к плечу.
– Может, он тяжел для тебя? — спросил я хрупкого стрелка на всякий случай, если Дуг не попадет. Чтобы она не сильно расстраивалась. В ее худых рудах арбалет казался огромным. Но к моему удивлению, девушка, не глядя на меня, бесстрастно произнесла:
– Мне всё равно, из чего стрелять.
И выпустила первую стрелу. Она попала в цель.
– Сбегай, передвинь мишень на пять шагов от нас, — сказала она всё с тем же равнодушием. Мы с Ирбрусом переглянулись, сначала не поняв, кому из нас адресованы эти слова — мне, ему или Луд. Но потом меткий стрелок бросила взгляд на меня, не отводя оружия от плеча. И я понял, что бежать мне. Подбежав к мишени, я передвинул ее.
– Не уходи далеко! Стой там! — закричала она.
И выпустила вторую стрелу. Да, Дуг была очень меткой, и попала туда же, куда и в первый раз.
– Еще пять шагов! — закричала она.
Я передвинул, она попала.
– Еще пять!
Я снова передвинул, и она снова попала. Так продолжалось долго, пока я для них, а они все для меня не превратились в точку.
– Беги сюда! — закричали мне.
И я рванул, что было сил. Дуг протянула Ирбрусу оружие и сказала:
– Теперь ты пробуй.
Понимая, что с такого расстояния может и не попасть, он не хотел стрелять, хотя и считал себя неплохим стрелком. Но Дуг, спасибо ей за это, не хотела смотреть на то, как он будет испытывать оружие. Она уже собралась было идти обратно в кузню, как Луд протянула ей оружие чуть более короткое, видимо, для меня. А к нему более короткие стрелы. Дуг, особенно не стараясь, выстелила и снова попала по той же мишени. Отдала мне, завороженному этой демонстрацией, арбалет и сказала:
– Это отличный экземпляр, — похлопав меня по плечу, как старший наставник, она удалилась. Из ступора нас вывела Луд, пока мы стояли во дворе, держа каждый по арбалету, и смотрели на далекую мишень.
– Ну что, берем? — спросила она весело, и ямочки на ее щеках заиграли. Правда, теперь они меня не так увлекали, как раньше.
Мы взяли именно те арбалеты, которые нам подобрала хозяйка кузницы, а также стрелы и несколько ножей, не отказались и от предложенных звездочек для метания.
С разрешения Луд мы тренировались стрелять по ее мишени некоторое время. У меня получилось не сразу. Но Ирбрус пообещал показать чуть позже несколько хитростей стрельбы. Рассчитался он мешочком порошка из маминых снов.
Мы шли по деревни, как вдруг нас окликнул женский мягкий голос, он принадлежал женщине с обгоревшим лицом. Ее звали Сая. Она работала около каменного дома, такого же, как и кузница, в отличие от всех остальных. Другие дома были построены из камня и дерева. И нас это заинтересовало — неужели у Луд есть конкуренты? На наши вопросы она спокойно ответила, что является мастером стеклодувом. И пригласила оценить ее работы. Внутри этого дома находились разноцветные шедевры. Посуда и фигурки из разноцветного стекла были расставлены повсюду. Потому ее дом и был весь из камня, ведь она работала с огнем, как и кузнец.
– Вам, что-то понравилось? — скромно поинтересовалась она, вытирая руки о фартук, готовая показать любую вещь.
– Всё, что вы делаете — это прекрасно. Очень завораживает, — сказал Ирбрус.
– А если вынести на солнечный свет любую вещь, — заговорила тихо Сая, — она будет светиться.
– Можно мне попробовать, — спросил я, мне очень не терпелось этот свет увидеть.
– Конечно, только очень аккуратно, я вас прошу. Эти вещи очень дорогие, поверьте, их оценивают дороже оружия.
Я аккуратно вынес на улицу фигурку женщины в алом платье, и она заиграла всеми цветами радуги в лучах яркого солнца. Я любовался ею, со мною вышел и Ирбрус.
– Правда, похожа на маму? — спросил я у него.
Но он ничего не успел ответить. Его мысль была прервана еще одной нашей знакомой, Мэй. Она увидела нас у дверей мастерской Саи. И с очаровательной улыбкой подошла ближе.
– Здравствуйте. Я смотрю, день проходит не зря, — и указала на арбалеты за нашими спинами. — Такую покупку нужно отпраздновать. Ты вчера принес косулю, и вся деревня ждет вечера для праздника, — говорила она все тише и тише, ее слова предназначались только Ирбрусу, она подошла к нему очень близко. Как мне показалось, даже слишком. А я крепко сжал в руках статуэтку. И так как он ничего не предпринимал, чтобы отогнать Мэй от себя (видимо, разговор с ней Ирбрусу нравился), я поднял вверх фигурку и, держа между их лицами, которые, слишком приблизились друг к другу, повторил:
– Ирбрус, тебе нравится? Правда, она похожа на маму?
Этим я, конечно, привлек внимание взрослых, но Ирбрус ничего не ответил, а Мэй, взглянув на статуэтку в моих руках, рассмеялась:
– На маму? Да нет, что ты, найди что-то попроще, — и собираясь уходить добавила: — Сая делает очень красивые украшения, которые, правда, сама не носит. Их нужно уметь носить. Такие вещи — лучшие подарки для красивой девушки!
Я ничего не понял из ее слов. Ирбрус, видимо, был околдован этой женщиной. Он смотрел ей вслед и не мог оторвать взгляда. Когда его оцепенение прошло, мы вернулись в дом Саи. Через витражное окно за происходящим наблюдала хозяйка каменного дома. Она как-то померкла, когда мы зашли обратно, и забрала статуэтку девушки в красном из моих рук, понимая, что ее мы не купим.
– А покажите нам украшения, — сказал Ирбрус.
Еще сильнее побледнев, женщина с ожогом на лице подвела нас к многочисленным булавкам, заколкам, бусам, кольцам и брошам. Все они светились и переливались. Ирбрус взял одну вещицу в руки, она была алого цвета. Ее предназначения я не знал.
– Хороший выбор, — тихо, как будто она зачахла после увиденного на улице, сказала Сая. — Эта вещь может украсить как платье, так и волосы.
– Сколько она стоит? — спросил Ирбрус.
Не торгуясь, он отдал почти столько же, сколько за всё оружие. Бережно засунул эту хрупкую вещь за пазуху, и мы вышли из дома, в котором всё светилось и переливалось разными цветами, как только солнышко дотрагивалось до окон.   
Вечерело, и пора было возвращаться в дом мудрой Га, но нам настолько нравилось находиться в деревне, что, не замечая времени, мы бродили от мыловаров к виноделам, от козопасов к ткацкому цеху, а потом к скорняку. На нашем пути встречались разные женщины, они были приветливы, умны и знали свое дело. Многие из них оказались охотницами — на стенах их домов висели головы диких животных, их добычи.
– Наверное, пора идти домой, — сказал я. — Тем более в деревне ожидается праздник. Хотя я не знаю, как они поделят эту косулю, если их так много.
Ирбрус только пожал плечами, и мы пошли обратно. Зайдя в дом мудрой Га, мы услышали приятный запах свежего хлеба, мама что-то пекла, стоя около плиты в фартуке, на ее голове красовался платок — я такой ее никогда не видел. Это было странно. Обычно она не забирала волосы, они всегда оставались распущенными, а теперь она их убрала под платок, завязав пучком на затылке. Ей очень шел этот образ. Услышав наши шаги, мудрая Га начала ходить быстрее обычного, застелила стол новой скатертью, расставила тарелки, подала теплый хлеб, жареную картошку, мясо с грибами, вино, а для меня чай с вареньем из ягод, собранных в здешних лесах. Мама принесла блины. Только теперь, будучи гостем мудрой Га, я узнал, как вкусна и разнообразна бывает пища. Гея Ра села, уставшая, за стол. Все приступили к ужину. Я рассказывал, как прошел день, довольный Ирбрус кивал головой, когда я говорил об арбалете, но мне не хотелось рассказывать о девушке-стрелке, которая нас обошла в умении, а когда начал говорить о стеклодуве по имени Сая, Ирбрус мне наступил на ногу под столом, и пришлось промолчать о покупке украшения и об истории с Мэй. Я рассказывал о том, что видел, и о том, где мы были. Мама молчала, она ничего не спрашивала и не комментировала, не ела, а глядела в пол или в стол, изучая узор на скатерти. Только мудрая Га иногда говорила, пока мы замолкали и наполняли желудки вкуснейшим ужином. Я почувствовал, что мама сердита. Но не хотел на этом заострять внимания, чтобы не прерывать рассказ, и несся дальше в своем описании нашего дня:
– А вечером начнется праздник! Мы будем есть мясо, которое принес Ирбрус! И веселиться! — Я радовался, и мне не сразу передалось мамино настроение.
К концу ужина помрачнел и Ирбрус. Га тоже примолкла.
– Ты устала, мама? — спросил я, чтобы снять напряжение, понимая, что слишком много болтал и не спросил, как прошел ее день.
– Нет, сынок, — ответила она. Это показалось мне странным, в таком состоянии она обычно уже начинала свои женские нападки на меня и Ирбруса.
– Точно? Ты долго готовила, наверное? — допытывался я.
– Наверное, — утвердительно кивнула мама.
– А мы не возвращались долго? Да? Это тебя расстроило?
Мама молчала, она опустила голову, и я почти уже начал думать, что она заснула.
– Где Маар? — неожиданно спросил Ирбрус.
– Ну, наконец-то! — громко промолвила Гея, поднимая уже не уставшие глаза, а два отточенных клинка.
– Она заболела, — спокойно сказала мудрая Га.
И положила себе немного варенья к чаю, как ни в чем не бывало.
– Как заболела?! — очень громко спросил Ирбрус, оставляя еду и всё внимание переводя на маму. — Почему же ты сразу не сказала?
– А тебе это интересно? Ты спросил, как у меня прошел день? Весь день вы ходите по деревне и любуетесь, не думая о том, что происходит тут! А потом являетесь, и я оказываюсь виноватой в том, что поздно тебе сообщила?
«Ну вот, опять», — думал я, — «теперь начнется».
– Что с Маар?! — не слушая все эти упреки грозно спросил Ирбрус.
– Вот только не надо делать вид, что ты очень озабочен! У тебя праздник впереди, ты еще вчера его спланировал!
– Она спит, — так же спокойно, как и раньше, произнесла мудрая Га. — А вы можете ее разбудить своими криками.
И как ни в чем не бывало она продолжала ужинать.
Разговор продолжался уже тише, однако искры летели во все стороны.
– Если бы вчера мы не ночевали под открытым небом, она была бы здорова! — нападала голодная мама. Она не притронулась к ужину и сейчас была особенно зла.
– Если бы ты мне вовремя сказала, что она заболела, я бы предотвратил болезнь!
– Я должна была бегать по этой деревне в поисках тебя? И выглядеть, полной дурой, не умеющей ничего без мужчины, в глазах этих независимых женщин, которых ты разглядывал весь день?
– Гея Ра! Я никого не разглядывал! Я занимался делами!
Терпение Ирбруса было на пределе.
– И чем ты можешь помочь Маар? У тебя, что есть чудесное средство от всех болезней?
– Возможно! Где она? — негромко, но уверенно сказал он.
– На кровати спит, — спокойно прошептала мудрая Га.
Ирбрус подошел к месту, где спала Маар, мама последовала за ним. Он склонился над маленькой рыжей девочкой, у нее, видимо, повысилась температура, но сам он этого выяснять не стал. Попросил маму поцеловать ее в лоб.
– Жар, — подтвердила мама шепотом.
– Вот возьми эту мазь и намажь виски, грудь, горло. Завтра болезни не будет, — сказал Ирбрус и протянул маленькую коробочку маме. Он пошел к столу и сел на скамейку рядом со мной, а мама осталась у кровати дочери. Но ему не удалось съесть блин, за которым он протянул руку, и начать разговор с мудрой Га. Мама подошла к нам и сказала ему с каким-то отвращением на лице:
– Это что, шутка?
Он видно не понял в чем дело и захлопал глазами. А мама вместо ответа поставила перед ним пустую коробочку.
– Черт! — заорал Ирбрус, но поняв, что может разбудить маленькую Маар, тише повторил: — Черт, я их перепутал, на моей части лодки хаос, немного не прибрано то есть, — как бы оправдывался он, но не перед взбешенной мамой, а почему-то перед Га. — Я там не успеваю прибрать, вот и перепутал баночки.
– И именно ради этого я должна была сегодня выставлять себя на посмешище, бегая в поисках тебя? Доблестного Ирбруса, который, как ему кажется, необходим нам с его неоценимой помощью! Ты так себе это представляешь?! — наконец взорвалась мама.
– Нет, — прошипел Ирбрус и вышел из-за стола. — Я скоро вернусь.
– Зачем? Иди на свой праздник, там тебя ждут!
– Гея, мне не нужен праздник, мне было нужно оружие в этом поселении Сокол, а косуля — это знак уважения к обитателям этой деревни. Приди мы с пустыми руками, нас бы приняли по-другому.
И он вышел за двери, ничего не объяснив, ничего не сказав и не пообещав, просто ушел.
За окном виднелись огни начинающегося праздника и веселья. Мудрая Га вздохнула, а мама легла на кровать и заплакала, обняв Маар. Она попросила меня помочь прибрать со стола, и я помог старой и мудрой Га. Я не нашел в этом ничего ущемляющего меня, как мужчину. И пусть я мою посуду, ведь я помогаю маме и старухе, которые целый день готовили для нас. Гораздо хуже, когда женщина стреляет за меня или несет ведро с водой. С этими мыслями я убирал со стола, как в дверь ввалился Ирбрус. Он сказал, что пора идти, но куда, никто не понял. В ночь? С больным ребенком? Было понятно, что он ведет себя странно, и даже мудрая Га, курившая у входа трубку, посмотрела на него, как не на совсем здорового человека. Но он с таким порывом сказал всем собраться, что собралась даже курящая Га. Ирбрус хотел взять Маар на руки, но, постояв у кровати, позвал меня и сказал:
– Маар несешь ты!
Все вышли из дома. Пройдя несколько шагов, мы наткнулись на хоровод из женщин этой деревни, они нас не выпускали из круга и хотели, чтобы мы танцевали с ними. Из толпы вырвалась Мэй и бросилась на шею Ирбрусу, она хотела с ним потанцевать, маме, глядя на эту картину, стало очень больно. И она подошла к нему и Мэй.
– Наверное, будет правильно, если я останусь здесь, я найду себе место среди этих женщин, а ты развлекись и уплывай, я не хочу больше плыть с тобой и обременять детьми.
Мэй, повисшая на шее Ирбруса, ничего не поняла, а он сам как будто ударенный по щеке обернулся к маме и сказал:
– Куда это ты собралась?
И с этими словами отодвинул от себя разочарованную красотку и пошел прочь от шумного праздника, следом за ним тащились мы, в ночь, неизвестно куда. С нами шла мудрая Га, может, она думала, что сможет удержать его от странных поступков. Как мне казалось, это была самая большая глупость думать, что его можно удержать от того, что он уже решил для себя. И я приготовился идти всю ночь, поочередно с мамой неся больную Маар.
* * *
После того, как мужчины вышли из дома мудрой Га, мама, оставленная в доме старухи, помогала убирать хозяйке со стола. Ей очень самой хотелось увидеть все те секреты, которые скрывает загадочное поселение Сокол. У нее было отличное настроение, когда готовился завтрак, она с радостью смотрела на Тана и Ирбруса, когда все ели. Она хотела поскорее увидеть этих самостоятельных женщин и узнать, чем они живут, чем занимаются, что полезного умеют в жизни из того, что их может прокормить. Ведь в поселении Гай женщины ничего не умели и зависели от мужчин всецело, от их щедрости и настроения. Но хозяйка гостеприимного дома распорядилась этим днем иначе.
«О чем нам с ней говорить? Она стара, я еще не настолько стара, она никогда не имела детей, в отличие от меня, у нее есть дом — у меня нет, ее уважают в этом селении — меня же выгнали из моего». Такие мысли посещали Гею Ра в тот момент, когда мужчины где-то в кузнице выбирали оружие. В молчании прошло некоторое время, но женская сущность потребовала разговора. Мудрая Га, прибрав всё на свои места после завтрака, сказала:
– Мы сейчас немного отдохнем и начнем готовить обед.
– Опять готовить? — расстроено спросила Гея.
- Это обязанность настоящей женщины. Вернее, это обязанность любой женщины, но если к этому относиться как к повинности, то лучше вообще этого не делать. Всё должно готовиться с любовью, но не к человеку, для которого ты готовишь, а к себе, во-первых.
Гея мало что поняла и с удивлением смотрела на старуху, раскуривавшую трубку. Они вышли подышать на свежий воздух, чтобы отдохнуть от жара печки. Курящую женщину Гея видела в первый раз — курили только торговцы ее деревни, но женщины в их семьях никогда! Заметив презрительный взгляд Геи, мудрая Га ухмыльнулась:
– Да, я одна курю в этом поселке и сама выращиваю табак. Для себя и для покупателей с севера. Они приходят через мост и дорого за него платят. Мой отец был известным торговцем разных трав. Он торговал табаком и специями. В нашем селении все что-то выращивали. Но по традиции табак был делом мужским, а специи — женским. Я, одна из дочерей отца, имела неосторожность пристраститься к табаку. И к тому времени, когда мне было пора замуж, никто меня не хотел брать в жены из-за этой привычки. Кроме того, имея непокорный нрав, у женщины вообще не остается шансов на замужество.
– Так вы родились не тут? — удивилась Гея.
– Конечно, нет, здесь вообще никто не рождается.
– Живущие здесь женщины бесплодны? — продолжала удивляться она.
– Нет, они не интересны мужчинам, — покачала головой мудрая Га. И присела на стул возле ступеней своего дома. 
– Даже такие, как Мэй? — с задумчивым видом спросила Гея.
– Тем более, такие, как Мэй.
И возвращая тему в нужное русло, что говорило о хорошей памяти мудрой Га, она добавила:
– Я родилась в поселение Гридьер, моя семья имела хороший дом, не хуже этого, он был каменный, мы имели свои земли и засаживали их каждую весну. Если год был теплым семья могла собрать и по два урожая. Среди нас лодырей не было, работали все. Даже постоянно беременная мама. У меня было много братьев и сестер, уже точно не помню, сколько — двенадцать или пятнадцать. Это неважно. Но все они женились или вышли замуж. Моих папы и мамы не стало, когда я была молода, братья и сестры имели свои семьи и делили наши земли на куски. Мне, как незамужней девушке, никто не отводил надела. Быть не замужем неприлично, и распоряжаться такими серьезными вещами, как имущество семьи, без мужчины женщина не может. Сопротивляясь этим порядкам, как мне тогда казалось, диким и древним, я ушла из нашего поселения, взяв с собой только трубку, табак и его семена. Я хотела найти место, где бы я не зависела от мужчины. Могла бы сама вести дела, а не постоянно беременная, как мать, работать на полях. Это было давно, я не помню, как, голодная, забрела в эту деревню. И меня здесь приняли женщины. Тогда Мудрая Стона решала всё в этой деревне. Сначала меня оставили в гостевом доме, в том, котором ночевал сегодня твой мужчина, а потом, после ее смерти, я перебралась жить в ее дом. Мне помогли продуктами и дровами в первый год. А потом, я вырастила первый урожай табака и продала его мужчинам — покупателям оружия. Я раньше думала, что смогу найти среди них своего мужа, но этого не случилось.
– Почему? — задала резонный вопрос Гея.
– Во-первых, мужчина не думает о двух вещах одновременно: он либо работает и покупает оружие, либо ищет женщину. В поселение Сокол еще никто не пришел с желанием жениться. А вот приобрести и поразвлечься, такие желающие были, но я же хотела мужа, с которым буду равноправно вести дела, а не быть кому-то дополнительным призом к покупкам. И у женщин нашего селения есть особенность, если ты несчастна и неизбранна мужчиной, тебя все жалеют, как в горе, а как только на тебя обратит внимание «он», сразу все женщины превращаются из друзей во врагов и гонят от себя к нему. Говоря этим: «Давай живи, как не можем жить мы, живи счастливей, пробуй, потом расскажешь, как тебя осчастливил твой избранник». Так рисковать было нельзя. Мужчины непостоянны, а получить целое селение завистливых женщин в придачу к неудачной влюбленности я не могла. Тем более, я начала сама отлично справляться со всеми обязанностями. Мне не нужен был помощник. Особенно тот, кто будет пытаться отучить меня от курения табака. Со временем я научилась справляться со всем сама и уже не хотела что-то менять в своей жизни.
Гея мало что поняла и стояла молча. А мудрая Га продолжала:
– Я знала, что не зря тебя сегодня оставлю с собой. Судя по всему, нравы местности, в которой ты рождена, очень легки. У тебя есть дети от разных отцов, и ты это говоришь вслух не стесняясь!
– Да, — ответила Гея не зная, что имеет в виду старуха, ведь она сама в этом не видела ничего дурного.
– Есть и другие мнения, думаю, что Ирбрус придерживается именно их.
– Какие же? — лениво спросила Гея Ра, не желающая воспринимать эти слова всерьез.
– Рожденные вне брака дети — это стыдно.
Неожиданно для Геи, старуха топнула своей сухой ножкой, произнося слово «стыдно».
– Не вижу разницы, дети в браке получаются другими? — уже побаиваясь старуху, спросила Гея.
– Дети должны рождаться в любви и от любви. Когда оба человека переполнены любовью друг к другу и ее некуда девать, они ею награждают свое дитя. Во всех остальных случаях страдают и взрослые, и дети.
– Я что- то не заметила, чтобы мужчины сильно страдали, — ехидно заметила Гея Ра.
– А ты выбираешь всё время тех, кому не нужна, — возразила мудрая Га, вытрушивая скуренный табак из трубки. 
– А как же понять, нужна ты ему или нет?
– А ты не торопись с выбором. Не твое — твоим не будет.
– А когда голодно и холодно, кто накормит уже имеющихся детей? Только новый мужчина! — занервничала Гея и, чтобы оправдать себя, принялась находить доводы для старухи.
– Ты запуталась в мужчинах и в эмоциях. Посмотри на обитательниц поселка Сокол. Они сами себя кормят. И детей бы своих кормили, если бы было надо.
– Но у них нет детей! Их же не хотят мужчины, как я поняла. А в отличие от моего селения, женщины вашего могут делать что захотят. Меня же никто не учил работать. И так повелось на наших пристанях издавна, что женщины только через мужчину получают то, в чем нуждаются. Это делает женщин зависимыми от решений мужчин. Мы делаем то, что они хотят или требуют.
– Да, у каждого жизнь разная. Но не стоит жить крайностями. Ты уже не в своем поселке, и вольна делать то, что хочешь или любишь.
– Не совсем, Ирбрус говорит мне что делать.
– И дает тебе пищу только в том случае, когда ты выполняешь его требования?
– Нет.
– Вот видишь, он не ограничивает тебя так, как ты была скована правилами в твоем поселке, а дает тебе возможность заниматься тем, что ты можешь и умеешь.
– Но ведь и без мужчины это можно делать, если остаться здесь, то я смогу быть абсолютно свободной и реализовывать себя в работе.
– Не путай, Гея, — хитро улыбнулась мудрая Га. — Работать и самореализовываться — вещи разные. Тут тебе придется самой себя кормить, думать о завтрашнем дне, общаться с покупателями, а это, замечу, не всегда милые люди, это для женщины очень сложно. Ее сущность не предназначена для всего этого. С ним же ты не касаешься этих вопросов. Он заботится о твоей безопасности и благополучии. Твоя задача проста: научиться жить с мужчиной, а не воевать. Готовь, шей, вышивай, хвали его, слушай его; если тебе что-то не нравится скажи, но не настаивай. Он не даст тебе больше, чем захочет, даже если ты скажешь громче, чем должна.
– На мужчинах нет отметок, к сожалению, о том, что он готов к таким отношениям, можно и ошибиться в выборе. Может оказаться, что ему просто на время нужна женщина, а потом он ее оставит.   
– Но ты всегда можешь дождаться того, кто без отметок тебе покажется надежным.
– Дождаться? Да чем старше я становлюсь, тем меньше на меня смотрят!
– Это не так. На меня не смотрели с молодости из-за того, что я имею пагубную привычку курить и несносный характер. При том, что я была красива. Сая же, например, изуродованная по случайности в стекольной мастерской отца, могла вполне выйти замуж, у нее чудесный характер, и она прекрасная хозяйка, но слишком скромна, а ее самооценка занижена, поэтому ее никто не назвал избранной в ее поселке стеклодувов, и она пришла сюда. Луд — кузнец, слишком покровительствует мужчинам, она делает всё за них, она хочет их жалеть и даже нянчить, она слишком заботливая, и от нее все бегут. Дуг же хочет, чтобы ее поняли, а сама она сердца не раскрывала, красива, но холодна, любит соперничать с мужчинами, а они этого терпеть не могут. Им не нужен соперник, дома должна быть любящая жена. Для поля битв у него есть его дело. Там он самоутверждается перед такими же, как и он, мужчинами. Таша — винодел, как и я пристрастилась к промыслу родителей, вино в моем доме это ее дары. Она им частенько злоупотребляет. Такая жена мужчине не нужна.
– Зачем вы мне все это рассказываете? — нервничая, спросила Гея, понимая, что ни один из перечисленных пороков ей не подходит.
– Твой мужчина…
– Он не мой! — зло и быстро перебила Гея.
– Гея, он тот, кто о тебе заботится, тот, кому небезразлично, что происходит с твоими детьми, тот, без кого ты умрешь, — спокойно продолжала мудрая Га. — И ты не такая, как все мы здесь, тебе просто стоит научиться не соперничать с ним. И он перестанет быть воином с тобой.
– Ясно, — сказала Гея. — А Мэй, как она тут оказалась?
– О, эта девушка тебя заинтересовала неспроста, она особенная. Красива, открыта…
– Но тогда почему ее не выбрали в ее селении?
– А потому, что она легкодоступна. В жизни мужчины должно быть место подвигу. Он всегда должен преодолевать препятствия, достигать чего-то, доказывать, завоевывать и покорять, а с ней подвига не получается. Она сама бросается им на шею. И кажется слишком легкой добычей. А значит, мужчина начинает искать других женщин, с которыми может проявить себя, доказывая себе, что он герой. А теперь давай я научу тебя готовить блины, — сказала мудрая Га.
– Почему ты такая мудрая, но одинокая?
– А потому, что в молодости мы сильны и красивы, чтобы думать головой, а в старости мудры и готовы к диалогу, но он уже никому не интересен. Говорить-то не с кем.
Ответив так, мудрая Га повеселела.
– И неужели ты не получила того, что искала, когда ушла из своего поселения Гридьер? Ведь ты и хотела быть самостоятельной и управлять делами сама, — спросила Гея.
– Да, Гея. Я этого хотела, я хотела доказать себе и всему миру, что я лучше всех тех, кто меня не выбрал! Что я лучше тех женщин, которых выбрали все те, кто не выбрал меня. И вот что из этого получилось. Я работала, как проклятая всю жизнь, за мужчину и за женщину. Я живу сама и у меня нет детей, где-то в середине моей жизни я поняла, что хотела бы многое изменить, хотела бы готовить для мужа и воспитывать детей, но переделать свою жизнь или что-то в ней изменить сложнее, чем просто поменять место жительства. Я хотела уйти из поселка Сокол, начать жить где-то в другой деревне. Но для этого нужно было поменять отношение к своему труду и к мужчинам. А я не была уверена, что смогу кому-то научиться подчиняться, после того, как много зим сама всё решала в своей жизни. А, не поменяв себя, незачем рассчитывать на результат, отличающейся от того, что я имела раньше в своем поселке Гридьер. 
Так они готовили обед и разговаривали. Гея поглядывала в окно, а Ирбруса нигде не было. Время шло, приготовление обеда плавно переросло в приготовление ужина.
То, что Маар больна, выяснилось еще утром, сразу после ухода мужчин. Малышку напоили отваром из трав, натертых и заваренных мудрой Га, и уложили снова спать. Ее поили горячим молоком с медом. И Гее было всё равно, есть ли в это время с ней Ирбрус или нет, но после того, как он не пришел к обеду, который сам наметил, в рамках трехразового питания, а в окне то и дело мелькали женские лица, она стала нервничать. Слушая Га, Гея думала о том, как же быть такой женщиной, которая не ошибается в выборе мужчины и почему небеса не оставляют отметку на тех мужчинах, которые никогда не бросят и не предадут. Эти мысли портили ей настроение.
Когда Гея Ра произнесла их вслух, то мудрая Га сказала:
– Ты не о том просишь небеса, не нужно метить мужчин, чтобы ты их выбирала, стань сама той, которую захотят выбрать. И тогда ни один мужчина не бросит и не предаст женщину, когда ему придется добиваться ее. И достанется она ему не как дар небес, он выплатит небесам полную ее цену, своим временем, заботой и терпением. Ничего нет дороже этой платы, а то, за что мы заплатили дорого, мы очень бережем и никогда не бросаем, оставляя для кого-то другого на дороге жизни.
Гея слушала, но ее мысли были больше заняты отсутствием мужчин. И поэтому она не очень проникалась смыслом слов мудрой Га. Ирбруса она ждала уже не для того, чтобы накормить, а чтобы поругаться. 

* * *

Мы шли из леса теми же тропам, которые нас день назад и привели в поселение Сокол. Старая Га еле поспевала за нами. Ирбрус выпустил двух бергеров Бея и Бая, чтобы они своим неярким светом освещали нам дорогу. Маар начинала бредить и была очень горячей. Всё казалось сказочным: мы под небом на скале, старуха, больная сестра, злая на Ирбруса мама, бергеры–птенцы, резвившиеся, что было сил. Но это оказалось только началом сказки. Как только мы вышли на открытую местность, послышался приближающийся звук крыльев саргуса. Всех охватила паника, мама упала на землю и взывала к небесам о спасении, я, прикрыв Маар собою, спрятался за какой-то кочкой, старуха кричала, что эти места оберегаются законом от охоты на души и их не могут посещать саргусы с ловцами, и тоэе взывала к небесам. Один только Ирбрус стоял молча и ждал, видимо, прибытия этого огромного чудовища.
Саргус упал на землю, ветер, который он принес с собой, заморозил нас окончательно. Я от любопытства просто не мог долго лежать без движения и поднял голову. Темный, огромный саргус общался с Ирбрусом, и я догадался, что это Ортрист. Чувствуя, что нам нечего опасаться, я встал с земли и пошел к ним, уже ничего не боясь. На руках у меня полубредила полуспала Маар Ра. Приблизившись, я услышал разговор на чужом языке, но, как только я появился в поле зрения Ирбруса, он перешел на язык понятный мне.
– Вот такие дела, извини, что оторвал от ужина. Поможешь? — спросил Ирбрус.
– Ну да! — с акцентом заговорил саргус. Видимо, он не очень хорошо владел моим языком и поэтому сдерживался в высказываниях. Хотя, пока я не подошел, болтал вовсю. А может, меня стеснялся?
– Нам нужна твоя сумка, прости, — сказал Ирбрус   
– Хорошо, — неохотно ответил саргус. И его огромное тело непонятных форм в ночи повернулось к нам животом. А на животе образовалась сумка.
– Гея, — позвал Ирбрус, — бегом сюда!
Перепуганная мама подбежала к нему.
– Залезай, быстро! — скомандовал Ирбрус.
– Куда?
– В сумку!
– Куда? — изумилась мама еще больше.
– В сумку, Гея! В сумку, — и он поднял маму над землей и почти затолкал в меховую сумку саргуса, находящуюся на большом и теплом животе. Он то же самое сказал мне, я сначала засунул Маар, потом влез сам.
– Щекотно, — проговорил саргус.
– Потерпи, это временно, — утешил его Ирбрус.
Но тут мама, что-то вспомнив, наполовину свесилась из огромного кармана на животе саргуса и обратилась к Ирбрусу.
– Мне нужна печка!
– Что?! — возмутился Ирбрус.
– Мне нужна печь! Такая, как у мудрой Га!
– А раньше ты не могла этого сказать?!
– Раньше нет! Я ж не думала, что я полечу в кармане на животе саргуса, как ни странно! Я думала, у нас еще будет время.
– После того, как ты меня стыдила и унижала при всех, я должен купить тебе печку? — с сарказмом в голосе говорил Ирбрус.
– Это не для меня, а для всех, я буду готовить и тебе тоже, — прошипела со злостью мама.
– Нужно было не кричать на меня весь вечер, а говорить по делу! — сердился Ирбрус.
А мама надула губы и залезла внутрь. Мне показалось, она плакала. Но отчего? Ведь нам снова тепло и хорошо, мы все вместе, еще собираемся совершить полет на саргусе. А она приговаривала: «Ты же не спрашивал, чего я хочу. И не говорил, что я имею право хотеть».
– Это ненормальная женщина, — сказал Ирбрус, когда мама скрылась в сумке саргуса.
Но к нему подошла Га и сказала:
– Ненормальная та, которой печка не нужна.
После этих слов немного подумав, Ирбрус обратился к своему огромному другу. На морде саргуса по имени Ортрист выражалось явное непонимание происходящего, а я с мамой и сестрой засыпал в его теплом меховом кармане.

