Плантация
"...На земле, дымящейся от утреннего тумана, валялись пустые консервные банки, съеденные злобными туристами; полиэтиленовые пакеты, наполненные когда то драгоценными продуктами, и — поломанный музыкальный инструмент аккордеон, знавший пальцы великого композитора. Это...была...помойка...»
– Ну, как? Дядя Дима?
Лицо режиссера театра «Сатирикон» передернула неопределенная гримаса. Набравшись сил, он всё же проговорил:
– Инфантильный милитаризм.
Упрямая физиономия Сержо Плоскина сделалась ещё упрямее:
– Вы же сами говорили, что описываемые предметы не должны выглядеть мертвыми?! Вот я их и оживил!
Дмитрий Сергеевич повернулся к окну и беззвучно захохотал. Перед его глазами встали другие авторы соискатели очередной пьесы, и все они страдали стабильной болезнью сочинительства — глобализмом. Почему бы, черт возьми, им не написать обыкновенные обыденные вещи? Это же так просто?! В любом произведение должны присутствовать элементы жизненной естественности. Нет. Лезут со своей напыщенностью! Бред!
Повернулся к «неофиту»:
– Пойми, Сержо. Ты занимаешься экспансией. Это, по крайней мере, недальновидно. Ты апеллируешь высокопарными словами не вдумываясь в их смысл. Такое ощущение, что ты пишешь ради того, чтобы писать. И вообще, нельзя пользоваться моей благосклонностью, даже не смотря на то, что я твой двоюродный дядя! Знаешь сколько за дверью кабинета собралось сценаристов?
– Четверо. - упавшим голосом сказал Плоскин.
– Уверен, уже больше десяти. И у них нет такого родственника, который будет поправлять каждое неправильно написанное слово.
– Ну, ей Богу! Как мне описать помойку?
– Всё, Сержо! Иди. Я от тебя устал. Как описать? Съезди на городскую свалку и всё поймешь!
Плоскин так и сделал.
Петербург готовился к зиме. Дворники убирали последние опавшие листья. Холодало. В трамвае Сержо согрелся. Открыл ноутбук. Залез в Интернет. Нашел месторасположение городской свалки. Вычислил удобный маршрут. Пересел на троллейбус. Через полтора часа выгрузился на конечной остановке.
Собрался было спросить у прохожего как дойти до...как почувствовал запах. Сказать, что это обычная вонь разложения, значит промолчать. Воняло так, что Плоскину захотелось немедленно вернуться в город. Однако, в силу своего безграничного упрямства решил идти до конца.
С каждым шагом запах усиливался. К слову сказать он к нему постепенно привык.
Остановился, чтобы перевести дух. Огляделся. Видимо, за тем холмом и находится цель приезда. Ольховые деревья, голые и грустные, навевали безграничную тоску. Где то вдали виднелись частные дома. Из печных труб весело валил дым.
«Не в пример пейзажу» - усмехнулся Сержо.
С холма картина предстала ему отчаянной безысходностью. Напротив высился холм-близнец. Серая безликая груда человеческих отходов, разбавленная единственным ярким пятном — полицейским Уазиком. Около него сновали люди в костюмах и в форме. В ущелье выстроились фанерные домики «местных жителей». Немного поодаль, притихшая свора здоровенных собак. Одна из них, только что видимо раненая, пыталась отползти под брезентовый навес. Полицейский передернул затвор автомата и угрожающе поводил его в сторону молчаливой группы бомжей. Человек пятнадцать-двадцать. Появление нового персонажа не осталось без внимания. Все, как по команде, посмотрели наверх на Плоскина.
Отступать уже некуда. Сержо спустился вниз.
– Здрасти, пожалуйста! - осклабился человек в дорогом костюме, - Кто таков?
Представился.
– Что можете сказать по поводу случившегося?
– Простите! Я только, что приехал... - И, осекся...
За автомобилем лежала мертвая голая девушка с объеденным лицом. Застывшая кровь расплескалась по голове так, будто в череп влетел булыжник.
– Зачем вы приехали? - глаза незнакомца казалось просверлят насквозь.
– Видите ли...я пишу пьесу...
– Ага! Как мило. Наглядное, так сказать, пособие. Писатель?
– Я не писатель. Театральный сценарист.
Строгий мужчина повернулся к полицейскому в форме:
– Вот, Слава, полюбопытствуй! Вместо того, чтобы сравнять эту плантацию с землей, она явилась объектом для изучения! Воистину, неисповедимы пути Господни!
– Ну что вы, Геннадий Михайлович! Человек работает.
Над холмом поднялась гигантская стая птиц. Вороны, сороки, галки, воробьи. Мгновенно потемнело.
«Кошмар! Сколько их здесь? Десятки тысяч?!»
– Во! Всполошились! Вот что, молодой человек! Я следователь по особо важным делам Грибовский. И, у меня к вам просьба. Видите эту изнасилованную и задушенную девушку? Да, да! Синий рубец на шее характерный след от веревки.
– Ви...вижу.
– А, теперь гляньте сюда. Вам, как писателю, будет весьма полезно. Здесь: разрезанный надвое младенец. Ту та: ещё одна жертва насилия — тринадцатилетняя девочка. Далее: целый контейнер отрезанных после операции различных частей тела. А может не после операции? Может, какой то садист проводил опыты над несчастными?
Плоскину сделалось дурно. Ещё немного, подумал он, и его вырвет.
Подошли ещё трое. С чемоданчиками и в белых хирургических перчатках. Высокий, сурового вида мужчина, мрачно сказал:
– Четырнадцать «жмуриков», Геннадий Михайлович. Пятерых идентифицировали. Все, из Калининского района. Остальные, видать, приезжие. Попробуем «пробить» по московской базе данных.
– Пробивайте. Собирайтесь. Поехали. Пускай похоронная команда дальше работает! Ну что, уважаемый Сержо? Каковы впечатления?
– Угнетающие.
– Вот и чудненько! Опишите всё как есть, и поверьте, ваш опус будет куда полезнее всей этой туфты, которую так безрассудно размещают на сцене и в кино! Подбросить?
– Сделайте одолжение.
...
Вечером того же дня, Плоскин, подавленный и морально опустошенный, засел за компьютер и до самого утра писал сценарий.
На следующий день он явился на квартиру дяди. Завидя его, авторы автоматически расступились. Все знали родственника известного режиссера. Но, Сержо встал в очередь. Дождался. Вошел.
– Привет привет, племяш! - усмехнулся Дмитрий Сергеевич, - И, хотя мне уже принесли достойную пьесу, так и быть, прочту твою!
...
Через десять минут, режиссер, славившийся бетонным характером, дрожащими руками закурил. По щекам потекли слезы...