Утро. Только я открыл глаза, как понял, что проспал рассвет. Маар в кроватке уже не было, солнце ярко светило в окна, встроенные в потолок, и я, соскочив с кровати, стремглав рванул в круглую комнату. Заспанный и растрепанный вбежал я туда и увидел, как Марьен прибирала посуду со стола. Это означало, что завтрак уже закончился. Истим и Маар мило беседовали, сидя на теплом полу. Сестренка изучала выложенный по кругу орнамент из камей, украшавший пол, а Истим хотел привлечь ее внимание самодельным саргусом — деревянной игрушкой, которую он сам мастерил когда-то для дочерей. То, что говорила Маар, мне было понятно, а вот то, что ей отвечал Истим — седой отец Ирбруса — оставалось загадкой.
– А мама выздоловит? — спрашивала она, как всегда не выговаривая букву «Р».
Он ей что-то отвечал.
– И мы будем снова лисовать? — видимо, удовлетворенная его ответом на первый вопрос, она меняла тему разговора.
Опять старик радовал мою сестру ответом. При этом они оба улыбались. Я один в этом доме оставался «одноязычным».
Глядя на меня, мама Ирбруса что-то сказала, подойдя в очередной раз к столу за тарелками. И я, конечно же, ничего не понял.
– Да он хоцет, хоцет кушать! — захлопала в ладошки моя маленькая сестра.
Я понял, что мне предложили завтрак. Но голодным я не был пока. И сказав, «извините, я хочу проведать маму», пошел в сторону ее комнаты.
– Она плоснулась, плоснулась, и мы будем лисовать! — услышал я за спиной голос своей сестры. Эта новость окрылила меня, не поворачиваясь, я побежал к маме что было сил.
Ирбрус сидел рядом с кроватью, а она сжимала его руку в своей. Я влетел в комнату, когда они мирно о чем-то беседовали. Увидев эту картину, этих двух доверяющих друг другу людей, я застыл у двери. Мама уже открыла глаза, и я чувствовал себя немного виноватым за то, что не был рядом в момент ее пробуждения. Около постели стоял поднос с остатками еды, видимо, все успели в это утро позаботиться о ней, кроме меня.
– Как ты себя чувствуешь? — спросил я тихо и осторожно.
Нужно было ее предупредить, чтобы она знала, что у Ирбруса есть желание завести семью, да что там завести — у него есть двое сыновей. А нам пора уходить отсюда. Мы тут лишние. Но мама казалась такой счастливой от того, что рядом с ней находился Ирбрус, что я не захотел ее расстраивать, пока она до конца не окрепнет.
– Спасибо, — ответила она, — мне гораздо лучше. Мне Ирбрус рассказал, что случилось, и я ушам своим не верю. Неужели всё могло закончиться по–другому, и я бы никогда не увидела вас!
– Маар тебя проведывала сегодня? — пробурчал я, насупившись.
– Да, да, ее приносил Истим, она такая кроха по сравнению ним.
– Да, и как ни странно, его борода ее не раздражает, — пошутил Ирбрус, потирая свою лысую челюсть.
Гею это повеселило. Но пока сил у нее было немного, и она быстро устала от беседы. Мы решили оставить ее одну.
– Ей нужно поспать, — сказал Ирбрус, вставая со своего стула и жутко хрустя спиной. Он всю ночь сидел, не отходя от мамы. Мы вышли из комнаты. Я злился на него очень: за всё, сказанное на лодке, за то, что он врет маме, но что-то внутри меня подсказывало: «Оглянись, посмотри, разве ведут себя так люди, желающие тебе зла?» Я уже был готов отдаться во власть этих приятных уговоров моего внутреннего голоса, но видения из прошлого вставали стеной перед моими глазами. Я представлял мальчишек своей деревни и их матерей, обкидывающих нас гнилыми головами рыб, водорослями и снегом. «Нет!», — говорил я себе. — «Не бывает так! Нет! Я больше этого не допущу».
Я мог принять условия, когда мама платит Ирбрусу своими снами, а он бережет ее жизнь. Это была выгодная для всех сделка. Каждый видел цель, ради которой он поддерживает отношения с другой стороной. Но теперь мне не был понятен этот расчет. Что происходит вообще? Чем мы могли заплатить за гостеприимство хозяев и лечение мамы чудо-средством? Нужно было быстро уходить. Ведь хозяева дома могли потребовать непомерно большую цену за свою доброту.