18. Возвращение на лодку. Кому бы ты послал листок дружбы?

Я почувствовал, как мощный саргус приземлился. Находясь в его теплой сумке, я слышал разговор, который доносился снаружи. Это Ирбрус общался со своим другом. Их голоса меня разбудили. Находясь под животом этого непонятного сумчатого чудовища, я слышал его голос так, как будто на меня надели большой ковш. Всем телом я чувствовал, как он вдыхал и выдыхал, заканчивая фразу, как бурчало у него в животе, а самое интересное, я понимал, о чем он говорит с Ирбрусом. И говорил он без акцента. А значит, не на моем, а на своем языке. «Неужели за столь короткое время я освоил его язык? Во сне? Благодаря чудо-карману?» Наверное, этот меховой мешок специально у них задуман небесами, чтобы каждый мог понимать их речь. Так я себе объяснил скорое осваивание языка саргусов. Мама и Маар спали. Сколько прошло времени с того момента, как я попал сюда, я не знал.
– Как там дела на родине? — вопрос этот был задан голосом Ирбруса.
– Всё как всегда, — ответил Ортрист. — Твои родители ждут, когда же ты, наконец, вернешься, мои — когда я найду себе пару. Они даже присмотрели мне жену! Ну ты представляешь! — с насмешкой в голосе проговорил Ортрист.
– Ну и женись, — видимо, в хорошем настроении добавил Ирбрус.
– Сам сначала женись, у меня-то времени побольше, чем у тебя. Ты зачем их с собой таскаешь? Лодка эта? Осел бы уже где-то и жил себе в удовольствие. Нет же, нужно тебе быть не как все.
– Ты стареешь быстрее, чем я, хоть у тебя еще впереди тысяча лет. А как же жажда приключений, торжество жизни, радость новых ощущений? Да и ты бы перестал дружить со мной, если бы я начал жить как все и искать легкие пути!
– Я серьезно, это же очень тяжело постоянно быть в пути. Почему не жить на одном месте? Выбрал бы деревню поспокойней и обосновался в ней с твоими попутчиками. Воровал бы сны потихоньку. А потом летали бы их продавать в Артер. Ведь так же проще.
– Да, но скучно. И нет такой деревни, в которой бы я хотел жить, кроме своей.
– Ха, так и вези их в свою деревню.
– Ортрист, ты в своем уме? — почти серьезно поинтересовался Ирбрус. — После того, как я их приведу, и отец, и мать мне не разрешат и шагу ступить за порог дома. Всё, приключениям конец. Они же решат, что это теперь моя семья, а я привел в деревню жену. Ты же знаешь отца, ему что-то доказать будет трудно. Я не хочу ссор по мелочам.
– Вообще-то это не мелочи, а твоя жизнь. Ты уже решил, что будешь делать дальше? — без шуток в голосе поинтересовался саргус.
– Пока нет. Посмотрим, что нас ждет на реке. Потом решу.
– Я тебе и так скажу. Вниз по течению находится поселок Миис. Он располагается у подножья скал в гротах. А высоко в этих скалах, друг мой, я заметил то, что тебя должно порадовать и заинтересовать.
– Что же это?
Ортрист, видимо, разбудил дремлющее любопытство всегда всезнающего друга.
– В эту зиму я там видел двух бергеров. Скорее всего, они высиживают яйцо в этих местах. Или пару, — заговорщически протянул саргус.
– Ты уверен? — насторожился Ирбрус, его эта новость явно заинтересовала.
– Точно.
– А подлететь мы туда сможем?
– Да. Но бергеры были синими, может, не стоит?
– Сначала ты мне о них говоришь, а потом отговариваешь лезть в гнездо? — Ирбрус немного рассердился.
– Они агрессивнее всех, тебе ли не знать.
– Но они и самые мощные!
– Не хочу тебе напоминать, но Такир…
– Не нужно начинать этот разговор, — совсем разозлившись, прервал саргуса друг.
– Как скажешь. Что планируешь делать? — не желая ссор, саргус сменил тему.
– Думаю, выгрузить всё на лодку с рассветом, раньше нельзя, мальчишка светится ночью, а на реке уже правила деревни Сокол не действуют. Неприятностей не хочу, могут ловцы заметить, да и не видно ничего.
– А после? — настаивал Ортрист.
– А пока я всё устрою для их комфорта, ты меня немного подождешь. Мне нужно дать несколько указаний Тану по управлению лодкой. И всё, ты меня заберешь, и полетим за драгоценным яйцом.
– Угу, а что будет потом? — донимал вопросами Ортрист.
«Ох уж эти тысячелетние жители, всё им нужно знать наперед», — думал я. — «Ирбрус, наверное, и сам не знает, живет себе одним днем, ничего не планируя». Но я ошибся.
– Думаю, мальчишка справится с управлением лодкой и сам приведет ее к берегу поселения Миис. Оно, как я понял, находится недалеко отсюда.
– Нет, с вашим парусом плыть всего полдня, — утвердительно покачал головой Ортрист.
Я это понял по тому, что меня начало раскачивать и трусить в теплой колыбели под его сердцем.
– Отлично, так и решим, а потом положим яйцо в твой карман, и будешь целый год примерным папашей.
– Не начинай, — взмолился Ортрист. — Тебя только мне не хватало. После охоты на яйцо, что собираешься делать? — опять взялся за свое саргус.
– Жизнь покажет, ты же знаешь, она меня никогда не оставит без приключений.
Вот в этих словах узнавался Ирбрус, как я и думал, он не планировал своего будущего.
– Это да, это надо было так метко свалиться тогда на эту пристань. И разбогатели вроде за это время, но и скукота же была. Только и всего, что летал к тебе за ее снами. Но теперь начнется новая жизнь с приключениями.
Видимо, Ортрист начал прыгать на четырех лапах от удовольствия, потому что меня подбросило и опустило несколько раз в кармане. «Главное, чтобы он не решил лечь на живот, забыв про нас», — подумал я.
– Хорошо, что я не в воду свалился, а то бы наши приключения еще тогда закончились, я пошел бы ко дну, а ты бы женился со скуки.
– Да, — печально сказал саргус. — Родители думают, что это ты на меня плохо влияешь.
Оба замолчали. Но тишина оказалась непродолжительной.
– Рассвет, — сказал Ирбрус. — Можно начинать разгружать тебя и загружать лодку. Сумеешь сесть на крышу?
– Попробую. Мачту, конечно, ты там не к месту придумал.
– Без нее никак, я люблю скорость, ты же знаешь, и не люблю когда картинка вокруг меня меняется слишком медленно. Подожди только, я сейчас позову Веруда. Он скрывает наш дом от любопытных глаз уже вторые сутки. Нужно ему дать время для охоты. А то ослабнет.
– Ах, бедная птичка, — произнес саргус с издевкой. — Вчера, отрывая меня от ужина, ты не думал, что я могу ослабнуть, — сердясь и как бы ревнуя к бергеру проговорил протяжно Ортрист.
– Пасись, кто тебе не дает, вон сколько травы зеленой, я ж не отрываю тебя сейчас, — весело сказал Ирбрус. И громко закричал — Веруууд!
Наверное, звал птицу таким образом.
– Ну, всё, теперь можно и на лодку возвращаться, — добавил он.
И я почувствовал, как дыхание саргуса изменилось, услышал звук взмаха крыльев и ощутил падение. Этот страх я не забуду никогда. Падать в мохнатом мешке неизвестно куда было страшно. Таких ощущений не пожелаешь никому. И вот мы остановились, наконец, приземлившись на крыше лодки, по-видимому. После остановки я услышал очень громкий всплеск воды под лодкой, на крышу которой сел огромный саргус. Я возблагодарил небеса за то, что еще жив. И тут голос Ирбруса скомандовал:
– Просыпайтесь, сони, солнце давно встало.
Мы с трудом выползли из кармана Ортриста, служившего нам убежищем всю ночь. Маму Ирбрус немедленно отправил с Маар на нашу часть лодки. Сам же быстро сходил к себе и принес для сестры коробку с лекарством. Маар спала, и у нее всё еще держалась температура. Оставив маме заботу о дочери, хозяин лодки вернулся и залез на крышу к Ортристу, на спине которого находилось много странных вещей. Я стоял снизу и смотрел, как Ирбрус тащит, что-то металлическое со своего друга. Они продолжали разговаривать, но после того, как мы вылезли из сумки, я перестал понимать их речь. «Значит это не обучающий языкам карман, а просто переводчик», — расстроился я.  Разгрузка проходила недолго. И вскоре наш спаситель улетел, стараясь не сильно отталкиваться от крыши лодки, чтобы не потопить ее, а подняться только силой крыльев.
– Отлично, Тан, это печь для твоей мамы, ею можно пользоваться только на открытом воздухе, – и он указал на очень тяжелую и большую круглую посудину из железа, всю в заклепках, с решеткой сверху и на ножках.
– Это на растопку, — продолжил Ирбрус, указав на большие вязанки дров. — Это — лист железа под печь, чтобы раскаленные угли, выпадающие из нее, не прожгли палубу. А это — якорь.
Я не понимал, когда он успел купить всё это . И по моим удивленным глазам Ирбрус понял, что я нуждаюсь в разъяснении хронологии событий прошлой ночи.
– После того, как твоей маме захотелось печку, я подумал, что это неплохая идея вернуться обратно, ведь якорь необходим, но пешком бы мы его не унесли, а если выдался такой случай лететь, почему бы им не воспользоваться? Вы уже, видимо, спали, когда мы у жилья Луд загружали всё это Ортристу на спину, — объяснил мне Ирбрус.
– Что это за поселение Миис? — спросил я.
Хозяин лодки немного помолчал, как будто что-то вспоминая, а потом спросил:
– А как ты понял, о чем мы говорили? — я не успел открыть рта для пояснений, как он снова заговорил: — Ах да, точно, в сумке же всё понятно. Не знаю, что за поселение, я там никогда не был, там разберемся, по ходу дела.
– А почему Ортристу не нравится говорить про его сумку и высиживание бергеров? — полюбопытствовал я.
– Да он стесняется, — улыбнулся себе в усы рыжий великан. — Не все саргусы сумчатые. Некоторые, и их большинство, живут без сумок. Она предназначена для ношения малышей, по ней саргусы женского пола определяют, будет ли ее муж хорошим отцом. Именно в сумке папы малыши учатся понимать язык родителей. Такая сумка редкость в наши дни, вернее, в их дни, как говорят сами саргусы. Несколько сот зим назад таких сумок у мужчин их вида было гораздо больше. Вот дамы и не дают ему прохода. А он жениться не хочет. Когда у Ортриста начала появляться сумка, родители отправили его на поиски невесты, думая, что его быстренько окрутит какая-нибудь длинношерстная красотка. Но к их великому сожалению, он встретил меня.
– А что это за синий бергер, почему он так опасен?
Я торопился задавать вопросы, потому что знал, что скоро прилетит Ортрист и заберет того, кто знает всё, как мне тогда казалось. Разговор происходил во время работы. Мы крепили якорь к лодке, привязывая его к грубой и толстой веревке, купленной Ирбрусом на торговом острове. Несли на корму печку и дрова, Ирбрус оставил нам кресало для разведения огня в печи.
– Бергеры все опасны, — не шутя проговорил Ирбрус. — Любой может сбросит тебя со скалы, видя, что ты вытаскиваешь из гнезда его детеныша. Они — родители, их можно понять, — вздохнул он. — Но просто именно с синим связана особенно печальная история в моей семье.
– С Верудом?
– Да, именно. — Ирбрус был особенно разговорчив сегодня, видимо, предстоящий полет будоражил его воображение и щекотал нервишки. Для того чтобы отвлечься, он много говорил. Но про печальную историю я спрашивать не стал, мало ли как он отреагирует, лучше спросить после удачной охоты. Я начинал угадывать его настроения. В отличие от мамы, которая постоянно говорила не то и не тогда. Хотя вполне могла бы с помощью интуиции прощупывать все подводные камни его характера и настроя.
– А кто такой Такир? — полюбопытствовал я.
– Мой брат, — сказал Ирбрус коротко.
– А как твой друг саргус узнал, что нам нужна его помощь?
– Я вызвал его.
Ирбрус отвечал ровно и односложно, не углубляясь в детали, это значило, что я на правильном пути. Ведь меня интересовали не эмоции, а факты.
– Как? — удивился я.
– Есть такие лепестки дерева Пайтэ. В переводе это лепестки дерева дружбы. Дерево редкое, но найти можно. Имея такой лепесток, ты отпускаешь его в небо с мыслью о том, кто тебе необходим, и если тот, кому был направлен лепесток, твой искренний друг, он узнает о том, что ты в нем нуждаешься и где тебя искать. В тот вечер я подумал об Ортристе, и он прилетел. Вот ты бы кому направил такой листок, зная, что он у тебя один и нет права на ошибку?
Лучше бы Ирбрус отвечал коротко, как и раньше. Ведь после этой тирады он меня поставил в тупиковое положение.
– Не знаю, трудно думать, когда у меня в руках ничего подобного не было никогда, — замялся с ответом я, чтобы не сразу дать ему понять, что за десять зим жизни не имею такого друга, какой есть у него. И в деревне, которую мы оставили, не было никого, кому бы я был нужен. Только враги, как выяснилось.
Ирбрус, видя мое замешательство, вытащил из какого-то мешочка на своем поясе сухой лепесток и протянул мне.
– Вот, теперь он у тебя есть, так кому бы ты его послал?
– Маме, наверное, — задумчиво протянул я. — Или сестрам, но Иды нет, а Маар слишком мала.
– Да ты прав, настоящих друзей еще найти нужно. Хорошо, когда есть кому послать такой листок, с уверенностью, что он будет получен.
Время шло, мы закончили приготовления к отплытию, я получил инструкции хозяина лодки, как рулить и где причаливать, а Гея — быть осторожной, не ходить на часть лодки Ирбруса, ничего не брать, заниматься детьми и никому не верить из посторонних. После этого саргус забрал Ирбруса, и настоящие друзья отправились навстречу приключениям. Мы отплыли по сужающейся реке, проплыли под мостом, соединявшим два берега, и, раскрыв парус, отправились к тому месту, где начинается поселение Миис. Я его должен был узнать по гротам в скалах, бросить якорь посреди реки и, не сходя на землю, ждать возвращения Ирбруса.

19.Удачная охота. Благодарность гостя.

Стоя у руля лодки, я думал о том, какой же огромный этот саргус. А ведь он, как говорил Ирбрус, еще не достиг зрелого возраста, значит, может вырасти еще больше. Всё его тело покрывал мех, недлинный, но очень теплый, темно-коричневого цвета. Плоская морда, на которой располагались большие темные глаза, треугольные уши и жесткие длинные усы. На голове имелось белое пятно, лапы были толстыми и короткими, правда, каждая из них начиналась выше моей головы. Но по сравнению с длинным и широким туловищем они выглядели как невысокие столбики с «маленькими» коготочками, закругленными на концах. Ирбрус не врал, рассказывая, что Ортрист, желая его поднять с нашей пристани десять зим назад, не мог этого сделать лапами, потому что у него нет когтей. Но у него были шикарные зубы, которыми он тогда изорвал одежду друга, желая ему помочь.
На его широкой спине красовались крылья как у птиц, но гораздо больше, у основания они были настолько мощными, что я с трудом смог бы обхватить их. Как-то Ирбрус сказал, что саргусы рождаются без крыльев. Только приблизительно в возрасте десяти зим  начинают прорезаться маленькие крылышки. В это время малыши особенно капризны, родителям с ними сложно. Заканчивают  крылья прорезаться к тридцати зимам, а потом уже растут вместе с саргусом. Поэтому иногда Ирбрус шутил над моим юным возрастом, когда я хотел казаться взрослее: «В твоем возрасте только крылья начинают прорезаться, а ты уже намерен полететь.» У Ортриста имелся коротенький хвостик, которым он забавно вилял, когда хотел показаться важным.
Пока я раздумывал стоя у руля, мама готовила завтрак для нас двоих. Маар есть не хотела, у нее всё еще был жар. Лекарство Ирбруса не подействовало. Огонь в печи мама не стала разводить только ради нас двоих, и, съев по куску мяса с хлебом, мы стояли у руля вместе. Ей хотелось что-то приготовить для нас всех, порадовать, это было видно по тому взгляду, которым она смотрела на стоящую без дела печь. Но мама находила утешение в том, что скоро всё будет по старому, а может, и лучше. Вернется Ирбрус, выздоровеет Маар, и ей будет для кого развести огонь в печи.
Через полдня, как и обещал Ирбрус, мы увидели по левому борту гроты, видимо, это и были те самые природные убежища, в которых жили люди поселения Миис. Якорь был сброшен в реку далеко от берега, как и учил Ирбрус. А я спустился к маме и Маар. Сестра спала, мама вышивала самую большую из всех подушек нитями, которые сама окрасила в разные цвета краской из поселения Медей. Мы оба молчали, чтобы не будить Маар.
Дело шло к обеду, и мама, оставив рукоделие, вышла на морозный воздух.
– Что тебе приготовить? — спросила она. — Теперь я умею делать блины и варить суп, у нас есть продукты и много специй. Их купил Ирбрус у мудрой Га.
Но я ничего не хотел. И она грустная из-за того, что не может проявить себя как хорошая хозяйка, пошла за куском вяленого мяса и хлеба. Я остался внизу. Но тут до меня донесся женский голос снаружи, не принадлежащий маме. «Откуда по центру реки взяться девушке», — подумал я. Слышать голос с берега я не мог, мы находились слишком далеко от него. Я вышел посмотреть, что же происходит снаружи. Мама стояла на палубе, а внизу в другой маленькой лодочке, управляя легко веслами, действительно сидела молодая девушка. Я стоял так, что они меня не видели, и слушал.
Немного разочарованная появлением мамы, а не мужчин, наверное, гостья не ожидала, что на лодках могут плавать женщины, она сказала:
– Добрый день, ты путешествуешь сама? А где же мужчины?
– На лодке есть мой сын, а чего ты хочешь? — раздраженная таким обращением спросила мама.
– Говорить с ним, — ответила девушка.
– Я сомневаюсь, что вы знакомы.
– Я уверяю тебя, мы быстро познакомимся, и даже подружимся, если ты его позовешь.
Понимая, к чему клонит эта девица, мама улыбнулась и прокричала мое имя, чтобы я подошел. Еще большее разочарование настигло девушку.
– Он так юн? — произнесла она грустно. — А больше нет никого? Постарше, — добавила она.
– А зачем тебе мужчина, — спросила мама, прекрасно понимая, что девушка хочет заработать немного, продав себя торговцам или рыбакам, причалившим у берегов ее поселения. Но девушка ничего не ответила, а просто взяла весла в руки и отплыла в сторону гротов.
Мама достала из бочки кусок мяса, и мы уже хотели идти обратно вниз, как к нашей лодке снова подплыл человек. Это была взрослая женщина, она предложила нам свою помощь по хозяйству за мелкую плату. Но мама гордо сообщила, что она сама всё умеет и ни в чьей помощи не нуждается. Потом нас потревожил мужчина приблизительно возраста Ирбруса, он предлагал переделать всю мужскую работу, если таковая имеется на лодке. Но и ему отказала мама, сказав, что на лодке есть кому заботиться об этом. Ближе к ужину, когда она снова шла за куском мяса из бочки и печально разглядывала новенькую печку из кузницы Луд, снизу ее позвал голос старика, дряхлого и, как показалось маме, такого беспомощного.
– Дитя мое, — обратился он к ней, — накорми меня. Я не ел так долго, я не могу охотиться и рыбачить, мои глаза почти не видят свет, а руки не могут поднять оружие. Если ты добрая женщина, ты не оставишь меня умирать.
И на этих словах мамино сердце дрогнуло.
Она бы могла просто сбросить этому старику кусок хлеба или мяса. Но так уж ей хотелось разжечь для кого-то печь, накормить и позаботится, что она скинула веревочную лестницу в лодку старца и велела подняться к нам. Старик еле двигался, он с трудом преодолел расстояние от его лодки до нашей палубы, еле дыша перелез через борт. Мне казалась, мы не должны его принимать, но он выглядел таким худым и дряхлым, что по моим суждениям не мог причинить никакого вреда. Иначе бы я его быстро отправил к рыбам реки Сома.
– Я рада, что у нас гость, — сказала любезно мама, и представилась: — я — Гея Ра, а это мой сын — Тан Ра.
Еле отдышавшись, старик назвал свое имя:
– Цши, — сказал он.
– Отлично, Цши. Ты, наверное, устал и замерз, как смог ты преодолеть такое расстояние от берега? — любопытствовала мама, радуясь гостю.
– Это долгое путешествие для меня и очень тяжелое, но в надежде, что тут найду добрые сердца, я не прекращал грести.
Старик еле стоял на ногах и говорил с длинными перерывами между словами.
– Я понимаю еще как сюда могли доплыть те, кто помоложе, но как это удалось тебе?
И мама, восхищаясь силами дряхлого старика, растапливала для него новенькую печь.
– Тан, — сказала она мне, — проводи Цши к нам, пока я приготовлю ужин.
Цши благодарно кивнул и, окинув слепым взором печь, спросил:
– Что это?
– Это — чудесная вещь, — начала нахваливать мама обновку. — Видите?
Но старик видел очень плохо, и ему пришлось щупать железную кормилицу. Потом по пути в нашу часть лодки он держался за бочки, чтобы не упасть. Зайдя с трудом в нашу половину, он, пока не было мамы, обошел несколько раз место нашего обитания, рассматривая всё, что было перед ним. Ему приходилось дотрагиваться, до всего, чтобы оценить качество и размер и понять, что же за предмет перед ним. «Что взять со слепого нищего, пусть смотрит, если бы я попал на чужую диковинную лодку, я бы, наверное, тоже светился от любопытства», — думал я.
Появилась мама, держа в руках поднос с едой, и поставила его на стол, застеленный скатертью, купленной у жительниц поселка Сокол специально для торжественных случаев. Она поставила тарелки и разложила на них еду. Старик пощупал все тарелки, которые были поставлены на стол, это меня удивило, ведь они все одинаковы, может, он думал, что наша посуда разная. Во время ужина он хвалил наш дом и спрашивал, кто приплывал до него. Мама весело рассказывала про всех, кто сегодня нам предлагал помощь, а старик только улыбался, медленно поглощая мясо. Мы сидели на мягких подушках, вышитых мамой. И она очень радовалась тому, что может похвалиться своим рукоделием, угодить гостю и быть хорошей хозяйкой, как мудрая Га, но не в старости, а сейчас, пока молода и способна на много хороших дел.
Старика не отпустили ночью, а оставили спать у нас. Я лег на перину с сестрой, а гостю постелили на моей. Хотя он и предлагал положить его на месте хозяина лодки, чтобы не смущать нас с мамой своим присутствием, но строгий запрет Ирбруса не ходить на его половину мы нарушать не стали. Так прошла ночь, на утро мама засобиралась готовить завтрак для всех, даже маленькая Маар захотела, наконец, кушать, и мамина мечта начинала сбываться. С нею были те, кому она нужна, и она чувствовала себя от этого очень счастливой. Но старик быстро засобирался домой. Сказал, что его, наверное, обыскались, и он всех напугал своим отсутствием. Меня удивило то, что, идя по палубе к веревочной лестнице, он больше не держался за бочки с водой и едой, расставленные вдоль стены. К тому моменту, как мы подошли к веревочной лестнице, с неба послышался радостный крик Ирбруса:      
– Эгей! Я голоден, как дикий зверь, надеюсь, завтрак уже готов?
Он соскочил на крышу лодки с Ортриста, а тот, махнув могучим крылом, улетел, не став приземляться. Ирбрус находился в хорошем расположении духа, видимо, охота оказалась удачной. Он выглядел уставшим, но счастливым. «Ура! – подумал я, — наконец, нас ожидает мир и забота друг о друге» .
– Ирбрус! — крикнула Гея с палубы, подняв голову, чтобы видеть хозяина лодки. — Посмотри, у нас гость. Я его хочу оставить на завтрак, а он отказывается. Может, у тебя получится уговорить его?
По голосу мамы я понял, что она рада его возвращению.
Но тон Ирбруса резко изменился, он спрыгнул с крыши и зло, но пока тихо произнес:
– Какие гости, Гея?
Он стоял рядом и обращался к нам, но смотрел на старца. Мне показалось, что теперь старец стал моложе, не древним доходягой, которым он вчера поднялся на нашу лодку, а мужчиной средних лет. Ирбрус вытянул шею от злости и изумления и пристально смотрел на старика.
– Это — Цши, — тихо сказала Гея, понимая, что Ирбрус гостю не рад. «Какой же у него скверный и вспыльчивый характер, я же пыталась быть гостеприимной, чтобы он мог мной гордиться», — думала она в тот момент.
– Это — вор! — закричал Ирбрус вне себя от ярости, его лицо багровело.
– Он ничего не взял, — хотел защитить маму я. — У него ничего нет в руках. И он уже уходит.
– Да?! А сколько он тут пробыл?! — кричал как оглашенный хозяин лодки.
– Всю ночь, — ответила мама и чуть не заплакала, не понимая, почему на нее кричат.
– Всю ночь?! — как будто его поразило громом, произнес Ирбрус, — Что он делал, где он был?
– Мы поужинали и легли спать, — ответил я.
– Он поднимался ко мне? — Ирбрус уже не кричал, а говорил нервно, но тихо, как будто ему мешал ком в горле. Он стоял с видом человека, у которого отобрали лодку, а не погостили на ней.
– Нет, он спал у нас, — сказала мама.
– Уходи, — сказал Ирбрус, обращаясь к Цши. — Уходи, и пусть всё, что ты взял, принесет тебе только боль. Убирайся отсюда! Пошел вон!
Под этот крик обезумевшего Ирбруса, как мне тогда казалось, Цши спокойно спускался вниз по веревочной лестнице. Наверное, он тоже подумал, что хозяин спятил, летая по небу на саргусе. Цши отплыл, а мы не знали, что сказать. Ирбрус молча присел и оперся о борт лодки. Он смотрел на нас с таким видом, будто говорил: «Вас нельзя оставить ни на минуту, вы как дети, Маар умнее вас». Взгляд его казался насмешливым, но снисходительным. Он молчал. За это время мама подбирала слова и ничего не нашла лучше, чем сказать:
– Ты обвинил человека в воровстве! Правду говорят, чем сосуд наполнен, то из него и льется! Тут только один вор — это ты!
Не стоит говорить, что после маминых слов, которые, я сам не знаю, на что были рассчитаны, Ирбрус взорвался. Он вскочил на ноги, и от его жалостливого взгляда не осталось и следа.
– Во-первых, ты живешь с моего умения воровать, во-вторых, тебе нравится такая жизнь. «Я хочу печку, Ирбрус», — перекривлял он маму, — а в-третьих, ты не умеешь сохранять то, что я умею добыть! Ты не женщина ты — беда! И молчать тебя нельзя заставить!
Эти слова пришлись маме словно лезвием по сердцу. Она развернулась от обиды и побежала к себе, я остался стоять на палубе напротив Ирбруса. Ничего не понимая, я ждал, когда он объяснит мне, что произошло. Но объяснения посыпались на меня и без его слов. Из нашей части лодки послышался мамин крик:
– А-а-а! Ирбрус, что происходит!?
Мы оба побежали вниз, мама стояла, прикрывая лицо ладонями и изумленно смотря по сторонам. Было чему изумляться: по одной, в нашей части лодки растворялись все вещи, все, до которых вчера дотрагивался Цши. Стол, тарелки, перины, натянутая на стены ткань, краски, подушки, сундуки с одеждой, скатерть и игрушки Маар, а также сама одежда и мой арбалет. За несколько минут такого зрелища нижняя часть лодки опустела и выглядела так, как до момента посещения нами торгового острова. Я выскочил на палубу и увидел, как по одной испаряются в воздух бочки и мамина новая печь, на которой всего один раз она успела приготовит ужин самому недостойному человеку в ее жизни.
Мама опустилась на колени, обессилив от ужаса. Потеря всего была кошмаром для нее. И гнев Ирбруса, и все его слова были справедливы по отношению к ней, а она еще его и оскорбила. Но больше всего ей терзало душу то, что ее обманул человек, которому она подарила кусочек своей доброй души. Просто так, не за деньги, не за еду, а потому, что верила в свою нужность ему в тот момент. И вот, что из этого вышло. 
Мама заплакала, ее душила обида и злость, слезы лились рекой, их было не остановить, и стоявший рядом Ирбрус не знал, что делать. Он мог бороться со стихией и ловцами, Искателями и трудностями реки Сома, но что делать с этими слезами он не знал. Выйти и оставить маму саму было, как ему казалось, самым правильным решением. Я стоял на пустой палубе и смотрел, как последней исчезает веревочная лестница. Ирбрус, ничего не сказав, прошел мимо меня и поднялся к себе. Через секунду оттуда донесся дикий крик:
– Гея Ра!!!
Он выскочил из своей части и хотел, наверное, убить маму, как мне показалось, но быстро взял себя в руки, овладев эмоциями. Ирбрус смотрел на заплаканную маму, вышедшую на палубу, ожидавшую нового приступа справедливого гнева, за ней, держась за подол красного платья, стояла абсолютно голая Маар. Ее одежда пропала из лодки последней. Что Ирбрус мог теперь сказать.
– Цши побывал и у меня ночью, — спокойно произнес он. — Нам нужно подумать, что делать дальше. Давайте успокоимся и решим вместе.
Его слова были неожиданны для всех. Мудрый и спокойный, а не взрывной и неудержимый, он пошел на нашу часть лодки, а мы отправились вслед за ним. Не зная, что можно решать в случае, когда потеряно всё.

20. Может не быть рыбаков и охотников, но воры будут всегда.

