11 февраля 1975 г.
С уходом от Винокурова у меня освободился вторник, так я снова могу посещать семинар Слуцкого (нынче собирается в Доме народного творчества на Маросейке). Сегодня я договорился привести на занятие Погожеву – полчаса тщетно ждал её на «Кировской», однако дождался… явившуюся с пересадки Васеньку, которую не видел ровно два года. И настолько был зол на Галку, что не сообразил дать Васе свой новый домашний телефон…
Опоздала Погожева безбожно – в зал мы влетели, когда занятие давно началось. Читал стихи незнакомый юноша в очках с большими диоптриями, а в углу заметил волчьи уши Гены Жаворонкова, и стало ясно, что он привёл Олега Хлебникова из Ижевска. Точно – вспомнил: стихи «Он играл на скрипке, учитель математики», и «Нам в детстве было в десять раз важней» год назад Щекочихин опубликовал в «Алом парусе». Когда же Слуцкий спросил насчёт родства юноши с Велемиром, сомнений уже не оставалось.
Высокий, немного нескладный, то и дело поправляя съезжающие очки, парень старался скрыть волнение, что плохо удавалось. Но говорил спокойно и искренне. Понравилось, что не было в нём ничего показного. Когда Борис Абрамыч спросил его о любимых поэтах и учителях – назвал в общем ряду и Слуцкого.
У Бориса Абрамовича был очень недовольный вид, что происходит всегда, если почему-либо ломается заранее намеченный распорядок, и к юному соискателю славы он отнёсся сурово: попросил нас не либеральничать, добавив, что на его взгляд стихи отнюдь не безукоризненные. Но обсудили парня хорошо – когда даже Люба Гренадер сказала: «Очевидно – это поэт», Слуцкий смягчился: «Раз вы все так единодушны – возьму домой, почитаю глазами».
После семинара мы с Погожевой умыкнули Олега – несмотря на холодрыгу, до полуночи таскали по городу, пока он не прочитал всё, что им на сегодня написано.
13 февраля 1975 г.
Хлебников отвозил в «Комсомолку» предисловие Слуцкого к подборке его стихов, (которую Щекоч обещает напечатать послезавтра), из редакции заехал ко мне.
Борис Абрамович выдал Олегу щедрый аванс:
«…В его стихах совсем мало, собственно, совсем ничего нет
«18-летнего», студенческого, провинциального. Это – зрелые
стихи. Между тем их автор – 18-летний студент-второкурсник
из самой что ни на есть, по былым меркам, провинции – Ижевска,
города, в российской поэзии покуда мало отмеченного…»
После того, как сей текст напечатают, Хлебникову домой лучше не возвращаться – на вокзале его с дубьём будут встречать местные рассвирепевшие пииты, и тут жалости не жди.
Не перестаю удивляться Слуцкому: уверен, что, не окажись обсуждение Олега таким положительным, врезка не была бы столь комплиментарной, когда была бы вообще. Борис Абрамович всегда прислушивается к общему мнению, и в данном случае именно оно помогло ему преодолеть то предубеждение, с каким он относится к стихам молодых.
6 февраля 1976 г.
На каникулы приехал Хлебников, остановился у меня, и на него набежала куча гостей. Вечером устроили большую читку стихов. Олег читал совсем новые – с каждым витком его талант всё очевиднее и ярче. Чернов жутко ревнует – когда хвалим Хлебникова, на полном серьёзе бубнит: «Всё равно я лучше пишу!» А Зайцева будто специально бесит мужа – весь вечер мурлыкала песенку «Что мне до шумного света!..» из Таганского «Вишнёвого сада», от чего Андрея уже трясёт.
22 апреля 1976 г.
Приехал из Ижевска Хлебников, пошли к Слуцкому на семинар (Олег надеялся свои новые стихи почитать). Борис Абрамович был явно не в духе, говорил скупо, и обсуждение заранее намеченного автора закончилось быстро.
Когда Слуцкий спросил, о чём поговорим и какие будут пожелания, и я предложил послушать Олега, он меня оборвал: «Если вам, Елин, неймётся послушать Хлебникова, вы вполне можете это сделать с друзьями у себя дома!» Такая реакция у Слуцкого уже не в первый раз.
21 июля 1976 г.
В прошлый приезд Хлебников читал стихи, в которых фигурировала некая женщина («живёт одна, воспитывает сына»), а нынче приехал с очень взрослой подругой (Алевтиной или Розалиндой), с которой они сейчас направляются в Карпаты к её родне. Мало того, что женщина некрасива и вульгарна, – у неё абсолютно жуткие глаза. И подозрение меня не обмануло. Когда готовил обед, сильно порезал руку, сунул под холодную воду, но Алевтина-Розалинда взяла её в свои ладони, крепко сжала, слизнула кровь, соединила порез и минут пять шевелила губами, а когда я высвободил руку – на ней не было ни капли крови, ни даже шрама – только тонкая белая полоска. Видевший всё это Олег был необычайно горд – сказал: «Ты бойся Аллу – от её чар ещё никто не спасся!»
23 июля 1976 г.
Два дня был привязан к гостям, а сегодня, уложив Олега спать, поговорил на кухне с его Аллой. Родом она из Карпат, и вся её родня зналась с бесовской силой – бабку перед самой войной местные жители живьём спалили в скиту, будто бы порчу на их коров навела. Никакого сына у неё нет, а есть взрослая дочь, которую она хотела бы привезти в Москву, но для того нужно, чтобы тут сначала зацепился Олег. Очень благодарна мне за дружбу – сказала, что у меня есть дар ведовства и сразу предложила погадать. Тут я встал на дыбы – не только отказался, но в ответ сам нагадал Розалинде. Что если ей сейчас 37, а Хлебникову двадцать, то их союз продержится от силы года 3-4, и даже если она родит Олегу сына, он с ней всё равно расстанется... Так как портить отношения с Розалиндой мне нет резона – договорились, что поживут у кого-нибудь другого, а я подержу их болтливого волнистого попугайчика.
13 августа 1976 г.
Из-за попугая пришлось задраить все окна и форточки, и этот крохотный голубой какашник (сфинктера-то у него нет) порхает по всей квартире. Когда я бреюсь, он садится на плечо, легонько пощипывает клювом мочку уха и бормочет все семь десятков слов, которые вызубрил: «Лети-лети-лети птичка!.. хароший, голубок… попочка!..» и т.п. Я поставил себе задачей к возвращению Хлебникова научить его материться – попугайчик внимательно слушает мой набор непристойностей, но пока из них ничего не выбрал.
23 августа 1976 г.
Олег с Аллой привезли мне «привет с Карпат» – гуцульский топорик и берестяную «букарашницу». Не могу объяснить, почему эти незатейливые подарочки меня напрягают.
У меня останавливаться не стали – поселились у каких-то друзей в Медведково.
Договорились завтра встретиться у Берестова, а клетку с попкой я привезу им прямо на вокзал.
