Сегодня третий день осени.
Мне грустно. Не было лета. Впервые почти ничего не выросло на грядках.
Яблони беспомощно тянут свои почерневшие ветки. А на самой макушке вместо увесистых плодов жалко дрожат маленькие зелёные катышки.
Я думаю о яблонях. Как они старались! Соки земные искали по тонким каналам древесины, пытались выкинуть листья и цветы!
Но что-то сломалось вокруг. Всегда у нас были россыпи картофеля. Муж от силушки не мереной копал и выкидывал в россыпь, как белые булыжники, гладкие клубни по двадцать бывало в одном кусту. А мне собирать. И не мог он понять, что нельзя в потёмках собирать урожай, да ещё уставшей от дневной работы женщине.
Кто знает, может, дольше бы он пожил, если бы не схватился с жадностью за землю. Даже дорогу в заулке прихватил, огородив и распахав её.
А сосед напротив Игорь смотрел из окошка и говорил:
- Помещик!
А того не понимал муж мой, какая ему помощница я в крестьянском труде? С малолетства всему крестьянскому делу обучаются. А я в городе родилась и жила там. Что я знала об этой деревне?
Да ничего. Над деревенскими беззлобно подсмеивались. Муку брали мешками. Колбасу палками.
Я вспоминаю девчонок деревенских, приехавших с окраин учиться в областной город.
Кировская Фаинка, крепкая, голосистая, в тельняшке, с гармошкой приехала в общежитие. Прошла по конкурсу. И была она без хитрости, без утайки. Однажды поделилась со мной горестным известием:
- Отец умер. Похоронили без меня. А я ушла в кино.
И я представила, как сидела она в темноте кинотеатра и тихо плакала.
Ни разу её не видела. Ничего не знаю о ней. Поговаривали, что вышла замуж за немца и уехала в Германию.
Нет. Пропал её след. Но в памяти моей она осталась такая, крепкая, деревенская, с пшеничными волосами, подстриженными под каре, в тельняшке, сидящая на общежитской кровати с гармошкой в руках.
Что греха таить.
Тяжёлую мужицкую работа делал муж сам. В чищенье ходил с топором дрова заготавливать один. Мотопил не признавал. Всё делал по старинке кустарным способом. Сарай высокий для сена и дров, инвентаря один поставил. Я потом смотрела и думала:
- А как же он один поднимал на крышу брёвна, доски и шифер?
Зато попробуй потом его постройки развалить. Гвозди намертво вбиты.
Лошадь жалел. Вижу как-то: бревно охомутал петлёй и волочит, как бурлак.
- А лошадь-то для чего? – спросила.
- Жалко, - коротко ответил.
И в то же время мог ударом кулака наказать её за непослушный нрав. Сивка была высокая, с норовом. Я на цыпочках еле дотягивалась до её верёвки, свитой мужем из капроновых жгутов.
Меня на сенокосе не жалел. Только куда мне за ним было угнаться!
Он косой взмахнёт во весь разворот своей богатырской силушки - как улица широкая, трава ляжет.
Тут я и вспомню рассказы свекрови Агриппины Васильевны об отце её Василии. Почему-то Василия прозвали Солдатом. И было Солдатово поле, Солдатово гумно. А если лошадь не могла воз вытянуть, то Солдат Василий плечо своё подставлял и вытягивал воз.
Столько лет прошло.
Стоит в сарае коса мужа, сделанная по его силе. А под крышей заготовки берёзовые на топорище. Сейчас уж никто так не делает. Всё можно купить в магазине.
Надо душу успокоить. А чем её успокоишь? Только в лес. Там тебя и дорожки- тропинки обрадуют. И подарки лесные.
И я пошла опять в Берендеево царство. Пошла лечиться. Там почти нет грибов и мало ягод в это лето.
Но там есть красота.
Вот она, дорога. Каждый раз она встречает меня по-новому. Любая дорога просёлочная для меня - песня. Если есть ветер, то он подпевает. Строчка первая всегда появлялась в пути. Как давно я не слышала стук колёс! Там строчки бегут в такт их звукам. У каждой дороги свои звуки.
А здесь я обхожу большие лужи, вглядываюсь в дали . Уже растворились сиреневые островки кипрея на поле, кремовые лепишки таволги. Прошло их время. Уже нет медового запаха. Порыжела и созрела трава. Летят пучки семян осота. Но иногда он стоит ещё яркими букетами рядом с жёлтыми пуговками пижмы. Серебристая полынь подняла над дорогой свои метёлки. Двухметровые лопухи раскорячили во все стороны колючки.
И только рябины радуют глаза. Рябиновое половодье у обочин и в деревушках.
Огненные кисти их висят тяжело до самой земли, перемешиваются с сухой травой.
Ветер откидывает и заносит в сторону резные, ещё зелёные листья. Ягоды не налились горьким соком. Их коралловый цвет завораживает. Я оглядываюсь на рябины в деревеньке.