В пустой лодке было холодно, Маар дрожала как лист на ветру. Не спасал даже подол маминого платья, который та оторвала для того, чтобы согреть дочь. Я отдал сестре свою куртку, но по сравнению с прежней одеждой она ее не согревала, да и в лодке было слишком холодно, не то что прежде. Мы находились посреди реки. Наш дом покачивался на волнах, пригвожденный ко дну тяжелым якорем, «хорошо хоть до него не дотронулся подлый Цши», — думал я.
Маар сидела у мамы на руках и держала в руках куклу, которую она обнимала во сне, и Цши к игрушке не смог прикоснуться. В руках у сестренки находилась именно та кукла, которую сплел ей я, а она назвала ее Ирбрусом. Кукла с маминым именем исчезла, да что говорить — всё исчезло: расчески, маленькое зеркальце, одеяла, многочисленные ракушки и бусы, подаренные Маар торговцем тканями, мамины нитки и иглы. «Зачем это всё старику, неужели он продаст наши вещи?» — думал я.
Я сидел напротив мамы, поджав под себя ноги. Ирбрус долго стоял, не говоря ни слова, а потом все-таки решил присоединиться к нам и сел посередине лодки, подальше от мамы и сестры. Мы долго молчали, боясь его гнева, а он — слез мамы. Но, наконец, мои вопросы переполнили край сосуда, и я начал разговор. Ирбрус сам, видимо, хотел прервать молчание, но не знал, что говорить и с чего начать, чтобы не разразился новый скандал. Обреченная же мама была готова принять любое решение хозяина теперь разоренной лодки. Ведь именно она была этому виной.
– Зачем ему все наши вещи? — спросил я. — Он их продаст?
– Нет, Тан, они ему не нужны.
Я вопросительно посмотрел на Ирбруса, а мама даже не подняла головы: она скорбела не по вещам, а по собственной доверчивости. «Где же мудрость, о которой говорила Га? Наверное, если небеса не дали мудрость при рождении, то найти ее в жизни или накопить невозможно. У меня есть только сны, этим меня щедро наградили небеса, а мудрости нет, вообще. Куда я без помощи Ирбруса со своим незнанием мира и наивностью, хорошо, что он умеет превращать мои сны в ценности и делиться ими со мной и детьми. А я неблагодарная и глупая. Не умела ценить то, что получала от него. Так мне и надо, поделом. Жаль только, что страдают все остальные от моего легкомыслия и неосторожности», — корила себя мама.
– Всё украденное вашим гостем, — добавил Ирбрус, — просто придало ему сил и как бы растворилось в воздухе, насытив его энергией. Без подобной энергии поселенцы этой деревни истощаются и слабеют. Могут умереть, не подкрепившись ею вовремя.
– Но ведь мы отнеслись к нему хорошо, накормили, положили спать. Разве не это дает человеку энергию? — не улавливая логики в словах рассказчика спросил я.
– Не всем. Некоторые, как подлый Цши и все в его поселении, питаются за счет лжи, воровства и зависти.
– Откуда ты это узнал, ведь еще вчера не говорил об этом? И не предупреждал нас.
– Если бы я знал, я бы никогда не разрешил бросить якорь в этих местах и ждать меня, лучше бы вы плыли вниз по течению баз паруса, тогда бы Ортрист вас к вечеру догнал. Но, во-первых, я не мог предвидеть, как быстро мы справимся на охоте, а во-вторых, я ничего не знал про это селение. Мне про нравы жителей поселения Миис рассказал Ортрист. Он тоже не сразу вспомнил об этом. Но мы не думали, что вы окажетесь в опасности.
– Но почему? — удивился я.
– Да потому, что, по его мнению, взрослая женщина с двумя детьми должна быть мудрой и стоять на защите интересов семьи, а не пускать первого встречного на лодку, — повышая тон сказал Ирбрус.
Мама подняла голову и, посмотрев на Ирбруса, тихо сказала:
– Да, я виновата, простите меня, но откуда мне было знать? Ведь в нашем поселении Гай никогда не воровали, — чуть не расплакалась она.
– Да, мудрая Га была права, сказав, что у тебя доброе сердце, но ты глупа, как птица, ни разу не вылетавшая из гнезда, — тихо, уже без упрека в голосе произнес Ирбрус. — Я виноват не меньше, я не предостерег вас от опасности и подлых здешних нравов.
Он таким образом хотел прекратить начинавшуюся мамину истерику. И это подействовало. Больше слез не было.
– Что ты еще знаешь об этих людях из поселения Миис? — спросил я, когда взрослые, наконец, закончили свою пустую болтовню. «Какая разница, кто виноват, вопрос в другом: что делать дальше?» И пока ответов мы не находили, я задавал другие вопросы.
– Цши крадет силой мысли, ему ничего не нужно брать с собой, он не приобретает то, что украл. То есть если бы он хотел, он бы перенес все наши вещи к себе домой и вернул бы их прежний вид. Из энергии получились бы снова вещи. Но ему это не нужно потому, что у него всё это тут же украдут жители его деревни или его же дети, или жена, а может, и родители. Стоит ему только что-то превратить из энергии в материю, как он сам рискует быть обворованным, и это обязательно произойдет — жители этой деревни пойдут на все ради кражи, даже на убийство. Поэтому все они живут в скалах и ничего не имеют, некоторые даже одежды. У них не заведено облагораживать свое жилище, приумножать какие-либо ценности, передавать что-либо по наследству или коллекционировать. Они пойдут на всё, что бы заполучить вещи, принадлежащие не им.
– Значит, нам еще повезло? — спросило я.
– Ну как сказать, — задумчиво добавил Ирбрус. — Как я понял со слов Ортриста, а ему это его дед рассказывал, убивать, заниматься разбоем и грабить они могут только в чертах своей деревни. В других местах им разрешено только мошенничать, хитрить. И только неявным способом добывать новую энергию.
– Кем разрешено? — удивился я. — Как такое можно разрешать?
– Те, кто нами правит, не в силах запретить этому поселку существовать, потому что разгневанные жители Миис страшнее самой смерти для тех, кто нами правит.
– Отчего же? — не понял я.
– Если деятельность жителей этих гротов попытаются запретить, признать вне закона, они направят к тем, кто нами правит, одного из жителей своего поселка, снабдят его достаточным количеством энергии, чтобы ему хватило добраться до тех, кто нами правит, и месть свершится. Этих людей не отличить от обычного человека, вы же сами вчера видели, имея достаточное количество энергии, они становятся молодыми сильными и красивыми, а главное, имеют очень изворотливый ум, это отличительная черта жителей этого поселка. Стоит такому человеку попасть во дворец, а он, поверьте, найдет немало способов туда проникнуть, как у тех, кто нами правит, исчезнет всё! Всё то, ради чего они живут, все блага и богатства, а также чудесные лекарства. То есть всё, что можно украсть, житель поселка Миис украдет, оставив тех, кто нами правит, без денег, а значит, и без власти. Вся отлаженная система власти держится на деньгах. Не будет денег — начнутся неконтролируемые бунты среди охраны, ловцов и так далее. Они потеряют сначала контроль над ситуацией, потом власть. И вот чтобы этого не допустить, те, кто нами правит, дают жителям поселения Миис возможность заниматься их промыслом, то есть подпитываться с помощью воровства, но делать это тихо. Тем самым сохраняя баланс.
– Но как те, кто нами правит, достигли такого баланса? — изумился я. — Ведь жители этого жуткого селения могут иметь всё, что захотят, стоит им только нарушить закон, но тем не менее, довольствуются такими крохами. При всех своих жутких талантах они очень скромны.
– Да, те, кто нами правит, тоже далеко не глупы. Весь механизм отточен до деталей и мелочей. Для того, чтобы сплотится против власти, жители гротов, что перед нами, должны иметь одну цель — свергнуть власть, изменить закон или взять его в свои руки, узаконив беззаконие. Но этих целей у них нет!
– А почему? Какая тогда у них цель? — ничего не было понятно, зачем всё так усложнено, если всё поистине так просто.
– Большинство поселенцев Миис живут с мыслью как обокрасть соседа, с завистью в сердце и с подозрениями. Как, скажи, им сплотиться, если каждый видит только подвох в словах другого и мошенника в каждом? В их сердцах живет другая цель: хвастовство и показуха. Если вор совершил хорошую, достойную и крупную кражу, как Цши, он молодеет. Поверьте, он уже ходит юнцом по деревне. Все это видят и завидуют ему. Что очень радует удачливого вора.
– Что, всё это только ради зависти соседей? — недоумевал я.
– Не совсем, тут плохие места для воровства, редко приплывают лодки и кто-либо останавливается. А значит, им нужно уходить из села, чтобы воровать по крупному. Они стараются сменить место жительства, для этого нужна молодость и силы. Для этого нужно изловчиться украсть не мелочь, а огромное количество.
– Им разрешено законом покидать деревню? Зачем? Пусть бы они жили только тут и воровали только друг у друга, — ничего не понимал я.
– Так не бывает, нужны поступления свежей энергии. Если бы они не могли выходить из деревни, их бы это обозлило на власть, и произошло бы то, что я тебе описывал ранее. А так им дан шанс. Те, кто нами правит, понимают, что большое количество жителей Миис выйти отсюда не сможет, а тем, кому это удалось, запрещено приходить в каменный город, где живут во дворце те, кто нами правит. Они себя обезопасили со всех сторон, и их не очень, поверь мне, волнуют судьбы тех, кто встретился на пути воров из селения Миис.
Я понимал, что ничего не понимал. И это было написано на моем лице. Ирбрус продолжал объяснять, терпеливо ожидая, когда мой рот, раскрытый от удивления закроется, а глаза примут обычную форму и перестанут быть круглыми, как мамины блюдца, которые выкрал этот подлый Цши.
– Понимаешь, — продолжал рассказывать Ирбрус, — каждый рожденный в этой деревне человек наследует чистопородную мерзость от своих родителей, лживость и алчность. От этих пороков он быстро стареет, в твоем возрасте они уже старики. А для того, чтобы быть молодыми, им нужно постоянно подпитываться энергией извне.
Кроме того, что сама кража им как награда за труд и изворотливость ума, они получают удовольствие от горя тех, кто пострадал от их нечестных рук. Чужая боль им доставляет радость. Хороший цвет лица и горящий взгляд — признак недавнего обмана и предмет завести окружающих. И Цши становится всё сильнее и сильнее, пока мы продолжаем страдать. Я больше чем уверен, что наш негодяй Цши уже покидает свою нищую деревню под завистливые взгляды менее удачливых поселенцев и бредет в какую-нибудь другую. Где о его сущности никто не знает, и он сможет получать все блага, доступные ему от порядочных людей.
– А если он заведет семью? Его ребенок унаследует такую же силу, как и он?
– Они этого не делают. Не умея отдавать и жертвовать, они лишены радости понять, что такое семейные узы и любовь. А ребенок, рожденный от связи с человеком из других поселений, заберет у вора-подлеца все силы и энергию. Жители поселка Миис не делятся ни с кем, даже со своими детьми, поэтому они воры-одиночки, странствующие по миру всю жизнь.
– А сколько они живут?
– Этого никто не знает. Долго, пока их ум и изворотливость дают возможность красть у честных людей, — ответил, пожав плечами, Ирбрус.
– А как же они не исчезли до сих пор, если у них нет детей?
– Дети у них есть, только ребенок двух коренных жителей не способен отобрать у родителей энергию, так устроила природа.
Мой рот, конечно, немного прикрылся, но от таких сведений дыбом вставали волосы на голове. И я не мог поверить в то, что слышал.
– Это одни из самых древних поселений на нашей земле. Если о нем говорил дедушка Ортриста, а видел он его молодым, то им более двух тысяч лет. Может не быть рыбаков, охотников и кузнецов, но воры будут всегда. А также те, кто покрывает эти преступления! И сколько отпрысков этой местности бродит по миру, никому не известно.
Дальше последовало молчание. Маму рассказ Ирбруса не очень удивил. Она, опустив низко голову, качала на руках дочку и думала о чем-то своем.
– Что мы будем делать дальше? — нарушил я тишину очередным вопросом, рассчитывая на то, что Ирбрус за это время что-то придумал.
– Я думаю, — сказал, не торопясь, он, — пока светло, нужно плыть вниз по течению. И ждать, когда появятся пологие склоны, выходящие к воде. Нам нужна еда, а значит, мне необходимо охотиться. Правда, я не знаю, когда нам удастся их увидеть, с высоты полета саргуса таких мест поблизости я не видел.
– А как мы спрячемся от ловцов и Искателей ночью, ведь в лодке больше нет чудесной ткани, сотканной из шерсти бергеров?
– Я дам вам каждому по одному шарику. В каждом из них сидит бергер, он будет нашей охраной. Они защитят вас.
– Кстати, как прошла твоя охота? Ты нашел яйцо, за которым летал? — спросил я напоследок.
– Да, всё вышло очень удачно, и мы подоспели к гнезду как раз тогда, когда родителей малыша в нем не было. Ну а потом, конечно, немного нас погонял мощный отец семейства, и вот я здесь.
– Они вас преследовали? — спросил я, очень возбужденный этой новостью.
– Они же родители! Они должны охранять свое чадо, правда, Ортристу досталось сильно, бергер-папа изодрал ему всю спину своими мощными лапами, пытаясь сбросить меня с него, — косо улыбаясь объяснил Ирбрус.
– Как же вы вырвались?
– Моему саргусу не впервой уходить от погони.
– И вы всегда удирали? Да? — спросил восхищенно я.
– Мне везло. А вот некоторых менее удачливых разорителей гнезд бергер может сорвать со спины саргуса, а потом, подняв высоко вверх, сбросить на скалы.
– Но ведь он таким образом не вернет детеныша? — не понимал я связи.
– Да, но ему в этот момент важен не ребенок, а возмездие.
– Откуда ты знаешь про менее удачливых разорителей? Их кто-то видел? Их находили? Или после такого падения можно еще выжить и вернуться домой?
– Нет, я знаю, потому, что я однажды получил от умирающего разорителя гнезд лист дерева Пайтэ.
– Значит, он был твоим настоящим другом? — спросил я, удивленный тем, что Ирбрус настолько разоткровенничался в эту трудную для всех минуту.
– Значит, был, — сухо сказал он.
– А как его звали? — не прекращал я спрашивать, уже не очень заботясь о чувствах рассказчика и проявляя бестактное любопытство.
– Такир.
Это последнее, что сказал Ирбрус. Он резко встал и вышел наружу. Я присел ближе к замерзающей маме и погладил сестренку по голове. У нее снова начинался жар.

21. Борьба с соблазном и самим собою — самая сложная для человека.

По тому, как закачало лодку, мы поняли, что отплыли от злополучного места. Где-то по миру в это время шел ужасный человек по имени Цши. Его родина оказалась жутким местом, рождавшим мошенников и лжецов, хоть я там и ни разу не был, но рассказа Ирбруса оказалось достаточно для того, чтобы убедить меня в этом. Эта печальная история стала хорошим уроком и научила не полагаться на эмоции, которые могут быть вызваны с целью обокрасть, посмеяться надо мною, самоутвердиться за мой счет или утолить свой голод за счет моей энергии. То есть учила меня никому не верить. Урок был жестоким, его я запомнил на всю жизнь. Конечно, наше изгнание тоже служило хорошим уроком никому не доверять. Но теперь я навсегда усвоил эту науку. Ирбрус говорил, что произошедшее и ему послужило уроком «никогда не доверяй женщинам то, что тебе дорого». Маме это было больно слышать, но она ничего не говорила с момента отправления лодки от поселка Миис. Мама всё время согревала больную Маар. Но мне казалось, Ирбрус кривил душей, когда рассуждал об уроке, полученном им у берегов жителей гротов. Скорее всего, он больше никогда не понадеется на другого человека, не дав ему четких инструкций, и не станет полагаться только на свои догадки об опытности того, кому он что-то хочет доверить. Я видел разницу в этих формулировках, на мамином месте мог оказаться любой человек. Ведь помочь нуждающемуся старцу — это хороший поступок, ничего скверного в поведении мамы я не видел, просто ей не повезло со стариком. И Ирбрус не был точен в указаниях, так как сам не знал о нравах жителей этого района реки Сома. Так что он зря выставлял маму виновной во всем, что случилось. Но говорить всего этого я ему не стал.
С каждым днем он всё больше мрачнел. Ночевал у себя, почти не разговаривал, только заходил спросить, как здоровье Маар. Ей было хуже с каждым днем, она всё реже просыпалась, постоянно просила пить и мерзла. Мы худели, еды не было, а скалы вдоль реки становились всё выше и неприступней. Хозяин лодки находился весь день у руля, мама не выходила на палубу, они не говорили друг с другом. На поясе у каждого висел кожаный мешочек с цветным бергером. Днем мы их выпускали поохотиться, они возвращались вечером к тем, кто их выпустил. Мне достался Бей, очень царапучий малыш, светлый, как луна в тумане. У Маар был Бай, она сама его выпускать не могла, но птица хотела садиться только на ее ручку, поэтому каждое утро мама выносила спящую Маар, и птичку выпускали вверх, а потом вечером так же садили обратно. Кстати, мой бергер оказался девочкой, к удивлению Ирбруса, у него появилась розовая полоска на клюве. Но малышку переименовывать не стали, пусть будет «Неугомонный» решил Ирбрус. Маме досталась та, что ворует регулярно ее сны. И они очень быстро нашли общий язык. Есат оказалась очень нежной птицей, никогда не царапалась и всегда подставляла голову для поглаживания. Ирбруса охранял Веруд — синий бергер, сильный и мощный. Это были слишком независимые птицы, чтобы, охотясь на дичь, подумать о нас. Не вникая в нашу жизнь, они ничего не приносили нам с охоты, хотя вполне могли.
Я размышлял в эти дни о том, почему бы Ирбрусу просто не вызвать своего друга саргуса, чтобы слетать поохотиться на берег или вообще перестать плыть на лодке, но потом вспоминал, что Ортрист пострадал при охоте, и решил, что он просто не в состоянии сейчас помочь нам. Еще я много думал о загадочном Такире. Кто этот друг Ирбруса? И почему Ирбрусу так сложно рассказать всё, утолив мое мальчишеское любопытство. Еще меня мучил один вопрос «есть ли друг у меня кроме мамы? А если я пошлю когда-либо Ирбрусу такой листок, он его получит?» По ночам я светился, как и раньше. А вот мама снов не видела. Она была всё время голодной и уставшей. Шел четвертый день без еды, но мы не говорили об этом, в отличие от того дня, когда оказались на торговом острове и не поели всего сутки. Тогда мама поссорилась с хозяином лодки, а теперь, ощущая только себя виноватой в отсутствии продуктов, она боялась даже заговорить на эту тему.
Один раз я подошел к рулю, у которого стоял Ирбрус. Весь в снегу, с заледеневшей бородой он переносил все трудности, как будто для него это в порядки вещей. В тот день зима была особенно злой, мороз кусался, снег засыпал палубу, а река замерзала у берегов.
– Ты думаешь, эти скалы когда-нибудь кончатся? — спросил я, делая вид, что у меня всё нормально, а на нижней палубе нет озябшей мамы и больной Маар. Мне хотелось поговорит с тем, кого наши проблемы не до конца разъели, как соль речную пиявку.
– Я думаю, — неожиданно грозно ответил он, — хорошо, что дорогой Цши, которого вы столь любезно приняли на моей лодке, не додумался дотронуться до руля и паруса!
Окончание фразы он рявкнул. Этого я ожидал меньше всего. Ведь его вид гарантировал мне общение с мужественным и стойким человеком. А услышал я рык раненого зверя. После этого стало понятно, что ничего хорошего нас не ждет. Ирбрус начинал беситься от того, что не управляет ситуацией и не может помочь тем, кто находится под его опекой, на его лодке. Я молча вернулся к себе.
На шестой день такого плавания, в то время, пока я замерзал с сестренкой, на нашей части лодки, мама вышла на палубу, с трудом держась за борт, и сказала:
– Маар не доживет до утра, ей холодно, и уже второй день она не открывает глаз. Неужели у тебя нет хоть какого-то средства, неужели не осталось ничего? Я не прошу для себя, я прошу для моей дочери, пожалуйста, помоги ей.
Она стояла напротив Ирбруса у руля лодки и смотрела в его глаза с мольбою.
– Гея Ра, — на удивление, очень сдержанно, хотя и не спокойно, произнес Ирбрус, — после посещения нашей лодки дорогим гостем, в ней не осталось ничего.
– Но, может, у тебя осталась мазь…
Он не дал ей закончить:
– Ты всё это время думала, что я имею лекарство от ее болезни, и не даю?! — его громкие слова эхом разнесло по всей реке, и снег, валивший с неба, перестал быть холодным, потому что Гею Ра бросило в жар от его крика. Мама от голода говорила не то, что думала, она теряла дочь, и ее можно было понять, но Ирбрус не понял, видимо, что тут крик не уместен, и продолжал:
– Может, ты думаешь, что я и еду от вас прячу?!
Мама спустилась по борту лодки на пол и заплакала какими-то сухими слезами.
– Я не знаю, — говорила она. — Не знаю…
– Если реку скует лед, мы не сможем двигаться дальше, это единственное, что знаю я, — резко, уже не глядя на нее, проговорил он. Еще одна безрадостная перспектива открылась маме.
– Почему ты не позовешь саргуса, он нам может помочь. Может согреть Маар в своем теплом кармане. Может вынести нас на сушу, а там еда, и быть может, мы осядем в каких-то поселениях, — задала мама вопрос, который давно мучил и Тана.
– Он не может носить никого в своей сумке, — громко сказал Ирбрус. — Весь следующий год он в ней вынашивает яйцо бергера! — опять начал повышать он голос на маму.
– Тебе яйцо дороже жизни Маар? Тебе она никогда не нравилась, — сказала мама.
– Иди к себе. И не выходи, пока я не позову, пусть вы там все до этого умрете с голоду, но я никого не хочу видеть! Это понятно?! — снова сорвался он.
Мама не сразу смогла подняться, голод ее обессилил, а Ирбрус даже не протянул руку, чтобы помочь ей встать.
– Иди, Гея, я не ел дольше тебя ровно на сутки, не взывай к моей жалости, ведь мы голодны по твоей вине, — тихо вслед уходящей по палубе маме сказал он.
– Мы умрем, — заходя в нашу часть лодки, сказала мама. Я держал сестру на руках, сидя на полу и подперши спиною стенку лодки. Было жутко холодно, ветер задувал во все щели, изо рта шел пар.
– Не выходи к нему наверх. Он ждет, пока мы умрем. Я ему больше не нужна, ведь я не вижу сны. Он хочет избавиться от нас, — сказала мама.
– Ирбрус так и сказал? — спросил я, не очень-то доверяя маминым словам.
– Почти, сын, почти.
Мама съехала по стене лодки рядом со мной, ее голые ноги, выглядывавшие из-под оборванного платья, уже не слушались ее.
Мы не выходили наверх, как и велел нам Ирбрус. Так прошел день и наступила ночь. Шестая ночь. Спали обнявшись, пытаясь согреться таким образом, хоть это не очень помогало. Я открыл глаза и увидел перед собой Ирбруса. Он навис над нами, было непонятно, зачем он спустился в нашу часть лодки. Что он тут делает? Что он хочет, может, убить нас? Может, мама была права на его счет?
– Гея, —  тихо позвал он, но мама не слышала его и крепко обнимала дочку во сне.
– Гея Ра! — Громко повторил он, не намеренный терять много времени на ее пробуждение. От его голоса мама проснулась.
– Чего ты хочешь? — спросила она тихо, чтобы не разбудить Маар.
– Нам повезло, вставай. Тан, а ты останешься здесь до тех пор, пока мы не вернемся. Не выходи наружу, это опасно, согревай сестру, жди нас.
Я получал четкие инструкции от него, а про себя думал, «ну хоть не убить хотел». Свет внутри меня усиливался от всего, что я не мог понять, я светился ярче обычного. В лучах моего бирюзового света они вышли наружу, мама, ничего не понимая, обернулась посмотреть на меня с сестрой.
Снаружи  Ирбрус обратился к маме:
– Слушай меня и не смей потом говорить, что я тебя не предупреждал, как в случае с поселением Миис. Мне проще было бы взять с собой сейчас Тана, но ему не нужна печка или иголки с расческами. Я не хочу больше чувствовать себя в чем-либо виновным, поэтому всё объясню тебе заранее и подробно. Слушай и не говори, если что-то пойдет не так, что голод заложил твои уши. Мне больше это не будет интересно, я не посмотрю на твои драгоценные сны, а высажу вас всех около скалы. Или на льду посередине реки!
Он говорил очень жестко и отрывисто, чтобы мама могла разобрать каждое слово, которое приглушала разбушевавшаяся над рекою вьюга. Ирбрус сжимал с силой локоть Геи, чтобы она не упала, обессилев от очередного порыва ветра.
– Гея, ты меня слушаешь?!
– Да, — обреченно сказала она и кивнула.
– Нам повезло, мы нашли то, что редко находят даже те, кто постоянно плавают по этой реке. Это миф, но он существует. Перед нами находится Дом Блага. В нем есть всё, что тебе может быть нужно, всё, в чем ты нуждаешься, без чего жить не можешь. Но также в нем находится множество соблазнов, которые не дадут тебе пройти мимо. Твоя задача взять всё, что тебе необходимо. Всё, но только необходимое! Гея, слышишь? Только то, что тебе нужно, а не что ты хотела бы, потому что у тебя этого раньше не было. Ты меня понимаешь?
– Да, — тихо произнесла она.
– Хорошо, тогда я оставлю лодку у ледяного края, а по нему мы дойдем к Дому Блага. И прошу тебя, заходи тихо, у дома есть хозяева.
– Это кража? — подняла на Ирбруса испуганные глаза Гея Ра.
– Нет. Но может ею стать, если ты будешь шуметь или возьмешь не то, что нужно. Понятно?
– А там есть еда? — с надеждой спросила голодная Гея. Она не могла сейчас думать о каких-то других вещах. Ей казалось, что она больше вообще ни в чем не нуждается.
– Гея, там есть всё!
Ирбрус подвел лодку к льдине. Она сковала у скалистого берега огромный плот со стенами и крышей. Гея Ра хоть и не имела много сил, все-таки справилась со спуском по веревке на лед без помощи Ирбруса, следом на льдину сошел ее спутник. Тонкий лед скрипел и похрустывал под каждым шагом, особенно под ногами Ирбруса. Тот хоть и не ел семь дней, не изменился в размерах, в отличие от Геи. Она как будто усохла и стала такою тонкой, какою никогда не была, даже в юности. Потянув на себя ручку двери, Ирбрус тихонечко приоткрыл ее. Из Дома Блага пролился яркий свет, в лучах которого бесконечно падающие снежинки над рекой смотрелись очень красиво. В дом манило уютным теплом и запахом еды. Казалось, еще с порога начиналась сказка для страждущих путников, нашедших этот дом-миф. Гея быстро юркнула в открытую Ирбрусом дверь, следом зашел он, тихонечко прикрывая ее за своей спиной и остерегаясь хозяев, которых пока не было видно. Свет и тепло окутали непрошенных гостей, Гея хотела, что-то спросить, но Ирбрус ей не дал, приложив палец к своим губам. Оба осмотрелись, вертясь на месте у дверей и не решаясь сделать первый шаг. К их общему удивлению, это была не одна комната, а целый лабиринт, в котором находилось несметное количество вещей и всяческих предметов. Все они были аккуратно разложены и словно выставлены напоказ, каждую можно было потрогать и повертеть в руках. Торговцы с острова никогда не имели такого изобилия товаров и могли только завидовать умению расставить и предложить посетителю всё имеющееся в наличии. Уйти с пустыми руками казалось просто невозможным. Завороженная Гея сделала шаг вперед. За рукав ее потянул Ирбрус и спросил:
– Ты определилась с тем, что тебе нужно?
– Да, — ответила Гея Ра шепотом.
– Хорошо, тогда иди.
И оба двинулись вперед. Но Гея остановилась и тихо спросила Ирбруса:
– А как я унесу с собой всё, что захочу взять?
– Сколько тебе всего нужно? — удивился он, но, не ожидая от нее ответа, добавил: — Никак. Всё, чего ты коснешься, окажется у нас на лодке. Поэтому не щупай вещи из праздного любопытства, оценивай только взглядом.
И Гея пошла вперед. Перед нею проплывали на столах торты и печенья, мясо и рыба, хлеб и грибы, овощи и многое другое, чего она не знала. Потом были посуда и стеклянные украшения, подсвечники на витых ножках и обычные лампы, печи и зеркала всех видов, обувь, одежда, ткани, иглы, краски — всё то, что она имела на лодке раньше. Изделия из меха и мебель в причудливых завитушках, ковры и оружие, — всё, что могло представить себе воображение Геи, здесь было, но еще больше было того, что она себе и в мыслях не могла представить. Какие-то статуи невиданных животных, картины, одежда странных фасонов, лодки, деревья в горшках, фонари в стеклах и многое-многое другое. Она боялась прикоснуться к тому, чего она никогда не видела, ведь ей это раньше было не нужно, значит, и теперь она сможет обойтись без этого. Хотя, ей очень хотелось всё поднести к глазам, взять в руки, пощупать, ощутить, а не только увидеть. Но очень хорошо она помнила наставления Ирбруса. И о наказании с его стороны в случае нарушения его наставлений она тоже помнила прекрасно.
Гея дотрагивалась до всевозможной еды: печеного, жареного, вареного и тушеного. Булки и специи отправляла она мысленно на свою лодку. Несколько рулонов ткани из подшерстка бергера, конечно же, печку и ножницы, стол и скатерть, посуду, не самую красивую, но именно такую, как раньше у нее была, расчески, тазики, платье для себя, как ни странно, оно висело именно перед ней и именно ее размера, такое же алое, как на ней. Всё, чего она могла пожелать, находилось в этом доме: чайник для подогрева воды и перина с подушкой, а вот и краски отсыпаны, такие же, как были у нее раньше... Она ходила лабиринтами этого внушительного помещения, не отводя взгляда от соблазняющих украшений и баночек, флакончиков и коробочек, интриговавших ее. Всё будоражило воображение Геи Ра, но взять что-то лишнее она боялась.
Дом Блага имел такие размеры, что можно было устать от прогулки по нему, столь большим он оказался внутри, хотя снаружи ничего такого подумать было нельзя. Выходить не хотелось, тем более на мороз и ветер. Дом как будто соблазнял непрошенную гостью зайти всё глубже и глубже. Гея огляделась и увидела Ирбруса. Он держал руку на гвоздях и молотке. Она улыбнулась ему, как бы в благодарность за то, что он взял ее с собой. А он махнул ей рукой, что пора выходить наружу. Нехотя Гея повернулась к выходу и пошла прочь от соблазнительных безделушек, так радовавших ее женский взгляд. Подойдя к двери, у которой стоял Ирбрус, она сказала:
– Это чудесное место, никогда не видела столько красивых вещей, спасибо тебе.
На что Ирбрус мягко ответил, тронутый ее добрыми словами:
– Удивляюсь, Гея, как ты не нарушила ни одного моего наставления.
И вышел на свежий воздух. На Гею пахнуло морозной свежестью реки Сома, и она, в последний раз обернувшись, окинула взглядом изобилие этого доброго дома.
Но тут ей в глаза бросился маленький костюмчик, такой, как был на Маар Ра до появления на их лодке подлого Цши. «Раньше костюмчика тут не было. Я бы его сразу заметила», — думала Гея про себя. И, не устояв перед соблазном подойти к нему, она вернулась. Как будто по волшебству дверь, которую открыл Ирбрус, закрылась, не скрипнув. Гея осталась одна в Доме Блага, как ей казалось на тот момент. Она любовалась милым детским одеянием, как вдруг в ее голове пронеслось: «конечно, он тебе нужен», и она приложила свою руку к теплой маленькой куртке желтого цвета, а потом к зеленому теплому детскому платью, «конечно, нужен, если он нужен моему ребенку, он нужен и мне».
И тут, перед глазами Геи пронеслось что-то яркое и огромное, светлое в синем сиянии, это что-то было прозрачным и странным. Оно развернулось и снова пролетело в обратную сторону перед Геей. Комнаты почернели, и уже не было видно всего изобилия вещей, стены сдвигались, как будто стараясь раздавить Гею внутри, ничего не было понятно, свет в синем обрамлении бросался ей в глаза и очень слепил. В комнате стало темно, и ослепленная Гея не знала, куда бежать, а комната всё еще сужалась, свету, слепившему ее, больше не было куда метаться, и его круги стали малы, он как будто застыл перед ее лицом, а она старалась прикрыть глаза руками, чтобы спрятаться от слепящего существа. Это свечение не было горячим, наоборот, синий край обдавал кожу Геи Ра холодом. Когда, в конце концов комната сузилась до миниатюрных размеров, стены касались плеч и живота Геи, она оказалась обездвижена, а сзади нащупывалась ручка дверей, но дверь не поддавалась при попытках ее открыть, как будто ее заперли, свет застыл окончательно перед ее лицом. Гея уже ничего не различала, стараясь не раскрывать глаза, но вот в один момент, когда она моргнула, свет пронесся в ее глаза под приоткрытые веки и прекратил свое существование. Комната погрузилась во мрак. Что делать, Гея не знала, но стены Дома Блага сделали все за нее. Еще чуть-чуть постояв зажатая в темноте, она начала спиной толкать входную дверцу, и к ее удивлению, дверца не просто поддалась, а Гею выдавили наружу именно стены. Она вылетела как стрела, пущенная метким лучником, и только услышала слева от себя раздраженный голос Ирбруса:
– Где ты ходишь, сколько можно ждать?
Падая, она с силой ударилась о лед и продавила его своим телом, оказавшись под водой. Ночью подо льдом было темно и страшно. «Я стану рыбой», — думала Гея. — «Я стану рыбой, и великий Сома мне даст два плавника, я не достойна двух крыльев, я слишком много правил нарушала в жизни, и эта кража была последней каплей в терпении небес. Я буду вечно голодная плавать в темных водах в поисках пищи».
Гея не боролась за жизнь. Она не видела, куда плыть, и уходила всё глубже и глубже под воду.