26 августа 1976 г.
Хлебников, которого по приезде в столицу тягают к себе в стан все – от «Юности» до «Молодой гвардии» – всерьёз переживает, что компании никак не пересекаются. Нынче, придя провожать Олега в Ижевск, застал на Казанском вокзале новых его друзей – поэтов Игоря Селезнёва и Ефима Зубкова (прораба со стройки, смурного парня, рисующего буковками «видеомы», на манер Андрея Вознесенского). Стоя у вагона, Олег произнёс монолог: ребята, хватит вам жить разобщённо, будьте терпимее друг к другу (после Софрина я с Зубковым вообще нигде не встречался), общайтесь и т.п. В знак примирения призвал нас обменяться рукопожатиями. Мы послушались – три руки одновременно столкнулись, отдёрнулись, вторично ударились пальцами, и третьей попытки мы не сделали. Символическая сцена.
6 ноября 1976 г.
У Юры Щекочихина на его «Очакове». Приехал с Остёром, которому я сделал отличную рекламу, и раскачал Гришу прочесть его хулиганскую флотскую поэмку (хохот до оргазма). Девушек выгнали на кухню, но они, конечно, подкрались к двери и всё слышали, благо Гриша начал тихо, проглатывая непристойные слова, а в итоге разошелся и закончил во весь голос…
Кончился вечер мрачно: Хлебников, который никак не может прийти в себя после самоубийства Зубкова, со слезами на глазах вздумал обсуждать статью Андрея Вознесенского «Муки Музы» в недавней «ЛГ», и все переругались. Дойдя до строчки «…а утром ты похож на статую отрытую», Остёр спросил: «Это как? – с землёй на морде?» – и тут Хлебников едва не полез драться: в эти минуты он всех нас ненавидел.
Когда АВ пишет, что затянуло-де «читательским невниманием свежие голоса Аронова и Губанова», он явно передёргивает: о каком невнимании читателя можно говорить, когда его просто нет – по причине отсутствия у обоих поэтов собственных книг. И надежда Олега, будто после этой публикации лёд тронется, – надежда зряшная: ничего само собой не сделается – всё нужно проламывать лбом и кровью. Как еле пробили пластиночку с пятью песнями Веры Матвеевой, которая её уже не увидит (в 30 лет умерла в августе от рака мозга).
6 августа 1977 г.
...На самом деле, мой 26-й День Капусты прошёл славно.
После ухода гнесинцев, остались Чернов с Майей, Старосельская, Гофман, Погожева и Гарик Пинхасов. (Остёр накануне улетел к отцу в Ялту, а Хлебников сегодня поехал в Переделкино к Межирову)...
10 января 1980 г.
Приехал Хлебников с Алевтиной-Розалиндой. Очевидно, что Олегу необходимо перебираться в Москву (в Ижевске он со своими болячками просто физически не выживет), но переезд страшит его больше, чем накатанная провинциальная жизнь. К полуночи появился Чернов. Уложили жену Олега спать и до хрипоты всю ночь говорили – о том же, о том же...
24 августа 1980 г.
Нынче у Щекоча на «Очакове»: Хлебников с Аллой, Аронов с Таней, Гутя с Леной, Чернов с Дьяковой и Ригин с новой девушкой. И у Щекоча новая – Оля (славная, смотрящая на Юру влюблёнными глазами).
Саша Аронов декламировал «Монферрана» (восторженно, взывая не к нам, а к Богу), Олег читать стихи отказался, но сегодня всем было не до стихов: у Щекоча новая влюблённость – новый герой нашего времени – Рыжий Москвич, выпускник орловской школы ОБХСС, который осмелился поднять руку на номенклатурных жирующих бонз. Чьи допросы на пяти кассетах Юра и предложил нам послушать. Говоря при этом, что о Рыжем Москвиче нужно писать роман.
30 августа 1980 г.
Вчера у меня дома мальчишник устроили. Мы с Щекочем приехали с работы первыми, после Миша Поздняев подошёл. Пока добирались Паша Гутионтов с Черновым и Хлебников, были заняты кто чем: я на кухне салатики крошил, Юра возле меня песни под нос мурлыкал, а Миша в комнате какое-то себе заделье нашёл. Щекочихину со мной стало скучно, Поздняева развлечь решил. Вдруг, слышу, Юра за дверью вопит: «Ты что наделал? Какого чёрта в мой текст залез?!» Я туда – Миша красный, Юра белый, и меж ними дракой пахнет. Оказалось, Щекоч на столе вёрстку своей очередной разоблачиловки оставил, и Поздняев от нечего делать взялся править писанину, половину статьи исчеркал. Не знаю, чем бы всё закончилось, только тут весьма кстати Гутя с Чернушкой вошли и кое-как пожар погасили, но Щекоч всё равно надулся, как мышид на крупу. Мы сразу сели пить, а вскоре и Олег приехал (с Аллой, но она, как женщина, не в счёт, и посуду мыть кому-то надо).
За столом, однако, было тягомотно, Щекоч взял мою гитару, а она вконец разбита, пришлось настраивать. Когда же Юра наконец-то, подсунув под гриф карандаш, извлёк некое подобие мелодии, с Олегом случилась форменная истерика: со слезами на глазах принялся крыть всех нас последними словами – в стране творится чёрт-те что, всё катится в тартарары, а мы в такое время... Пришлось успокаивать Хлебникова, как ребёнка, и хорошо, что Алла оказалась рядом – агрессию мужа сняла, а успокоить всё одно не получилось: ушёл, хлопнув дверью. Посидели!..
26 февраля 1983 г.
По дороге на Украину, Самойлов на несколько дней приехал из Пярну, принёс ему газеты с нашей беседой «Метелям не задуть свечу!». У Давида Самойловича живут–хозяйничают Олег Хлебников с женой Аней, сели ужинать. За столом читал по памяти рассказы Успенского, над которыми Самойлов смеётся, но такая проза ему чужда.
5 декабря 1984 г.
Критик Андрей Мальгин спохватился, что благодаря его кистеню «Литгазета» рассорилась со всеми молодыми поэтами, и устроил в редакции большой поэтический вечер. Собрал всех, с кем всё-таки нужно дружить, и в списке оказались Парщиков, Жданов, Ткаченко, Ерёменко, Кудимова, Чернов, Поздняев и Хлебников.
Вечер начался с того, что на трибуну взошла жена Парщикова – хрупкая девушка-танк Ольга Свиблова, положила перед собой пухлую папку со своей диссертацией о благоверном и принялась доходчиво объяснять, почему он гений. Когда её наконец согнали аплодисментами, вышел Костя Кедров с обычным монологом: гений он один, но среди молодых тоже есть неслабые ребята. Саша Ерёменко – к всеобщему восторгу – перепел Некрасова и Тютчева, но едва стал пародировать Маяковского и Мандельштама – взорвался Евтушенко: нельзя же так! Голос ЕЕ утонул в общем гаме, а когда он возмущённо крикнул: «Где вы все были, когда я за вас боролся!?» – хохот зала вылился в истерику. Чернова с Поздняевым просто никто не слушал – зрители переваривали услышанное до них, и только Хлебников своими новыми стихами сорвал вполне заслуженные аплодисменты: очевидно, что Олег серьёзнее и глубже других.