После того как мама закрыла глаза, Ирбрус вывел меня за двери и плотно закрыл их. «Ну всё», — подумал я, — «сейчас мне торжественно подарят весла для лодки, и я смогу «насладиться» плаваньем как только мама проснется».
Но к моему удивлению Ирбрус сказал:
– Ты хоть дом видел? — его голос прозвучал необычно заботливо.
– Нет, — с удивлением ответил я.
– Пошли покажу. Хотя я и сам многого не помню, но мы попросим папу, хорошо?
И он действительно подошел к отцу, на шее которого почти под потолком восседала Маар. Она не боялась, а хохотала, заражая всех своим детским смехом. Ирбрус был похож на круглую буханку хлеба по сравнению с Истимом. Широкий в плечах, коренастый, со смуглой кожей и рыжими волосами, он, конечно, казался великаном, но в присутствии своих родителей выглядел больше широким, чем высоким. И Истим, и Марьен отличались статью и ростом. Хотя, откровенно говоря, по сравнению с Ирбрусом я вообще был похож на бергера Бей, который в силу своего возраста еще не мог увеличиваться в размерах и помещался на ладони. «Как бы эти люди поместились в лодках поселения Гай», — думал я.
– Отец, — обратился Ирбрус к Истиму, поглощенному общением с Маар.
Она ему показывала, куда идти по теплой комнате, а он беспрекословно следовал ее указаниям. Всех это очень веселило.
– Покажи нам дом, — попросил Ирбрус. — Я хотел провести экскурсию Тану, но сам не помню, что где находится.
– Хорошо, — ответил высокий седовласый старик с бородою.
И мы начали поход. Как я понял, тоннели в нем не заканчиваются и не начинаются, в них просто нужно было уметь жить и ориентироваться в лабиринтах, как летучей мышке в темноте.
Теплая комната была круглой формы и делилась на правую и левую части. Посередине нее стоял обеденный стол с двенадцатью стульями. Наверное, когда-то семья была действительно большой и очень гостеприимной. Мы начали обход дома справа налево, первой нишей справа оказался коридорчик, ведущий в кухню. «Да», — подумал я, — «на этой кухне готовили в последний раз очень давно», вокруг была паутина и пыль. И как бы в подтверждение моих мыслей, Истим произнес:
– Сюда бы хозяйку, она бы навела порядок, а так стоит без дела полдома.
И он негромко вздохнул, при этом не забыв посмотреть с укоризной на Ирбруса сверху вниз. На что Ирбрус, когда Истим отвернулся, как ребенок закатил глаза вверх, давая понять мне, что этот разговор — дело обычное и изрядно надоевшее.
Следующая ниша справа вела в большую комнату, она была рассчитана на двоих, об этом свидетельствовала большая кровать и шкаф, две подушки и две тумбочки около кроватей, за ней следовала детская, в которой пыли было меньше, чем в предыдущих двух комнатах. В ней уже спали мы, и Марьен успела кое-что убрать. Следом мы посетили комнату, которую хозяева назвали умывальной. В ней находился механизм спуска воды. Если стать под него и потянуть за веревку, то вода шла прямо на тебя, да не холодная, а теплая. Как мне объяснили, такое получалось благодаря отоплению всего дома. С правой стороной мы закончили и вернулись в теплую комнату. Начали обходить теперь левую часть дома. Первой от входной двери слева находилась кухня, вторая в доме, но у этой кухни был идеальный вид благодаря хозяйничавшей в ней Марьен. Мы не стали ей докучать осмотром. Во второй от входных дверей комнате жили хозяева дома. В третьей спала мама, а потом дублировалась умывальная. Поблагодарив Истима за экскурсию, мы отпустили его. Он ушел, унося с собой Маар, которая всё это время сидела у него на плечах.
– Зачем две кухни и две умывальных комнаты? — спросил я, не понимая этих роскошеств.
– Дом строился с расчетом на то, что в нем будут жить не только мои родители, но и их дети. Тут может и должна поместиться еще одна семья.
– А почему же Такир не остался здесь?
– Минтер сирота и у нее нет братьев и сестер. Такир специально ушел жить к ней, чтобы мне было куда вернуться. Да и на тот момент еще обе сестры были не замужем и жили с родителями.
– А потом?