* * *
– Мама проснулась.   
– Она открыла глаза? — тихо спросил Ирбрус.
– Да, — ответил Тан.
– Она видит?
– Не знаю.
– Поводи над ее лицом ладонью, зрачки движутся?
– Нет, — тихо испуганным голосом произнес Тан.

22. Слабости Ирбруса. Зачем взрослые настолько глупы и глухи? Почему нельзя просто понять друг друга?

От Дома Блага мы отплыли в ту же ночь. На лодке было много вещей, занимавших почти всё пространство на палубе. С рассветом я и Ирбрус, бросив лодочный якорь посередине реки, занимались хозяйственными вопросами. Но так как снаружи было очень холодно, мы поспешили уйти внутрь к маме и Маар, взяв с собой всё необходимое для работы и завтрака. Многое предстояло сделать: оббить снова лодку изнутри и расставить все вещи по местам, ведь сейчас всё наше имущество хаотично располагалось на палубе, под открытым небом.
Мама с сестрой еще спали на новенькой перине под одеялом. Их не хватало для всех, потому что и Ирбрус, и мама брали только то, в чем нуждались сами, не нарушая правил Дома Блага. Ирбруса не очень заботило наличие всего двух перин, он говорил:
– Ничего, сам сошью, набью соломой, той, что взял для растопки, будет не хуже ваших.
Он мне отдал свою перину, а мама спала на второй с дочкой. Мы старались не шуметь, но у нас не очень получалось, в конце концов, проснулась Гея.
– Где я? — прошептала она.
– Мама проснулась, — сказал я, обращаясь к Ирбрусу.    
– Она открыла глаза? — спросил он, стоя вдалеке от перины и что-то передвигая с места на место.
– Да, — ответил я.
– Она видит?
– Не знаю.
– Поводи над ее лицом ладонью, зрачки движутся?
– Нет, — тихо испуганным голосом произнес я.
– Что со мной? — прошептала испуганно мама. И протянула руку, ориентируясь по голосу, в мою сторону.
– Ничего особенного, — уже не боясь никого разбудить, говоря громко и немного с иронией, ответил Ирбрус, — ты всего лишь потеряла зрение.
– Как? Но почему?
– Потому что нужно слушать, когда тебе говорят!
Ирбрус начинал сердиться, хотя с самого утра он был рад, что всё вчерашнее приключение закончилось именно так. «Могло быть и хуже», говорил он мне, затаскивая маму на лодку. Понимая, что начинается новый скандал, я взглянул на него и просящим голосом сказал:
– Не надо.
Ему стало жаль наше никчемное семейство, расположившееся на полу его лодки и приносящее только хлопоты и проблемы. Он взглянул так в нашу сторону, как будто хотел сказать взглядом: «Разбирайтесь тут сами. Как хотите, так и живите». И вышел на мороз. Я остался на полу возле мамы и сестры. Мама молчала, и я молчал, она одной рукой сжимала мою руку, второй гладила спящую Маар, переодетую в новенькие вещи, украденные мамой для нее. Значит, все-таки, ей это не приснилось. Значит, эти вспышки света были не видением, и вчера она действительно встретилась с хозяевами Дома Блага. Но больше она ничего не помнила. Ни того, как попала в лодку, ни того, как ложилась спать, ни того, как попали на лодку вещи, до которых она дотрагивалась.
– Что вчера произошло? — спросила она у меня тихо.
– Лучше ты расскажи, что произошло?
Мама рассказывала обо всем в подробностях, особенно про этот дикий свет, проникший в ее глаза. Но что было после этого света, она не помнила, и я начал свой рассказ:
– Ты упала в реку и ушла под лед.
– В реку? И я не стала рыбой? Меня не забрал Великий Сома? Ведь я нарушила столько правил!
– Нет, мама, может, он и хотел, но ему этого не дал сделать Ирбрус и бергер, который привязан к твоему поясу. Есат светилась в мутной воде, когда тебя подо льдом несло течение. Мы смогли в нужном месте прорубить отверстие во льду, через которое тебя вытащил Ирбрус.
– Ты тоже там был? Ты это видел? 
– Да он позвал меня, сразу же, как только ты очутилась в воде, и велел взять топор, который появился уже у нас на лодке.
– Что же было дальше?
– Во всей этой груде вещей мне рыться не пришлось, а то бы мы тебя не успели достать из реки. Топор, слава Небесам, лежал на одной из бочек. Ты была без сознания, Ирбрус дотащил тебя до лодки, обвязал краем спущенной вниз веревки, а сам, забравшись по ней на палубу, вытащил тебя, а после сбросил веревку мне. Ты была вся синяя от холода и мокрая, волосы у тебя были как сосульки. Ты долго пробыла под водой, Ирбрус волновался, что ты можешь не прийти в себя.
– Волновался не за меня, а за свою прибыль.
Мне было неприятно, что мама пытается увести разговор в этом направлении, и чтобы его не поддерживать я продолжил свой рассказ.
– Когда я залез на лодку, он уже затащил тебя в нашу часть и положил на пол, велел мне найти перину и одеяла, на это понадобилось время, ведь на палубе, ты даже не представляешь, сколько сейчас вещей.
– Думаю, что представляю, — ухмыльнулась мама. — А что было потом?
– Когда я нашел всё необходимое, и даже больше, я увидел на одной из бочек одежду для Маар, такую же точно, как была у нее раньше. Спустившись обратно к вам, я увидел, что ты завернута в кусок теплой ткани из таких же отрезов, которыми мы оббивали лодку изнутри в первый раз. А Ирбрус, сидя на полу, держал тебя на руках и растирал.
Это мама не прокомментировала.
– После он велел постелить перину на пол и переложил вас обеих рядом на нее, накрыв одеялом. С трудом мы притащили печку в нашу половину лодки, расположив поближе к вам, и растопили ее дровами, а трубу для дыма вывели в окошко. Сразу стало теплее, Маар теперь выздоравливает. И все твои вещи успели высохнуть, хотя зачем тебе это драное платье, когда мы нашли в вещах из Дома Блага такое же новое?
Но Гея этого уже не слушала, она убрала руку от дочери и засунула ее под одеяло. Действительно, она лежала абсолютна нагой, завернутой в теплую ткань. Калейдоскоп мыслей у Геи в голове заставил отвлечься от голода, который она испытывала вот уже много дней. Тут снаружи донесся запах жареного мяса, и напомнил ей об этом.
– А как же так, — спросила она. — Печка и тут, и там?
– Да, вы оба попросили у Дома Блага печку, видимо, Ирбрусу она нужна не меньше, чем тебе. Это очень удобно: и тут тепло, и готовить можно на воздухе, не отходя от руля.
Ирбрус спустился к нам, в руках у него были блюда с едой. Он зажарил мясо и овощи.
– Тан, — сказал он, — нагрей воды, им нужно много пить горячего.
– Хорошо, — ответил я и выскочил наружу.
– Я принес тебе поесть, – спокойно проговорил Ирбрус.
– А Маар? Ты ей принес поесть? — спросила Гея.
– Мы все ели ночью, пока ты была без сознания. Тебе было не до того.
– Голодная, голая и слепая, — тихо произнесла Гея.
– Но живая, — по голосу Ирбруса Гея поняла, что его веселит ее беспомощность. Она начала сердиться, «ему весело», пришло ей в голову.
– Ты знаешь, что мне сегодня снилось? — неожиданно для Ирбруса спросила Гея.
– Да, Веруд мне принес твой сон, — спокойно ответил он.
– Значит, и в такой ситуации ты не упускаешь своей выгоды?
– Его не продашь, это был кошмар, разве что самоубийце. Я его забрал, чтобы тебе стало легче спать, и тебя не мучили твои страхи.
– Извини, что не смогла тебе помочь нажиться и сегодня, — съехидничала Гея.
– Гея, не начинай заводиться на ровном месте, я не хочу ссоры, на, возьми лучше поешь, — и Ирбрус попытался поднять Гею, чтобы она села и взяла тарелку в руки.
– Хорошо же ровное место! Я ничего не вижу!
Да, она была беспомощной, но при этом руки его от себя отодвинула.
– Не нужно мне помогать, я всё могу сама, почему ты не сказал мне, что я могу ослепнуть?
– Я предупредил тебя обо всем заранее. Не нужно меня винить в произошедшем, — пока еще держа себя в руках, отвечал Ирбрус.
– Ты не сказал, что можно потерять зрение! — Гея говорила очень раздраженно.
– Неужели мало того, что я сказал не брать то, что тебе не нужно?!
На этом моменте ее терпение иссякло.
– Если это нужно моему ребенку, то это нужно мне! Ты никогда не сможешь понять меня! Тебе нет дела до моих детей! Ты бездушен и черств. Зачем ты меня вчера раздел? Хотел сравнить, как я постарела за последние годы без твоей помощи? Да?!
– Гея, что ты несешь?! По-твоему, это я бездушен и черств?! Да ты вчера чуть не утопила Есат! А она жизнь тебе спасла, и это я бездушен и черств?! Где хоть малейшая благодарность? — Ирбрус кричал, да так, что его голос резонировал даже снаружи лодки.
– Благодарность?! Кому? птице?! — возмутилась Гея, открыв рот и уставившись в пустоту невидящим взглядом.
– Да и ей, если тебе хочется! Ты не вчера ослепла, ты слепая от рождения, ты же не видишь очевидных вещей! — орал он, меряя шагами лодку, не в силах усидеть на месте.   
– Ничего, и пусть я ослепла, зато моей девочке стало легче, и она согрелась.
– Как будто, если бы ты не вернулась за той проклятой одеждой, она бы не согрелась от тепла печки. Я бы ее обмотал тканью подшерстка бергеров, а ты бы потом пошила Маар сама что захотела! Нет же, ты делаешь всё так, как тебе захочется, не думая о последствиях и других людях. Вот теперь у меня на лодке слепая женщина, которая не может ни приготовить, не заняться детьми! Всё это на моих плечах из-за того, что у нее упрямства больше, чем ума!
Ирбрус был взбешен. От утреннего хорошего настроения не осталось и следа.
– Хорошо, как скажешь, дети позаботятся о себе и сами, и, надеюсь, обо мне! От тебя мне ничего не нужно. Тан взрослый мальчик, он сможет всё, а я своими снами уже давно сполна оплатила пребывание детей на лодке и твое гостеприимство! Будь любезен, согласись…
Но он не дал ей закончить:
– Ах, своими снами?! Да я потратил на торговом острове на вас больше, чем ты мне смогла дать за последние годы! Не нужно говорить, что ты расплачиваешься со мной! А сколько Есат вынесла из твоей головы кошмаров? Ты знаешь? Бедная птица!
– Получается, ты держишь меня в рабстве. Только мои сны тебя и интересуют, тебе должно быть выгодно, что я ослепла, ведь теперь я никуда не уйду.
– Иногда мне хочется, чтобы ты исчезла навсегда! Но ведь теперь ты действительно ничего не можешь сама. Иди, давай, двери открыты, лодка никуда не плывет! Вперед, что ты можешь теперь?! Что ты могла раньше?!
Это были очень сильные слова. Да, ее никто не держал, и она могла идти, плыть, лететь — всё что угодно. Но теперь она была полностью зависима от его воли, что уязвляло Гею.
– Хорошо, тогда высади нас на льду, как ты и обещал, мои дети позаботятся обо мне! Но видят Небеса, что я права, попади ты в такую ситуацию, кто бы помог тебе?! Ты не имеешь друзей среди людей, ты отшельник, ты самый одинокий в этом мире человек!
После этой фразы я зашел в лодку, Ирбрус метался из стороны в сторону, мама лежала, как и раньше, а около нее стояли нетронутые тарелки с едой.
– Вот теплая вода, — негромко сказал я.
Увидев меня, Ирбрус со скоростью дикого зверя выбежал наружу, оставив нас самих, а я с кувшином в руках подошел к маме.
– Сынок, — сказала она, — прости меня, но тебе придется позаботиться обо мне, я ничего не смогу сама, пока не привыкну к этому ужасному состоянию. Я буду стараться вставать сама и делать что-то, буду с Маар, сколько смогу. Но я не смогу готовить и шить, рисовать и видеть вас…
Сначала она просто всхлипывала при каждом слове, а потом расплакалась, да так, что ее было не остановить. Прошло немало времени пока я ее успокоил, она поела, выпила горячей воды, настоянной на травах и отвернулась к Маар. В этот день мама не выходила наружу.
Весь разговор мамы и Ирбруса я слышал очень хорошо: и каждый упрек, и каждое слово. Они меня словно били и резали на части. «Зачем, зачем взрослые настолько глупы и глухи? Почему нельзя постараться понять друг друга? Ведь изначально никто не хотел ссориться». После того как мама от меня отвернулась, я принес новое алое платье, положил поближе к ней и сказал:
– Если ты захочешь одеться, и выйти наружу, твоя одежда рядом с периной.
Но она даже не повернулась ко мне и не сказала спасибо. Я вышел к Ирбрусу на палубу, мне хотелось поговорить с ним, прочувствовать его настроение. Стоит ли мне опасаться того, что он нас высадит на лед, или это опять пустые слова, которыми так часто бросаются взрослые?
Лодка стояла на якоре, ее хозяина я застал у печки, готовящего завтрак для двоих.
– Я всё слышал, — сказал я .
– Очень жаль, — раздраженно ответил Ирбрус, не поворачиваясь ко мне.
– Про лед это правда? Ты говорил маме, что высадишь нас.
– Я ей пригрозил этим, чтобы она не наделала глупостей в Доме Блага, — начал он тихо. Но потом заорал, как будто в него вселился дикарь:
– Но с ней это не помогло, ее не пугает ни лед, ни слепота! Это самая глупая женщина из всех, кого я знаю! Как можно было ослушаться, если я всё рассказал наперед!
– Но ведь ты не сказал о слепоте, — настаивал я на том, что он отчасти неправ. — И, возможно, это наказание за ослушание на нее бы подействовал сильнее.
– А я не знал, как именно ее накажут хозяева Дома Блага. Вернее, о том, что последует наказание за ослушание, я знал, но какое именно — нет. Ииси, когда мне рассказывал про этот дом, был глух после встречи с хозяевами Дома Блага, а его жена стала немой. Их так наказали за то, что они взяли лишнее. Поэтому откуда мне было знать, на что еще способны эти хозяева? Почему у твоей матери не пропал голос? Почему зрение? Ведь как бы было хорошо, если бы она иногда молчала!
Немного помолчав, Ирбрус добавил:
– По странной иронии у них забрали то, что они больше всего любили делать. Ииси любил слушать жену, а она — рассказывать ему всяческие истории. Мне кажется, что больше всего на свете твоя мама любит говорить и придумывать скандалы на ровном месте.
– Вот теперь она молчит, — сказал тихо я.
– Это потому, что меня нет рядом. У женщин нужно отбирать дар речи. Почему Небеса этого не делают сразу при рождении? — Ирбрус говорил громко, но, казалось, он жалуется Небесам, а не мне.
– Где ты встречал этих людей, — спросил спокойно я.
– В Артере, когда торговал снами в первый раз. Ииси — один из крупнейших скупщиков снов, его жена ему в этом помогает. В благодарность за хороший товар и за большие партии Ииси и Миц, так зовут его жену, пригласили меня и моего саргуса на ужин. За которым и рассказали о такой странной истории. Когда я спросил о его недуге и излечим ли он, торговец мне поведал одну историю. Его он услышал от своей жены. Это был последнее, что она ему рассказала. Эта история – легенда. Она бродит по миру, но увидеть Дом Блага дано лишь некоторым. Когда Ииси и Миц были молоды, они встретили этот дом, тогда они были еще бедны и только плыли по реке Сома в Артер, где надеялись добиться богатства и славы. Они голодали и замерзали на ветрах, течение вырвало весла из лодки в момент, когда они оба обессилевшие заснули. Они плыли по течению, полагаясь только на милость Небес. Увидев этот дом, Миц рассказала Ииси старинную легенду про Дом Блага. И они, подгребая руками воду, причалили к нему.
– И что же они взяли из Дома Блага, за что их наказали? — спросил я.
– Они взяли очень много вещей, тогда Ииси и Миц не были мужем и женой, и были бедны. Всё, к чему бы они ни притронулись, им было необходимо, и за это их не покарали. Всё шло хорошо до тех пор, пока Ииси не увидел кольцо, которое он бы хотел подарить ей на свадьбу. Именно за это его лишили слуха. Я видел это кольцо на руке его жены, наверное, это самое дорогое украшение в мире, ведь за него уплачена такая высокая цена.
– А за что пострадала она? — сгорая от любопытства, спросил я.
– За то, что, увидев сапоги подходящего размера для босого Ииси, дотронулась до них.
– И они не вылечились до старости?
– Нет.
– Значит, это навсегда?
– Да.
– То есть мама никогда не будет больше видеть и не сможет рисовать?
Тут Ирбрус промолчал. Но вскоре опять заговорил, правда, очень тихо, чтобы не обнадеживать маму зря, если она слышит наш разговор.
– Я хочу попробовать одно средство, не могу знать, поможет оно или нет, но оно всемогущее. Оно способно оживить, если им вовремя воспользоваться. Только его нигде нет, а до места, где его можно найти, нужно долго плыть.
– Но ведь мы попробуем? Обязательно попробуем? Да? Она должна видеть! — молящими глазами посмотрел на него я. — Ирбрус, я буду делать всю работу и если понадобиться, дуть в парус, чтобы лодка плыла быстрее, но мы должны попробовать.
– Сам знаю, — всё также не поворачиваясь ко мне говорил он.
– А что это за место, где есть такое лекарство?
– Деревня Гузей.
– Там живут колдуны?
– Почти.
– Что ты о них знаешь?
– Я родился в этой деревне.
– Так мы плывем к тебе домой?
– Да, Тан. И если бы всё это не произошло, мы бы туда полетели на Ортристе, но у меня больше нет листьев дерева Пайтэ, а значит, он не может к нам прилететь.
– А я думал, ты не хочешь его вызывать, потому что он сильно пострадал при погоне в день кражи яйца из гнезда бергеров, — проговорил я протяжно.
– Нет, для него это не причина отказать мне в помощи, он знает, что я не буду его беспокоить из-за глупостей. 
– А как же мы попадем в твою деревню? Ты же говорил, вы живете на горах и скалах.
– В деревне есть старинные каменные подкопы и лазы, ведущие к реке, чтобы можно было покинуть деревню пешком. Но я их никогда не видел, и как их найти, не знаю.
– Так как же мы попадем в деревню? — не мог остановиться я. Вопросы из меня выскакивали, как угольки из печки, на которой готовился завтрак.
– Я никогда не исследовал подножье скал, только искал входы сверху в деревне в эти подземелья, а мы попробуем поискать снизу, там, где должны быть выходы к воде.
– Но их ведь могло засыпать, они могли зарасти, их могла замыть глиной и камнями река, когда вода в ней поднимается.
– Ты прав, — сухо ответил Ирбрус.
– Но это наша единственная надежда?
– Да, — утвердительно покачал головой он.
– А как мы узнаем, где нам остановить лодку для поиска входа?
– Как гласит легенда, в этом месте Великий Сома нарисовал над входом саргуса, заметного только с воды. Поэтому плыть ночью мы больше не будем, чтобы всегда видеть рисунок на окружающих скалах.
– А мама сможет преодолеть этот путь от низа до верха?
– Она сказала, что теперь ты будешь о ней заботиться и делать всё. Понесешь ее на руках.
Наверное, Ирбрус ожидал, что я скажу, что не смогу этого сделать, но к его удивлению мой ответ звучал коротко: «Хорошо».
После  моего ответа он с любопытством взглянул на меня, наконец, оторвав свой взгляд от завтрака на печке. И весело произнес:
– Да, ты становишься мужчиной!
– Ты же сам сказал, что мы сами решаем, когда нам становиться мужчинами, в независимости от количества рыб на спине.
После Ирбрус поднял огромный кусок мяса и, положив на тарелку, протянул мне. Себе взял такой же. На палубе становилось холодно, и он пригласил меня на свою часть. Видимо, не хотел беспокоить маму и сестру своим появлением, хотя внизу и горел огонь в печке, согревая всё вокруг своим теплом. Меня это очень удивило, я почувствовал, что мне окончательно стали доверять.
Мы сидели на дощатом полу в холодной маленькой части хозяина лодки и поедали с жадностью хорошо прожаренное мясо, дар Дома Блага.
– В нашей деревне есть такой обычай, — сказал неожиданно Ирбрус. — Если человек тебе был дорог при жизни, ты можешь забрать его прах себе.
– А что, разве не всех уносят ловцы и Искатели?
– Нет, у нас очень старые люди пользуются переходами под землей, и их невозможно найти Искателям, если свет внутри них потух.
– Ты всё время носишь прах в колбе. Зачем?
– Ну, во-первых этот человек мне был очень дорог, во-вторых, если бы я его оставлял в лодке, Цши похитил бы и его, и тогда бы я точно убил бы твою маму, а в-третьих, мой синий бергер не подчинится без песочных часов ни одному моему приказу и не выполнит ни одну мою просьбу.
– Почему? — удивился я, и кусок мяса застыл в моих руках.
– Потому что Веруд принадлежал при жизни тому человеку, прах которого я ношу всегда с собой.
– Кто же это человек?
– Это тот самый Такир, о котором ты много раз спрашивал, — отложив свой кусок на тарелку, сказал печально Ирбрус.
– Расскажи про него? — без особого такта сыпал я вопросами от отчаянного любопытства.
– Он был первым сыном моих родителей.
– Он твой брат?
– Он был намного старше меня.
– Вас было двое в семье?
– Нет, что ты, — улыбнулся Ирбрус, — нас было четверо. Еще есть две сестры. Я младший среди них.
Пережевывая мясо, слушая чудесный рассказ Ирбруса, я удивлялся. Оказывается, у него есть слабости и семья, и всё это ему не безразлично.
– И все вы ловцы снов? — не терпелось мне раскрыть побольше тайн этого загадочного и скрытного человека.
– Нет, ловец снов только я. Такир был охотником за бергерами. А сестры замужем и воспитывают своих детишек-разбойников, я шесть раз дядя, ты представляешь? — Ирбрус увлекся рассказом про семью, и было видно, что его глаза загорелись при воспоминании о них. — У каждой сестры по три малыша, и все рыжие, представляешь, как бабушка — моя мама.
– И как Маар, — добавил я.
Это как-то притупило острый порыв Ирбруса говорить о семье.
– Причем тут твоя сестра? — спросил он, сурово приподняв бровь. 
– Ни при чем, это я просто сказал, — замялся я, не зная продолжать дальше разговор или нет. — А ты меня научишь языку саргусов? — добавил я.
– Посмотрим, это дело не одного дня, — буркнул Ирбрус себе в бороду.
– А что мы будем делать у тебя в деревне? В разговоре с Ортристом ты говорил, что не хочешь нас брать с собой, потому что тебя не поймут родители, они могут решить, что мы — твоя семья, а мама — жена.
– Это я так раньше думал. Когда они узнают ее поближе, сразу поймут, что эта женщина в жены не годится.
Меня, конечно, эти слова обидели, но протестовать я не стал. Ему виднее, он взрослый мужчина. Но промолчать все-таки не смог:
– А вот я бы женился на маме! — гордо заявил я
– Это почему? — с улыбкой и удивлением в голосе, доедая последний кусок вкуснейшего мяса, спросил Ирбрус.
– Потому что она добрая.
– Кто? Твоя мама?! Ха-ха.
– Ты просто на нее смотреть не умеешь, и она тебе специально не дает это видеть, ей так проще.
Со знанием дела, как взрослый, я закивал головой.
– А ну-ка, теперь расскажи мне, что ты об этом думаешь, — очень удивляясь моим словам, спросил Ирбрус.
– Думаю, что ей тяжело, что она никогда не ощущала поддержки мужчин и теперь на тебе просто отыгрывается за всё, что с нею было.
– Да? Не повезло мне. Тем хуже для нее. Сколько угодно она может отыгрываться, мне всё равно. Когда я вернусь в деревню, меня родители точно заставят жениться, они там уже кого-то присмотрели, Ортрист сказал. Женюсь и буду жить как нормальный человек, я уже налетался и наплавался. На жизнь мне хватит того, что я уже успел накопить, а охота даст мне всё остальное.
– А мы? — спросил беспомощно я, выдавая этим вопросом всю незавидность своего положения и зависимость от него.
– А вы будете жить своей жизнью, если к твоей маме вернется зрение, вы сможете уйти, если нет, останетесь в поселении Гузей. Я построю вам маленький дом, но поверь, он будет поуютнее лодки. Если захотите, лодку вам отдам, распоряжайтесь ею, как хотите, хоть продайте, хоть плывите сами на ней куда глаза глядят.
– А если мы останемся в твоем поселении, мама сможет выйти там замуж? — осторожно прощупывал я свое будущее.
– Думаю, нет. Ни один мужчина из нашего поселения не женится на женщине с тремя детьми от разных отцов.
– А разве это так важно? — немного не поняв ответа, спросил я.
– Да, Тан, для нас это важно, — его взгляд говорил о том, что этот вопрос очень серьезен в деревне Гузей и там нет альтернативных взглядов.
– Понятно, — грустно прошептал я. Ко мне только теперь начинало приходить понимание того, что я никому не нужен в этой жизни кроме слепой мамы, а на моих руках еще есть и младшая сестра. Даже если мы останемся в поселке Ирбруса, никогда нам не поможет ни один мужчина, Ирбрус женится, у него появится своя женщина, зачем ему мама? Это значило, что кормить маму и сестру станет моей обязанностью, а я ведь даже оружия не имею, мой арбалет украл Цши. А улыбки Ирбруса, и его доверие, и этот располагающий к разговору завтрак — просто временный этап его длинных приключений. А я ведь не приключение. Я — человек!
– А мамины сны? — словно хватаясь за последнюю надежду остаться ему нужными, спросил я.
– Послушай, твоя мама не единственный источник снов. Когда-то я был одержим красотой этих видений, теперь они стали, обычными как у всех, понимаешь? Я думал, в этом плавании она снова почувствует радость к жизни и станет прежней, но она не умеет быть счастливой или разучилась.
Мясо на тарелках закончилось и нам пришлось спуститься снова на палубу.

23. Обернувшись назад, можно найти то, что искал.