В свою «группу поддержки» я смог завербовать лишь Женю Пищикову и Ксюшу Драгунскую – чтобы лёгкими перстами утирали побитым друзьям слёзы и сопли, но это не потребовалось – все расползлись, кто куда, с жуткой головной болью.
30 декабря 1984 г.
Хлебников поехал выписываться из Ижевска, который вдруг переименовали в город Устинов, и так получается, что Олегу в переназванном городе не удалось пожить ни одного дня.
27 февраля 1986 г.
Прощание со Слуцким. Панихида в тесном морге больницы на Можайке – поэты всех поколений пришли: Самойлов, Межиров, Окуджава, Вознесенский, Рейн, Чухонцев, Берестов, Кружков, Хлебников и почти весь наш семинар – Гренадер, Гордон, Королёв, Гофман... Проще сказать, кого не было (Евтушенко, Жигулина).
Был даже Куняев – с венком от Московской писательской организации. Говорили Самойлов и Эйдельман, Вознесенский свои стихи прочитал.
Потом – новый крематорий на дальнем Митинском кладбище: парадная готика, как в костёле. Последнее слово сказал душеприказчик Слуцкого Юра Болдырев...
23 августа 1988 г.
Днём пошли с Вероникой в «Мир» на «Кинг-Конга» (был риск, что она испугается, но девушка продержалась). Потом отдал её бабушке, а сам поехал к Русакову. На Трубной встретил Митю Покровского (только на два слова и хватило времени), а на Пушке – Витю Коркия (с ним было по пути на «Юго-западную», где меня ждал Андрей Чернов.
В кабинете Русакова на стене висит мой большой портрет Тарковского – Арсений Александрович сам подарил любимым ученикам Гене и Люде (знал бы я судьбу своих фотографий!). Выпив, под настроение сели смотреть комедийку «Русские идут!» (Гена – виртуозный синхронист), пока не приехали Олег Хлебников с Аней, которая под утро и развезла нас по домам.
6 июня 1989 г.
Первое, что узнал, когда вернулся: 27 мая умер Арсений Тарковский. Почти не было провожающих, выносили его из Дома литераторов Хлебников и Русаков, на отпевании в Переделкине были Володя и Олеся, похоронили рядом с Пастернаком – по другую сторону верхней тропинки…
12 сентября 1989 г.
Утром поехали с Володиным на ВДНХ, на открытие книжной ярмарки...
К вечеру вернулся в редакцию, где Олег и Володя принимали Юру Милославского. Поехали ужинать в ЦДЛ, и Юра вдруг заметил за нами хвост. Решили, что помнИлось (у всех эмигрантов пунктик насчет гэбэшной слежки), однако когда попросили шофёра развернуться – белая «Волга» повторила наш маневр и возле Дома литераторов тормознула напротив, на другой стороне улицы Герцена.
Ресторан был полон, нам поставили какой-то посудный ящик, а через пять минут ещё один втиснули – через проход, где и расселись топтуны. Едва мы начали жевать – засверкала фотовспышка...
– Ничего у вас, ребята, не изменилось, – кисло усмехнулся Милославский.
18 – 23 октября 1989 г. / Воронеж
Оставив Вигилянского в лавке, вчетвером (с Олегом Хлебниковым, Денисом Новиковым и Андреем Черновым) поехали в Воронеж – за «Огонёк» агитировать.
В газете «Молодой коммунар» вышла заметочка о нашем визите – с анонсом: «билеты продаются», но все концерты нам успешно сорвали – везде, где мы должны выступать, неожиданно начался ремонт: подъезжаем – дверь на замке, стоит ведро с масляной краской, из него кисточка торчит. Да воронежцы без зрелищ не скучают – в городском цирке шоу лилипутов, самое оно. И летающие тарелки, опять же, именно над Че-Че-О барражируют...
...Селясь в гостинице, взяли два одноместных номера и большой полулюкс, где фактически и расположились вчетвером – каждый день встречаясь на службе, дружеским общением мы там обделены, потому здесь компенсировали недобранное: до утра читали стихи, пели песни...
Город я знаю достаточно хорошо: поводил ребят по бунинским и платоновским мемориальным» адресам, до «улицы Мандельштама», которая и впрямь яма под железнодорожным откосом.
Свои концерты мы в итоге отработали – главреж молодёжного театра отменил спектакли, отдал нам на два вечера свой роскошный зал в центре города, и зрителей собралось под завязку.
9 декабря 1989 г.
Вчера утром проснулся в холодном поту – нехороший сон разбудил: пришёл в какое-то пустое казённое заведение, брожу по бесконечным гулким коридорам, ищу ребят – и не нахожу...
На работу потащился с тяжелым предчувствием, но редакционная суета отвлекла от дурных мыслей, а к трём опять неприятно потянуло под ложечкой. Хотел уйти домой – Олег сказал: «Забыл? Нам сейчас в Дубну ехать» (и впрямь забыл).
Дорога была обледенелой, но шофер оказался классный – доехали скоро, даже перекусить успели, пока зал смотрел «огоньковский» ролик про сапёрные лопатки в Тбилиси. Выступили тоже резво – к десяти уже освободились. Под Дмитровом вышли на перекур, на морозце глотнули из взятой в Москве бутылки коньяка, после чего Чернов залез на переднее сиденье, я оказался между Вигилянским и Хлебниковым, и все тотчас задремали – сморило. Вдруг на колдобине разом проснулись, я натянул ушанку, и тут по глазам резанул свет встречных фар – шофер тормознул, машину крутануло, и мы юзом, вспарывая снег, полетели под откос. Спасли нас упругая снежная подушка в неглубоком кювете и то, что шофер каким-то чудом успел сбросить скорость. Когда еле-еле выкарабкались на шоссе – увидели вдребадан пьяного водителя грузовика, который, поминая мать и Бога, радостно вопил: «Живы, бля? Токо морду не бейте! – щас вытащу!»...
В час ночи доехали до ВДНХ, зашли домой к Олегу и до четырёх утра в трансе опустошали пивной бар (хорошо, что Анька в Австрии), стараясь не говорить о некрологе, который завтра мог красоваться в вестибюле у лифта. Тут Чернов признался, что ждал аварию по дороге туда. А я ничего не ждал – свой выбор сделал, когда решал, ехать или не ехать. ...Значит, живём ещё какое-то время.
18 января 1990 г.
Как обычно, приход в редакцию Тани Толстой обернулся чаепитием на два часа, после чего Хлебников, Вигилянский и Чернов поехали на сбор «Апреля», а я – к своему Андрею Платонову (мне это важнее).
