«Настроение так себе» — сказала Вера, прежде чем выйти на улицу. В кабинетах и комнатах для совещаний ещё долго маялся её запах — смесь крепкого кофе, лёгкой усталости и мягкого табака.
Едва она ступила на асфальт, как люди, машины, животные на поводках, уверенные в своём численном превосходстве, — все двинулись мимо неё, — даже собаки, казалось, знали, куда направляются. Вера сама это знала ещё с утра, но теперь забыла.
Домой, казалось бы? Кто её там ждёт? Кошку — и ту забрали хозяева. Без малого год Вера была для кошки непонятно кем: кормит — и спасибо. Привязываться кошка не планировала.
Можно было бы зайти в паб, куда вообще в таких случаях ходят, грубая охотничья песня и деревянная вывеска «Бундес» Веру от этого отвратили.
Думала завернуть в парк, но мамаши с колясками выставили там свои патрули. Меньше всего ей нужны были их сочувствующие взгляды.
Вера села на первой попавшейся остановке и стала глядеть далеко — дальше манекенов с шарами вместо головы, троллейбусов с рисованными бортами, пассажиров, дерущихся за место у окна, искр, падавших с проводов, и баб, которые их пугались.
Только одно слово могло вывести её из себя — её собственное имя.
С другой стороны улицы, от магазина «Колбаса» кто-то отчаянно звал: «Вера! Вера!» Он то пропадал, то снова появлялся за автомобилями, но Вера его разглядела: в куртке на вырост, красный глаз, лохматая борода, в руках трясёт распятие и икону.
— Вера! — орал он. — Только вера спасёт!
Вера прорвалась к нему сквозь поток машин, а он испугался её дорогого костюма и захромал прочь, пряча своё добро под грязную полу куртки. «Стойте! — кричала она. — Это я Вера!» — но его остановил только пешеходный переход.
«В чём дело? — задёргался он. — Кто вы такая?» «Вера» — снова сказала она, а он растерялся, вынул икону и стал зачем-то сличать. Зажёгся зелёный, бородатый плюнул и поспешил смешаться с толпой. Он уже не хромал.
Но как он ни старался бородатый изобразить из себя среднего горожанина, Вера не отрывала от него взгляда, и сворачивала за ним в переулки, всё более узкие, пока не вышли на лестницу, ведущую вниз — из от банков и памятников центра города, — в провинцию железных гаражей и сутулых двухэтажек, между которыми рассеянно суетились поджарые дворовые псы. Псы были голодные и, высунув язык, нехорошо улыбались.
Животные приблизились было к парочке, но Бородатый махнул крестом, и они отступили.
Вера и Бородатый зашли в подъезд без двери, вышли с изнанки дома, где вообще не было ни души, и сошли, наконец, в полуподвал.
Зелёная дверь с навесным замком, какими запирают склады, за ней — комната с закутками, в одном из которых стояла кровать, а в следующем — кран с унитазом под ним.
Бородатый бросил замок на стол, открыл круглый старый холодильник, достал тёмную пластиковую бутылку, протянул Вере.
Вера выпила — пиво.
Бородатый на правах хозяина оглядел Веру с головы до ног, и удивлённо зачесался. Почесав себя везде, он спросил: «Что надо?»
«Вы говорили, я могу спасти...»
— Кого? — перебил он и схватил пиво.
Вера пожала плечами, а он завопил, как Цезарь на республиканцев: «Вот и не надо лезть!»
С потолка что-то сыпалось.
«Я, между прочим, на работе! — кричал он. — А вашими стараниями мне не засчитают день!» Она снова не знала, что сказать, и ему стало стыдно, хотя он сам не сказал бы — за что.
Он сначала допил, потом сел на кровать и обхватил голову руками.
— Я актёр! — сказал он с артистической интонацией. — Просто для меня нет теперь роли. Поэтому приходится перебиваться. Но я не бомж...
Вера с сомнением огляделась вокруг, но поверила. Она хотела спросить что-то совсем другое, даже подошла к нему, но Бородатый поднял указательный палец:
— А нет ли у вас десяточки-с? — спросил он. — Или двух-с?..
Она достала первую попавшуюся купюру и отдала ему. С чрезмерным чувством старой театральной школы он дал реплику:
— Сударыня! Вы только что спасли человека! — и исчез.
Вера хотела осмотреться, подошла к столу, где висел вырезанный из книги портрет Шекспира, но Бородатый до странного быстро вернулся, словно в соседней комнате был ларёк.
В руках у него вместо предметов культа болтались две бутылки с прозрачной жидкостью. Одну предложил Вере — она отказалась.
Бородатый стал пить большими глотками, прерываясь только чтобы вдохнуть, но не успел закончить, как задрожал и завернулся в одеяло.
Вера спросила: «Вы не верите в то, что говорили?»
— Ну почему же сразу не верите?.. — у него одновременно стучали зубы и заплетался язык. — Настоящий артист всегда верит, во что играет. То есть... играет, во что верит...
В одеяле, как в коконе, он скатился с кровати и замер.
Связи в подвале не было, и Вера побежала наверх. Стемнело, но адрес на ржавой табличке прочесть ещё можно было.
Вернувшись в подвал, она не нашла кружку и вылила содержимое бутылки в унитаз, прячась от запаха ацетона. Набрала ледяной воды, брызнула в Бородатого, от которого торчала только лысеющая макушка. В коконе ничего не шевелилось.
Люди в зелёных свободных одеждах зашли запросто, как будто бывали здесь каждый вечер, развернули одеяло, пощупали пульс и подняли вялое тело на носилках.
«Ещё бы пара минут... — сказал один из людей и подмигнул Вере. — Вы, считайте, спасли его.»
Вера навесила замок, прошла через темноту, по лестнице — в город. Затянувшись дымом, она пошла вверх, в самый центр, где день никогда не кончается, как не кончается там ничего, люди идут по своим делам тысячи лет по одним и тем же дорогам.
Теперь Вера знала, куда идёт — она шла в кинотеатр. Хорошее кино не повредит никогда-с.