– А потом они перешли жить к своим мужьям. Муж старшей сестры — единственный ребенок в семье. И они имеют такой же дом, как этот. Всем хватает места: и родителям, и семье сестры. А муж старшей сестры имеет только мать, хоть их дом и меньше этого, но им хватает места. Все его братья на службе у тех, кто нами правит. Они не прилетают сюда навещать родственников, ведь теперь их жизнь проходит в каменном городе, где много развлечений и соблазнов. Им жизнь в поселке Гузей кажется скучной.
– Что бы они сказали, если бы родились в нашем поселке? — вслух подумал я.
– Ничего бы не сказали, их бы всё устроило. Ты думаешь, жизнь в каменном городе слишком отличается от жизни в вашем селении?
– Конечно! А что я не прав?
– В целом они очень схожи. Разница в том, что мужчины работают за деньги, а не за рыбу, а женщины отдают себя за большие блага.
– Ну, а дети?
– Дети? В каменном городе не бывает детей. Это один из секретов дерева Пайтэ. Засохшая листва, гнилые ветки, трухлявые пеньки этого дерева ценятся дороже теми, кто прилетает их закупать, чем мази и лекарства. С помощью настойки на этих пропавших и гнилых частях дерева женщины и мужчины, принимающие ее, не имеют детей.
– Никогда? — изумился я.
– Если прекратить ее принимать, то конечно, дети будут. Но они не прекращают этого делать. У каменного города — каменное сердце, там люди строят блестящие карьеры, а дети тому помеха. Никто не будет держать на службе человека, мысли которого заняты не делом, а своими личными вопросами. Свободная жизнь и развлечения — вот что манит молодых людей в этот город.
– В этом городе живут только молодые люди?
– Они рано перестают светиться, и их растворяют Искатели.
– Так а зачем так жить? Почему не завести семью и не остаться в своем поселении?
– Чувство скуки в молодости утомляет быстрее, чем изнурительный труд. Подростки видят, как их родители воспитывают детей, занимаются хозяйством, ссорятся. И так из поколения в поколение. И тут прилетают вербовщики и предлагают прекрасные неизведанные перспективы в каменном городе. Конечно, многие соглашаются всё круто изменить. Ведь не изменив ничего, молодые парни станут такими же, как их родители — скучными пастухами овец или унылыми охотниками. Никто им не говорит о том, что через несколько зим от такой жизни в каменном городе люди теряют саму жизнь и интерес к ней. Обратно никто не возвращается. Они работают до тех пор, пока их не находят Искатели. Вот ты бы улетел в каменный город за приключениями, карьерой и признанием?
– Нет, я не могу бросить маму.
– Поэтому в ваш поселок никогда не прилетали вербовщики. Потому, что вас воспитывали только женщины.
– А что, лучше, если воспитанием занимаются и папа, и мама, а ребенок потом ищет развлечений в каменном городе?
– На языке свободных людей название каменного города звучит Баркатр.
– Что значит «свободных людей?»
– Тех, кто имеет право не принимать черное лекарство.
– Так скажи мне, это хорошо или плохо то, что я не хочу на службу к тем, кто нами правит? А хочу остаться рядом с мамой?
– Это не мне решать, всё зависит от твоих намерений. Ты ее не хочешь оставить потому, что тебе страшно познавать мир? Или хочешь остаться, чтобы заботиться в дальнейшем о ней и сестре? Ты хочешь уйти из дома для того, чтобы быть полезным семье или для получения легких удовольствий?
Мне стало страшно от этих вопросов. Пока я жил с мамой, никто со мной о подобных вещах не говорил и никто не разграничивал эти понятия. Но я ничего не сказал в ответ. Я насупился и задумался.
– Так женщины в Бар-кат-ре, — произнес я это сложное название по слогам, — живут как в поселении Сокол?
– Нет, в поселении Сокол каждая женщина была особенной, хоть и некрасивой и со скверным характером, но в каждой был особенный свет. От того, что она занималась любимым делом и получала от него удовольствие. У женщин Баркатра, как и у мужчин, нет любимого дела, они выполняют то, что им говорят.
– И что же это?