Уже ночью ребята поочерёдно позвонили – рассказали, какую свару в ЦДЛе учудил Смирнов-Осташвили со своими «памятниками»: завтра будем огрызаться.
25 января 1990 г..
...Вечером всем отделом и с Коротичем выступаем в ДК МИИТа. Зал набит битком, наэлектризован предельно: 80 из 100 записок – про разгул Осташвили и его «Памяти» в Доме литераторов неделю назад.
Собирать записки я мог только пятясь задом – днём в буфете Иодковский вылил мне на спину чашку кофе, времени переодеться не было. Наконец из зала пришла записка: «Просьба, повернитесь хоть раз – у вас на спине что-то написано?»
6 августа 1990 г.
Вот мне и стукнуло 39 (не заметил, но почувствовал). Гости – самые родные: Димыч (со школы), Гена Русаков, Олег Хлебников, Денис Новиков. Позже всех – чтобы совсем с «Огоньком» – заехали Дима Попов со своей Ирой Щербининой.
Поздняевы быть не смогли, зато у меня есть целая кассета, на которой Миша поёт все свои / наши самые любимые песни (а моя жена Лена ему подпевает – с прошлогоднего дня рождения запись), её и поставили.
28 сентября 1990 г.
Хлебников в Пицунде, Вигилянский сегодня утром улетел в Штаты, а на меня насел взволнованный Игорь Иртеньев. С криком: почему мы все молчим, когда Мишу Поздняева чуть ли не до смерти избили боевики из «Памяти»?! Даже не знаю, что говорить – не рассказывать же, что на самом деле Мишку в тёмном переулке избил муж «реинкарнированной Сафо»...
19 ноября 1990 г.
Коротич улетел в Лондон, а перед этим судорожно перетряс всю редколлегию – издал приказ, по которому в новый состав вводятся Хлебников, Болотин, Юмашев, Вигилянский и Дима Бирюков – заведующий новым отделом «образа жизни и... искусства» (чем будет заниматься освобождённый Володя Чернов – пока неясно). Разъяснений не последовало, потому никто ничего не понимает.
Ночью заехал Хлебников – привёз кучу рукописей, которые сам прочитать не сможет, поскольку с Денисом Новиковым улетает на фестиваль поэзии в город Амстердам. (Кажется, я у нас остался один невыездной?)
5 декабря 1990 г.
«КоммерсантЪ» Володи Яковлева радует уже одними своими заголовками:
«Рубль не дышит, но ещё стоит», «Хотят ли гангстеры войны», «Союз нерушимый республик голодных».
У нас искусством придумывать заголовки и выносы на обложку славится разве что Олег Хлебников. А я особо не мудрю – запланированные на 52-й номер воспоминания про 1980-й назвал просто «Олимпийский год».
24 декабря 1990 г.
Шумная презентация «огоньковских» книг «Остров Крым» и «Ожог» (с матриц АРДИСа, дарованных Элендеей) в Доме кино. Полный сбор: Ахмадулина, Рыбаков, Элем Климов, Лиснянская с Липкиным, Табаков...
У нас радости нет: эти книги – последнее, что мы успели сделать в журнале. Играть в аппаратные игры мы не обучены, а Юмашев с Гущиным в этом деле доки, и с нашим уходом «Огонёк» целиком в их руках. Заявления об уходе писать не нужно, просто положим на стол Коротича неподписанные контракты на следующий год. И можно засекать время, когда Виталий Алексеевич уйдёт вслед за нами.
2 января 1991 г.
Вчера вечером, немного поспав после праздничного стола (Ника доверчиво ждала появления Деда Мороза до часа ночи), собрались у меня (Хлебников, Бирюков, Остёр и Захаров), чтобы определить стратегию: война с Коротичем и «Огоньком» никому из нас не нужна, поскольку выиграть в ней невозможно, но и навешивать на себя всех собак тоже не дадим: в девять вечера продиктовали Саше Аронову письмо в «МК» – удар ниже пояса: написали, что после нашего ухода «Огонёк» остался на сто процентов партийным (КПСС).
6 января 1991 г.
Начались воскресные звонки Коротича нам домой: Ленка не узнала главреда – сказала, что я сплю, так он перезвонил через час. И развил любимую тему: что случившийся скандал на руку только органам, и кто у нас в редакции на них работает. «Товарищ Елин, как, по-вашему, Хлебников может быть стукачом? А Вигилянский? Ну да, один поэт, другой из церкви не вылазит, и всё-таки?..». (Через полчаса узнаю: Олегу и Володе этот же вопрос задавался насчёт меня.) Оставалось только отшучиваться: «Вся редакция знает, что у нас два штатных гебиста – Коротич и Гущин, вопрос лишь в том, кто из вас работает на Первое управление, а кто на Второе». Виталий Алексеевич смеялся, игриво переводил стрелки: ах, фантазёры! (Когда звонит ВК – включаю магнитофон: мало ли что.)
11 января 1991 г.
Отдал Коротичу последние долги (прозу девяти авторов), взял последние вещи и до девяти вечера просидели с Хлебниковым в его (уже не его) кабинете. Олег очень подавлен: считает, что мы сделали что-то не то и не так. О новом нашем журнале чётких представлений тоже нет – по его мнению, нам необходимо своё ЗНАМЯ, например, позовём главным редактором Беллу Ахмадулину: ясно, что работать не будет, но, как и в «Метрополе», послужит бродильным веществом. (Олег с БА уже говорил – согласия не дала, но и «нет» не сказала.)
22 – 27 января 1991 г. / Ижевск
Конец января провели в Ижевске, родном городе Олега. Как бы творческая гастроль – с рефреном: почему же мы ушли из «Огонька»? (Хлебников, Новиков и я с Фыфкой). Комедийный момент усугублялся синхроном вояжа экс-американца Локшина, который чесал столицу Удмуртии под соусом «почему я хочу жить в СССР?»
Калашникова мы не посетили, Кулакову не видели, но пожили здесь хорошо. Тем более, что успели сбросить все полусотенные купюры, прежде чем ижевляне прознали про грабительский Павловский указ.
Перемены уже докатились и сюда: памятник Ленина заляпан масляной краской, вдоль дебаркадера тянется оборванный в конце алый транспарант: «Товарищ, перестройке нужен твой...» (?) Парторг «ИжМаша» умолял перед выступлением: «Бога ради, не трогайте КПСС!».
Возвращались втроём (Олег остался дома), и в купе с нами оказалась очень говорливая дама (номенклатурная, поскольку билеты бронировали через обком)...
13 мая 1991 г.
Наконец-то у меня проснулась совесть – вспомнил, что вообще-то приехал сюда не загорать, а работать. И что обещал Хлебникову каждую неделю присылать тексты. На столе у меня одновременно три больших материала:
– Баранье ухо, или Ненаписанный отчёт о командировке (давний фельетон),
– Парадоксов друг (эссе про любимого Володю Голобородько),
– Брат наш Колька (некое внежанровое повествование о Коле Ш–ком).