Разговор за завтраком был закончен. Мы спустились на палубу. Дул холодный ветер, и хотелось вернуться обратно. Ирбрус предложил обить тканью сначала его часть лодки, чтобы не нарушать стуком молотков и постоянными разговорами покоя мамы и Маар. Зря мужчин называют неразговорчивыми, если собеседник хороший, можно и поговорить. «А когда закончим с моей частью», — говорил он, — «переведем их ко мне и займемся вашей». Я был с ним полностью согласен, всё нужное было занесено в верхний отсек лодки, где мы сегодня отлично позавтракали. Закипела работа, мы повторяли все те же движения, как и в первый раз при обивке лодки чудо- тканью, только вот в прошлый раз сюда я еще допущен не был. Ирбрус забивал мелкие гвозди, а я растягивал ткань. С потолком, стенами и полом мы справились быстро, растянув разноцветную ткань по своему усмотрению, потому что маму расцветка стен уже не интересовала. Закончив, Ирбрус велел мне идти вниз за мамой и, если понадобится, позвать его. Сам он не набивался. Редкому мужчине захочется предлагать помощь после того, что ему с утра наговорила Гея Ра.
Как ни в чем не бывало хозяин лодки оперся о перила возле руля и ждал, когда же я прибегу с просьбой поднять маму или Маар. Он знал, что так и будет, поэтому не торопил время; сложив руки на груди, он выжидал подходящий момент, чтобы показать свою значимость и доказать маме, что она сама не сможет без него. По моему мнению, это было жестоко, заставить ее, обессиленную, принять помощь, а потом, вылечив, бросить. Ведь мама еще не знала о планах Ирбруса жениться на уже выбранной для него невесте. Хотя, с другой стороны, она сама была настолько не права, обвиняя его в бездушности и меркантильности, что я запутался и уже ничего не хотел решать и делать какие-то выводы. Один вывод был самым правильным: став взрослым, не стать таким, как они. Только Небеса знали, кто прав, кто виноват. Грань между черным и белым, возможно, и существует, но она настолько тонка и хрупка. Я сравнивал ее с тонкой кромкой льда на воде, по которой нужно идти крайне осторожно. А они не умели этого делать, вот и падали постоянно в ледяную воду. Такая аллегория пришла мне в голову после того, как мама очутилась под водой, а Ирбрус изо всех сил старался ее спасти, рискуя своей жизнью. Он бегал по льду в надежде достать ее, без страха самому провалиться под лед. От моих глаз тогда не укрылось, как он ее тряс в руках после того, как извлек из воды, и кричал: «Гея! Гея Ра! Что ты молчишь?!» и, только добившись от мамы хоть каких-то движений, он позаботился о птице, которая, судя по всему, ему этого никогда не простит. Есат не хотела больше ловить мамины сны и не подчинялась ему, ревнивая птица не умела прощать измен.
Пока Ирбрус, стоя у перил, ожидал от меня объяснений, почему я не перенес на руках маму, как Геракл, он услышал:
– А! Ааааа! Аааааааааааааааааааааааа! — это кричал я с нашей части лодки. — Ма-ма-аааааааааааааааа! Мамочка!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Не на шутку перепугавшись, он бросился к нам. Я слышал, как он бежал, его тяжелые шаги грохотали по палубе у нас над головами. В отчаянии я сидел над мамой, а она не двигалась.
– Что? Что? — спросил он, вбегая и переводя дыхание. — Что случилось?
Но говорить было не нужно: веки маминых глаз были светло желтого цвета, а вокруг светлых пятен голубой обводкой прорезался синий свет. Это выглядело ужасно, она не могла открыть глаз, как будто веки окаменели.
– Что, что с нею? — обратился я к Ирбрусу.
– Что со мною? — переспросила мама, не понимая, почему я кричу. Для нее ничего не изменилось: всё также темно, тепло, пахнет разожженной печкой, дрова потрескивают в огне, а под боком сопит выздоравливающая дочка в новенькой одежде. — Что-то случилось? — переспросила она настойчиво: — Я ничего не пойму.
Ирбрус приложил палец к губам, давая понять, что мне кричать не нужно, и заговорил:
– Головешка из печи выпала на пол и начала прожигать его.
Таким образом успокаивая маму, он с ужасом смотрел на ее лицо.
– Тан, — строго сказала мама, — неужели это повод так кричать и звать на помощь? Мальчик мой, я рассчитываю, что ты взрослый уже и не станешь по таким пустякам беспокоить хозяина лодки.
В первый раз она произнесла не имя, а «хозяин лодки». Но на это уже ни я, ни Ирбрус не обращали внимания.
– Да, именно из-за этого и стоило, — сказал Ирбрус и взял маму на руки.
Она не была самой легкой женщиной, но, казалось, он поднял пушинку.
– Мы вас переводим в другое место, там уже сделан ремонт, и пока мы не закончим ремонт на вашей половине, поживете наверху.
И понес ее к себе. Я взял Маар и перину. Как ни странно, весь этот недолгий путь Гея молчала. «Может, ей не о чем было говорить», — думал я, но решил, что эта мысль абсурдна. Я занес перину и положил Маар, Ирбрус положил рядом маму и спросил:
– Вы есть хотите?
Проснувшаяся при переезде сестра весело закивала, наконец, к ней возвращалось настроение и аппетит. Бодрый и здоровый ребенок смотрел с перины на нас. Это заставило улыбнуться ей в ответ.
— Гея, я и тебя спросил?
Но мама молчала. Ирбрус немного подтолкнул меня в спину своей мощной рукой, и я его понял правильно:
– Мама, давай обедать, я приготовлю суп, хочешь?
На мои слова она охотно ответила:
– Да, конечно, сынок, а если хочешь, я расскажу тебе рецепт блинов, и мы все вместе их съедим.
Мне не хотелось готовить блины, хотя съесть парочку я бы не отказался.
– Хорошо, давай поедим сейчас то, что есть, а на ужин я приготовлю блины.
– Договорились, сынок, — ответила она, специально демонстрируя Ирбрусу свою покорность и то, что она может подчиняться мужчине. Даже такому маленькому и не всемогущему, как этот рыжий великан. Просто к ней нужно относиться по-человечески, чего он никогда не делал.
Спустившись к печке, стоявшей у руля на корме, Ирбрус мне сказал:
– Это беда. Такого я не ожидал. Я даже не думал, что такое может быть.
– Что? Что может быть? — сильно беспокоясь, спросил я.
– Что? Что? — как будто передразнивая меня, начал Ирбрус. — Гея Ра, кто б мог подумать, — идеальная женщина и мать, по мнению Хозяев Дома Блага! Они выбрали ее для того, чтобы она стала частью их Дома.
Я ничего не понял, если честно, но кивнул.
– Откуда ты это знаешь?
– Ииси как-то обмолвился, что женщин, которые обладают даром великой материнской любви, жители Дома Блага не только лишают одного из чувств в наказание, а заселяют светом изнутри. Когда этот свет вырастет в несчастной и достигнет размеров всего ее тела, она станет матерью. Из этого света родится новый житель Дома Блага.
– Значит, у меня будет брат или сестра? — попытался пошутить я.
Но Ирбрусу было не до смеха.
– Но Геи уже не будет. Эта сила съедает всё изнутри, а покидая его, как сосуд, заберет с собой ее душу. А это значит, она умрет. Тело мы сожжем и сделаем тебе песочные часы. Хочешь? — Ирбрус договорил и, будто придумав что-то, быстрым шагом направился к якорю. Хозяин лодки его поднял, и мы почувствовали движение по течению. Я отвязывал парус, Ирбрус стал у руля.
– У нас мало времени, это чудовище растет внутри Геи, и чем быстрее мы будем двигаться по реке, тем скорее сможем увидеть изображение саргуса на скале, — добавил он тревожно.
Я жарил мясо и грибы на огне. «Отличный запах, плохая погода, но зато попутный ветер, что может быть лучше», — думал я.
О ремонте на второй половине лодки пришлось забыть. Он занимал слишком много времени, а так как один мужчина должен был постоянно находиться у руля, то второму оставалось только играть с Маар и говорить с мамой. Я рассказывал, куда мы плывем, что видно вокруг, не стали ли ниже скалы, о том, что портится погода, и выслушивал снова и снова рецепт блинчиков. Мы даже как-то их попытались приготовить. Рыбы на дне реки Сома были очень рады нашим блинам. А мама думала, что у нас на это просто нет времени.
Ночью мы бросали якорь, боясь проплыть подножье поселка Гузей в темноте, и собирались в уютной маленькой комнатке. Там было мало места именно это нас и объединяло. Мама молчала, когда к нам приходил Ирбрус, а он наоборот был весел и рассказывал много историй про полеты, про то, как приручают бергеров, и про то, что саргусы бывают с хвостами и без них. Его друг Ортрист говорил обычно: «Лучше бы у меня вырос хвост, чем сумка». Саргус с хвостом считается очень красивым и кичится этим, много женщин саргусов обращают на него внимание, и он мнит себя лучшим. А саргус с сумкой обречен на брак. Его тоже замечают дамы, но уже те, которые не легкомысленно относятся к своему будущему, а хотят создать семью. Сумка им говорит о том, что перед ними хороший и надежный отец их будущих детей, и, обычно, сумчатые саргусы имеют много детей, в отличие от хвостатых. Тем вообще детки не нужны. Конечно, очень редко встречаются саргусы и с хвостом, и с сумкой. Но таких красавцев чаще всего переманивают в охрану тех, кто нами правит, для колорита и эстетики небесной гвардии. Но чаще всего встречаются саргусы без сумки и хвоста. Они не пользуются особой популярностью у дам, и на службу их никто не зовет. Так Ирбрус нас веселил по вечерам, пока мама молчала. Светлое пятно на ее лице увеличивалось, и синяя обводка уже достигала шеи. Время шло, а пейзаж за окнами лодки не менялся.
Каждый вечер я и Маар требовали от Ирбруса новых историй. Ни разу он нам не отказал. Говорил и говорил про странных торговцев и разбойников, которых он встречал на своем пути. У него это выходило так легко, а вот про свою семью, когда я его спросил, он говорить не захотел. Может, скрывал что-то от мамы. Маар перестала его бояться и начала подходить ближе. К моему удивлению, он ее не отогнал. А куда было гнать? К слепой маме, которая была в последнее время не в настроении? Кстати, не только вечером, но и днем. Она мало говорила со мной, много спала, еда ей не придавала сил. Иногда я помогал маме вставать.
Однажды вечером Маар попросила Ирбруса с ней поиграть. Он не знал, что делать с малышкой: рыжей, забавной и очень маленькой. Он спрашивал меня, во что мы играли раньше, а я и не помнил, она сама играла с ракушками, которые неизвестно откуда брались на нашей лодке, или старшая сестра занимала ее. Иногда, когда у мамы было свободное время, они рисовали на снегу, выпавшем на пристани. Это очень веселило Маар. Ирбрус открыл мне тайну, что это он приносил ракушки и оставлял у входа. Потому что мама не хотела от него ничего принимать, ему приходилось подкидывать подарки. Им была рада Маар, а значит, и Гея. 
– В дни таких «подкидышей» ваша мама видела самые красивые сны.
И вот в один вечер, когда все собрались в лодке, а синяя обводка на мамином лице спряталась под платье, Ирбрус сам обратился к Маар:
– Я знаю одну игру. Она простая, в нее я играл, когда мы приходили с братом к бабушке. Вот условия. Я называю предмет, а вы мне скажете, чем он был раньше и чем станет потом. Понятно?
– Не очень, — ответил я.
– Вот стол, — сказал Ирбрус. — Чем он был раньше?
– Столом, — ответил я.
– Нет, Тан, он был дровами, а до этого деревом, а до этого семенем, а до этого… я сам не знаю, чем он был. А чем он станет потом?
– Длавами для пецьки! — громко сказала Маар.
И ко всеобщему удивлению Ирбрус расплылся в улыбке:
– Ну конечно, моя дорогая, а ну-ка, иди сюда, будем играть вместе.
Он усадил Маар к себе на руки, чего никогда не делал раньше. Правда, после этого первого раза ему пришлось сбрить свою роскошную рыжую бороду, которой он очень гордился. Ирбрус всегда поглаживал ее, когда думал или заканчивал разговор с ощущением собственной правоты. Он гладил ее всегда. И вот, после того первого раза, как моя сестра расплакалась, дотронувшись до нее, видимо, борода была жесткой и колючей, Ирбрус посадил малышку на перину к маме, а на рассвете следующего дня я его увидел, как мне показалось, голым. Он был без своей драгоценной бороды, да и усы отсутствовали на лице. Привыкнуть к его новому обличью, оказалось делом непростым, каждый брошенный на него взгляд вызывал у меня улыбку.
В тот день, принеся маме завтрак, я всё ей рассказал: и про бороду, и про вчерашнее поведение Маар. Мама часто не слушала нашей болтовни, она спала без сил. Они ее покидали с каждым днем. Но сегодня она слабо улыбнулась после моего рассказа — и это была ее первая улыбка после возвращения из Дома Блага. Вечером малышка восседала сверху на безбородом великане, помолодевшем и подобревшим без бороды. Она отгадывала всё, в отличие от меня. Я бы начал ревновать или завидовать, но Ирбрус и меня не обделял вниманием. Он учил меня целиться и стрелять из своего огромного арбалета, рассказывал мне все тонкости и секреты охоты на разных зверей. Я проходил курс языка саргуса днем, пока сестра с мамой находились у себя. Мы вместе делали супы и жарили мясо, маму кормил я. После того, как Ирбрус сбрил бороду, мама начала иногда о нем спрашивать. Теперь окрепшая Маар уже сама спускалась к нам на палубу и была центром внимания Ирбруса.
– Ирбрус, — сказал я ему, когда мы были одни на палубе, — ты играешь с нами — зачем? Я знаю, что мама начала видеть сны: Веруд постоянно крутится у ее изголовья, я вижу, что она стала особенной, и всё это из-за того, что ты перестал кричать. Но скоро ты найдешь другую женщину, а мама будет обманута. — Я не знаю, почему именно это слово я подобрал, я мог сказать «брошена», «покинута», «останется одна». Но именно так я видел то, что запланировал Ирбрус, хотя ведь он ей ничего не обещал, а мне так и подавно сказал всё как есть, начистоту
– Мы еще не причалили даже к нужному берегу, а ты уже говоришь о том, что это случится скоро.
Так он ушел от ответа, но между нами начал нарастать холодок . В сегодняшней вечерней игре я участия принимать не хотел, и когда Маар рассказывала ему про то, кем раньше был «Болодатый Илблус», а был он, по ее мнению, водорослями, я уходил на палубу.
– А почему водорослями? — спрашивал весело он. — А не птицей или хотя бы рыбой?
Она отвечала:
– Потому что Тан Ла сделал тебя из водолослей!
И сестренка улыбалась, Ирбрус хохотал в ответ, ничего не понимая из ее болтовни, только я знал, что Маар говорит о сплетенном человечке из водорослей, которого сестра носила всегда с собой.
Так шло время, не знаю, сколько мы провели дней под парусом, как я увидел на кончиках пальцев маминых рук синюю обводку. Я молча показал это Ирбрусу, а он приподнял одеяло и посмотрел на ее ноги. В его взгляде было волнение. Осталось совсем чуть-чуть, и это чудище съест ее изнутри. Ирбрус вышел на палубу, я пошел за ним. Он ходил по ней, как будто решая какой-то вопрос. Но что он решал, я не знал. Может, он что-то вспоминал. Я стоял, наблюдая за этой картиной, а потом сказал:
– Это к лучшему.
– Что? — не понял он. — Что ты имеешь в виду?
– То, что ее не станет, когда ты бросишь нас.
– А, ну да, — сказал он и продолжил ходить из стороны в сторону по палубе под снегом и ветром.
Я промолчал, мне хотелось воздействовать на него, как мама, заставить кричать, отвлечься от своих мыслей, привести в чувство, вырвать из него то, что он думает. Но я не умел манипулировать людьми, а не мешало бы взять пару уроков у мамы, пока ее не сожрала эта тварь изнутри. Я хотел действий, а не мыслей.
– Что ты молчишь? Что делать, что? Ты мне не разъяснил, что будет с нами, когда не станет мамы? Что ты будешь делать? Оставишь нас тут, а сам уйдешь в деревню? Или заберешь с собой? Подаришь нас какому-то торговцу?! Что с нами будет?! — я кричал, я боялся, я паниковал, я терял маму!
У меня не было больше никого. Что это за Ирбрус, кто он? От меня даже отец когда-то отвернулся. А значит, этот человек тем более оставит нас одних. Я не хотел быть выброшенным с вопросами и мечтами из теплой комнатки наверху лодки в завьюженную реальность жизни. Ирбрус оставался непоколебимым. Он молчал. И бродил из стороны в сторону.
– Ну что ты молчишь! — воскликнул я и вцепился в него.
Как вдруг в темноте увидел саргуса, нет, не в небе, а на скале. Он был вырублен из скал, его можно было увидеть только при определенном расположении лодки на реке. Она давно стояла на якоре, и уплыть отсюда мы не могли. Ирбрус без труда стряхнул меня с себя и продолжил свои метания по палубе.
Не имея слов от счастья, я начал показывать пальцем в небо. Луна освещала скалы. Это было большим везением для нас. В последнее время только снег и тучи заслоняли всё вокруг. Ирбрус посмотрел в ту сторону, куда я ему указывал. Сначала он ничего не понял, но, приглядевшись, увидел каменное изваяние, слепленное природой из нескольких скал. Одна его часть выступала вперед, это было его тело, три остальные, расположенные чуть дальше от туловища, представляли собою форму его могучих крыльев и длинный хвост. Как умно было придумано, немного поменяв ракурс, эти скалы уже не имели такого вида, а просто представляли собой четыре отдельных возвышенности, не напоминавших даже приблизительно фигуру мощного зверя с крыльями.
Не договариваясь о дальнейших действиях, Ирбрус бросился к якорю, а я к рулю — и через несколько секунд мы причалили к берегу с такой силой, что чуть не разбились о скалы. Удар ощутила и мама, и Маар.
– Быстро с лодки! Ищем пещеры! — приказал мне Ирбрус.
Я выпрыгнул и побежал вдоль тонкого берега. С одной стороны река мочила ноги, с другой неприступная скала обтирала рукав. Я бежал, бежал, бежал, сколько было сил, но нигде не было пещер или входов, даже не было намеков на обвалы за прошлые годы.
– Тан! — Услышал я вдали голос Ирбруса, он побежал вдоль той же скалы, но в другую сторону от лодки.
– Тан!
Развернувшись, я побежал что было сил в обратном направлении. И вот я снова у лодки, на которой брезжит огонек — это комната мамы и Маар. И снова лодка остается вдалеке, и я бегу что есть сил за Ирбрусом. «Куда же он успел добежать за это время?»
– Тан!
Я слышу его голос всё отчетливее. Это радует, значит, я еще не пробежал то место, в котором Ирбрус нашел начало пещер. И вот, наконец, я вижу его статную фигуру, он машет и ждет меня.
Подбежав, я увидел пещеру. Что и как будем делать, уже не обсуждалось. Я быстро юркнул внутрь, это было затруднительно без света, но как только я снял бергера со своего пояса, мой свет прорезал тьму. А маленькая птичка помогала освещать мой путь, кружа над моей головой. Это была Бей.
Ирбрус вернулся на лодку. Забросил Гею на плечо и сполз по веревочной лестнице. Он оставил ее лежать на мерзлой земле. Стоять она уже не могла, после с меньшими трудностями из лодки была извлечена Маар Ра. Сказав Маар следовать за ним и взяв маму на руки, он что было сил побежал ко входу в пещеру.
В это время я щупал стены, они были холодными, заплетенными многолетней паутиной. «Тут когда-нибудь ходили?» — думал я. Холод и сквозняки окутывали меня. Было страшно идти первым. «Но я мужчина и я должен идти. Когда же они подойдут? Сколько же нам преодолевать этот путь? Нет ли тут тупиков? Куда приведет нас каменный лабиринт, поднимающийся вверх? Поможет ли он нам выбраться в селение Гузей или спрячет навеки от солнца».
Так я медленно продвигался вперед. А родных голосов еще не слышал. Прошло много времени, пока Ирбрус закричал:
– Тан, ты еще жив?!
«А что, были и другие варианты?» — подумал я. Он опять что-то знал и не сказал. Он хочет от меня избавиться! И тут раздался раскатистый смех:
– Я пошутил, не переживай, жди нас!
Я дождался их, это было страшное зрелище. Мама уже не имела сил держаться за шею Ирбруса. Ему было трудно идти вверх. Маленькой Маар не составляло усилий его догнать, для нее это было игрой, а с Ирбруса валил пот градом. Мы выпустили всех бергеров, чтобы видеть, что происходит вокруг нас. 
– Мы не дойдем, мы не успеем, — сказал я ему тихо. Но эхо раскатило по всей каменной лестнице: «Успеем. Успеем. Успеем».
– Успеем, — сказал уверенно Ирбрус.
И толкнул меня в спину, чтобы я шел вперед. Я пошел дальше, но возразил, ему:
– Не успеем.
– Иди, успеем, — не особо тратя силы на разговор, добавил он.
– У Илблуса есть листик! — сказала маленькая Маар, чтобы привлечь наше внимание. Сестренка привыкла быть в центре внимания в последнее время.
– Ах, Маар, — сказал я, — если бы у него был листик, он бы нас не тащил по ступенькам. У него нет листика.
– Нет, у него есть, — сказала она. — Он его уклашает.
– Все листики дерева Пайтэ у нас украл подлый Цши.
Последний лист, который был у Ирбруса, он отдал мне, когда мы говорили про настоящих друзей. Я его положил в куртку, в один из кожаных карманов, но потерял. Я не раз их обыскивал и пересматривал после того, как нам понадобилась скорая помощь Ортриста. Но листа нигде не было. Ведь свою куртку я отдал Маар, когда она оказалась совсем без одежды в холодной лодке. Потом лист исчез, что с ним произошло, я не знал.
– Я больше не могу идти, — сказал Ирбрус. — Мне нужно немного отдохнуть.
Пришлось сделать маленький привал холодных камнях. Мы осмотрелись. Пещера в темноте казалась бесконечной, а вверх уходила винтовая лестница из камня, конец ее терялся в высоте.
– Илблус, — обратилась к нему Маар. — У Илблуса есть листик.
Измотанный поводырь посмотрел на дитя и сказал:
– У меня ничего нет, дорогая.
– А у Илблуса есть, — настаивала девочка.
И вот тогда я понял, что моя маленькая сестра имеет в виду. Точно, как я не понял этого раньше! Я подошел к ней и расстегнул ее теплую куртку, под ней она носила обычно свою куклу. И да, в водоросли был вплетен этот лист, лист дерева дружбы. Я показал его Ирбрусу, и мне показалось, что он плачет, но не так, как мама, а по своему, по-мужски.
– Я же говолю, у Илблуса есть листик, — повторила Маар.
– Ты — умница, — сказал Ирбрус, и, подняв руку вверх с этим листом, произнес: — Ортрист, друг мой, ты мне нужен больше, чем в прошлый раз!
Он отпустил лист, а тот, поднявшись вверх, растворился в темноте.
 


24. Поселок Гузей, знакомство Тана с родиной и семьей Ирбруса. 

