Между тем, наша Большая Алия множилась, из Союза прибывали всё новые и новые репатрианты. Как-то раз мне позвонил Витя Шкловский (двойной тёзка известного русского футуриста и советского литературоведа), мой соученик ещё с довоенного первого класса. После войны мы снова учились в одной и той же школе, но уже в 131-й, и не в одном классе, а в параллельных. Так и школу окончили: я – в классе «А», а он – в классе «Б»…
Витин папа, как оказалось, военный врач, и однажды мы с его родителями познакомились в гостях у общих друзей – П. Е. Шмуника (папиного коллеги по Харьковской военно-хозяйственной академии, посаженного в тюрьму в 1937-м и освобождённого в момент «малого реабилинанса» (1938) при воцарении в НКВД Лаврентия Берии), теперь Пётр Ефимович жил вместе с женой - Е.А. Ламковой, они и принимали гостей у себя в квартире за празднично накрытым (уже не помню по какому поводу) столом. Мне даже запомнился фривольный анекдот, рассказанный Витиным папой за праздничным столом: «Генералу в ресторане подносят меню, он заказывает поросёнка. Официант спрашивает: «Вам поросёнка с хреном?» Генерал: «Нет, хрен отрежьте»…
Считалось, очевидно, что я (мне было лет 14) ничего не пойму...
Оказывается, Витя после окончания вуза долгое время работал в Москве – в НИИ и был специалистом по космической связи. Поскольку таковой была и специальность братьев, владевших «Спутником», у меня мелькнула надежда, что, может быть, для него найдётся работа в их фирме. Услыхав, однако, что речь о моём ровеснике, братья стали отмахиваться в четыре руки: «Ло-ло-ло, hу – закен!» («Нет-нет, он стар!») С большим трудом я уговорил их хотя бы побеседовать с ним…
Витя приехал, побеседовал с братьями, но ни он им, ни работа – ему не подошли: речь шла об установке на крышах домов телевизионных «тарелок» - антенн. Конечно, 60 лет – уже не тот возраст, когда хочется гулять по крышам! Да ещё и с такими производственными заботами…
Зато он приехал ко мне на работу, мы встретились, поговорили, и я даже съездил к нему в гости с ночёвкой в Иерусалим, в район с ужасным для русского уха названием: Писга’т-Зе’эв.
Витя устроился на работу – уборщиком. Это кандидат наук, отличник учёбы, светлая голова. По видимости, впрочем, он не был ни огорчён, ни угнетён.
Вскоре он позвонил мне с сообщением: бывшая жена моего одноклассника (а его друга по интересам и партнёра по игре в шахматы Волика Кулинского (оба: и Витя, и Волик - были в Харькове среди молодых шахматистов преуспевающими, чуть ли не кандидатами в мастера) – хочет со мною встретиться… Самым удобным было пригласить её ко мне в редакцию. Именно так и произошло.
Волик (Владимир Ильич) Кулинский был одним из самых ярких в нашем выпуске. Замечательно и разнообразно способный, дружелюбный, любимый товарищами, уважаемый учителями, он ещё в 9-м классе оказался очень интересен девочкам из соседней школы. Немедленно с ним свела дружбу очень активная Лора Швец. Но лучшая подруга Лоры – Инна Бергер, дочь врачей-стоматологов, сумела его отбить у неё, Волик и Инна вместе поступили в медицинский институт, стали там неразлучной парой, а потом и поженились. Папа и мама Волика служили в снабженческих структурах города (мой тесть, знавший старшего Кулинского лично, впоследствии мне объяснил, что тот был «начальником над всем сливочным маслом Харькова» - не так уж мало по тем (послевоенным) временам…) Подробно о Волике было рассказано в моей книге «Мужская школа».
Кулинские из Харькова уехали в Сибирь – сперва в Иркутск, потом в Красноярск, и мы долго не виделись. У них родилось, кажется, трое детей – их сына Анатолия я недавно поздравил в фэйсбуке с днём рождения… Я считал Волика и Инну образцовой супружеской парой, когда вдруг, как гром с молнией, пришла весть о том, что они – развелись…
Теперь Инна, гостившая в Израиле как туристка, но, по рассказу Вити, собиравшаяся переехать на ПМЖ, порадовала меня своим подтянутым видом и бодрым, боевым настроем. Витя рассказал, что она перенесла такую же операцию, как моя Инна (по поводу ампутации молочной железы, поражённой раком), однако вид её не был болезненным, и, более того, она обратилась ко мне с просьбой: если среди моих знакомых найдётся интеллигентный одинокий мужчина наших лет, желающий найти подругу жизни, чтобы я поспособствовал ему в этом, имея в виду её… «Я ещё чувствую себя способной составить пару хорошему человеку, заботиться о нём», - сказала она. Меня тронуло такое её доверие ко мне… Я было заикнулся о Волике, но ответ был решительным:
– Волик подлец! - сказала она, - и не говори мне о нём!
Увы, я просто не успел ничего для неё сделать: вернувшись домой, в Москву или в Подмосковье, Инна стала вскоре жертвой бандитского ограбления и была убита преступниками в собственной квартире.
С Витей же мы ещё раз встретились: я выступил в одном из матнасов (культучреждений) столицы как автор тогда только лишь вышедшего первого моего сборничка стихов и сообщил ему о предстоящем вечере. Он пришёл. Полагаю, однако, что ему мои стихи не понравились – отсутствием в них модных в олимовских кругах Иерусалима иудейских восторгов, а также прокламируемой в моих некоторых стихах откровенной любовью к покинутой родине – России и Украине.. Он мне с тех пор ни разу не позвонил, и я теперь даже не знаю, жив ли он.