5 июня 1991 г.
Вигилянский очень жалеет, что мы не поддержали идею его «Европейца». Олег, Серёжа Клямкин и Дима Бирюков тоже в подавленном состоянии, лишь я один – отдохнувший, полный сил. Вобще для того, чтобы я себя нормально чувствовал, мне нужно одно – осознание востребованности.
9 июля 1991 г.
Увы, напутствие почтенного патриарха Лихачёва осталось в архиве – по приезде нас ждал сюрприз: в наше отсутствие друзья-товарищи приняли новое название – «Русская виза». Под него Вигилянский уже разработал концепцию, где ключевые понятия – Книга судеб, человек в пограничной ситуации, жизнь на рубеже, пропуск в новый мир.
Сегодня начались переговоры с «Московскими новостями» о включении «Русской визы» в «Концерн «Горячев» (эта финансовая структура Марка Леонидовича будет вести все наши финансовые дела).
22 августа 1991 г.
(...) Пресс-конференция Горбачёва: очень жалкий, но полный желания показать свою значительность. Хорошо, хватило ума признать заслуги БН, россиян, москвичей.
Вечером на Сивцевом вражке у друзей Юры и Жени – с Олегом Хлебниковым, его Аней и с Черновым. Выпили за то, что всё кончилось не столь плохо.
Ночью народ занялся сносом «Железного Феликса»: зеваки растаскивают куски постамента на сувениры – заземлились на памятнике, чудом не пойдя на штурм Лубянки, что малой кровью не кончилось бы.
16 января 1992 г.
Один из самых позорных дней моей жизни.
В конце недели позвонил Нагибин: ему предлагают открыть и возглавить новую писательскую газету «Литературные новости», которой он сам заниматься не намерен, но если я с друзьями возьмусь, то готов быть нашим прикрытием. Ребятам идея понравилась, назначили встречу.
Нагибин кое-как взошёл на мой девятый этаж (из-за клаустрофобии на лифтах не ездит), вкратце обрисовал ситуацию и спросил, что мы сами думаем. Тут у Вигилянского с Хлебниковым взыграли прежние амбиции – стали выяснять, кому быть главным редактором (в «РВ» они поладили на том, что будут руководить журналом попеременно), затем взяли лист бумаги, бурно принялись составлять штатное расписание...
Юрий Маркович ушёл в другую комнату, с полчаса полистал книжки, потом мы с ним перебрались на кухню, выпили чаю за мелкими разговорами. Через час сказал:
– Пойду я, пожалуй. А вы позвоните мне, когда они кресла поделят.
Одно слово: стыдоба.
7 февраля 1992 г.
Одновременно тронулись первые номера NYT и «Русской визы». Как всегда: тянется, тянется, а потом сразу обрушивается на голову всё разом...
15 июня 1992 г.
Презентация «Русской визы» в Доме кино на Васильевской. С приятной толчеёй в дверях, которая всегда означает, что зал пустым не будет. Пришли Левитанский, Аронов, Есин, Арк.Вайнер, Чупринин, Рейн, Иртеньев, Остёр и Петрушевская. Не пришёл Коротич (Вигилянский ему звонил – Виталий Алексеевич плачется, что его все забыли, но увидеть нас не захотел). Из «Огонька» были только Саша Минкин и Настя Ниточкина – с новым мужем, который оказался нашим старым приятелем Максимом Ненарокомовым...
25 июня 1992 г.
У Аньки Хлебниковой вчера ночью ограбили машину (все нутро, включая сиденья, выпотрошили), и по такому случаю Олег спал на столе в редакции, а спросонья провел редколлегию – до семи вечера обсуждали следующий номер «Русской визы». А что его обсуждать? – сделаем, конечно.
14 января 1994 г.
Наша «огоньковская» группа в «МН» стремительно разваливается – все это чувствуют, но старательно гонят прочь подобные мысли. Сегодня не сдержались: суровая ссора с Олегом едва не кончилась окончательным разрывом. Остановились на жутковатой шуточкой Дениса: осталось только некрологи печатать!..
25 января 1994 г.
Американцы уведомили нас, что с 15-го февраля сворачивают русский проект «Нью-Йорк таймс» как нерентабельный (мода на Россию прошла, у Сульцбергера-младшего новое увлечение – интернет, и 30 тысяч русских подписчиков не в счёт). Значит, под угрозой и наши собственные журналы – «Русская виза», «Книжный magazin», «Мир Божий». И опять нужно крутиться – ещё и потому, что за несколько лет, прошедших после нашего ухода из «Огонька», у нас сложился автономный трудовой коллектив, терять который попросту глупо.
20 июня 1994 г.
У нас состоялся «цивилизованный развод» – оставили Олегу «Русскую визу» и вышли из одноимённого ТОО.
Ещё одна страница моей жизни – с эпиграфом «Мы ушли из «Огонька»!» – закрылась.
29 января 1995 г.
В конце года Хлебников с Черновым выпустили номер «Русской визы» – вполне хороший, если бы его не портили портрет Марка (естественно, весь в белом) на первой странице и реклама их с Андреем мертворождённой партии ДНК (Движение народной консолидации). Горячев позвонил сам: сказал, что очень жалеет о нашем с Вигилянским отступничестве, потому что журнал выходит на новый виток («теперь его даже в Думе не зазорно показать»), и спросил, как оцениваю номер. Честно ответил, что для меня «Русская виза» – не карманный журнал Горячева, и на этом мы попрощались (думаю, навсегда).
9 июня 1995 г.
Первый раз выбрался на службу о.Владимира в храме Сретенского монастыря (закончилась рано – удушающая жара стоит). Потом за мужем заехала Олеся, и мы посидели в кафе на Рождественском бульваре...
Взял у Олеси для газеты рассказ «Агент страхования» – как поэт Крольчатников с приятелем вознамерился ушедшую супругу вернуть, и кончилось всё дракой с гостем, коего приняли за любовника жены. История реальная, как и персонажи, анекдотичные и весьма узнаваемые, а зная обидчивость Олега и Дениса, очевидно, что после публикации рассказа о дружеских с ними отношениях мне с Олесей придётся надолго забыть.
10 февраля 1999 г.
Утром позвонил Володину – поздравил с 80-летием, сказал об уже вышедших публикациях (моя – не напечатанная в закрытом «Стасе» и отданная Хлебникову в «Среду» – будет завтра).
29 марта 1999 г.
В «Новой» поэма Хлебникова «Улица Павленко» – оч. хорошая. Позвонил Олежке в редакцию, поздравил, сказал разные хорошие слова. (А обид на него, конечно, будет много.)
7 апреля 1999 г.
В «Среде» вышла моя Плащаница (обзорная, но более полная, чем в «Караване»). Отдал Олегу текст про Берестова (всё то, что я бы рассказал на вечере в «Новой», но из-за АЧ не стал это делать). Олег сразу придумал мне точное название – «Незнаменитый классик».