– Мужчины строят каменные стены, работают учетчиками жителей, переписывают тех, кто есть и кого не стало, служат Ловцами. Женщины убирают улицы, готовят, стирают, многие заняты службой в увеселительных заведениях. Они танцуют и играют на инструментах. Всё это называется службой. И так изо дня в день за хорошие деньги эти люди служат тем, кто нами правит. У них нет занятия по душе, всё, что они могут — это вечером потратить свои деньги на какое-либо развлечение. Они пляшут, играют на деньги, ходят в дома со сценами, где танцуют и поют красавицы, покупают дорогие вещи — и при этом все они несчастны. Все обвиняют друг друга в лживости, скупости и бездушии. Каждый из них одинок, но богат.
– А как заселяется Бар… Бар…
– Баркатр?
– Да! Если там не рождаются дети?
– Вербовщики облетают новые и новые поселки вольных людей, и в них всегда находятся те девушки и парни, которые готовы к сладкой жизни. Баркатр всегда многолюден, в нем много красавцев и красавиц. Красивые люди стоят дороже некрасивых. Молодость живет в этом городе и умирает, — эту фразу Ирбрус произнес очень тихо. — Те, кто нами правит, окружают себя молодыми людьми, готовыми за деньги отдать себя службе. Теми, кто не требует объяснений приказов. Молодость и красота — товар, но не очень дорогой, те, кто нами правит, подняли его в цене для того, чтобы окружить себя сильными, красивыми и не очень умными людьми, которые никогда не поднимут мятеж только потому, что их такие малозначительные достоинства оценены так высоко.
– Да кто же эти те, кто нами правит?
– Они хитры и умны. Я вне закона потому, что ворую сны, а они считают, что сны принадлежат только им. Поэтому я вор. Как только те, кто нами правит, захотят избавиться от меня, им стоит лишь дать приказ, как меня ловцы сразу же приведут связанным во дворец. И никто не задаст себе вопрос, а почему они имеют право на наши сны, а я нет? Почему они себе присваивают чужое по закону, а я нарушаю закон, делая то же самое? Вся система построена так, чтобы выгоды из любых ситуаций получали только те, кто нами правит.
– Да кто же это?!
– Семья Оки.
– Всего три буквы? Это так странно. Какое дешевое имя…
– О да. Имя не из лучших.
– А почему они не купят себе букву к имени?
– Они так богаты, что если бы хотели, купили бы все буквы. Но Небеса им разрешают богатеть только деньгами, и запрещают забыть о своем низменном происхождении. Сколько бы они не пытались купить себе еще хоть одну букву к имени рода, Небеса их карают за это: сразу же у них отбирают жизнь новорожденного в их семье. Уже много лет они не пытаются что-то менять в имени. Зато их род бесчислен. Теперь они по-другому смотрят на свое имя. Среди их свиты и друзей нет людей, чье имя длиннее трех букв, и чем короче имя твоего рода, тем быстрее ты сделаешь блестящую карьеру. И будешь приближен к их венценосному семейству. Особо рвущиеся к власти карьеристы выдумывают себе имена специально покороче, чтобы их быстрее заметили.
И Ирбрус как-то поник духом окончательно. Стало ясно, что он не понаслышке знает про этот город, как будто он там бывал. Но по его выражению лица было видно, что эта история не из приятных, и я не торопился расспрашивать об этом.
– А откуда здесь вода? Ведь мы так высоко над рекой? — решил я сменить тему разговора.
– Ты умный мужчина, Тан, — сказал мне Ирбрус. — Это хороший вопрос.
С этими словами он повел меня в тот проем, который находился напротив входной двери между двумя умывальными комнатами. Именно в эту дверь мы вчера зашли, вернувшись от вдовы Такира. Спускаясь вниз, мы резко завернули направо от того тоннеля, который нас вчера привел домой. Увидели комнату залитую светом, здесь жили бергеры. О, как это было красиво! В темноте они распускали хвосты, кружились и трясли крыльями, пригибали головы к земле — так они общались. Это зрелище завораживало, и, стоя в стороне, Ирбрус рассказывал о каждом из них:
– Вот тот серый — это Сыза, его поймал для мамы Такир, когда был еще мальчиком. Коричневый для отца — Удэр, он добрее всех остальных, у него даже свет помягче, а Бея и Бая ты знаешь — эти для моих ребят Такира-младшего и Зуяда.
– А когда они им понадобятся? — спросил я.
– Как только мальчики начнут самостоятельно вечерами покидать дом, сразу же получат по своему бергеру. Отец всегда берет своего на охоту, а мама — когда идет в сады Пайтэ. А вот эта зеленая принадлежит Минтер, Такиру она досталась в год женитьбы, ее зовут Усак, такая же отшельница, как и ее хозяйка.