Время в ожидании саргуса тянулось очень долго. Ирбрус держал маму на руках и сжимал ее ладонь, глядя на то, как синий свет сомкнулся на кончиках пальцев рук, а я сидел возле маминых ног и смотрел, как на ногах замыкается синее кольцо. Время шло, мама уже реже дышала. Маар, не совсем понимая что происходит, сидела рядом со мной и наблюдала за движнием синего света.
– Сматли! Сматли! — закричала она, указывая пальцем на его движение — Он двизиться!
Я и сам это видел и поднял глаза на Ирбруса. Он не знал, что делать, и хотел было что-то сказать, но тут, наконец-то, внизу пещеры раздался шум.
Бум! Бабах! Так мощный саргус пытался проникнуть в узкий вход. Шум нас очень обрадовал. И я что есть силы закричал:
– Ортрист! Мы здесь!
Я кричал на своем языке, потому что все слова, которым меня обучил Ирбрус в плаваньи, вылетели из моей головы в этот момент. Ирбрус закричал вслед за мной на языке саргуса то же самое.
Я смотрел вниз и слышал, как шум усиливается, как из глубины колодца слышатся взмахи сильных крыльев. И вот он перед нашими глазами. Ирбрус ради того, чтобы я понимал, о чем они будут говорить, перешел на понятный мне язык.
– Мне нужна твоя помощь и твой карман, — сказал он.
– Хорошо, хорошо, — подлетевший к нам мощный зверь хлопал крыльями, зависнув в воздухе, он был крайне удивлен. — Но ведь там наше яйцо... — прошептал он.
– Да, к черту яйцо, ничего с ним не случится, — быстро ответил Ирбрус.
И очень удивленный Ортрист приземлился. Ирбрус сразу же направился к нему с мамой на руках, перепрыгивая через ступеньки, и уже через секунду бесцеремонно рылся в кармане саргуса, которого это не очень устраивало. Пока Ирбрус погружал в него Гею Ра, я подбежал следом, держа Маар на руках. Понятливый Ортрист сообразил, что мы тоже приглашены в полет. Он чуть нагнул голову, чтобы по его шее можно было забраться ему на спину. Я вскарабкался первым, а Ирбрус подал мне Маар, потом запрыгнул сам и закричал:
– Скорее, домой!
– Домой? — удивился Ортрист. — Ты же говорил...
– Да, я помню, полетели скорее, — а нам велел: — Держитесь!
Саргус бросился вниз камнем, понимая, что от его скорости зависит что-то очень важное. Сначала мы падали в темноту, по дороге собирая бергеров, которые, как духи, мерцая в темноте разными цветами, подлетали к нам и заселяли собою свои привычные шарики. Подлетев к узкому выходу, саргус шумно приземлился и сложил крылья над нашими головами, чтобы стать покомпактнее. Он выходил из пещеры в ночь, обтирая каждым боком каменную стену, и по обе стороны мы слышали звук падающих камней.
– Нужно меньше лопать, — сказал Ирбрус, не для того, чтобы пошутить или обидеть приятеля, а скорее для того, чтобы отвлечься от реальности и перестать считать секунды.
– Ага, как тут перестанешь, твоя мама так вкусно готовит, — возразил толстяк. Видимо, по меркам саргуса, он был немного толстоват, поэтому эта тема уже второй раз поднималась в моем присутствии. 
– А ты пастись как все не пробовал? Трава очень, говорят, вкусная!
– Кто говорит? — удивленно спросил Ортрист, с трудом продвигаясь вперед. — Ты с кем это общаешься пока меня нет?
По голосу было понятно, что он строит из себя обиженного ревнивца.
– Саргусы говорят!
– Ну вот и дружи с теми, кто ест траву, кстати, сегодня твоя мама угостила меня такими грибами с брынзой! Ах, пальчики оближешь.
И на этих словах, наконец, он, сделав усилие, вырвался на узкую кромку берега. Пока мы втискивались во входной проем, Ирбрус дал мне одного из багреров, чтобы мой свет не был заметен в небе. Потому что чем дальше мы продвигались, тем я больше заливал бирюзою всё пространство вокруг.
– Ты был дома только что? — поинтересовался Ирбрус.
– Да, спал. Ты как всегда вовремя объявляешься.
– Это ничего, главное не от еды оторвал, — пошутил Ирбрус, и не дожидаясь колкостей в ответ спросил: — Долго лететь?
– Нет, твой дом на этой горе, поднимемся — и сразу увидишь его. Но ты же знаешь, падать — не взлетать, — многозначительно добавил саргус.
– Конечно, когда твой вес чуть выше нормы двух саргусов, — пошутил Ирбрус.
– А вот и не смешно, я красив! — загадочно произнес Ортрист.
– Это тебе кто сказал? — с иронией в голосе поинтересовался Ирбрус.
– Да так, познакомился с одной девушкой, представляешь, она даже заметила, что у меня хвост становится длиннее, а значит, я мужаю, — с гордостью произнес саргус. А Ирбрус хихикнул, хотя время для бесед было не самым подходящим. Мы отвлекали себя от мыслей о самочувствии мамы, пока она грелась в кармане этого толстого добряка. Тем более, что беседа не мешала Ортристу набирать высоту. Жаль только, ничего не было видно вокруг: луна спряталась за тучи, и больше мы не видели скалу в форме саргуса, которая нам указала на пещеру. Я очень замерз и держался как мог за шерсть мощного зверя, чувствовал каждую мышцу его сильного тела под собой при взмахах крыльев. С крыла Ортрикса упало одно перо, большое и жесткое. Я спрятал его под жилет, как напоминание об этом дне. Увидев мое движение, Ирбрус произнес:
– Не думаю, что ты так же будешь ценить это перо, когда мы попадем в деревню.
Не поняв смысл его слов, я все-таки не переменил своего решения оставить этот сувенир при себе.
Ирбрус накрыл своим телом Маар, чтобы ее не сдуло порывом ветра, как его когда-то к нам в поселок. Ведь ее ручки были еще очень слабы, чтобы удержаться самой. Через время саргус спросил:
– Как вы в пещеру попали? Что нельзя было меня позвать, не заходя в нее? Я уже думал, ты забыл про меня. У тебя всё наладилось, и ты плывешь в Артер без меня в этот раз.
– Не доплыл я до него. Да и продать-то особо нечего, нас обворовал один из жителей поселка Миис, — объяснил Ирбрус другу.
– Понятно, так сразу бы мне дал знать, — добавил немного запыхавшийся в полете саргус.
– Если бы я мог, я бы так и сделал, но были некоторые обстоятельства, благодаря которым мы попали в еще большее затруднение.
– Что за обстоятельства?
– Это обстоятельство — женщины. И маленькая, и взрослая, — ухмыльнулся Ирбрус, вспомнив про лист, который спрятала Маар. — Вот познакомишься поближе с той, которой понравился твой хвост, поймешь меня.
– Твои «обстоятельства» нам яйцо не раздавят? — меняя тему, спросил Ортрист. Ему не хотелось особо говорить о личном при свидетелях.
– Не беспокойся, забрал я его, забрал, — за пазухой оно у меня.
– Я только залечил «сувениры», оставленные его папой на моей спине, а ты так просто готов расстаться с яйцом синего бергера из-за женщины? Что-то я не помню, чтобы ты раньше был таким сентиментальным. — Это было сказано на языке, непонятном мне, но смысл я уловил.
– Я всё потом расскажу, не трать силы на болтовню, — строго ответил Ирбрус.
Вскоре темная скала перед нами закончилась, и появилась долина с редко встречающимися огнями, освещающими дома жителей, в которых еще не спали. Пролетев низко над землей, Ортрист плюхнулся на землю около какого-то дома. В нем горел свет. Пока не было ясно, что из себя представлял поселок и дом снаружи, в темноте этого было не разобрать. Дверь в дом была отворена, а в проеме стояли двое людей. Я видел их темные силуэты.
– Ты им что, сказал? — быстро спрыгивая со спины друга, спросил Ирбрус.
– Ну да, а как же?
Дальше, не говоря ни слова, Ирбрус вытащил маму из сумки саргуса и побежал к дому с открытой дверью, крикнув мне:
– Позаботься о Маар!
Я кое-как слез с Ортриста и подхватил Маар, съехавшую по его шее. Что нам делать дальше мы не знали и стояли рядом с ним. Идти за Ирбрусом или ждать его здесь?
– Тан, — заговорил со мной неожиданно Ортрист, — загляни в сумку у меня на животе, этот глупец яйцо обратно вернул на место или нет? Если нет, тогда беги быстро за ним и тащи обратно малютку бергера.
В сумке яйца не оказалось, и я помчался что было сил внутрь дома. Залетев во входную дверь, я чуть не сбил хозяев, именно они встречали нас у дверей. Они на меня посмотрели вопросительно и переглянулись между собой. Женщина была моложе мужчины, на ее голове красовалась рыжая копна волос, а глаза были небесно-серого цвета, она была статной, гораздо выше моей мамы, а мужчина, стоявший рядом, носил бороду, как раньше Ирбрус, и был абсолютно сед. Он был еще выше стоявшей рядом с ним женщины, но больше я ничего не успел рассмотреть, потому что стремглав подбежал к Ирбрусу, забрал у него яйцо, про которое он и не вспомнил и чуть не раздавил, когда нес маму. Я выбежал из дома к сестре и саргусу, это как-то смягчило вопросительные взгляды незнакомцев. Видимо, они поняли, что я знакомый Ирбруса, а не посторонний, ворвавшийся среди ночи в их дом. Положив яйцо обратно в сумку Ортриста, я остался с Маар на улице. Саргус улетел, не объясняя мне ничего и предоставив в эту загадочную ночь нам самим решать, что делать. Мы решили с сестрой пойти в дом, ведь мерзнуть всю ночь, пока про нас вспомнит Ирбрус, не хотелось.
Дверь заскрипела, и мы зашли тихо-тихо. Не так как я в первый раз влетел, перепугав хозяев дома и чуть не сорвав двери с петель. И остались около нее стоять, пока нам не скажут, что делать дальше, и вообще — можно ли заходить. Дом был странным. Он находился наполовину под землей, а снаружи из-за этого казался очень низким. Зато внутри за входной дверью находилась большая круглая каменная комната, из нее в разные стороны были сделаны выходы. Куда они вели, я не понимал, как и того, зачем людям может понадобиться столько места. В первой комнате, где я чуть не сбил хозяев, никого не было. Куда все подевались, я не знал. Немного постояв у дверей, мы согрелись, и я осмелел. Но как только мне пришла в голову мысль сделать первый шаг, я увидел, что из дальнего правого тоннеля, уходящего немного под землю, выбегает именно та рыжеволосая женщина, которую я видел в начале. Она пробежала по большой комнате, неся в руках какую-то баночку, не обращая на меня с сестрой никакого внимания, и исчезла в одном из проходов в левой части большой комнаты. Я взял Маар за руку и последовал в том же направлении. Коридорчик уводил нас из ярко освещенной комнаты, остававшейся позади, в небольшую, но очень уютную часть дома. Там находились все те, кого я уже видел. На кровати лежала мама, а Ирбрус, склонившись над ее ногами, наносил мазь из только что принесенной баночки, на те места на ее теле, где свет еще не успел сомкнуться. Это были всего три пальчика на каждой ноге. Если бы Маар тогда не вспомнила про лист, мы бы точно не успели дойти до деревни. Даже если бы шли не останавливаясь всё время — очень уж высокой оказалась скала. Я быстро подошел к кровати и посмотрел на то, что делал Ирбрус. Не совсем поняв смысл его действий, я спросил:
– Что ты делаешь?
– Выгоняю дух Дома Блага из тела твоей мамы. Это мазь состоит из цвета дерева дружбы и самых красивых ее снов. Эта мазь чудодейственна.
– Дух покинет ее тело сейчас? — спрашивал я, не отрывая глаз от ног мамы, ожидая какого-то молниеносного результата.
– Не сразу, нужно втирать ее постоянно, наносить на те места, откуда свет начинает уходить. Эта мазь борется с духом в теле твоей мамы, отвоевывая его по сантиметру.
– И долго будет идти эта борьба? — немного разочарованный в действии чудесного средства, спросил я.
– Я не знаю, но мы ее выиграем, это точно.
На моих глазах синий свет как будто начал покидать свои владения и отступил совсем на немного, но этого было достаточно, чтобы я поверил словам Ирбруса. «Да, мы победим это чудовище», — думал я.
– Значит, нельзя отходить от нее ни на минуту? — спросил я, понимая, что свет может вернуться, если мы не положим мазь вовремя.
– Да, — ответил Ирбрус, нанося мазь снова и снова, на новые открывающиеся участки на ногах мамы.
– Хорошо, я готов сидеть и день, и ночь! Дай мне мазь.
При этих словах ко мне подошла женщина — хозяйка этого дома, и погладила меня по голове, но я сам не зная почему отшатнулся и с удивлением и недоверием посмотрел на нее. Она опустила руки и сказала что-то на непонятном мне языке.
Ирбрус перевел: «Мама спрашивает, хочешь ли ты есть?»
– Нет, — ответил я.
– А я хоцу! — закричала Маар и, подбежав к Ирбрусу, обняла его за руку, которой он наносил мазь. Все пошли есть, оставив меня наедине с мамой, я слышал их голоса, но не разбирал смысла слов. Звон посуды, приятный запах еды — всё говорило о том, что семья ужинает, а я в это время втирал чудесную мазь маме в ноги. Я бы тоже мог сейчас сидеть рядом с ними, возможно, они очень хорошие люди. «Но зачем?», — спрашивал я себя, — «я уже кода-то доверял людям в поселке Гай, а потом они выгнали меня и мою семью». Тем более, я точно знал, что у этих людей нам гостить всего лишь до маминого выздоровления. Они хотят, чтобы Ирбрус нашел себе женщину и даже присмотрели кого-то для него, поэтому они не станут терпеть двух чужих детей и их мать в своем доме. Им нужны свои внуки. Зачем же мне кому-то снова начинать верить или принимать чью-то жалость, впускать кого-то в свое сердце, если я заранее знаю, что мы здесь никому не нужны? Так я думал, когда Ирбрус зашел в комнату после ужина.
– Зря ты отказался ужинать, мама очень вкусно готовит, — сказал он.
Я промолчал. Что я мог ему ответить? То, что я думал, говорить было бы неблагодарно. Он же нас привел в свой дом, а я его обвиню в том, что он нас когда-то попросит покинуть его. Он имеет на это право, я вообще должен быть ему благодарным за всё, что он для нас делает. Ведь мама же по своей вине сейчас находится во власти духа Дома Блага. Это было бы не по-мужски с моей стороны обвинить Ирбруса в чем-либо.
– Мои родители очень хорошие люди, тебе они понравятся. Мама очень заботливая женщина и хорошая хозяйка, а папа завтра будет заниматься с Маар весь день...
В этот момент было сложно сдержать слезы, которые ни с того ни с сего подкатили к горлу. Мне стало очень жалко себя, ведь ко мне никогда так хорошо не относились, было бы в сто раз легче, если бы эти люди отнеслись ко мне холодно, чем бороться с их добротой, которая, как я знал, будет временным явлением. Ведь с маминым выздоровлением всё закончится, и мне нужно будет решать, что делать дальше. Вернуться в лодку или принять помощь Ирбруса. Он обещал помочь построить дом для нас. Поэтому я просто молчал, делая вид, что очень занят лечением мамы. Не дождавшись моего ответа, Ирбрус добавил:
– Ты, просто устал, тебе нужно отдохнуть. Давай я тебя заменю на ночь и посижу с мамой, а ты пойдешь спать. Хорошо? Маар уже положили в детской комнате.
– А откуда у вас детская комната ? — удивился я, наконец справившись с подкатившим к горлу комом.
– Ну, у моих родителей было четверо детей, вот и осталась детская. Сейчас я тебя провожу, — сказал он. — А завтра ты будешь смотреть за мамой, хорошо?
Он говорил как-то мягко и ласково. Не подчиниться было невозможно, но для начала я спросил:
– О чем вы говорили за столом? Мы ведь не понимаем ваш язык, вы можете что угодно обсуждать при нас, а мы и знать не будем.
– Планировали, что делать дальше, — сказал он и повел меня через большую комнату по коридору в детскую. Там в мягкой кроватке уже спала Маар. Ирбрус показал мне кровать, которая предназначалась мне, и ушел опять к маме. Я лег в постель и долго думал о том, что будет с нами дальше.
 *       *        *
В эту ночь Гея Ра выздоравливала, и как воспоминание из прошлого, как видение, к ней вернулись рассказы и истории странного человека с рыжей бородой, который никогда не оставлял ее наедине со своими бедами. Голос Ирбруса всю ночь мягко рассказывал ей истории путешественника, искателя приключений, человека, видевшего небо и сушу, торговца и авантюриста. Она любила когда-то слушать его, но это было так давно, где-то там на пристанях поселения Гай.
 *        *        *
К утру синее сияние отступило до колен. Это была победа!
Выбежав из детской, я бросился в ту комнату, которую отвели для мамы. Сегодня Гея Ра была какая-то особенная, еще не вставала, но как она улыбалась. Ирбрус, не выспавшийся и с рыжей щетиной на бороде, просто отдал мне банку с мазью и вышел из комнаты. Через время он вернулся с завтраком, сказав очень коротко:
– Извини, у меня сегодня много дел, — и вышел, больше ничего не объясняя.
«Конечно, ему же еще жену искать», — подумал я.
И остался с мамой. Вскоре послышались голоса родителей Ирбруса и маленькой Маар. Как ни странно, она понимала, что они говорили. Откуда она знала этот язык? Она не говорила ни слова на их языке, но при этом они друг друга отлично понимали, а я нет. Это меня удивляло. По звукам я понял, что все садятся завтракать. Все смеялись и шутили, и мне стало даже обидно, что меня нет с ними, но я себя быстро остановил в этих мыслях. «Сегодня посмеются, а завтра выгонят». Нет уж, спасибо. Это в моей жизни уже было, больше я этого не допущу. Мои мысли прервала вошедшая мама Ирбруса. Она поставила на стул рядом со мной поднос с чаем, медом, орехами и какими-то печеными штуками, которые очень вкусно пахли. Она ничего не сказала, только подошла посмотреть на результаты, достигнутые за ночь. И, глядя на мамины ноги, одобрительно покачала головой и улыбнулась. Может быть, она снова хотела меня погладить по голове, но делать этого не стала, а просто еще раз улыбнулась и вышла из комнаты. Маар не заходила ко мне с утра, и это было странно. Впрочем, ее наверное развлекали Марьен и Истим, так звали родителей Ирбруса. Так прошла первая половина дня, я отвоевывал мамино тело у призрака Дома Блага, оставаясь с ней наедине, синяя обводка подошла уже к ее бедрам, и я радовался, что выздоровление идет так быстро. Ближе к обеду Ирбрус пришел ко мне, я думал, он хочет меня сменить, но вместо себя он оставил Марьен, а меня забрал обедать. Стол был уже накрыт, Истим и Маар ждали нас. Я присел на свободное место и после жеста Истима, говорящего, что можно приступать к еде, попробовал всё, что находилось на столе. Да, Ирбрус не врал, его мама готовила даже лучше, чем мудрая Га. Маар сама не дотягивалась со стула до стола, поэтому ее на руках держал Ирбрус и кормил тем, на что она показывала пальчиком. Какая-то ревность родилась во мне в тот момент. «Что за глупая девчонка», — думал я. — «Он же нас потом просто выбросит». После обеда мы вышли во двор и остановились перед домом его родителей.
Стояла отличная погода. Светило солнце, ветра почти не было, и мороз только слегка кусал за нос. Наконец, я мог рассмотреть местность вокруг дома. Под ногами у меня находились камни, на которых изредка встречалась растительность, серый пейзаж этой скалы напоминал пустыню — край, в котором не живут люди. Не было видно домов, а двор его дома не был огорожен. Только неподалеку от нас виднелся природный навес, как козырек над землей.
– Что это? — спросил я удивленно.
– Тут живет Ортрист, но сегодня, вопреки его обычному графику, он не дождался завтрака, а куда-то улетел. Видимо, у него там всё серьезно с подружкой, если он променял завтрак на общение с ней.
Мы подошли к этому каменному убежищу, и я увидел тысячи, нет — миллионы таких же перьев, как я вчера с трудом поймал в пещере и оставил себе на память о вчерашнем дне. Они лежали как настил на камнях. Это жилище было похоже на гнездо. Что я и сказал Ирбрусу.
– Да ты прав, — улыбнулся он, стоя внутри этого каменного гнезда и обводя его виглядом. — Но огромным оно кажется только для одного бесхвостого саргуса. Видел бы ты жилище его родителей, вот это дом!
– А у его родителей есть хвосты? — спросил я ради праздного любопытства.
– У мамы есть, а папа, как и Ортрист, с сумкой, но без хвоста.
– То есть она считается красавицей?
– Для женщин саргусов это нормально, а вот если у них нет сумки — это беда.
– А у нее есть?
– Конечно, его папа никогда бы не стал жить с дамой без сумки, зачем такая супруга? — засмеялся зычно Ирбрус.
– А саргус специально сбрасывает перья в гнезде, чтобы ему было теплее зимой? — полюбопытствовал я.
– Ты что, нет конечно же, ему, думаешь, может быть холодно с его мехом и жировой прослойкой? Это он для нас старается.
– В каком смысле? — не понял я. — Зачем вам его перья?
– Мы ими топим печь, а он старается линять в таком месте, где бы их не разносило ветром. Это очень калорийное топливо, одно ведро его перьев — и весь дом на целый день обеспечен теплом.
– Понятно, — протянул я, — а где же печки? Я не видел их ни в одной комнате.
– А она у нас одна, под полом круглой комноты, мы называем ее теплой. В ней всегда теплые полы. Туда засыпается ведро пера саргуса, а тепло по дому разносит специальная вентиляция, подведенная к каждой комнате. Поэтому везде одинаково тепло. И не нужно дров. Они тяжелы и разносят дым по дому, а перья Ортриста легки, с ними может справиться любая женщина, и вообще не имеют запаха.
– Как это умно придумано, — прошептал я.
– Это мой прапрадед начал строить этот дом, а отец закончил.
– А ты ничего не построил? — спросил я. Ирбрусу явно не понравился мой вопрос, он просто сказал сухо:
– Нет.
Чтобы не затрагивать больше эту тему, я решил задать вопрос, давно мучивший меня:
– Почему Маар понимает ваш язык, а я нет? Ведь она не знает слов.
– Маар дружелюбно настроена и готова к общению. Вот она и понимает о чем мы говорим, а мы понимаем ее.
– Но она ведь не знает слов, — не понимая его ответа, продолжал настаивать я.
– Главное, что она доверяет, а всё остальное делают листья дерева дружбы.
– А почему мне их не дали? — спросил я, рассердившись.
– Мама натирает их в еду, как приправу, и делает из них чай постоянно. Но тебе они не помогают. Ты слишком недоверчив и нелюдим. Что с тобой произошло? — Ирбрус как-то странно поинтересовался моим душевным состоянием, и это меня насторожило. И чем сильнее он хотел заглянуть мне в душу, тем сильнее я ее закрывал от посторонних глаз. И поэтому я ушел от ответа. Говорить то, что я думал, было глупо, нельзя же обвинить Ирбруса в том, что он хочет жениться на какой-то незнакомой мне женщине, а не на маме, например.
– Не знаю, — ответил я быстро и, чтобы сменить тему разговора, сразу спросил: — Это дерево растет где-то неподалеку, наверное? Если вы можете им так щедро угощать всех.
– Да, — ответил Ирбрус. — Это одна из особенностей нашей местности, здесь никогда не бывает осадков, а дерево Пайтэ растет только на сухой земле.
– Поэтому вы можете строить дома в земле, — подумал вслух я. Это объясняло то, почему жители деревни не боятся, что вода попадет к ним в дом.
– Да, именно так, — продолжал Ирбрус спокойно, несмотря на то, что я его перебил. — Женщины нашей деревни собирают плоды, цвет, листья и даже корни этих деревьев. И делают много настоек и целебных лекарств. Это одна из причин, по которой в нашем поселении люди не пьют черное лекарство. Когда-то мы выбороли себе право не пить его в обмен та то, что мы будем поставлять эти диковинные продукты тем, кто нами правит. И этот обмен их устраивает и поныне.
– Но мы ведь тоже не были бесполезным селением, наши мужчины ловили рыбу, — удивился я, — но почему-то нас не освободили от лекарства.
– Рыбу знаешь ли, поставляет большое количество поселков, и это не редкость. Ты можешь диктовать какие-то условия в жизни только в том случае, когда обладаешь единственным в своем роде товаром, с которым ничто не может сравниться. Наше предложение бесценно.
– И какие же чудеса происходят после этих мазей и лекарств? — спросил заинтересованно я.
– Ты же сам видел: оживляют тех, кто на грани смерти. Я так лечил главу рода Шин, пока жил на его лодке в вашем поселке. Они омолаживают, дают познать язык других народов, а также ты можешь точно знать, кто к тебе искренне хорошо относится, а кто врет.
– Это как? — удивился я.
– Ну, вот я, например, никогда не летаю в Артер без этих листьев. Предложив человеку чай из них, ты сразу понимаешь, как он к тебе относится. Ты понимаешь всё, что происходит в том, с кем пьешь этот чай, все его эмоции и все мысли становятся ясны тебе, как день. Сразу становится понятно, стоит ли вести с этим человеком дела или иметь что-то общее.
Я задумался. Это было так интересно.
– Ну и еще ты всегда можешь послать весточку с помощью этого листа тому, кто тебе дорог и кому дорог ты.
– А как вы передаете тем, кто нами правит, это чудесное средство?
– К нам прилетают Ловцы Душ и привозят торговцев, которые делают оценку качества товара, по их мнению, они в нем разбираются, — усмехнулся Ирбрус. — Это происходит раз в месяц. И забирают всё, что мы считаем нужным им отдать.
– Всё, что вы считаете нужным? Вы диктуете им условия? — удивился я. — И за это они вас еще не забрали с собой? 
– Да, именно, только мы знаем, какой урожай и сколько раз дерево цвело в году. Мы не можем отдать больше, чем дало нам дерево.
– А как часто цветет дерево? — еще более завороженный рассказом Ирбруса спросил я.
– Это решают Небеса, всё зависит от того, насколько счастливы те люди, которые находятся рядом с ним, те, кто снимает урожай, и те, кто садил это дерево. Дерево дружбы не требует полива, его насыщают наши сердца. Только женщины занимаются этим делом, ведь сердце женщины всегда светлее и добрее мужского. Ей не приходится убивать животных, общаться с лживыми торговцами, желающими постоянно обмануть или обесценить наш товар, видеть Ловцов Душ или заниматься тяжелым трудом скотовода, они не мерзнут на охоте и не строят дома. Мы бережем своих женщин как можем, а в ответ они берегут дерево Пайтэ от негативных эмоций. И спасают нас от того, чтобы всё селение начало пить эту черную жидкость, убивающую всё живое в человеке.
Ирбрус закончил говорить. А я остался под впечатлением этого рассказа. Мы отошли от навеса Ортриста и стали удаляться от дома Ирбруса. Мне было непривычно идти по каменной поверхности скалы, ноги то и дело соскальзывали по камням, и приходилось смотреть вниз. Изредка встречались дома, как у Ирбруса: только небольшие крыши, как грибы, вырастали на нашем пути, но я уже знал, что вся остальная часть дома прячется под землей. «Дома странного поселка Гузей похожи на людей», — думал я, — «на поверхности всегда так мало находится, никогда нельзя понять, что обнаружишь внутри, пока не зайдешь сам». Пока мы прогуливались по деревне, я не раз еще видел перья саргусов, крутящиеся на ветру или застрявшие между камней. «Как это странно» — думал я, — «еще вчера мне казалось, что я мог за него отдать мешок рыбы или даже больше, а сегодня оно не стоит и рыбьего хвоста». Мы шли молча, и чтобы разбавить тишину, я спросил: 
– А где ты был с утра?
– У своих племянников и племянниц. Я их очень давно не видел, а младшего не видел вообще, вот и заглянул к сестрам, как-нибудь сходим вместе. Я обещаю, — и он улыбнулся.
Я никогда не видел его улыбки. Все его эмоции всегда скрывала рыжая борода. А тут, что ни слово, то улыбка. Может, его опьяняет чай из этих лепестков Дерева дружбы? Почему они все тут такие счастливые? Это казалось мне странным. А возвращаясь мыслями к его племянникам и племянницам, про которых он мне рассказывал, я вообще чуть не плакал. «Зачем, он говорит то, что мне больно слушать, зачем он хочет меня знакомить со своими родными и близкими? Чтобы показать, как правильно нужно общаться в семейном кругу и доверять друг другу?»
– А теперь куда мы идем? — не подавая виду, что мне больно от этих мыслей, спросил я.
– К жене моего брата, — спокойно ответил Ирбрус
– Жене Такира? — удивился я. — Ты не говорил, что он был женат. А у него есть дети?
– У него не было детей, — как-то сухо сказал Ирбрус.
– Ты мне расскажешь, что с ним случилось? — спросил я.
– Да, теперь, наверное, самое время, — протяжно ответил он. — Такир охотился однажды на бергера и, украв яйцо, не ушел от погони на саргусе. В тот день он летел на моем друге Ортристе, потому что его саргус обзавелся семьей, и жена перестала его отпускать на такие опасные вылазки.
– А Такира жена отпускала? — удивился я.
– Да он и не спрашивал, она знала, что выходит замуж за ловца бергеров, а это опасная работа. Он разбился в скалах, но перед смертью послал мне лист дерева Патэй. Так я узнал, где он. Я примчался к нему, попросив для этого помощи у отца Ортриста. Он меня принес к ним. Ортрист, тоже изрядно подранный когтями синего бергера, сидел рядом с умирающим Такиром и пытался ухватить его зубами, но у него ничего не получалось. Саргусы улетели с того места, неся меня и тело моего брата на себе. Потом был обряд сожжения тела Такира. Вот и всё. Ортрист высидел то яйцо, и Веруд увидел свет. Но кроме того, кто украл синего бергера, никто не может им управлять. Поэтому только нося с собой прах Такира, я могу рассчитывать на содействие этой мощной птицы.
Мы подошли к дому вдалеке от нашего, рядом с ним в пыли бегали двое мальчишек. Как только они завидели нас, они бросили свою игру и побежали в нашу сторону, громко крича:
– Папа! Папа!
Я ничего не понял: Как же так?! Он ничего не говорил! У него есть семья, а женат он не был! Значит, женщина с детьми и без мужа, как моя мама, это стыдно, а мужчина с детьми еще и жениться может, никто ему ничего не скажет плохого!
Мальчишки повисли на шее у Ирбруса и наперебой кричали:
– Я нарисовал Есат! — кричал меньший.
– А меня укусила мышь! — говорил больший, протягивая укушенный палец вверх, чтобы показать Ирбрусу.
– А я видел лягушку! — перебивал снова первый.
– А у нас краски закончились! — еще громче кричал второй. Они кричали и кричали, а я мрачнел и мрачнел, ведь никогда я не бежал так ни к одному мужчине и никогда не говорил про то, что словил рыбу или поймал стрекозу над водой. Мне было очень обидно, что Небеса меня лишили этого. И если бы я не был настоящим мужчиной, я бы сейчас расплакался, как десятилетний мальчишка. Но я держался изо всех сил. Так, вцепившись в обе руки Ирбруса, мальчики почти повисли на нем, когда мы подошли к дому. У раскрытых дверей нас ждала хозяйка. Она была старше мамы, как мне показалось, и красивей.
– Такир! Зуяд! — позвала она мальчиков. — Прекратите немедленно.
И я остолбенел: получается, после смерти своего брата Ирбрус живет с его женой? У меня была каша в голове, «конечно, нет, как он мог, он же жил у нас в поселке? А откуда дети?» В общем, я зашел в дом, ничего не понимая. Это было странное место, вернее, место-то было обычное, но оно всё было разрисовано красивыми узорами и изображениями пещер саргусов, портретами бергеров, а бесхвостый Ортрист красовался на всех стенах. Младший ребенок подбежал к Ирбрусу и снова потащил его за рукав в сторону какого-то рисунка, видимо, Ирбрус его еще не видел.
– А кто же это? — спросил он присаживаясь, чтобы лучше рассмотреть рисунок, потому что малыш рисовал на уровне своих глаз.
– Это дедушка, а Такир рисовал бабушку, но у него не получилось, поэтому он нарисовал черепашку, — и малыш указал на другую стену, у которой топтался в ожидании своей очереди хвастаться старший сын Ирбруса.
Было странно, но они не рисовали маму, хотя хозяйка дома этого заслуживала. Она была очень красива. Как я узнал чуть позже, ее звали Минтер. Она пригласила нас за стол отведать чай с блинами. «Наверное, опять с этими листьями», — подумал я, — «проверяет меня, как я к ней отношусь». И как бы меня ни уговаривали, я наотрез отказался его пить. Зачем обижать людей, которые неплохо ко мне относятся? Вот заглянут они мне в душу, а там сплошная ненависть к ним за то, что они поиграются со мной в счастливую семью, а потом отправят восвояси и больше не вспомнят обо мне.
– Ты сбрил бороду? — спросила загадочно хозяйка дома за столом, разливая всем желающим чай.
– Да, стала мешать. — улыбнулся так же загадочно Ирбрус.
– Наконец! Кто же эта счастливица? Как ее зовут? — воскликнула она.
– Маар, — спокойно ответил Ирбрус.
– Хм, и как скоро свадьба?
– Думаю, никогда.
– Ты не женишься на ней? — расстроилась Минтер.
«Значит», — подумал я, — «тут вообще никто не сможет разобраться в этих семейных связях. Что же тут происходит?»
– Нет, она слишком юна, — улыбнулся Ирбрус в ответ на ее изумление.
– И сколько же этой девушке? — прищурившись спросила Минтер.
– Три зимы, — ответил Ирбрус сухо. Минтер поперхнулась и стала серьезной.
– Ты что, привел еще одного ребенка? Я больше не могу. У меня и так нет времени на сбор цвета дерева, не говоря о том, что иногда от раздражения на твоих детей мне неделями нельзя к нему подходить! Оно завянет навсегда от моих переживаний! Это же два сорванца! Если бы ты хоть немного попробовал их воспитывать, ты бы меня понял. Знаешь, сколько нужно времени на всё?
Но он не дал ей договорить:
– Нет, нет, всё не так. Ты неправильно поняла, этот ребенок тебя касаться не будет, — сказал мягко Ирбрус, попивая чай из красивых чашек. Это, кстати, не утаилось от его глаз, и он спросил, обращаясь к мальчикам:
– Кто так красиво рисует, признавайтесь?
– Оба, — ответила за них Минтер вздыхая, — всё разрисовали.
А мальчишки гордо подняли головы.
– Ты еще не видел их комнат. Там твоя борода повсюду. Что же теперь они будут рисовать, — вздохнула с насмешкой она. И продолжила:
– Так у твоей Маар есть мама?
– Да! — утвердительно покачал головой Ирбрус.
– С каких это пор тебя интересуют женщины с чужими детьми?
– Они меня и не интересуют.
Разговор шел на понятном мне языке, что бы не обидеть меня. Но лучше бы меня обидели разговором на чужом языке, чем такими словами. Я не ожидал от Ирбруса этого. Зачем он привел меня сюда? Чтобы сообщить, что ему не интересна моя мама? Чтобы я порадовался за его детей?
Чай они пили долго, говорили о маме, о Доме Блага, о том, как повстречались с жителем селения Миис, про торговый остров. Этой женщине явно не хватало общения, но она просто молчала и слушала, не перебивая, не задавая вопросов. «Вот почему моя мама так не могла себя вести? Почему ей всегда нужно говорить, а не слушать?» — думал я про себя, пока Ирбрус красочно описывал наше плаванье. Его дети, такие же рыжие, как и он сам, сидели рядом, видимо, очень соскучившись, и иногда говорили о своих приключениях, о которых папа еще не знал. А он только восторгался. Вечерело, бергеров мы с собой не взяли, чтобы они спрятали наше свечение от глаз ловцов, поэтому пришлось идти подземным тунелем, о котором как-то упоминал Ирбрус.
Провожая нас, Минтер, Такир и Зуяд вошли в лаберинт, который вел к дому Ирбруса. Я заметил, чем глубже мы заходим в неосвещаемое пространство, тем сильнее был виден наш свет. Минтер светилась нежно зеленым, мальчики ярко-красным. А из под куртки Ирбруса вдруг вырвался лучик белого света. Это в первый раз я видел, чтобы он излучал свет. Конечно, распрощавшись со всеми, я спросил у него об этих разноцветных свечения.
– Минтер светится любовью к жизни, а не к конкретному человеку или ребенку, она просто наслаждается каждым днем. А дети светятся отцовской любовью, как говорит Минтер, когда я приезжаю, весь дом залит этим светом, а когда меня долго нет, света еле хватает на то, чтобы осветить их комнату.
– А ты? Что значит белый свет?
– Я счастлив. Со мной именно те люди, которых я люблю, я дома, и твоя мама выздоравливает.
«Последняя фраза, скорее всего, была нужна, чтобы понравиться мне», — подумал я. Чтобы не молчать, Ирбрус заговорил снова.
– Все дома, соединены такими переходами для безопасности жителей.
Внизу мы наткнулись на бочки с краской, которые он привез специально для своих детей. Видимо, он их очень любил, ведь краска была роскошным подарком, а большая бочка — это целое состояние. Покачав каждую из них, Ирбрус сделал вывод: красная заканчивается. Белой уже нет. Черную можно не покупать.
– Давно ты здесь не был? — спросил я.
Нужно было задать нейтральный вопрос, такой, чтобы не выдать своего настроения.
– Да, почти год. Ребята подросли, вытянулись.
– Теперь у тебя будет больше времени для того, чтобы быть с ними.
– Да, я обучу их охоте и полетам на саргусе, научу распознавать следы животных и птиц.
– А почему жена твоего брата воспитывает твоих детей? — спросил я, идя по узкому коридору и светясь что есть сил.
– Она, не имея своих детей, помогает мне с этими сорванцами. После смерти Такира ее свет погас, как когда-то погас свет в твоей маме, когда не стало твоего отца. И чтобы как-то вернуть ее к жизни, чтобы она смогла подходить к дереву Пайтэ, я предложил ей понянчить малышей. Она согласилась. Она ведь приблизительно моя ровесница, ей еще жить и жить, а она угасла так рано.
– Такир был намного старше ее, да? — спросил я.
– Да, в нашем роду мужчины женятся поздно, так уж повелось. 
– А почему у нее нет своих детей?
– С Такиром у них детей не было, а больше выходить замуж она не захотела. Вот я ей и помогаю немного в жизни, а она смотрит за Такиром-младшим и Зуядом.
– А у них одна мама? — осторожно спросил я.
– Да.
– А почему она не смотрит за ними? — настаивал я, хотя и понимал, что Ирбрус начинает уходить от ответов.
– Она не может, — уклончиво ответил.
– Она больна?
– Она очень больна.
Мы шли широкими каменными коридорами под землей, в них было на удивление тепло. Вокруг везде встречались входы и выходы, разные ответвления, в которых Ирбрус отлично ориентировался. Он постоянно говорил, встречая очередной тунель: «Это ход к дому Айры, а если пойти сюда, то попадем к моей сестре Софар, а там живет Истей с мужем...».
– А что сказали твои родители про то, что твоих детей воспитываешь не ты?
– Это хороший вопрос, Тан, — неожиданно для меня произнес Ирбрус. — Знаешь, когда-то я сильно ссорился с братом. Он был старше, поэтому все считали, что он прав. Родителей часто не было дома. Отец охотился, мама собирала плоды Дерева дружбы. В их отсутствие ссоры были особенно злыми, а когда родители возвращались домой, Такир им всё рассказывал, он говорил, иногда искажая факты, что меня очень раздражало, или наоборот, говорил правду там, где она была не нужна. Это было неважно, потому что родители выслушивали только его, меня же слушать не хотели, так я всегда оставался виноватым. Конечно, тогда он уже был опытным ловцом бергеров, а я только маленьким мальчишкой.
Главное во всем этом то, что мама сразу расстраивалась и по нескольку дней не могла ходить за плодами дерева Пайтэ. Папу это очень злило. И он срывался на виновного, то есть на меня. Слушать меня никто не хотел, потому что это еще сильнее расстраивало маму. Им не нужна была справедливость тогда, им нужен был покой в доме. И как только я познакомился и Ортристом, я улетел от этой несправедливости навстречу приключениям. Первый полет был недолгим, но из него я возвратился с бергером. После я улетел на несколько месяцев, потом на полгода. Меня уже никто не держал и не искал, мы с Ортристом приносили столько дохода семье, что меня стали считать равным. Но я не хотел быть с ними равным. Я хотел удрать от них. А когда Такира не стало, родители настаивали на моем возвращении домой, а я как раз упал к вам в деревню. И мне совсем не хотелось улетать. Через несколько лет родители приняли моего первенца – Такира старшего — как знамение того, что я все-таки вернусь когда-то домой. После появления Зуяда они подумали, что я им отдаю детей вместо того, чтобы навсегда остаться с ними самому. Они чувствуют в этом свою вину. А я и хотел бы, но не мог тогда вернуться к ним.
– А почему они их не воспитывают? 
– Как это не воспитывают? Мальчишки каждый день бегают по деревне от одного дома к другому и ночуют где захотят. Их так балуют, ты себе не представляешь!
Конечно, откуда мне было знать, как балуют детей? Мы дошли до входа в наш дом и, зайдя, увидели маленькую Маар Ра посередине большой комнаты со множеством сшитых игрушек. Она резвилась и смеялась под надзором старого Истима. Он сидел за столом и хмуро смотрел на нее, подперши ладонью щеку. «Она ему не нравится», — подумал я, — «наверное, мы уже успели изрядно надоесть всем здесь, и пора уходить». Гее становилось лучше, и она уже двигала руками, синяя окантовка осталось только на спине, плечах и шее.
– А зачем вам рыбы на спине? — спросила меня Марьен, когда я зашел в комнату к маме. Она говорила на моем языке, чтобы я все понимал. Я пытался ей объяснить, но она не поняла. Она подняла удивленный взгляд на рядом стоявшего Ирбруса и спросила:
– Не пойму, а зачем отмечать год? Нужно ведь отмечать жизнь событиями. Зачем считать года?
– Мама, у них так принято, — устало пожал плечами Ирбрус, не в силах объяснить этот и для него непонятный феномен.
Марьен, как бы в шутку негодуя от того, что ничего не понимает, оставила лекарства Ирбрусу, а сама вышла.
– Ты иди, — сказал он мне. — Я сам справлюсь.
 
                *        *        *
 
В эту ночь от голоса Ирбруса Гея Ра начала светиться. Это был пока еще тусклый свет, но он был такого же удивительного цвета, как свечение бергера Есат! Которая, кстати, до сих пор ревновала Ирбруса к Гее и не желала красть ее сны. Да он этого и не требовал, Ирбрус их оставлял выздоравливавшей. От этого она улыбалась во сне и в эту ночь взяла Ирбруса за руку.

25. Ревность Есат. Вода и бергеры. Мелкие приключения четырехсотлетней молодежи.
 