1 мая 1999 г.
В «МК» – некролог Жене Блажеевскому (умер 8-го). Накануне, будто предчувствуя скорый конец, неожиданно позвонил Олегу Хлебникову, вытащил из дома в первомайскую толчею, увёл в ближайшую пивную и просто читал свои последние стихи, из которых Олег хочет сделать посмертную Женину публикацию в «Новой». Был Блажеевскому 51 год.
1 сентября 1999 г.
Поехал в «Новую» к Хлебникову вычитывать своего Платонова, и застал в летнем кафе возле редакции – прямо на асфальтовом пятачке на углу Телеграфного и Потаповского – кучу замечательного народа: Машу Оганисьян, Чернова с новой девушкой, барда Мишу Володина (которого давно не встречал, а он живет в Минске). Ну и отметили новорожденного!
26 октября 1999 г.
Абсолютно неудачный день.
Собирался передать с Хлебниковым и Мировым «передачу» для Чернова, угодившего в больницу с пневмонией (сам ехать в лечебницу не рискнул из боязни притащить какую-нито заразу Антошке), Миров ждал меня в 15.00 в Театре Луны, я за полчаса до встречи взял машину и намертво застрял в тоннеле под Маяковским (забыл, что Москву перекрыли под визит Лукашенки), а когда через час добрался до театра – Сережа уже укатил в «Новую» к Олегу. Продолжая упорствовать, назначил ребятам встречу возле подземного перехода на той же Маяковской у «Софии», и там на проливном дожде под зонтом простоял еще час, пока не плюнул и поймал такси до дома... Не судьба.
27 октября 1999 г.
В «Среде» вышел мой текст про зеленоглазую бестию Амалию (из папочки «Виртуоз разговорного жанра»), и на этом я сотрудничество с газеткой Ани Саед-Шах прекращаю – денег оно не приносит, а отвлекает очень сильно.
23 января 2000 г.
Сижу в «Среде», работаю (дома из-за Тотоши не очень получается). Конечно, Аня Саед-Шах пытается сделать какой-то оригинальный продукт, но без Хлебникова у неё ничего не выходит – Олег появляется в конце недели, когда номер уже собран, читает его насквозь и правит «рукой мастера» все материалы, придумывает выносы и заголовки. Он и в «Огоньке» делал это лучше всех, и тут держит планку: почти все заголовки – его.
Из вежливости предлагаю ему поучаствовать в «Крокодиле», хоть оба понимаем, что третий груз взвалить на себя Олег уже не сможет.
10 июня 2000 г.
Полтинник Щекоча обмывали на даче в Мичуринце. Подарил Юре зэковский нож, который он десять лет назад из аэропортовского спецхрана выцарапал.
Гостей было много, и за столами в саду все расселись «своими» кучками – отдельно мы с Хлебниковым, Головковым, Загальским и Ростом (компания 70-х), своим кружком «афганцы» и «чеченцы», «думские» ребята сами по себе...
Возлияния начались с полудня, но Юра держался до вечера – ждал поздравлений от президента / -тов, и они наконец поспели с курьерами – и от Горбачёва, и от Путина. Но этого славного момента я не дождался (сбежал).
10 июля 2000 г.
Заглянул в “Новую” поздравить Хлебникова со вчерашним днём рожденья (подарил букинистического Пастернака – “На ранних поездах”, при мизерном тираже довольно редкую). Однако быстро сбежать не получилось – в столовой уже накрывали столы, гости потихоньку подтягивались. Остался и, вестимо, наклюкался.
29 января 2001 г.
В “НГ” Олег сделал хорошую публикацию о Чернове и его книжке – хорошую уже потому, что Андрею сегодня как никогда необходимо просто доброе слово, которое “и кошке приятно”.
21 мая 2001 г.
Наконец вышел Гладилин, месяц провалявшись в “Новой газете” (текст наш и впрямь оказался на троечку, но хорошо хоть сейчас напечатали (АТ завтра улетает). Очень жалко выпавший абзац про Горина на бегах, с лошадью по имени Комедия, но тот просто не вязался с Сахаровским контекстом, который Олег хитро выпятил под календарный момент. Вечером поговорил с Гладилиным: он вроде бы доволен, хотя этот приезд не принёс ожидаемой радости (очень надеялся отметить “четвертак” своей эмиграции с помпой).
28 мая 2001 г.
...Вышел текст Петрушевской о Ефремове – хорошо, что Олег меня послушал, сделал сноски к именам, которые ЛС предпочла “окутать тайной”. Боюсь звонить авторше – редакция переименовала матерьял, а Людмилу Стефановну такая вольность в обращении с её текстами просто бесит.
17 июня 2001 г.
Вдруг спохватился, что на следующей неделе 60 лет как война началась, а я к этому дню хотел свои долги раздать – отцу, последнему жителю сожжённой деревни. Позвонил Хлебникову – Олег сказал: если к завтрему успеешь – пиши. Текст был в общем-то готов – по дневниковым записям, но всё равно пришлось ехать в город, искать фотографию.
18 июня 2001 г.
В два часа сдал Олегу матерьял и ушёл трепаться с Дьяковой в буфет. У Ленки было нерабочее настроение – принялась вдруг рассказывать мне всю историю любви-ненависти к АЧ, который назначил ей свидание, а сам потащил её выбирать новую машину для своей жены. Спасибо Олегу – спас: текст мой принял и обязал Дьякову написать к нему врезку. А я тихо свалил...
6 августа 2001 г.
Из всех застольных слов, сказанных по случаю моего полтинника, больше других умилил тост Хлебникова, который вдруг вспомнил, как в первые московские приезды жил у меня и я перед сном непременно поил его молоком. Подозреваю, что Олег это придумал – сам я такого не помню – однако оная душевная подробность очень оживила человеческий портрет юбиляра (Зоя Григорьевна даже прослезилась). (...)
1 декабря 2001 г.
Как Олег ни нажимал, Дима Муратов печатать мой текст про Виктора Астафьева всё же отказался – и прав, наверное: над гробом говорить такие вещи у нас как-то не принято. Ладно, я знаю, что текст хороший и не пропадёт.
13 марта 2002 г.
Хлебников презентовал в Домжуре первую свою “твёрдую” книжку “Жёсткий диск”. Как водится, пришли все наши: Гутионтов, Загальский, Шекоч, Головков, Иртеньев с Аллой и Гриша Кружков с юной беременной женой. Стариков достойно представляли Сухарев, Борщаговский и Мариэтта Омаровна.
6 июня 2002 г.
Утром поздравил Олесю с днем рождения, подумал ещё, что надо бы и Виктору Викторовичу Конецкому в Питер дозвониться (ему сегодня 73), и тут прорезался Олег Хлебников – заказал текст... про Конецкого. П о м и н а л ь н ы й. Я обалдел: когда? Говорит, около месяца назад...