– Но ведь ты говорил, что хозяином бергера можно стать, только поймав его.
– Да, ты прав. Я так говорил, но это касается только синих бергеров. Все остальные могут к себе подпустить другого человека, если после появления на свет ты был первым, кто взял его в руки.
– Но я ведь брал Бей, и она была не против.
– Да, но она ребенок, будь осторожнее, как только она вырастет и станет ярко-желтого цвета, она может сильно покусать за подобное.
– А при чем тут вода, не пойму? — вспомнил я с чего же начинался разговор.
– А при том, что каждая умывальная комната находится над бергерами, а земля всегда дает воду в те места, где обитает эта птица Небес.
– А им не плохо без света?
– Кто тебе сказал, что они без света? Сейчас мы их выпустим, им нужно охотиться, а после они сами вернутся.
И с этими словами Ирбрус потянул за веревку, свисавшую с потолка, и в стене показалась крохотная щель, в нее один за одним проскочили все бергеры, сократившись до миниатюрных размеров. В этой комнате осталась только темнота и мое бирюзовое сияние. Оно осветило маленькие шарики, в которых раньше жили у нас на поясах эти чудесные птицы.
– Что это? — спросил я, показывая на шарики.
– Это яйцо, в котором бергера высидели.
– А разве он не разбивает яйцо, когда вылупляется?
– Нет, он из него исчезает, а после появляется в нем снова. Это их дом. Если его разбить, птица перестанет быть такой особенной.
– А мясо бергеров съедобно? — неожиданно для себя спросил я.
– Их мясо горькое, только не спрашивай, откуда я это знаю, мне в детстве рассказал брат, а какой сумасшедший мог убить такую птицу ради мяса, я не знаю.
– Они умирают?
– Наверное, но живут дольше саргусов, я ни разу не видел мертвого бергера. Наверное, наш мир моложе, чем они.
– А где же Есат и Веруд? — неожиданно спросил я.
– Это совсем странная история. Есат стала себя несносно вести после того, как чуть не погибла с Геей. Начала драть хвосты всем остальным птицам, и мне пришлось оставить ее в обычном месте, а всех перевести сюда. Ты же, наверняка, заметил, что мы спустились сначала под правую часть дома, в которой никто не живет, и, казалось бы, вода здесь не нужна, но это всё потому, что мне сюда приходилось отсаживать птиц, которых обижала Есат. Я не был в прошлый раз у племянников, как сказал тебе, я боролся с ней. Еще ночью ко мне зашел отец и сообщил, что в «курятнике», как он называет наш бергердом, творится что-то невероятное. Но я не мог бросить Гею, и до утра досидел с трудом, когда зашел ты, я оставил тебя без особых объяснений, мне нужно было срочно разобраться с птицами. Под умывальной комнатой моих родителей, с левой стороны дома, жили все бергеры, тогда воды было больше, и всем это нравилось. Но зайдя к птицам, я увидел, как моя Есат загнала бергера отца - Удэра в угол и рвет на нем перья. Я забрал его сразу же, как только смог. Она же не давала мне этого сделать! Потом Есат напала на Бая, он маленький, и не знал что делать. Расправившись с мальчиками, она начала по одной издеваться над остальными. Бей, Сыза — все пострадали. Она как взбесилась, только я относил одну птицу в правую часть дома, как Есат начинала бить другую. Всё закончилось тем, что она осталась одна, злая и уставшая, когда я вернулся, она была готова броситься на меня, но в этот момент с охоты вернулся Веруд, и Есат решила загнать его в угол, перед тем, как расцарапать меня.
– И что? — заворожено спросил я.
– И вот, — показал Ирбрус мне на двери. Мы как раз дошли до левого крыла. Есат сидела под крылом у Веруда и явно ворковала с ним о чем-то.
– Я ничего не понимаю, — сказал я, — думал, она его разорвет, или он ее убьет.
– Он слишком силен для нее, она может его только немного потрепать, да и то, если он этого захочет. Когда я вернулся, отнеся последнего пострадавшего бергера, то увидел, как Веруд что-то ей рассказывает, а она прячется в углу. И тут я понял, что наконец всё закончилось. И вернулся к тебе звать на обед.
– Как всё закончилось? — спросил я.