Утро. Только я открыл глаза, как понял, что проспал рассвет. Маар в кроватке уже не было, солнце ярко светило в окна, встроенные в потолок, и я, соскочив с кровати, стремглав рванул в круглую комнату. Заспанный и растрепанный вбежал я туда и увидел, как Марьен прибирала посуду со стола. Это означало, что завтрак уже закончился. Истим и Маар мило беседовали, сидя на теплом полу. Сестренка изучала выложенный по кругу орнамент из камей, украшавший пол, а Истим хотел привлечь ее внимание самодельным саргусом — деревянной игрушкой, которую он сам мастерил когда-то для дочерей. То, что говорила Маар, мне было понятно, а вот то, что ей отвечал Истим — седой отец Ирбруса — оставалось загадкой.
– А мама выздоловит? — спрашивала она, как всегда не выговаривая букву «Р».
Он ей что-то отвечал.
– И мы будем снова лисовать? — видимо, удовлетворенная его ответом на первый вопрос, она меняла тему разговора.
Опять старик радовал мою сестру ответом. При этом они оба улыбались. Я один в этом доме оставался «одноязычным».
Глядя на меня, мама Ирбруса что-то сказала, подойдя в очередной раз к столу за тарелками. И я, конечно же, ничего не понял.
– Да он хоцет, хоцет кушать! — захлопала в ладошки моя маленькая сестра.
Я понял, что мне предложили завтрак. Но голодным я не был пока. И сказав, «извините, я хочу проведать маму», пошел в сторону ее комнаты.
– Она плоснулась, плоснулась, и мы будем лисовать! — услышал я за спиной голос своей сестры. Эта новость окрылила меня, не поворачиваясь, я побежал к маме что было сил.
Ирбрус сидел рядом с кроватью, а она сжимала его руку в своей. Я влетел в комнату, когда они мирно о чем-то беседовали. Увидев эту картину, этих двух доверяющих друг другу людей, я застыл у двери. Мама уже открыла глаза, и я чувствовал себя немного виноватым за то, что не был рядом в момент ее пробуждения. Около постели стоял поднос с остатками еды, видимо, все успели в это утро позаботиться о ней, кроме меня.
– Как ты себя чувствуешь? — спросил я тихо и осторожно.
Нужно было ее предупредить, чтобы она знала, что у Ирбруса есть желание завести семью, да что там завести — у него есть двое сыновей. А нам пора уходить отсюда. Мы тут лишние. Но мама казалась такой счастливой от того, что рядом с ней находился Ирбрус, что я не захотел ее расстраивать, пока она до конца не окрепнет.
– Спасибо, — ответила она, — мне гораздо лучше. Мне Ирбрус рассказал, что случилось, и я ушам своим не верю. Неужели всё могло закончиться по–другому, и я бы никогда не увидела вас!
– Маар тебя проведывала сегодня? — пробурчал я, насупившись.
– Да, да, ее приносил Истим, она такая кроха по сравнению ним.
– Да, и как ни странно, его борода ее не раздражает, — пошутил Ирбрус, потирая свою лысую челюсть.
Гею это повеселило. Но пока сил у нее было немного, и она быстро устала от беседы. Мы решили оставить ее одну.
– Ей нужно поспать, — сказал Ирбрус, вставая со своего стула и жутко хрустя спиной. Он всю ночь сидел, не отходя от мамы. Мы вышли из комнаты. Я злился на него очень: за всё, сказанное на лодке, за то, что он врет маме, но что-то внутри меня подсказывало: «Оглянись, посмотри, разве ведут себя так люди, желающие тебе зла?» Я уже был готов отдаться во власть этих приятных уговоров моего внутреннего голоса, но видения из прошлого вставали стеной перед моими глазами. Я представлял мальчишек своей деревни и их матерей, обкидывающих нас гнилыми головами рыб, водорослями и снегом. «Нет!», — говорил я себе. — «Не бывает так! Нет! Я больше этого не допущу».
Я мог принять условия, когда мама платит Ирбрусу своими снами, а он бережет ее жизнь. Это была выгодная для всех сделка. Каждый видел цель, ради которой он поддерживает отношения с другой стороной. Но теперь мне не был понятен этот расчет. Что происходит вообще? Чем мы могли заплатить за гостеприимство хозяев и лечение мамы чудо-средством? Нужно было быстро уходить. Ведь хозяева дома могли потребовать непомерно большую цену за свою доброту.
После того как мама закрыла глаза, Ирбрус вывел меня за двери и плотно закрыл их. «Ну всё», — подумал я, — «сейчас мне торжественно подарят весла для лодки, и я смогу «насладиться» плаваньем как только мама проснется».
Но к моему удивлению Ирбрус сказал:
– Ты хоть дом видел? — его голос прозвучал необычно заботливо.
– Нет, — с удивлением ответил я.
– Пошли покажу. Хотя я и сам многого не помню, но мы попросим папу, хорошо?
И он действительно подошел к отцу, на шее которого почти под потолком восседала Маар. Она не боялась, а хохотала, заражая всех своим детским смехом. Ирбрус был похож на круглую буханку хлеба по сравнению с Истимом. Широкий в плечах, коренастый, со смуглой кожей и рыжими волосами, он, конечно, казался великаном, но в присутствии своих родителей выглядел больше широким, чем высоким. И Истим, и Марьен отличались статью и ростом. Хотя, откровенно говоря, по сравнению с Ирбрусом я вообще был похож на бергера Бей, который в силу своего возраста еще не мог увеличиваться в размерах и помещался на ладони. «Как бы эти люди поместились в лодках поселения Гай», — думал я.
– Отец, — обратился Ирбрус к Истиму, поглощенному общением с Маар.
Она ему показывала, куда идти по теплой комнате, а он беспрекословно следовал ее указаниям. Всех это очень веселило.
– Покажи нам дом, — попросил Ирбрус. — Я хотел провести экскурсию Тану, но сам не помню, что где находится.
– Хорошо, — ответил высокий седовласый старик с бородою.
И мы начали поход. Как я понял, тоннели в нем не заканчиваются и не начинаются, в них просто нужно было уметь жить и ориентироваться в лабиринтах, как летучей мышке в темноте.
Теплая комната была круглой формы и делилась на правую и левую части. Посередине нее стоял обеденный стол с двенадцатью стульями. Наверное, когда-то семья была действительно большой и очень гостеприимной. Мы начали обход дома справа налево, первой нишей справа оказался коридорчик, ведущий в кухню. «Да», — подумал я, — «на этой кухне готовили в последний раз очень давно», вокруг была паутина и пыль. И как бы в подтверждение моих мыслей, Истим произнес:
– Сюда бы хозяйку, она бы навела порядок, а так стоит без дела полдома.
И он негромко вздохнул, при этом не забыв посмотреть с укоризной на Ирбруса сверху вниз. На что Ирбрус, когда Истим отвернулся, как ребенок закатил глаза вверх, давая понять мне, что этот разговор — дело обычное и изрядно надоевшее.
Следующая ниша справа вела в большую комнату, она была рассчитана на двоих, об этом свидетельствовала большая кровать и шкаф, две подушки и две тумбочки около кроватей, за ней следовала детская, в которой пыли было меньше, чем в предыдущих двух комнатах. В ней уже спали мы, и Марьен успела кое-что убрать. Следом мы посетили комнату, которую хозяева назвали умывальной. В ней находился механизм спуска воды. Если стать под него и потянуть за веревку, то вода шла прямо на тебя, да не холодная, а теплая. Как мне объяснили, такое получалось благодаря отоплению всего дома. С правой стороной мы закончили и вернулись в теплую комнату. Начали обходить теперь левую часть дома. Первой от входной двери слева находилась кухня, вторая в доме, но у этой кухни был идеальный вид благодаря хозяйничавшей в ней Марьен. Мы не стали ей докучать осмотром. Во второй от входных дверей комнате жили хозяева дома. В третьей спала мама, а потом дублировалась умывальная. Поблагодарив Истима за экскурсию, мы отпустили его. Он ушел, унося с собой Маар, которая всё это время сидела у него на плечах.
– Зачем две кухни и две умывальных комнаты? — спросил я, не понимая этих роскошеств.
– Дом строился с расчетом на то, что в нем будут жить не только мои родители, но и их дети. Тут может и должна поместиться еще одна семья.
– А почему же Такир не остался здесь?
– Минтер сирота и у нее нет братьев и сестер. Такир специально ушел жить к ней, чтобы мне было куда вернуться. Да и на тот момент еще обе сестры были не замужем и жили с родителями.
– А потом?
– А потом они перешли жить к своим мужьям. Муж старшей сестры — единственный ребенок в семье. И они имеют такой же дом, как этот. Всем хватает места: и родителям, и семье сестры. А муж старшей сестры имеет только мать, хоть их дом и меньше этого, но им хватает места. Все его братья на службе у тех, кто нами правит. Они не прилетают сюда навещать родственников, ведь теперь их жизнь проходит в каменном городе, где много развлечений и соблазнов. Им жизнь в поселке Гузей кажется скучной.
– Что бы они сказали, если бы родились в нашем поселке? — вслух подумал я.
– Ничего бы не сказали, их бы всё устроило. Ты думаешь, жизнь в каменном городе слишком отличается от жизни в вашем селении?
– Конечно! А что я не прав?
– В целом они очень схожи. Разница в том, что мужчины работают за деньги, а не за рыбу, а женщины отдают себя за большие блага.
– Ну, а дети?
– Дети? В каменном городе не бывает детей. Это один из секретов дерева Пайтэ. Засохшая листва, гнилые ветки, трухлявые пеньки этого дерева ценятся дороже теми, кто прилетает их закупать, чем мази и лекарства. С помощью настойки на этих пропавших и гнилых частях дерева женщины и мужчины, принимающие ее, не имеют детей.
– Никогда? — изумился я.
– Если прекратить ее принимать, то конечно, дети будут. Но они не прекращают этого делать. У каменного города — каменное сердце, там люди строят блестящие карьеры, а дети тому помеха. Никто не будет держать на службе человека, мысли которого заняты не делом, а своими личными вопросами. Свободная жизнь и развлечения — вот что манит молодых людей в этот город.
– В этом городе живут только молодые люди?
– Они рано перестают светиться, и их растворяют Искатели.
– Так а зачем так жить? Почему не завести семью и не остаться в своем поселении?
– Чувство скуки в молодости утомляет быстрее, чем изнурительный труд. Подростки видят, как их родители воспитывают детей, занимаются хозяйством, ссорятся. И так из поколения в поколение. И тут прилетают вербовщики и предлагают прекрасные неизведанные перспективы в каменном городе. Конечно, многие соглашаются всё круто изменить. Ведь не изменив ничего, молодые парни станут такими же, как их родители — скучными пастухами овец или унылыми охотниками. Никто им не говорит о том, что через несколько зим от такой жизни в каменном городе люди теряют саму жизнь и интерес к ней. Обратно никто не возвращается. Они работают до тех пор, пока их не находят Искатели. Вот ты бы улетел в каменный город за приключениями, карьерой и признанием?
– Нет, я не могу бросить маму.
– Поэтому в ваш поселок никогда не прилетали вербовщики. Потому, что вас воспитывали только женщины.
– А что, лучше, если воспитанием занимаются и папа, и мама, а ребенок потом ищет развлечений в каменном городе?
– На языке свободных людей название каменного города звучит Баркатр.
– Что значит «свободных людей?»
– Тех, кто имеет право не принимать черное лекарство.
– Так скажи мне, это хорошо или плохо то, что я не хочу на службу к тем, кто нами правит? А хочу остаться рядом с мамой?
– Это не мне решать, всё зависит от твоих намерений. Ты ее не хочешь оставить потому, что тебе страшно познавать мир? Или хочешь остаться, чтобы заботиться в дальнейшем о ней и сестре? Ты хочешь уйти из дома для того, чтобы быть полезным семье или для получения легких удовольствий?
Мне стало страшно от этих вопросов. Пока я жил с мамой, никто со мной о подобных вещах не говорил и никто не разграничивал эти понятия. Но я ничего не сказал в ответ. Я насупился и задумался.
– Так женщины в Бар-кат-ре, — произнес я это сложное название по слогам, — живут как в поселении Сокол?
– Нет, в поселении Сокол каждая женщина была особенной, хоть и некрасивой и со скверным характером, но в каждой был особенный свет. От того, что она занималась любимым делом и получала от него удовольствие. У женщин Баркатра, как и у мужчин, нет любимого дела, они выполняют то, что им говорят.
– И что же это?
– Мужчины строят каменные стены, работают учетчиками жителей, переписывают тех, кто есть и кого не стало, служат Ловцами. Женщины убирают улицы, готовят, стирают, многие заняты службой в увеселительных заведениях. Они танцуют и играют на инструментах. Всё это называется службой. И так изо дня в день за хорошие деньги эти люди служат тем, кто нами правит. У них нет занятия по душе, всё, что они могут — это вечером потратить свои деньги на какое-либо развлечение. Они пляшут, играют на деньги, ходят в дома со сценами, где танцуют и поют красавицы, покупают дорогие вещи — и при этом все они несчастны. Все обвиняют друг друга в лживости, скупости и бездушии. Каждый из них одинок, но богат.
– А как заселяется Бар… Бар…
– Баркатр?
– Да! Если там не рождаются дети?
– Вербовщики облетают новые и новые поселки вольных людей, и в них всегда находятся те девушки и парни, которые готовы к сладкой жизни. Баркатр всегда многолюден, в нем много красавцев и красавиц. Красивые люди стоят дороже некрасивых. Молодость живет в этом городе и умирает, — эту фразу Ирбрус произнес очень тихо. — Те, кто нами правит, окружают себя молодыми людьми, готовыми за деньги отдать себя службе. Теми, кто не требует объяснений приказов. Молодость и красота — товар, но не очень дорогой, те, кто нами правит, подняли его в цене для того, чтобы окружить себя сильными, красивыми и не очень умными людьми, которые никогда не поднимут мятеж только потому, что их такие малозначительные достоинства оценены так высоко.
– Да кто же эти те, кто нами правит?
– Они хитры и умны. Я вне закона потому, что ворую сны, а они считают, что сны принадлежат только им. Поэтому я вор. Как только те, кто нами правит, захотят избавиться от меня, им стоит лишь дать приказ, как меня ловцы сразу же приведут связанным во дворец. И никто не задаст себе вопрос, а почему они имеют право на наши сны, а я нет? Почему они себе присваивают чужое по закону, а я нарушаю закон, делая то же самое? Вся система построена так, чтобы выгоды из любых ситуаций получали только те, кто нами правит.
– Да кто же это?!
– Семья Оки.
– Всего три буквы? Это так странно. Какое дешевое имя…
– О да. Имя не из лучших.
– А почему они не купят себе букву к имени?
– Они так богаты, что если бы хотели, купили бы все буквы. Но Небеса им разрешают богатеть только деньгами, и запрещают забыть о своем низменном происхождении. Сколько бы они не пытались купить себе еще хоть одну букву к имени рода, Небеса их карают за это: сразу же у них отбирают жизнь новорожденного в их семье. Уже много лет они не пытаются что-то менять в имени. Зато их род бесчислен. Теперь они по-другому смотрят на свое имя. Среди их свиты и друзей нет людей, чье имя длиннее трех букв, и чем короче имя твоего рода, тем быстрее ты сделаешь блестящую карьеру. И будешь приближен к их венценосному семейству. Особо рвущиеся к власти карьеристы выдумывают себе имена специально покороче, чтобы их быстрее заметили.
И Ирбрус как-то поник духом окончательно. Стало ясно, что он не понаслышке знает про этот город, как будто он там бывал. Но по его выражению лица было видно, что эта история не из приятных, и я не торопился расспрашивать об этом. 
– А откуда здесь вода? Ведь мы так высоко над рекой? — решил я сменить тему разговора.
– Ты умный мужчина, Тан, — сказал мне Ирбрус. — Это хороший вопрос.
С этими словами он повел меня в тот проем, который находился напротив входной двери между двумя умывальными комнатами. Именно в эту дверь мы вчера зашли, вернувшись от вдовы Такира. Спускаясь вниз, мы резко завернули направо от того тоннеля, который нас вчера привел домой. Увидели комнату залитую светом, здесь жили бергеры. О, как это было красиво! В темноте они распускали хвосты, кружились и трясли крыльями, пригибали головы к земле — так они общались. Это зрелище завораживало, и, стоя в стороне, Ирбрус рассказывал о каждом из них:
– Вот тот серый — это Сыза, его поймал для мамы Такир, когда был еще мальчиком. Коричневый для отца — Удэр, он добрее всех остальных, у него даже свет помягче, а Бея и Бая ты знаешь — эти для моих ребят Такира-младшего и Зуяда.
– А когда они им понадобятся? — спросил я.
– Как только мальчики начнут самостоятельно вечерами покидать дом, сразу же получат по своему бергеру. Отец всегда берет своего на охоту, а мама — когда идет в сады Пайтэ. А вот эта зеленая принадлежит Минтер, Такиру она досталась в год женитьбы, ее зовут Усак, такая же отшельница, как и ее хозяйка.
– Но ведь ты говорил, что хозяином бергера можно стать, только поймав его.
– Да, ты прав. Я так говорил, но это касается только синих бергеров. Все остальные могут к себе подпустить другого человека, если после появления на свет ты был первым, кто взял его в руки.
– Но я ведь брал Бей, и она была не против.
– Да, но она ребенок, будь осторожнее, как только она вырастет и станет ярко-желтого цвета, она может сильно покусать за подобное.
– А при чем тут вода, не пойму? — вспомнил я с чего же начинался разговор.
– А при том, что каждая умывальная комната находится над бергерами, а земля всегда дает воду в те места, где обитает эта птица Небес.
– А им не плохо без света?
– Кто тебе сказал, что они без света? Сейчас мы их выпустим, им нужно охотиться, а после они сами вернутся.
И с этими словами Ирбрус потянул за веревку, свисавшую с потолка, и в стене показалась крохотная щель, в нее один за одним проскочили все бергеры, сократившись до миниатюрных размеров. В этой комнате осталась только темнота и мое бирюзовое сияние. Оно осветило маленькие шарики, в которых раньше жили у нас на поясах эти чудесные птицы.
– Что это? — спросил я, показывая на шарики.
– Это яйцо, в котором бергера высидели.
– А разве он не разбивает яйцо, когда вылупляется?
– Нет, он из него исчезает, а после появляется в нем снова. Это их дом. Если его разбить, птица перестанет быть такой особенной.
– А мясо бергеров съедобно? — неожиданно для себя спросил я.
– Их мясо горькое, только не спрашивай, откуда я это знаю, мне в детстве рассказал брат, а какой сумасшедший мог убить такую птицу ради мяса, я не знаю.
– Они умирают?
– Наверное, но живут дольше саргусов, я ни разу не видел мертвого бергера. Наверное, наш мир моложе, чем они.
– А где же Есат и Веруд? — неожиданно спросил я.
– Это совсем странная история. Есат стала себя несносно вести после того, как чуть не погибла с Геей. Начала драть хвосты всем остальным птицам, и мне пришлось оставить ее в обычном месте, а всех перевести сюда. Ты же, наверняка, заметил, что мы спустились сначала под правую часть дома, в которой никто не живет, и, казалось бы, вода здесь не нужна, но это всё потому, что мне сюда приходилось отсаживать птиц, которых обижала Есат. Я не был в прошлый раз у племянников, как сказал тебе, я боролся с ней. Еще ночью ко мне зашел отец и сообщил, что в «курятнике», как он называет наш бергердом, творится что-то невероятное. Но я не мог бросить Гею, и до утра досидел с трудом, когда зашел ты, я оставил тебя без особых объяснений, мне нужно было срочно разобраться с птицами. Под умывальной комнатой моих родителей, с левой стороны дома, жили все бергеры, тогда воды было больше, и всем это нравилось. Но зайдя к птицам, я увидел, как моя Есат загнала бергера отца - Удэра в угол и рвет на нем перья. Я забрал его сразу же, как только смог. Она же не давала мне этого сделать! Потом Есат напала на Бая, он маленький, и не знал что делать. Расправившись с мальчиками, она начала по одной издеваться над остальными. Бей, Сыза — все пострадали. Она как взбесилась, только я относил одну птицу в правую часть дома, как Есат начинала бить другую. Всё закончилось тем, что она осталась одна, злая и уставшая, когда я вернулся, она была готова броситься на меня, но в этот момент с охоты вернулся Веруд, и Есат решила загнать его в угол, перед тем, как расцарапать меня.
– И что? — заворожено спросил я.
– И вот, — показал Ирбрус мне на двери. Мы как раз дошли до левого крыла. Есат сидела под крылом у Веруда и явно ворковала с ним о чем-то.
– Я ничего не понимаю, — сказал я, — думал, она его разорвет, или он ее убьет.
– Он слишком силен для нее, она может его только немного потрепать, да и то, если он этого захочет. Когда я вернулся, отнеся последнего пострадавшего бергера, то увидел, как Веруд что-то ей рассказывает, а она прячется в углу. И тут я понял, что наконец всё закончилось. И вернулся к тебе звать на обед.
– Как всё закончилось? — спросил я.
– Для них всё только начинается, но нам нужно их выпустить на свободу для этого. А мы теперь начали пользоваться второй умывальной в правом крыле дома, потому что там стало больше воды, — пошутил Ирбрус.
– Я думал, он ее съест или еще что-то, — проронил я, глядя на эти нежности на насесте.
– Ты, конечно же, мужчина, — сказал мне Ирбрус, — но в этих вопросах еще ребенок. Посмотри, как она красива, с моей стороны было бы жестоко ее держать рядом с собой, любя другую женщину. Нужно будет их отпустить, как ты думаешь?
Я смотрел на него и думал, как он великодушен к птице и как бездушен к чувствам моей мамы, он совсем к ней по-другому относится.
– Конечно же, я ребенок и ничего не понимаю, но для тебя, как я посмотрю, птица дороже живого человека?!
– Что ты имеешь в виду? — спросил Ирбрус.
– Да то, что ты нас хочешь выгнать, найти новую женщину для твоих детей! А мы, мы, мы!? Мы ничего от тебя и не просим! Мама, как только она поправится… Мы сразу уйдем, и не надо катать Маар на плечах! Я и сам это могу, пусть я не так высок, как твой отец, мы заберем твою лодку! Хотя она совсем не твоя! Она из нашего поселка! Хочешь, забери с нее всё, что ты на нее принес! Но то, что принесла туда мама, — это наше! Она заплатила за это своим зрением, а то, что ты ее лечил мазью из Дерева дружбы и ее снов, так у вас этого дерева много, а таких снов, как у мамы, больше нет…
Я торговался, как последний меняла нашей деревни. Я себя ненавидел в тот момент, я набивал цену себе, опускаясь ниже и ниже. И я бы говорил и говорил, если бы меня не прервал Ирбрус:
– Постой, Тан, остановись. Не говори того, о чем потом пожалеешь. Что ты говоришь, куда вы пойдете? Вы останетесь здесь. Вы уже пришли навсегда. Теперь вы живете в этом доме. Теперь мы ждем, когда твоя мама выздоровеет, и выпустим бергеров.
Я не понял ничего.
– А как же твоя свадьба на той, кого тебе подыскали родители?
– Ну, я тебе приврал, чтобы ты не задавался сильно, я уж не помню, что ты мне тогда говорил, но так хотелось показать тебе, что есть еще варианты. Только глупец женится на ком-то другом, когда есть такая женщина, как Гея Ра.
– Но ведь она не умеет молчать.
– Умеет, поверь. Видишь, Есат тоже не умела молчать, тут главное найти того, кто заставит себя слушать, а не будет заставлять молчать.
– А твои дети? О них мама знает?
– Мы ей скажем. Сегодня.
– А ты уверен, что она захочет…
– Захочет!
– А твои родители?
– И они захотят.
Ничего не понимая, я направился снова в дом. Марьен накрывала обед и попросила Ирбруса на их языке о чем-то, а мы как раз направлялись к маме. Я попросил его перевести слова Марьен. Он сказал, что она просит принести немного перьев саргуса и заодно отнести ему еду. Я вызвался в помощь, пока Ирбрус пошел проведать маму, мне было так легко, так хорошо от того, что я поговорил с ним, многое еще оставалось непонятным, но главное было решено — мы остаемся здесь. А если он так решил, значит, никто ему не помешает осуществить свои планы.
Я выбежал на улицу, дул очень сильный ветер, в руках у меня был огромный поднос с чем-то вкусно пахнущим и ведро для перьев. Марьен заботилась об Ортристе, чтобы он не похудел в зиму. Я понял, что ее план заключался в том, чтобы саргус не мог взлететь под тяжестью собственного веса, а Ирбрус, как следствие этого, навсегда остался в деревне. Оставив поднос возле места обитания Ортриста, я набрал побольше перьев и бросился обратно, как вдруг услышал голос саргуса неподалеку.
– Хорошо, хорошо, дорогая, в саду Пайтэ вечером, — он отсылал ответ на лист Дерева дружбы, который ему прислала дама сердца.
«Хорошо ему», — подумал я. — «Куда хочет, туда и летит. Вот вечером у него свидание в этих садах». И прибавив скорости, побежал в дом семьи, которая обещала стать моей. Я растопил печь, в этом мне помог Истим, но, как выяснилось, я принес слишком много пера, и печь из-под пола так обдала нас огнем, когда мы высыпали всё содержимое ведра, что борода старого хозяина дома вспыхнула ярким пламенем, а я, не зная, что делать, кричал:
– Марьен, скорей, Марьен!
Она подоспела вовремя с кувшинчиком воды и, макнув в него бороду мужа, решила всё проблемы. Я помог ей накрыть на стол, маленькая Маар сидела на коленях старика с обожженной бородой, и мы смеялись. Я ничего не понимал из речи этих людей, но говорил, а они меня хотели слышать. Весь ужин в теплой комнате пахло спаленной бородой Истима, это его очень стесняло. А все веселились. Ирбрус пригласил мою маму за стол, хоть она еще и плохо могла ходить. Ей было просто приятно, что Ирбрус, а потом и его отец бросаются к ней при первой же ее попытке встать. «Наконец-то моя мама начала мудреть, она говорила немного, больше слушала, но когда было нужно, вставляла свое веское словцо», — подумал я.
Например, рассказывая о путешествии, она рассказала как Ирбрус готовил ей завтрак. Это удивило всех и рассмешило. А о том, что он обещал ее высадить за борт, она умолчала. Если бы это были другие обстоятельства, она бы сделала с точностью наоборот.
Помогая прибрать посуду, я думал о том, что сегодня Ортрист совершит полет к садам дерева Пайтэ. И мне это не давало покоя, семейство веселилось, Маар рассказывала, как Ирбрус боролся со страшным зверем. Сестра часто выдумывала небылицы про свою игрушку из водорослей, а все думали, что речь идет об Ирбрусе-старшем, как я прозвал его. Мама ушла опять отдыхать, Марьен вытирала оставшуюся посуду, разрисованную внуками, а Истим выносил всё новые игрушки для Маар.
«Какое прекрасное время сбежать», — подумал я, — «просто посмотреть на полет саргуса с высоты». И выбрав подходящий момент для побега, выскочил за дверь. Моего исчезновения никто не заметил. Всех веселила сестренка.
Выбежав на улицу, я не сразу сориентировался, куда бежать. Ночь была лунной. Всё просматривалось, как на ладони. Вдали виднелась огромная фигура Ортриста, который зубами тянул себя за хвост. Пока он был занят этим важным делом, я вскарабкался по крылу ему на спину. Живот явно мешал ему гнуться, и дотянуться до хвоста ему удавалось редко. Чаще он просто клацал зубами около него. Я ухватился за шерсть на спине Ортриста, он даже не почувствовал такой легкой ноши. Я ждал, когда же эта странная пляска огромного зверя прекратится, и мы взлетим. Удлинив достаточно, как ему казалось, свой хвост, Ортрист оторвался от земли со словами «Дорогая, я уже лечу к тебе». И только после этого я вспомнил, что выбежал из дома, не прихватив с собой бергера. Потуже затянув свою куртку и надеясь, что свет из-под нее не будет просматриваться, я отдался целиком полету. Это было удивительно, земля плыла под нами, я чувствовал себя одной из звезд небосклона. Не знаю, сколько мы летели, но саргус пошел на снижение, и вдруг я увидел, что внизу его ждет что-то большее, чем он. Ортрист выкрикнул что-то радостное при встрече с этим необъятным существом и начал переворачиваться на спину для посадки. Я понял, что пора спрыгивать, или меня задавят. Оттолкнувшись от его спины, я полетел в кроны деревьев. Листва посыпалась мне на голову, я понял, что мы приземлились в саду Пайтэ. Исцарапанный, угрюмый, злой на себя и на Ортриста я слышал разговор двух саргусов:
– О! Как ты приземлился! Невероятный полет! 
– Да, я так обычно сажусь на землю! Ничего особенного, — врал и хвастал саргус.
– Ты такой сильный! — кто-то ему явно льстил.
– А ты особенно хороша сегодня, какой дивный хвост!
– А твой, я смотрю, увеличивается с каждым днем. Смотри, так скоро и в гвардию улетишь!
– Что ты, пока ты живешь здесь, никогда.
«Тьфу», — подумал я, — «как это можно слушать, а главное, верить в это?» И решил спуститься вниз с дерева, как увидел, что под моими ногами ничего нет. Я упал на единственное дерево, растущее над пропастью, и держался за его крону. Мои руки сильно сжались, обнимая ветку. И взяв один листик с дерева, я проговорил
– Ортрист, друг мой, спаси меня, я здесь.
Но ему нежно продолжали почесывать животик в чаще этого сада, и понимая, что он не получит моего послания, я взял второй лист… Листиков на ветке было хоть отбавляй, но кому послать? Следующий я направил Ирбрусу. Немного повисев, я понял, что от него помощи ждать не стоит. И решил выкарабкаться сам, но дерево надломилось, и я повис между жизнью и смертью. Мне не было страшно, я просто думал о том, что если Ирбрус не прилетел, значит, он мне всё наврал, и кто же расскажет моей маме, если я разобьюсь, что рядом с ней тот, кто просто хочет торговать ее снами, а она будет находиться рядом с ним и верить его вранью… Так прошло некоторое время в раздумьях, потом еще немного, я устал и понимал, что на помощь мне никто не придет. «Может, позвать маму, а она уж потом переполошит весь дом?», — подумал я и как только оторвал лист, чтобы отправить его маме, в небе появилось черное пятно — это был монстр с хвостом и рогами. Предпринимать что-либо было уже поздно. Ловцы прилетели за мной. Я ждал, когда меня заберут. Но тут голосом Ирбруса меня позвали:
– Тан! Ты где?
– Тут, — робко сказал я.
– Где? Быстро скажи, иначе я тебя отдам на съедение Минчури!
«Кошмар», — подумал я, — «какой-то минчури тут водится».
– Скорее сюда, спаси меня, — заорал я что было сил, — я здесь!!!
Чудовище подлетело ко мне, и на его спине я увидел Ирбруса.
– Что ты здесь делаешь? — просил он меня строго. — Ты что, хочешь раньше времени утратить свой свет?
Меня сняли с ветки. Ирбрус прижал меня собою к телу этого жуткого зверя.
– Это кто? — спросил я у него.
– Это мама Ортриста.
– А где папа? — спросил я
– Он занят высиживанием птенцов.
– Мы домой?
– Нет. Сейчас будет концерт, а если бы не ты, я бы уже спал дома.
Я улыбнулся, но Ирбрус не дал мне расслабиться и сказал:
– Поверь, сейчас и тебе достанется.
Мама саргуса свалилась в сад деревьев Пайтэ. Это было громко, кое-какие из деревьев она поломала.
Она сказал:
– Ортрист, сын мой, отзовись.
Но в ответ последовало молчание, она повторила громче, хотя и в первый раз услышали все обитатели этого сада:
– Ортрист! Если ты сейчас не появишься, я тебя найду сама!
Содрогнулись и немного обсыпались деревья после этой фразы, мы сидели у нее на шее. Даже нам было страшно. Ирбрус себя чувствовал мальчиком. Она хотела повысить голос, но тут зашуршала листва, и появилась милая мордашка нашего саргуса, по сравнению с мамой он был еще малышом.
– Ты тут с кем?!
– Здравствуйте, мадам, — приветствовала нашу хвостатую и рогатую знакомую избранница Ортриста.
– А ну-ка, выходите сюда, немедленно! — сказала мадам Минчури.
И двое саргусят, по меркам величественной мамы, быстро выглянули из-за кустов. Вообще-то это были деревья, но с высоты ее шеи всё казалось гораздо меньше — раз в десять.
– Дорогой мой Ортрист, у тебя что, нет дома, что ты приглашаешь девушку непонятно куда?
– Есть, мама, — очень виновато произнес наш толстячок.
– Леди, а у вас есть желание шастать по этим зарослям?
– Нет, мадам, — робко раздалось снизу.
– Я еще понимаю, моего сына, ему всего-то четыреста лет, но вы, леди, если я не ошибаюсь, Игария из рода Мурдадык? Вам-то уже почти шестьсот! Пора бы уже перестать вести себя, как ребенок!
По выражению мордашки Игарии было понятно, что ей не очень приятно слышать о своем возрасте.
– Ну так вот, бегом к отцу. Оба! — скомандовала мама.
И всем сразу стало понятно, что по-другому не будет. Мы взлетели. Пара взмахов крыльев мадам Минчури — и мы оказались у дверей нашего дома. Мадам выгрузила нас без церемоний. На фоне ее мощного тела одиночная обитель Ортриста в лунном свете казалась детской колыбелью. И мы направились домой. Я и Ирбрус.

26. Острые углы семейного круга.

