Если долго смотреть на старую заброшенную избу, что стоит на самом краю нашего села, возле входа в негустой, но шумный лес, начинает казаться, что застекленные окна в ней светятся тусклым таинственным светом. Будто в комнате, где-нибудь ближе к центру её, горит одинокая свеча.
Свет соседского фонаря еле озаряет эту деревянную старушку. Резные крашеные наличники и дощатая веранда с маленькими окошками давно потускнели. Заборчик, сколоченный из длинных узких досок, покосился. Снег повсюду чист и мерцает в лучах лунного света. И старая изба, сложенная из массивных брёвен, чернеет в тени.
Днём я всегда смотрю на неё с сожалением. Жизнь покинула это место. И я задаюсь вопросом: что заставило хозяев этого дома предать то, что было нажито таким непосильным трудом, что было намолено мыслями и мечтами? Что заставило предать их этот величественный лес, воющий ветреными ночами миллионом неземных голосов? Что вынудило их бросить деревенское спокойствие, сладкий свежайший воздух, навсегда забыть о чистейшей колодезной воде? Проститься с высоким необъятным небом, обычно без единого облачка? Наверное, во всём этом виновата какая-то беда или безысходность. Быть может, старые хозяева дома умерли. А новые не появились. Сколько таких заброшенных домов рассеяно по всей России, как немой укор управителям страны, как свидетельство войны против русских деревень?
Этой ночью я смотрю на соседский дом с трепетом. В окнах горит свет, он становится всё ярче и правдивее. И вот уже из трубы поплыл еле различимый в полутьме дымок. В доме кто-то определённо есть. Слышится лай собаки. Но такой близкий, прямо через дорогу, в том самом дворе, где деревья и кустарники заполонили бывший огород и стояли сейчас, осунувшись под грузом снега. Наблюдать за этим из окна стало не в мочь. Я надела шапку, тёплую куртку и выскочила на мороз. В небе лежала полная луна. Она светила из-под полупрозрачного тюля, наброшенного на ночную глубину. Вокруг луны, на достаточно большом расстоянии от её краёв, мерцала удивительная, абсолютно круглая радуга.
Я вышла за калитку и стала наблюдать за домом напротив. Где-то неподалёку раздавался приглушённый разговор. Слов было не разобрать. Без сомнения, он раздавался с соседского заброшенного двора. Надо ещё немного подождать, и окажется, что в доме поселился какой-то незнакомец. А может, этот незнакомец – местный леший, которого выгнали из родных мест необычайно суровые в этом году морозы? Быть может, он сидит сейчас у открытого огня «голландки», а звери расположились вокруг него. И кто знает, о чём они говорят?
Мороз усугубился. Он жалил лицо, в особенности, щёки и нос. Ноги околели. Стоять и ждать чуда становилось всё труднее. Я ушла домой и ещё долго смотрела в окно до глубокой ночи. Но больше ничего необычного не увидела. Поспала мало. На рассвете дым из трубы не шёл – не сильный, не слабый. Окна смотрели безжизненной темнотой, пытаясь убедить в том, что свет в них последний раз загорался много лет назад. С тех пор больше никогда я не видела света в тех окнах, и дым из трубы не шёл. Иногда я размышляю о том, кто или что это было? Видимо, какой-то егерь остановился на ночь погреться в лютый уральский мороз, то ли, взаправду, леший забрёл. То ли на этом свете проявилась одна ночь из жизни старого дома.