– Для них всё только начинается, но нам нужно их выпустить на свободу для этого. А мы теперь начали пользоваться второй умывальной в правом крыле дома, потому что там стало больше воды, — пошутил Ирбрус.
– Я думал, он ее съест или еще что-то, — проронил я, глядя на эти нежности на насесте.
– Ты, конечно же, мужчина, — сказал мне Ирбрус, — но в этих вопросах еще ребенок. Посмотри, как она красива, с моей стороны было бы жестоко ее держать рядом с собой, любя другую женщину. Нужно будет их отпустить, как ты думаешь?
Я смотрел на него и думал, как он великодушен к птице и как бездушен к чувствам моей мамы, он совсем к ней по-другому относится.
– Конечно же, я ребенок и ничего не понимаю, но для тебя, как я посмотрю, птица дороже живого человека?!
– Что ты имеешь в виду? — спросил Ирбрус.
– Да то, что ты нас хочешь выгнать, найти новую женщину для твоих детей! А мы, мы, мы!? Мы ничего от тебя и не просим! Мама, как только она поправится… Мы сразу уйдем, и не надо катать Маар на плечах! Я и сам это могу, пусть я не так высок, как твой отец, мы заберем твою лодку! Хотя она совсем не твоя! Она из нашего поселка! Хочешь, забери с нее всё, что ты на нее принес! Но то, что принесла туда мама, — это наше! Она заплатила за это своим зрением, а то, что ты ее лечил мазью из Дерева дружбы и ее снов, так у вас этого дерева много, а таких снов, как у мамы, больше нет…
Я торговался, как последний меняла нашей деревни. Я себя ненавидел в тот момент, я набивал цену себе, опускаясь ниже и ниже. И я бы говорил и говорил, если бы меня не прервал Ирбрус:
– Постой, Тан, остановись. Не говори того, о чем потом пожалеешь. Что ты говоришь, куда вы пойдете? Вы останетесь здесь. Вы уже пришли навсегда. Теперь вы живете в этом доме. Теперь мы ждем, когда твоя мама выздоровеет, и выпустим бергеров.
Я не понял ничего.
– А как же твоя свадьба на той, кого тебе подыскали родители?
– Ну, я тебе приврал, чтобы ты не задавался сильно, я уж не помню, что ты мне тогда говорил, но так хотелось показать тебе, что есть еще варианты. Только глупец женится на ком-то другом, когда есть такая женщина, как Гея Ра.
– Но ведь она не умеет молчать.
– Умеет, поверь. Видишь, Есат тоже не умела молчать, тут главное найти того, кто заставит себя слушать, а не будет заставлять молчать.
– А твои дети? О них мама знает?
– Мы ей скажем. Сегодня.
– А ты уверен, что она захочет…
– Захочет!
– А твои родители?
– И они захотят.
Ничего не понимая, я направился снова в дом. Марьен накрывала обед и попросила Ирбруса на их языке о чем-то, а мы как раз направлялись к маме. Я попросил его перевести слова Марьен. Он сказал, что она просит принести немного перьев саргуса и заодно отнести ему еду. Я вызвался в помощь, пока Ирбрус пошел проведать маму, мне было так легко, так хорошо от того, что я поговорил с ним, многое еще оставалось непонятным, но главное было решено — мы остаемся здесь. А если он так решил, значит, никто ему не помешает осуществить свои планы.
Я выбежал на улицу, дул очень сильный ветер, в руках у меня был огромный поднос с чем-то вкусно пахнущим и ведро для перьев. Марьен заботилась об Ортристе, чтобы он не похудел в зиму. Я понял, что ее план заключался в том, чтобы саргус не мог взлететь под тяжестью собственного веса, а Ирбрус, как следствие этого, навсегда остался в деревне. Оставив поднос возле места обитания Ортриста, я набрал побольше перьев и бросился обратно, как вдруг услышал голос саргуса неподалеку.
– Хорошо, хорошо, дорогая, в саду Пайтэ вечером, — он отсылал ответ на лист Дерева дружбы, который ему прислала дама сердца.
«Хорошо ему», — подумал я. — «Куда хочет, туда и летит. Вот вечером у него свидание в этих садах». И прибавив скорости, побежал в дом семьи, которая обещала стать моей. Я растопил печь, в этом мне помог Истим, но, как выяснилось, я принес слишком много пера, и печь из-под пола так обдала нас огнем, когда мы высыпали всё содержимое ведра, что борода старого хозяина дома вспыхнула ярким пламенем, а я, не зная, что делать, кричал:
– Марьен, скорей, Марьен!