Лежа в постели, я вспоминал этот день: все его тонкости и то, как он удивительно закончился. «Вот это да! Полетали!» —¶ думал я. Ирбрус, как ни странно, ничего не сказал мне. Не ругал, не был строг. Только перед тем, как открыть дверь, чтобы зайти в дом после наших ночных полетов, приложил палец к губам и сказал:
– Тсссссс. Никому ни слова об этом приключении. Ни моим родителям, ни твоей маме. Нам же не нужны неприятности?
И мы зашли в дом. Кстати, очень скоро все узнают об этом приключении. Но об этом чуть позже. Во всем том, что сегодня произошло, мне было непонятно одно: что об этом думает мама. Нужно с ней обязательно поговорить. С рассветом она сама зашла к нам в комнату и присела ко мне на кровать.
– Тан, — позвала она тихо. — Ты не спишь?
– Нет, мама, я думаю.
– О чем?
– О том, что мир такой большой, а я его совсем не знаю. Я ничего подобного не видел раньше и не увидел, если бы нас не изгнали. Может, Небеса нам сделали подарок, а не наказали нас?
– Это трудно назвать подарком, взамен наших знаний они забрали жизнь твоей сестры.
– А почему ты встала так рано? Как ты себя чувствуешь?
Маленькая Маар Ра спала в это время в кроватке напротив, и мы говорили очень тихо, чтобы не разбудить ее. Я привстал с подушки и посмотрел на маму. В первый раз я видел, как она светилась. Не обычно, а как ракушка изнутри переливается перламутром.
– Мама, ты светишься, — это всё, что я мог сказать.
– Это всё потому, что я люблю.
– А раньше ты что, не любила?
– Раньше я не знала, что любят меня.
– А теперь знаешь?
– Теперь знаю.
И она улыбнулась загадочной улыбкой.
– А ты знаешь, что у него есть дети? — серьезно спросил я и нахмурился.
– Да, сынок, Ирбрус говорил, что ты с ними уже познакомился, — ее ответ звучал так мягко и робко, что даже немного сбил меня с толку.
– Да, — протянул я, не понимая, как ее не смущают его дети.
– А сегодня он обещал нас познакомить со своими племянниками. И нам предстоит выпустить Есат и Веруда, — сообщила мне мама, и я понял, что ровным счетом ничего не понимаю в отношениях взрослых. Что ж у них всё неясно так, неровно, не гладко, а наоборот запутано, непонятно и криво. Именно последнее слово, как мне показалось, наилучшим образом подходит для взаимоотношений взрослых.
– Да, день будет насыщенным, — сказал я. — «Но вряд ли он будет интереснее вчерашнего», — добавил я мысленно.
Маар закрутилась в кроватке и открыла глаза. Первыми ее словами были: «Мама, ты светишься!»
– Да, доченька, тебе нравится?
– Да, класиво, — она улыбнулась и протянула ручки к маме. — А почему не светится Илблус?
– Не знаю, может, так нужно, — ответила мама. А я подумал, а ведь действительно, я только раз видел, как он светился, когда Ирбрус встретил своих детей после долгой разлуки. Больше он светился, может, он врет и маме, что любит ее. Мама забрала Маар с собой, и они отправились на кухню помогать хозяйке дома готовить блины по особому рецепту мудрой Га. Я тоже вышел в теплую комнату. Истим занимался растопкой печи, аккуратно придерживая бороду, чтобы она снова не пострадала от огня. Ирбруса нигде не было, и я решил помочь хозяйкам носить посуду на стол из кухни. Как ни странно, я понимал всё, что они говорили: и мама, и Марьен.
– Сегодня Ортрист не ночевал в своем маленьком домике, — сказала хозяйка дома, кроша приправы в тесто для блинов. — Я это заметила по тому, что он не съел свой ужин.
– Может, у него появилась подружка? — предположила мама.
– Ах, как было бы хорошо, и они бы прекратили свои полеты, наконец.
– Но ведь их полеты — это доход для всей семьи, — удивилась Гея Ра.
– Да, но это и мои нервы. Я бы хотела, чтобы Ирбрус занялся обычной охотой или чем-то поспокойнее. Он может быть даже торговцем! Но ловец снов — это опасно и заставляет его нарушать законы.
В это время в дверь зашел сам Ирбрус со светящимся лицом и сообщил радостную новость:
– Ортрист женится!
– О, Небо! — воскликнула Марьен, подняв руки вверх. — Ты меня услышало, неужели это случится?
– И кто она? — спросил я, сгорая от любопытства.
– Это Игария из рода Мурдадык! — объявил Ирбрус.
– Но она же старше него зим на двести, — сказал до этого безучастный Истим.
– Ничего, дорогой, не в возрасте дело, — возразила ему жена. — Она чудесная девушка из приличной семьи. Мама жениха, наверное, на седьмом небе от счастья!
Марьен так радовалась за мадам Минчури, что, казалось, женит своего сына, а не чужого. Весь разговор проходил во время приготовления завтрака, и мало-помалу мы все перебрались за стол. Теперь уже мы радовались за счастье семьи Ортриста, поглощая блинчики с различными приправами.
– А когда же свадьба, сынок?
– Им нужно хорошенько подготовиться, подобрать жилище, подумать о том, кого пригласить на свадьбу. Думаю, зим через восемь–десять, — сказал Ирбрус.
И радость на лице его мамы исчезла, а я чуть не поперхнулся от смешка, который вырвался при виде этой картины.
– Как десять зим? Но… но… но… ты никогда не женишься!
Совсем расстроенная, она встала из-за стола и, не убирая посуды, ушла к себе в комнату. Нас это позабавило. И все продолжили поедать блины. Через некоторое время Марьен вышла от себя в праздничном платье и сообщила нам, что направляется проведать мадам Минчури, так как давно с ней не встречалась, и им нужно обсудить много всего важного. Мы улыбнулись и проводили ее взглядом до дверей. Понятно было, что мама Ирбруса пошла к Минчури для того, чтобы узнать все подробности и постараться уговорить ускорить процесс приготовлений к свадьбе, зачем так долго ждать? Марьен видела личную заинтересованность в том, чтобы Ортрист поскорее женился, и не хотела упускать ни единой возможности ускорить этот процесс. «Игария ему не даст летать за бергерами, эта девушка сумеет повлиять и перевоспитать этого бесхвостого любителя приключений», — так думала Марьен, когда уходила в гости к госпоже Минчури.
«Вот мы и влипли», — подумал я. Конечно же, подружка поделится с Марьен рассказом о вчерашней ночной вылазке и нашем путешествии.
Мы переглянулись с Ирбрусом, как нашкодившие мальчишки. После завтрака я помог маме помыть посуду, а Ирбрус, закончив все дела, повел нас к своим племянникам. Истим нес Маар на плечах по поселку, и она хохотала над всем, что видела перед собой. Ее забавляли пасущиеся вдали овцы и стога сена, накошенные предусмотрительными хозяевами.
– Но если у вас нет дождей, как тогда растет трава? — спросил я.
– Охотясь, бергеры летают над землей, вот подземные воды и следуют за ними, напитывая собою каждый куст и каждый лист.
– А откуда у всех бергеры? Ведь не в каждой семье есть ловец бергеров?
– Я могу продать яйцо бергера, если сам в нем не нуждаюсь. Такир когда-то снабдил почти всю деревню такими птицами. Он был богатым человеком.
– Так его жена может не работать? Зачем же ей тогда ходить к Деревьям дружбы, если она не нуждается в деньгах?
– Это ее любимое дело, к тому же, она женщина, а для них прикоснуться к этим деревьям как будто поговорить с собой, получить ответы на многие вопросы, успокоиться и радоваться жизни, — ответил мне мудрый Истим.
Гея шла рядом с Ирбрусом, путь был неблизким, и он поддерживал ее, чтобы она не поскользнулась на камнях.
Мы подошли к дому сестры Ирбруса — Истей. Она была младшей сестрой из двоих. Она открыла двери и весело заулыбалась нам, держа на руках младенца. А рядом бегали еще двое малышей. Ее муж был на охоте в это время, поэтому встретить его нам не удалось. Истей, как и ее родители, была высокой женщиной с огненнорыжей шевелюрой и голубыми глазами. Пока мы все знакомились и рассаживались за столом, в центре круглой комнаты, похожей на нашу, к нам присоединились дети старшей сестры — они были чуть постарше детей Истей и прибежали сами из какого-то тоннеля-лабиринта. Дети окружили Ирбруса. Всем хотелось слышать новые истории из его жизни. Приключения и подвиги — вот что интересовало их. Старшая сестра — Софар — появилась чуть позже, но она зашла в главные двери дома. Поблагодарила отца за то, что он ей прислал листик дерева дружбы, чтобы сообщить, что вся семья собирается вместе. Женщины занялись приготовлением чая, мама помогала им, как могла, правда, она не знала многих тонкостей, да и откуда ей было знать, какие листья с чем перетирать и как настаивать? Я носил кружки на стол и смотрел на то, как маленькая Маар, не церемонясь, растолкала всех детей около Ирбруса и залезла к нему на руки, сообщив всем, что это «мой Илблус». А он не спускал ее с рук, рассказывая обо всех наших приключениях и злоключениях. Мы засиделись допоздна, весело и интересно проводя время. Истим беспокоился о жене, которая ушла без бергера, а ведь уже начинало сереть, зимние дни были очень короткими. Но на его опасения Небеса откликнулись взмахами тяжелых крыльев, доносящихся снаружи. Марьен к дому Истей прилетела на Ортристе, который заботливо ее подбросил обратно после того, как она погостила у его мамы.
Марьен вошла в дом и радостно сообщила:
– Наш дорогой Ортрист женится! И это будет в этом году, я говорила с его мамой, и мы решили, что более благоприятного времени и быть не может. Она мне рассказала, как романтично было сделано предложение руки и сердца, и я растаяла. Оказывается, Ортрист парень с фантазией. Вы представляете, он объяснился в любви своей избраннице в полете! Это так романтично!
Мы с Ирбрусом переглянулись, видимо, мадам Минчури не очень-то хотела оглашать подруге реальные события того вечера и выставлять сына окончательным недотепой. А это значило, что вчерашняя наша вылазка останется в секрете. Что не могло нас не порадовать. На стол поставили ужин, как же вкусны были все блюда! Очень мне понравилась баранья нога, запеченная в тесте с грибами. А сколько тут было разновидностей сыров и брынз! Не передать словами. Даже попробовать все у меня не получилось. Мама вела себя очень скромно, она постоянно находилась под пристальными взглядами всех женщин за столом. Всем хотелось расспросить Ирбруса о незнакомке, с которой он пришел, но вряд ли он бы стал рассказывать, поэтому неудовлетворенное любопытство читалось в глазах каждой из присутствующих дам. Шло время, за окнами наступила ночь, а мы всё сидели и обсуждали приключения на реке Сома.
С наступлением вечера в каждом из нас прорезалось легкое свечение. Все светились розовым, красным, золотистым, только я бирюзою, а мама — нежным перламутром. К моему удивлению, свет лился даже из Маар. Я никогда не видел, чтобы она светилась. А тут на руках у Ирбруса она… она... да она же...
– Его дочка? — тихо проговорил я, глядя на маму.
Мама кивнула мне в ответ.
– Ирбрус, Маар твоя дочка? — громко при всех за столом, но не обращая на окружающих никакого внимания, спросил я, изумленный этой новостью. Ирбрус осмотрел Маар со всех сторон — она светилась ярче огня в печке, скрыть это было невозможно. Маар возмутилась, что ее так бесцеремонно крутят, не спросив ее, можно ли. Ирбрус заулыбался и сказал:
– Точно моя.
За столом все притихли в ожидании этого ответа.
– Она светится отцовской любовью, — проговорила Софар.
– Гея, а ты светишься взаимной любовью, — заметила Истей.
– Наверное, да, — опустив глаза, ответила смущенно мама.
– Я ничего не понимаю, — сказала Марьен. — Будьте добры объясните, что тут происходит?
– Мама, — сказал Ирбрус, не спуская Маар с рук, — сейчас я всё объясню, но не перебивайте меня, пожалуйста. Объясню, начиная с самого начала, чтобы было понятно всем присутствующим.
И все замерли в ожидании.
– Много лет назад, еще когда я не свалился с Ортриста, я был влюблен в девушку по имени Лецин, она жила в нашем поселке, как вы помните. Красивее ее я никого больше не видел. Стройная, невысокая, всегда беззащитная и трепетная, рядом с ней хотелось быть, чтобы защитить ее. Как мне казалось тогда, она была самим совершенством и идеалом. Лецин улетела с вербовщиками тогда, когда я охотился на очередного бергера. Больше я ее не видел. По слухам знаю, что она стала в городе из камня весомой фигурой — с ее внешностью это было несложно. К тому же она изменила имя и стала не Лецин, а Лец Ин. Чем еще больше понравилась городу с каменным сердцем. После расставания я очень быстро забыл ее, не понимая, почему, ведь именно на ней я когда-то хотел жениться и с ней посадить семя Дерева дружбы в саду Пайтэ. Но Небеса распорядились по-другому. Я встретил Гею Ра. Эта особенная девушка никогда не принадлежала мне, она всегда была во власти своих мечтаний и снов. Сколько раз я хотел покинуть тот поселок, в котором жила она, но ни разу, даже, когда Гея гнала меня, я не мог уйти надолго. Я тогда много думал о том, насколько внешняя красота отличается от внутренней. Как просто расстаться с внешностью, даже с самой красивой, и насколько тяжело отпускать внутреннюю красоту. Мы с Геей знакомы десять зим, об этом свидетельствуют ожоги в форме рыбы на моей спине. Это дикие нравы того поселка, ничего не поделаешь. Как она смогла остаться такой особенной в том месте, я до сих пор не понимаю. Когда на моей спине было всего две отметки в форме рыбы, Гея родила мне сына. Его пришлось забрать, потому что он светился так же, как сейчас светится Маар. Я бы мог не подходить к нему, как это делали другие мужчины деревни, и никакого свечения не было бы, но это было выше моих сил. Еще до того, как великий Ушия из рода Мир дал ребенку имя, я его забрал к нам в деревню. Тогда Гея меня ненавидела, но ей пришлось смириться с тем, что ребенку будет лучше у моих родителей, чем в лапах ловцов. Когда на моей спине появилась четвертая отметка, Гея родила мне еще одного мальчика. По той же причине я забрал и этого ребенка. Больше она ничего не хотела от меня. Она меня ненавидела. Она меня гнала. И когда родилась Маар, она сказала, что это не мой ребенок. И не подпускала меня к девочке, а я привык жить так. Мне хотелось, чтобы у этого ребенка было хоть что-то от меня, и я купил у Ушия еще одну букву к ее имени. После я просто жил в деревне для того, чтобы воровать сны Геи Ра, ведь как и раньше, это приносило огромную прибыль. Но когда Маар стала подрастать я понял, что Гея меня обманула. Рыжих мужчин, кроме меня, в поселении Гай не было. Меня держат вдалеке для того, чтобы не отдавать еще одного ребенка.
– А почему ты ее не забрал вместе с ребенком еще тогда, когда на твоей спине было всего две рыбы? — не выдержала Софар и перебила брата.
– Софар, ты не представляешь, насколько слепо люди той деревни подчиняются правилам. Гея боялась гнева Небес, за то, что покинет деревню. Речь о летающем саргусе ее пугала, она считала меня вором и не хотела связываться со мной. В порядочности своих намерений я не мог ее убедить.
– Так что же будет теперь? — спросил я.
Мое лицо было как камень, я не знал, какие эмоции я испытывал, но всё это явно выбило меня из колеи.
– Теперь, я надеюсь, твоя мама согласится посадить со мной дерево Пайтэ.
– А что это значит? — спросил я.
– А это значит, что я ей расскажу все секреты приготовления снадобья из этого дерева, — растрогавшись, расплакалась Марьен.
– Можешь называть меня дедушка, — обратился Истим к моей сестре, и подкинул Маар под потолок. – И вас это тоже касается, молодой человек, — добавил он, поворачиваясь ко мне.
Это был удивительный рассказ. Мы ничего не знали, а теперь всё оказалось таким простым и ясным. Не веселился один Ирбрус. Он смотрел на маму, и в глазах его читался настойчивый вопрос. Гея Ра сидела напротив него и молчала, опустив глаза. Все женщины за столом с любопытством рассматривали ее в этом чудесном свечении и ждали ее ответа, могут ли назвать ее теперь женою брата и сына?
– Гея? Если ты сейчас ничего не ответишь, я не знаю, что сделаю! — грозно, но в шутку произнес Ирбрус, как бы поторапливая ее с ответом.
– А я могу увидеть сыновей? Или это будет свадебным подарком? — не поднимая глаз спросила мама.
– Так ты согласна? — спросила Марьен с дрожью в голосе.
– Да, — тихо ответила Гея, смотря в глаза Ирбрусу.
– Ура! Он больше никуда не полетит! — закричала мама Ирбруса.
А он только лукаво подмигнул мне и сказал многозначительно:
– Конечно, куда ж я теперь полечу, я же женатый человек.
А Истим, заметив этот взгляд, потрусил неодобрительно обожженной бородой и снова подбросил Маар. Еще немного времени прошло в обсуждении наших деревень и их обычаев, нравов, занятий мужчин и женщин. Мы говорили обо всем, и свет за столом, исходящий от нас, залил всю комнату. Только почему-то Ирбрус всё еще не светился. «Может, он не умеет», — думал я. — «Или это какая-то болезнь». Даже Истим с Марьен светились, у них был такой золотой свет, он не раздражал глаз и не был ярким.
– Так светятся бабушки и дедушки, — сказала мне Софар на ухо.
После маминого «Да» отношение в семье ко мне изменилось. Я как будто стал ближе для них. Роднее, что ли. Наверное, это и были те семейные узы, о которых, когда-то говорила мудрая Га. Из глубины комнаты послышались шаги, и через секунду в нее ворвались два рыжих мальчика. Это были Такир-младший и Зуяд. С ними в комнату зашла Минтер. Она стояла вдалеке, а мальчишки, рассекая своим светом темноту, забежали в комнату и бросились на шею Ирбрусу.
– Папа, я видел сегодня сову.
– А я ее нарисовал.
– А мне нужна белая краска.
– Нет, это мне нужна белая краска.
– Нет, это я рисую маму!
– Нет, это мой рисунок.
– Они видят сны, такие же, как и ты, Гея, они так же хорошо рисуют, — обняв Такира-младшего и Зуяда, сказал Ирбрус.
– И они рыжие, — сказала мама, расплакавшись.   
– Все в меня. Самый красивый цвет волос, — гордо произнесла Марьен.
Софар, Истей и Ирбрус переглянулись.
– Да, мама, быть рыжим это не просто цвет волос — это состояние души.
И все засмеялись. В ту же дверь, что и Минтер с мальчишками, зашел мужчина — хозяин дома. Это был муж Истей. Смуглый коренастый с ямочками на щеках он нес на спине забитого зверя. Но, увидев такую компанию за столом, подтолкнул Минтер к центру комнаты от дверей и подошел с ней к нам.
– Вы тут что, не всех принимаете, почему Минтер не за столом? — грозно спросил он.
– Ой, — хозяйка дома вскочила со стула, — ты вернулся? Ужин уже почти готов, присаживайся.
Истей убежала в кухню за сковородой чего-то ароматного, того, что она готовила во время наших бесед, пока рассказывал Ирбрус, чем очень всех выводила из себя. Но ей это прощали, ведь скоро вернется муж с охоты. А когда он голоден, даже ямочки на щеках его не делают добрее. Он зол.
Он сел за стол и посадил Минтер рядом, видимо, они хорошо дружили, и за нее он был горой.
– Рад видеть тебя в своем доме, — достаточно сухо обратился к Ирбрусу хозяин.
– Здравствуй, Карлест, как охота?
Вся публика за столом затихла. Было видно, что хозяин не в духе.
– Что нового? Чем ты сегодня удивляешь народ? — не отвечая на вопрос Ирбруса, продолжал Карлест.
– Он женится! — бесцеремонно объявил Истим, которому не очень нравилась заносчивость зятя.
Карлест не был выдающимся охотником. Ничем не прославился в поселке, лучшее, что у него было — это жена и дети, так думал Истим. Поэтому он завидовал Ирбрусу. Немножко совсем, но всё же. Ему не нравилось, что неженатый человек, детей которого воспитывает вдова его брата, является героем для его собственных детей, а не родной папа, ежедневно приносящий завтрак, обед и ужин в дом. И его чувства можно было понять.
– На ком?
Это удивительное сообщение немного смягчило его настрой выгнать Ирбруса из дома.
– На Гее, — тихо сказала Минтер, сидя рядом с хозяином дома.
– А дети? Она их возьмет себе? — недоумевал Карлест.
– Это ее дети, — опустив голову, ответила Минтер.
– Что значит ее? Такир, Зуяд? А где она была раньше?
Маме от этих слов стало плохо, она еще не окрепла окончательно от болезни. Ирбрусу не нравился тон хозяина дома, но приходилось терпеть этот допрос.
– Да, — сказал Ирбрус, — это дети мои и Геи. Она не могла их воспитывать потому, что так сложились обстоятельства. И если у тебя есть еще вопросы, попрошу их выяснять со мной наедине, а не искать публики или свидетелей. Не нужно в это втягивать женщин.
– Это ты всегда ищешь публики, а не я. Ты для них герой, так пусть любуются истинной сущностью своего любимца!
В этот момент Истей подала сковородку с мясом и шариками из грибов с овощами. Но Карлест есть не желал, он демонстративно откинул вилку и грозно посмотрел на жену. Ей пришлось ретироваться снова в кухню. Он как будто специально голодом разжигал свои эмоции.
– Что теперь будет с Минтер? Она воспитала этих детей, а ты их собираешься отобрать у нее. Сначала Небеса отобрали у нее мужа, теперь ты отберешь у нее детей. Что ей останется? Старость?
– Я думаю, Минтер слишком молода, чтобы думать о старости, но если тебя так волнует то, что с нею будет, я тебе скажу. Она воспитала двух прекрасных мальчиков, за что я ей очень благодарен. Но это не значит, что я их хочу забрать. Дети — не вещи. Они не шкаф или сундук. Их нельзя забрать или передать. Двери нашего дома всегда открыты для Такира и Зуяда, а они сами выберут, где им лучше. Для них всегда будут расстелены постели и приготовлен завтрак, но бочки с краской я оставлю у входа в лабиринт Минтер. Она по праву может зваться их мамой, и я хочу, чтобы она стала крестной мамой каждого моего сына.
Такой ответ успокоил немного Карлеста, хотя было видно, что он хотел ссоры, а не перемирия. В этот подходящий момент подоспела Истей с огромной кружкой чая, подвинула к хозяину вилку и предложила немного поесть. Еще злясь на то, что у Ирбруса получилось снова украсть сердца зрителей своей мудростью и правильностью принятых решений, Карлест положил первый кусок мяса в рот. На этом дуэль была выиграна Ирбрусом. Хозяйка дома заботливо сняла бергера с пояса мужа и отнесла вниз, ярко-алый шар был огромного размера. Я таких не видел никогда, как впоследствии выяснилось, самый злобный бергер принадлежал Карлесту. Он, как и хозяин, был вспыльчивым и агрессивным. Синие бергеры хоть предсказуемы, от них знаешь, чего ожидать. А красные ужасны своим вспыльчивым нравом, так впоследствии говорил Ирбрус, обучая меня охоте на бергеров.
Пока Карлест ел, Минтер обратилась к Гее.
– Тебе плохо?
– Да. Мне плохо от того, что я лишаю тебя детей.
– Не переживай, значит, так надо.
– Я бы не хотела, чтобы так было, — и мама наклонила голову. — Я тут гостья, мне всё чужое. Я бы хотела, чтобы ты мне всё рассказала про детей, ведь мой будущий муж ничего сам о них не знает. Пока они росли, только ты была с ними. Может, я приду завтра к вам, а вы мне покажете, как вы живете. Если это не слишком большая просьба...
– Конечно нет. Я буду рада. Наоборот. Они тебя давно рисуют, с того момента, как ты появилась в этой деревне, у них появились странные сны.
– А ты тоже видишь сны? — спросила Гея.
– Да. Это дар Небес. Я знаю, кто о чем думает и правду ли мне говорят.
– Так, может, тебе начать красть сны? Думаю, Ирбрус бы тебя научил, — Гея улыбнулась.
– А ты отпустишь мужа? — лукаво подмигнула Минтер.
– Ради тебя да!
В этот момент в комнату ввалился муж Софар. Так же, как и Карлест, он вошел не в центральную дверь, ведущую на улицу, а вышел из подземелья.
– Ух, и холодно на улице, — сказал он. — Хотел прийти по земле, но побоялся замерзнуть. Как у вас тут пахнет, а мне кусочек достанется или я опоздал?
Трое малышей бросились к нему на руки, всех он расцеловал, каждую рыжую голову, и подойдя к жене продолжил:
– Ну что, дома есть нечего, хорошо, что есть родня. Истей, покормишь меня?
Хозяйка мигом вскочила и хотела было отложить пару кусочков мяса со сковороды мужа, но Карлест прикрыл еду рукой так, что стало понятно, что он делиться не намерен. И хозяйка бросилась на кухню. Глядя на всю эту картину, я не понимал, чем гордится Ирбрус. В его семье тоже не всё гладко и хорошо.
– Истей, вернись к нам! — закричал муж Софар. — Я уже нашел что поесть, тут стол ломится от еды.
И сильной рукой он потянул сковороду Карлеста на себя.
– Ты же поделишься, да?
Трудно было отказать этому большому человека. Его звали Окил. Это его братья все служили у тех, кто нами правит. И было понятно, почему. Красив, силен, настойчив, а главное — убедителен. Карлест не смог ему перечить и поделился ужином. Обнимая рядом сидящую жену, Окил спросил:
– Что нового? По какому поводу собрались? Что за кислые мины?
Он был веселым человеком, очень громким и счастливым.
– Ирбрус женится, — сказала ему Софар.
– Ну наконец-то, это же должно было когда-то случиться! Нам нужен праздник! А это прекрасный повод.
– Такир и Зуяд — дети этой женщины, — пережевывая мясо со сковороды, проговорил Карлест.
– Отлично! Отлично! Вот и хорошо! — восклицал Окил.
– И маленькая дочь! — зудел Карлест.
– Ну, главное, чтобы дети были общими, это же отлично. Дети — это радость! Да, дорогая? — обратился он к супруге.
– Не все дети общие, — сказал я. Опережая Карлеста, готового подавиться, только бы сказать эту фразу. — Есть я. Я не общий, я только мамин.
– А где папа? — полюбопытствовал Окил.
– Его нет.
– Как нет? Погиб на охоте? — не понимал Окил.
– На рыбалке, — ответил я с таким видом, будто гордость моего происхождения переполняла меня.
– Подожди, Ирбрус, дружище, ты что, себе выбрал женщину из племен рыбаков? Она же получеловек!
– Зачем вы так про мою маму, мы люди, такие же, как и вы, — возразил я.
– Да уж, — многозначительно произнес Окил.
Ирбрус встал. Все остальные молчали, вдыхая раскаленный воздух. И сказал:
– Мою жену зовут Гея Ра. Завтра мы посадим дерево в саду Пайтэ. Между деревьями, которые посадили вы и ваши родители, между деревом моих родителей и деревом Такира с Минтер. Ни одно дерево нашего рода не дало гнилых плодов, ни одно не пропало, и все плодоносят. Как твое, Карлест, так и твое, Окил. Как бы мы ни относились друг к другу и что бы мы ни думали, мы всегда остаемся открытыми людьми, и если что-то думаем, то говорим всё открыто. Ни одно дерево нашего рода не пропало еще, и я вам всем обещаю, мое дерево не пропадет. Пусть и должно оно было быть посажено давным-давно, до рождения первенца. Всех желающих приглашаю завтра на рассвете в сад Пайтэ.
С этими словами он вышел из-за стола, поблагодарил хозяйку, попрощался со старшей сестрой и, забрав Маар Ра, вышел в заднюю часть дома, уводящую нас в подземелье. Я с мамой шли следом, а потом Марьен и Истим. Шли опять долго. Но знаете, что было особенного в нашем походе? Ирбрус светился! Так же, как и мама, но ярче — перламутр и розовый свет озаряли нам путь. Это заметили все! Как будто Ирбруса подменили. Он стал шутить, всё время, пока мы шли, он подбадривал маму и меня, родителей и Маар. Всем после этого разговора стало тяжело на душе, только Ирбрус наконец засветился и радовался. Зайдя в наш дом, он сел на стул в круглой комнате и сказал:
– Я хочу есть. — И только сейчас я вспомнил, что он не дотронулся ни до одного блюда, стоявшего на столе.
– Сынок, а чего бы ты хотел? — спросила его Марьен.
– Всего, мама, всего. Я сегодня счастлив как никогда, мне, наконец, плевать на всё, что думают обо мне. Я свободен! Знаете, у меня есть один сувенир от мудрой Га. Сейчас я его принесу.
И на столе вскоре появилась бутылка вина. Мама и Марьен приготовили что-то поесть. А Истим уложил Маар спать.
Собравшись за столом, все подняли кружки с рисунками Такира и Зуяда, в которых было вино, и выпили прекрасный напиток — подарок мудрой женщины. 
С рассветом Гея вышла в большую комнату. Это была теперь ее часть дома. Как много еще предстояло здесь сделать и изменить по ее вкусу, но на сегодня важнее всего было посадить дерево Пайтэ. Ирбрус остался ночью в комнате, которую до этого занимала Гея. Ему нужно было побыть одному. Когда мама вышла, то увидела, что по теплой комнате ходят все обитатели дома в ожидании ее.
– Я проспала? — спросила она. — Но ведь только начало светать?
– На собственную свадьбу опоздать не получится, дорогая, пока я за всем слежу, — сказала моя бабушка.
Это Марьен настояла, чтобы я ее так называл. И повела маму в свою комнату. После возвращения оттуда, на маме уже было не прежнее красное платье, которое она носила всегда, а белоснежное, как свечение вокруг нее сегодняшним утром. И длинная кожаная куртка без рукавов, надетая поверх платья. Такая же, как и прежняя, но только белого цвета. На Ирбрусе ничего не изменилось, но он был свежее выбрит, а волосы его были пострижены. Маар на руках Истима любовалась мамой и хлопала в ладоши.
Мы вышли во двор, а там нас ждал Ортрист с мадам Минчури. Оба саргуса пригнули головы, и мы вскарабкались на них. Ирбрус со своими родителями — на друга, а мы на мадам. Мама сидела впереди, а я с сестрой сзади. Саргусы взлетели! Как это было красиво, это первый мой полет днем, и теперь я точно знал, что ничего не хочу так сильно, как летать. Какое чудо, как это прекрасно: облака, ветер, солнце, земля где-то там далеко, как нереальная! А я скольжу в пространстве, как завороженный, и мне кажется, что надо мной не властно время, притяжение земли, соблазны мира и семейные дрязги… Как много может дать один полет! Саргусы влюбили меня в небо. Я знал, что больше никогда не буду тем же Таном, который только что оторвался от земли. Пусть по ней ходят все остальные, я хочу летать!
В садах Пайтэ мы приземлились очень мягко, ничего не поломав и не покорежив, даже рога мадам не нарушили пейзажа.
Спустившись вниз, Ирбрус показал то место, где нужно посадить дерево. Действительно, рядом росли деревья его родителей и брата. Семя для посадки нового дерева дала Ирбрусу мама, она его специально хранила. Это было самое крупное, по ее мнению, семя, которое дало когда-то дерево их с мужем любви. Никто больше не пришел на эту церемонию, но нам было всё равно. Ирбрус достал лопату и отрыл немного земли. Следуя обычаям, Гея своими руками посадила семя, а Ирбрус его засыпал землей.
– А вода? — спросила мама.
На что Ирбрус ей просто отдал одно яйцо бергера розового цвета и сказал:
– Сейчас будет вода.
Он выпустил своего бергера, синяя птица вырвалась из его руки и взметнулась в небо, но вернулась обратно. Она кружила вокруг рук Геи, на которых лежало яйцо с бергером — Есат. Веруду дали свободу, но он не хотел улетать, ему нужна была именно эта птица — его птица, своя птица, единственная.
– Ну! Отпускай ее! — громко сказал Ирбрус.
– Я не умею, — робко произнесла мама.
– Скажи «ты свободна!» и всё!
– Ты свободна.
После этих слов Есат вырвалась из шарика. Она металась сначала ничего не понимая, а потом, увидев Веруда рядом, успокоилась и начала лететь рядом с ним. Когда они были вместе, они искрились, а не просто излучали свет. Они были пламенем, огнем, миром для двоих. Несколько раз, как мне показалось, на прощанье Веруд плавно проскользнул над семенем, которое было только что посажено. Они улетели вместе. А на землю в этот момент рухнуло что-то внушительное, мы все обернулись. Это был папа Ортриста, а на его шее сидела вся семья, приглашенная вчера Ирбрусом.
– Мистер Минчури немного тяжеловат и неповоротлив, поэтому мы слегка опоздали, — произнес Карлест.
– Да, он нормально движется, прекрасная осанка и крылья, если б ты меньше копался, мы б успели — возразил ему Окил.
– Мужчины, мы не опоздали, мы прибыли вовремя, можем попросить молодоженов снова раскопать и закопать зерно, — пошутила Истей.
Минтер вела Такира и Зуяда, а Софар несла большой поднос с вкусностями, приготовленный по случаю бракосочетания.
– Ну что, теперь вы Гея Арбейд? — с улыбкой произнес муж старшей сестры, Окил.
– А что, я меняю название рода, вступая в брак? — удивилась мама.
– Да, дорогая, это необходимо! — сказала Марьен, — Я Марьен Арбейд и Минтер тоже. Это нормально. И все ваши дети — Такир, Зуяд, и Маар принадлежат к роду Арбейд!
А я — Тан Ра!