Спускаюсь с горы к ржавому старому вагончику с трубой на крыше. Здесь, на перекрёстке, дежурит сторож, ведёт учёт проехавшим лесовозам.
Стучусь легонько в железную дверь. Не сразу она открывается.
Сторож мне знаком. Здесь все знакомы.
- Здравствуйте! Ну, где ваша лиса? Она у вас завтракает, обедает или ужинает?
Я шучу. Но лису-то я видела, когда ехала в машине. Рыжая плутовка бежала мимо вагончика, вытянув пушистый хвост. В её зубах была чёрная кошка.
- Да, вон тут пробегает и тут, - показывает сторож на дороги.
Я оглядываюсь и вижу потухший, но ещё дымящийся костёр, обложенный по всем правилам песком и булыжниками.
- Греются,- подумала я.
Надоедает сидеть в вагончике. А лиса им в развлечение.
Тогда дальше. Там, где-то, на крутых песчаных обочинах, я видела цветущую бруснику.
Да, брусника уже поспела. Но настоящие россыпи брусники бывают на просеках и в борах. Много ягод не съешь. В них особая кислинка. Её хорошо парить в русской печи, потом печь с ней пироги. И когда края пирогов поджарятся, бруснику густо посыпают песком. Хороша ягода и со свежими сливками.
Осень только тронула берёзы. А речка спряталась в осоку. Но где-то замер рыбак с удочкой. Тихо-тихо в Берендеевом царстве. И каждый раз я прихожу сюда и не насмотрюсь.
Свечками вспыхнули молодые берёзки. Первые осенние робкие шаги. А под ногами уже накиданы сухие листья.
Мне всё время хочется ещё раз пойти в Заозерье к Протасовскому озеру. Хочется выйти на тропу, которая приведёт к лесной избушке и баньке.
Строили эту избушку Василий, которого уже нет, и трое его сыновей.
Когда Василий был ещё в силе, а его ребята ходили босиком, а самый младший ползал бесштанный, он ездил на заработки.
Спросишь, бывало:
- Куда?
- В Москву, - со значением отвечал он.
А в дом в девяностые годы Василий привозил тысяч шестьдесят. Это были неслыханные деньги для деревни.
Москва. Слово это звучало, как самое высокое и непостижимо значимое, главнее чего нет на белом свете.
Так и стоит пред моими глазами сосед Володя, в чёрном костюме и белой рубашке. Стоит в своём заулке со счастливой мечтательной улыбкой, ещё не зная, что это его последнее прощаньице с деревней.
Он работал ночным сторожем и отпросился у меня на эту шабашку. Пригласили его в бригаду. Наши работящие деревенские мужики хорошо рубили срубы под дачи в Подмосковье. Дешёвая рабочая сила.
И Володя больше не вернулся. Через несколько месяцев труп его нашли в одном из моргов безвестного городка. Подобрали на железнодорожных путях. Всё при нём было: деньги, которые заработал, часы. Видно, шагнул он из вагона в пустоту. Или толкнул кто?
Я заметила, что была у Василия особенность похвастаться и при этом присочинять. И был у него дар делать свои дома и наличники с выдумкой.
А потом подросли сыновья. И научились так же махать топором, как отец.
Вот и построили они в этом Берендеевом царстве лесную избушку с банькой, чтобы отдалиться в природу. Говорят, что мостки из баньки идут прямо к озеру. И можно прыгать в воду или рыбачить.
Увидела недавно я Колю, среднего из братьев. Коля симпатичный парень, ещё не женат. Одет по-городскому. Видно, только что вернулся с заработков. Научился строить не хуже отца. Они ведь только подрастали, а уже учились корить брёвна.
И что интересно. Учились ребята неважно. Из деревни не уезжали. Коля купил ещё крепкий дом. Обшил его, покрыл крышу ярким цветным шифером. Укрепляется он в деревне.
- Здравствуй, Коля! Так и не нашла я поворот к вашей избушке.
- Да идите всё от деревни по дороге, а потом от козырька налево. Там след мотоцикла есть. Идите себе. И найдёте.
- Так там, говорят, где-то логово волчье есть.
- Так чо?! Есть логово. И медведь там ходит. Не бойтесь. Не тронет.
- Коля, а правда, что, когда твой отец шёл с рыбалки, на собаку кинулись четыре волчонка? А волчица рядом стояла и наблюдала.
- Правда. Соболь не мог отбиться от них. У отца в руках была только удочка.
И он опустил глаза, жалея и отца, и Соболя.
- Ну вот. У меня пропала охота идти туда в одиночку.
А золотые ковры так и манят пройтись по ним под шелест листьев.
Так и манят дорожные ляги, которые рябят пестрядью красных осиновых и жёлтых берёзовых листьев.
И ты идёшь по коридору из звенящих берёз.
А где-то высоко синим васильком цветёт осеннее небо.
фото автора