Она подоспела вовремя с кувшинчиком воды и, макнув в него бороду мужа, решила всё проблемы. Я помог ей накрыть на стол, маленькая Маар сидела на коленях старика с обожженной бородой, и мы смеялись. Я ничего не понимал из речи этих людей, но говорил, а они меня хотели слышать. Весь ужин в теплой комнате пахло спаленной бородой Истима, это его очень стесняло. А все веселились. Ирбрус пригласил мою маму за стол, хоть она еще и плохо могла ходить. Ей было просто приятно, что Ирбрус, а потом и его отец бросаются к ней при первой же ее попытке встать. «Наконец-то моя мама начала мудреть, она говорила немного, больше слушала, но когда было нужно, вставляла свое веское словцо», — подумал я.
Например, рассказывая о путешествии, она рассказала как Ирбрус готовил ей завтрак. Это удивило всех и рассмешило. А о том, что он обещал ее высадить за борт, она умолчала. Если бы это были другие обстоятельства, она бы сделала с точностью наоборот.
Помогая прибрать посуду, я думал о том, что сегодня Ортрист совершит полет к садам дерева Пайтэ. И мне это не давало покоя, семейство веселилось, Маар рассказывала, как Ирбрус боролся со страшным зверем. Сестра часто выдумывала небылицы про свою игрушку из водорослей, а все думали, что речь идет об Ирбрусе-старшем, как я прозвал его. Мама ушла опять отдыхать, Марьен вытирала оставшуюся посуду, разрисованную внуками, а Истим выносил всё новые игрушки для Маар.
«Какое прекрасное время сбежать», — подумал я, — «просто посмотреть на полет саргуса с высоты». И выбрав подходящий момент для побега, выскочил за дверь. Моего исчезновения никто не заметил. Всех веселила сестренка.
Выбежав на улицу, я не сразу сориентировался, куда бежать. Ночь была лунной. Всё просматривалось, как на ладони. Вдали виднелась огромная фигура Ортриста, который зубами тянул себя за хвост. Пока он был занят этим важным делом, я вскарабкался по крылу ему на спину. Живот явно мешал ему гнуться, и дотянуться до хвоста ему удавалось редко. Чаще он просто клацал зубами около него. Я ухватился за шерсть на спине Ортриста, он даже не почувствовал такой легкой ноши. Я ждал, когда же эта странная пляска огромного зверя прекратится, и мы взлетим. Удлинив достаточно, как ему казалось, свой хвост, Ортрист оторвался от земли со словами «Дорогая, я уже лечу к тебе». И только после этого я вспомнил, что выбежал из дома, не прихватив с собой бергера. Потуже затянув свою куртку и надеясь, что свет из-под нее не будет просматриваться, я отдался целиком полету. Это было удивительно, земля плыла под нами, я чувствовал себя одной из звезд небосклона. Не знаю, сколько мы летели, но саргус пошел на снижение, и вдруг я увидел, что внизу его ждет что-то большее, чем он. Ортрист выкрикнул что-то радостное при встрече с этим необъятным существом и начал переворачиваться на спину для посадки. Я понял, что пора спрыгивать, или меня задавят. Оттолкнувшись от его спины, я полетел в кроны деревьев. Листва посыпалась мне на голову, я понял, что мы приземлились в саду Пайтэ. Исцарапанный, угрюмый, злой на себя и на Ортриста я слышал разговор двух саргусов:
– О! Как ты приземлился! Невероятный полет!
– Да, я так обычно сажусь на землю! Ничего особенного, — врал и хвастал саргус.
– Ты такой сильный! — кто-то ему явно льстил.
– А ты особенно хороша сегодня, какой дивный хвост!
– А твой, я смотрю, увеличивается с каждым днем. Смотри, так скоро и в гвардию улетишь!
– Что ты, пока ты живешь здесь, никогда.
«Тьфу», — подумал я, — «как это можно слушать, а главное, верить в это?» И решил спуститься вниз с дерева, как увидел, что под моими ногами ничего нет. Я упал на единственное дерево, растущее над пропастью, и держался за его крону. Мои руки сильно сжались, обнимая ветку. И взяв один листик с дерева, я проговорил
– Ортрист, друг мой, спаси меня, я здесь.