Оказалось, не “около” – 30 марта умер, 3-го апреля отпели в Никольском соборе и похоронили на Смоленском кладбище. И я ничего не знал, не почувствовал – писал дурацкие бумажки для дзюдоистов, готовился на вечере Берестова ля-ля говорить... Сразу сел за воспоминания.
12 апреля 2004 г.
Разбит абсолютно – ночь не спал, доделывал Витте для Ленкиного “Вокруг света”. Звонил Хлебников – собирает книжку воспоминаний про Щекоча, просил дать ему мой огоньковский текст (“Командира “Очакова”), который он, как оказалось, не читал. Сказал Олегу, что сей опус его не устроит даже интонационно, поскольку он делает Юре п а м я т н и к, а у меня – просто стёб, но Хлебников этого, кажется, не понял.
27 января 2005 г.
Два дня на телефоне – позавчера позвонил Олег Хлебников, сказал, что умер Денис Новиков. Информации – ноль. Олег звонил матери, спросил, где Денис. Маргарита Ивановна ответила: его нет, с о в с е м нет – и положила трубку, так что перезванивать ей глупо. Про отмороженную жену Юлю тоже никто ничего не слышал…
Звоню Мнацаканяну – неужто в “ЛГ” никто некролог не принёс? Нет, говорит Сергей Миграныч, никто про Новикова не говорил. Обещал поспрашивать...
Дожили – никто из друзей ничего не знает.
7 февраля 2005 г.
Достоверно о Денисе известно только одно: умер 31 декабря (в пушкинских летах – 37 лет!). Текст Олега в сегодняшней “Новой газете” поспешный, но вполне достойный, без соплей, с точным акцентом:
“В последние годы он… успел, кажется, только одно – уйти
из жизни большинства людей, любивших его. Он как будто
решил заранее подготовить всех к тому, что его скоро не будет”.
И стихи, из которых Олег составил большую подборку, сегодня – в сороковины – читаются совсем иначе…
15 июля 2007 г.
Хороший день с Олей в Переделкине: обошли кладбище, где прибавилось родных могил, потом добрели до дома Пастернака – непривычно малолюдного, а на обед завернули к Хлебникову. Олег был дома вместе с Аней, которая по-прежнему чужая, но для фотосъёмки собрала всё своё умение казаться гостеприимной, и шумный белый пёс подыграл – все получились очень милыми.
7 июля 2008 г.
Хлебников выпустил первый увесистый том своих стихов, название которого – “Инстинкт сохранения” – считает нахальным: стихи за 36 лет – с пятнадцати до пятидесяти. Книжку – по объёму большая серия “Библиотека поэта” – “Зебра–Е” и “Новая газета” издали вполне прилично (про оформление Андрюши Рыбакова промолчу), и тираж в 3 тысячи по нынешним временам весьма достойный. Олег однако во грустях – даря, написал на ней: “…с пожеланием покоя и воли (коли уж счастья нет)”. А ведь и впрямь – нет.
Выпили за книжку в клубе О.Г.И. и совсем стало мрачно: помянули Валеру Болтышева, застрелившегося 20-го мая (две недели назад ему исполнилось бы 52). Он был единственный ижевский друг Олега, они и дебютировали одновременно; прозу Болтышева очень хвалили и, быть может, переберись он вовремя в столицу, его литературная судьба сложилась бы заметнее. Было в его сумрачном облике нечто необузданное, что, вероятно, и привлекло Алексея Германа, пригласившего Валеру в картину "Трудно быть богом". И Олегу легче считать, что самовольный уход друга – несчастный случай.
26 апреля 2009 г.
В начале 70-х существовала в Москве Литературная студия (под крышей МГК ВЛКСМ и Московского отделения СП СССР), созданная для переучета тех молодых писателей, которые избежали Литинститута и неорганизованно осаждали редакции/издательства с прозой, стихами и пьесами. Руководили семинарами знаменитые мастера: Самойлов, Межиров, Нагибин, Трифонов, Арбузов... (литинститут такими кадрами похвастаться не мог). Семинар Бориса Слуцкого собирался в Лито с октября 72-го по апрель 1977 года, когда смерть жены и душевная болезнь скоро выключили поэта из литературной жизни.
7 мая мы отметим 90-летний юбилей Б.А.Слуцкого. А на прошлой неделе увиделись те, кто пять лет были учениками Бориса Абрамовича – спасибо литератору Юле Покровской (Сульповар) и поэту Андрею Коровину, сумевшим – через 30 лет! – найти и собрать давних студийцев в «Доме Булгакова»: пришли Люба Гренадер, Витя Гофман, Алёша Королёв, Гена Калашников, Галя Погожева, Олег Хлебников.
Когда мы познакомились, Слуцкому было 53, и нам, семинаристам в возрастном разбросе от 18 до 35 – он виделся почтенным патриархом, а встретившись теперь обнаружили, что сегодня все мы оказались старше своего Учителя.
Первым делом помянули ушедших – их почти половина: Александр Тихомиров, Тамара Стародубцева, Егор Самченко, Владимир Казарин, Ольга Татаринова, Сергей Гончаренко... Потом – вспомнили, как всё начиналось. А потом просто почитали стихи Слуцкого – по памяти, самые любимые. И гитара Андрея Крамаренко (актёра театра Елены Камбуровой) пришлась в тот вечер очень кстати.
26 сентября 2009 г.
Дочь Александра Петровича Межирова Зоя привезла из Америки прах отца, и 25-го сентября его погребли на Переделкинском сельском погосте.
На скромные цеховые похороны большей частию пришли друзья Поэта: Ст. Лесневский, Евг. Евтушенко, Сергей Чупринин, Евгений Рейн, Вениамин Смехов, Игорь Волгин, Олег Хлебников, Олеся Николаева, Валентин Резник, Виктор Гофман, Григорий Кружков, Евг. Сидоров, Дмитрий Сухарев (а меня, конечно, подпись номера в печать до полуночи в редакции продержала).
28 сентября 2009 г.
Оч. хороший вечер Хлебникова в Булгакове. Собрались два десятка гостей – немного, зато все свои: Гофман, Бородицкая, Мнацаканян, Бахнов, Дунская, Гейко, Данилов. Саед-Шах была на взводе – раздражённая, с какой-то бордовой индуистской отметиной на лбу – села в первый ряд и весь вечер чавкала жвачкой в лицо Олегу. Когда Анька такая, Хлебников совсем сумрачен, однако читал хорошо и много. Моя Оля пристроилась торговать книжками Олега, и Гейко купил две. Обошлись без пития, да и не хотелось, если честно.
26 мая 2013 г.
Славное сегодня было действо в атриуме музея А.С.Пушкина на Пречистенке – вручение Новых Пушкинских премий двум нашим друзьям – СанСанычу Сёмочкину и Олежке Хлебникову. Которые наконец-то смогут друг с другом познакомиться – премия включает поездку лауреатов в Михайловское, недельное там гостевание.