Но ему нежно продолжали почесывать животик в чаще этого сада, и понимая, что он не получит моего послания, я взял второй лист… Листиков на ветке было хоть отбавляй, но кому послать? Следующий я направил Ирбрусу. Немного повисев, я понял, что от него помощи ждать не стоит. И решил выкарабкаться сам, но дерево надломилось, и я повис между жизнью и смертью. Мне не было страшно, я просто думал о том, что если Ирбрус не прилетел, значит, он мне всё наврал, и кто же расскажет моей маме, если я разобьюсь, что рядом с ней тот, кто просто хочет торговать ее снами, а она будет находиться рядом с ним и верить его вранью… Так прошло некоторое время в раздумьях, потом еще немного, я устал и понимал, что на помощь мне никто не придет. «Может, позвать маму, а она уж потом переполошит весь дом?», — подумал я и как только оторвал лист, чтобы отправить его маме, в небе появилось черное пятно — это был монстр с хвостом и рогами. Предпринимать что-либо было уже поздно. Ловцы прилетели за мной. Я ждал, когда меня заберут. Но тут голосом Ирбруса меня позвали:
– Тан! Ты где?
– Тут, — робко сказал я.
– Где? Быстро скажи, иначе я тебя отдам на съедение Минчури!
«Кошмар», — подумал я, — «какой-то минчури тут водится».
– Скорее сюда, спаси меня, — заорал я что было сил, — я здесь!!!
Чудовище подлетело ко мне, и на его спине я увидел Ирбруса.
– Что ты здесь делаешь? — просил он меня строго. — Ты что, хочешь раньше времени утратить свой свет?
Меня сняли с ветки. Ирбрус прижал меня собою к телу этого жуткого зверя.
– Это кто? — спросил я у него.
– Это мама Ортриста.
– А где папа? — спросил я
– Он занят высиживанием птенцов.
– Мы домой?
– Нет. Сейчас будет концерт, а если бы не ты, я бы уже спал дома.
Я улыбнулся, но Ирбрус не дал мне расслабиться и сказал:
– Поверь, сейчас и тебе достанется.
Мама саргуса свалилась в сад деревьев Пайтэ. Это было громко, кое-какие из деревьев она поломала.
Она сказал:
– Ортрист, сын мой, отзовись.
Но в ответ последовало молчание, она повторила громче, хотя и в первый раз услышали все обитатели этого сада:
– Ортрист! Если ты сейчас не появишься, я тебя найду сама!
Содрогнулись и немного обсыпались деревья после этой фразы, мы сидели у нее на шее. Даже нам было страшно. Ирбрус себя чувствовал мальчиком. Она хотела повысить голос, но тут зашуршала листва, и появилась милая мордашка нашего саргуса, по сравнению с мамой он был еще малышом.
– Ты тут с кем?!
– Здравствуйте, мадам, — приветствовала нашу хвостатую и рогатую знакомую избранница Ортриста.
– А ну-ка, выходите сюда, немедленно! — сказала мадам Минчури.
И двое саргусят, по меркам величественной мамы, быстро выглянули из-за кустов. Вообще-то это были деревья, но с высоты ее шеи всё казалось гораздо меньше — раз в десять.
– Дорогой мой Ортрист, у тебя что, нет дома, что ты приглашаешь девушку непонятно куда?
– Есть, мама, — очень виновато произнес наш толстячок.
– Леди, а у вас есть желание шастать по этим зарослям?
– Нет, мадам, — робко раздалось снизу.
– Я еще понимаю, моего сына, ему всего-то четыреста лет, но вы, леди, если я не ошибаюсь, Игария из рода Мурдадык? Вам-то уже почти шестьсот! Пора бы уже перестать вести себя, как ребенок!
По выражению мордашки Игарии было понятно, что ей не очень приятно слышать о своем возрасте.
– Ну так вот, бегом к отцу. Оба! — скомандовала мама.
И всем сразу стало понятно, что по-другому не будет. Мы взлетели. Пара взмахов крыльев мадам Минчури — и мы оказались у дверей нашего дома. Мадам выгрузила нас без церемоний. На фоне ее мощного тела одиночная обитель Ортриста в лунном свете казалась детской колыбелью. И мы направились домой. Я и Ирбрус.