Замечательно поснимал Сёмочкина с Вигилянским, десяток давних друзей (от Лёни Загальского до Юры Роста) и сонм Олесиных девушек.
Ну и повидал, конечно, ВСЕХ!
13 июня 2013 г.
Неделю назад позвонил Хлебников – подговорил обеспечить ему алиби: скажи МОЕЙ, если спросит, что в прошлую субботу заночевал у тебя. Да конечно: прикрыть друга – дело святое. А тут встретил супругов в общей компании, засиделись до ночи, и Анька с Олегом подвезли меня до дома. Заехали в наш двор, я и брякни:
– Подниметесь на чашечку чая? А то сто лет у меня не были.
– Тааак! – сказала Анька, и я заметил, как окаменел затылок ОХ.
Никудышное из меня алиби.
30 июля 2014 г.
Завтра Олегу Хлебникову в посольстве Польши вручают «Золотой крест» за заслуги перед Польской республикой (вместе с А.Венедиктовым). За какие именно заслуги – не знаю, но всё равно очень рад за Олега.
9 июля 2016 г.
Вот и у Олега Хлебникова сегодня "круглый" день рождения – 60. Через час в переделкинском доме-музее Пастернака начнётся его юбилейный авторский вечер. Очень жалею, что не могу там сейчас оказаться: ограничился телефонным звонком. Первое стихотворение Олега, которое я услышал в день нашего знакомства в семинаре Слуцкого, было это – врезавшееся в память на много-много лет. И сегодня оно – наш общий реквием –
Актёр играл стариков, а был ещё молодым,
И старый гримёр Петухов ему накладывал грим.
Актёр играл стариков. Сутулым стал и седым.
Умер гримёр Петухов. Актёру не нужен грим.
24 сентября 2016 г.
«Новая газета» вконец ополоумела – выпустила сувенирные ЩЕКОСПИЧКИ!
Ну и что тут скажешь? Что Юра Щекочихин имел абсолютный музыкальный слух, для которого подобная словесная фальшь просто низкопробна. И что наша общая краковская подруга Малгожата за такую выходку дала бы «шутнику» по морде, поскольку не только польские паненки прочитают её как матерщину (щеко-с-пички). Хотел промолчать, но всё же позвонил заму главреда «НГ» Олегу Хлебникову («Твои-то, поэт, где уши были?»), так он честно сказал, что увидел паскудную коробочку (с рисунком Бобы Жутовского вдобавок!) постфактум – ни с кем Дима Муратов её не обсуждал. Форменное позорище.
11 февраля 2018 г.
Внезапная смерть Ани – средь бела дня, минутная, на руках Олега – такой жуткий удар, от которого очень трудно оправиться. Тот случай, когда не знаешь, что и сказать другу. Слоняюсь из угла в угол и бормочу шутливый Анин стишок:
И кормить я должна, и поить я должна,
и должна я всему свету.
У растяпы-поэта должна быть жена,
а у меня вот – нету.
…Я теряю листочки, теряю слова,
муж некормлен, невыгулян пудель.
У растяпы-поэта должна быть вдова,
а у меня – не будет.
1 июня 2018 г.
Олег в редакции «Новой» представил книжку «Заметки на биополях» (две недели назад звал в Дом Булгакова, но туда я не выбрался). Хорошо, что наконец собрал все эссе о поэтах, опубликованные за последние тридцать лет. А первую половину книги фактически написал заново – оформил два десятка воспоминаний как бы в единую повесть «Три отца и много дядек», а между двумя разделами поставил поэмку «Улица Павленко» 1999 года. Поскольку вся книжка писалась на моих глазах и многим событиям я был свидетель, интересно будет сравнить, сколь по-разному мы видели и воспринимали одни и те же эпизоды. По виду, Олег кое-как выкарабкивается из своей трагедии (сказал, что два месяца без продыху пил – иначе не мог заснуть, но теперь бросил и сегодня капли алкоголя в рот не брал). Сейчас об уходе из «НГ» он уже не говорит: стихи врачуют, а регулярная необходимость ходить на службу спасает от одиночества. Да и в Переделкине теперь будет не тоскливо, но шумно – на Анину пустовавшую половину приехал Тимка с новой женой и новорожденным сыном (чуть-чуть не дожила Аня до второго правнука).
7 мая 2019 г.
Радоница: были с Антошей на нашем Пятницком. Сегодня 100 лет Слуцкому, и у его памятника на три часа назначен митинг, потому мы пришли пораньше, чтобы уйти до официальных торжеств (Хлебников вчера сказал, что на кладбище не приедет, а на вечере в Булгаковском будет наверняка, но я туда как раз не собирался, слишком хорошо зная эту тоскливую тусовку). <...> День выдался жаркий, мы по пеклу ушли за полчаса до трёх, в это время у Бориса Абрамовича наш букет был единственный, и никаких знакомых не встретили. <...>
11 мая 2019 г.
Вчера Юнна Мориц на своей странице Фб опубликовала письмо Олега Хлебникова, абсолютно его недостойное:
"Ну, понятно уже давно, что старая тётка сошла с ума. У неё, в общем,
никогда ума-то выдающегося и не было. Была страшная жёсткость, амбициозность,
было желание (по выражению Гумилева) "пасти народы". Безусловно был талант.
Но! Талант не выдерживает подчинения какой-либо идеологии. Лучше б она пила
или, как говорят, в своё время подседала на травку. Что ж плохого в травке?
На ней можно лежать. И торчать тоже. Мы имеем дело с трагедией: с навсегда
изменённым сознанием. С потерей этого данного Богом таланта.
Если кто-то на эти её последние стихи ведётся, подумайте о состоянии своей
психики. То, что стряслось с Юнной Петровной, может произойти и с вами. И тут
уже точка невозврата.
Я не люблю участвовать в такого рода дискуссиях. Но тут меня что-то зацепило.
Жалко поэта (бывшего). Жалко её ещё не вымерших читателей. Жалко Россию. <...>
Ваш Олег Хлебников
Судя по тону и обращению – письмо личное (кому – даже гадать не стану, хоть понятно, что коллеге), да Олег и не сетевой человек, чтобы печатать открытые письма. Не уверен даже, что он давал разрешение на публикацию...
До обеда Хлебников не подходил к телефону (очевидно, что прятался), а отозвавшись был сильно удручён, мямлил нечто невнятное, даже не сказал, кто и с какой целью его спровоцировал, но подставил безбожно. В любом случае выглядит это скверно, а если учесть, что ему сейчас предстоит пиарить посмертную Анину книжку, где и его собственные стихи, и всё это весьма уязвимо для критики (как влюблённый муж, объективно оценить дарование жены Олег не может), то есть большой риск получить щедрое ведро помоев. Жаль, но тут уже ничего не попишешь: сам виноват.
ФОТО: Олег Хлебников на литературном вечере / Воронеж, октябрь 1989 г.
© Georgi Yelin
-----