А вот другой наш с ним одноклассник по довоенной школе, Юлик Израилев, - тот звонит мне (и я ему иногда), он жив и интересуется мною, я знаю, что он уже давно никакой не Израилев, а – по жене – Жуков. Разве что не Ванька…
Не забыть ещё рассказать о встрече и общении с Сашей Кучерским. Он значительно моложе меня – ему и сейчас не слишком за шестьдесят… Мы познакомились, когда я, уволившись из школы слабослышащих, пришёл «свататься» на работу к А.И.Мельникову в «Голос робітника» на подшипниковый завод. Там и увидел вместе с работниками редакции молодого человека с высокой шапкой мелковьющихся волос на очевидно еврейской голове… Саша окончил русское отделение университетского филфака, но учителем долго не становился, работал осветителем в театре русской драмы, литработником на подшипниковом… Там его заметил и оценил директор завода, знаменитый в Харькове Михаил Дербунов, человек, говорят, очень неглупый – и взял к себе в «референты». Таковая должность при директоре отнюдь не гигантского завода предусмотрена не была, и тот оформил его инженером в отделе научной организации труда, которым руководил отставной полковник Брынзов – старый скрипун, но человек, мне симпатичный. Жена Саши не была довольна его заработком, и он подрабатывал гонорарами в областных газетах, однако и это не давало необходимого приварка, да притом и связано оказалось с разными неприятностями, на которые Саше отменно «везло». Например, он написал в областную газету рецензию на спектакль «Борис Годунов». Рецензенту показалось странным, что многие мизансцены в постановке тогдашнего главного режиссёра театра – Александра Барсегяна решены в «горизонтальном плане», - например, даже свой знаменитый монолог «Достиг я высшей власти…» заглавный герой произносит в положении лёжа на боку… Я бы, на месте Барсегяна, возразил, что это подсказано самим великим автором, которому, как известно, принадлежит известная рекомендация монархам: «Царствуй лёжа на боку!», но советский режиссёр поступил иначе: он побежал в обком партии (!!!) с жалобой на газету, которая подвергла его «заушательскому разносу»… В обкоме сделали внушение редактору, редактор выразил недовольство зав. отделом культуры, а зав. отделом, дама, перестала печатать Кучерского.
Зав отделом той же (или другой?) газеты самовольно и не предупредив автора (того же Сашу), внесла изменения в текст его рецензии на книгу очень талантливой поэтессы Ирины Е’всы (или в текст интервью с нею?). А Евса очень обиделась на Сашу, и сколько тот ни пытался ей объяснить, что не виноват, она и слушать не хотела… Словом, Саша в результате плюнул на журналистскую работу и перешёл на учительскую, и это дело у него пошло хорошо. Правда, с первой женой пришлось расстаться, но в школе он повстречал молоденькую учительницу Оксану - и женился вторично. Вместе с нею и со своими родителями примерно через год после нас прибыл в Израиль. Родители, один за другим, умерли, а новая пара родила в Израиле двух деток, девочку и мальчика, однако тоже рассталась…
Саша с Оксаной поначалу жили мытьём подъездов в столице, где поселились, потом переехали в соседний Бейт-Шемеш (Дом Солнца, «Солнцеград»), Саша занялся методикой обучения русскому языку как иностранному детей прибывших репатриантов – ведь русский, без естественной подпитки русским же окружением – вне собственной языковой метрополии неизбежно у юных носителей разрушается… Через какое-то время он занялся здесь книгоиздательством, сейчас возглавляет частное русское в Израиле издательство «Достояние». Кроме того, продолжает и писательскую работу, обогащая русскую литературу своими работами в жанре рассказа. Свою третью книгу стихов я выпустил в его издательстве – работать с ним и с его сотрудницей поэтом Ириной Рувинской – тоже отчасти харьковчанкой – одно удовольствие.
Сашины родители умерли. Оксана, даром что не еврейка, а щирая украинка, с большим интересом и сочувствием отнеслась к еврейской среде, жизни и религии, а иная (не еврейская)национальность в смысле происхождения в израильском обществе не есть препятствие, подобное тому, как это было в СССР относительно евреев. . Её взяли на работу в какое-то министерство, и в этом плане её судьба сложилась, насколько знаю, удачно. А вот их совместная жизнь с Сашей не задалась… Они расстались.
Саша Кучерский, приехав, застал меня ещё в моём редакторском статусе. Вскоре начались обстрелы Саддамом Хусейном Израиля, не участвовавшего в Войне в Заливе. Помню, один из обстрелов застал нас вместе в автобусе после конца трудового дня, пассажиры вышли из автобуса, и тут в небе над нами послышался разрыв: одна из американских противоракет попала, по-видимому, в иракскую ракету и сбила её – во всяком случае, мы видели вспышку в небе…
Все израильтяне ходили тогда с противогазами в сумках на боку, а во время тревоги полагалось даже надеть маску противогаза на лицо. Однажды тревога застала меня на автобусной остановке, когда я хотел уехать домой с работы, и я напялил маску, а автобуса всё не было (скорее всего потому, что не было и отбоя), и я, устав стоять и ждать, решил вернуться в редакцию. А маску не снял: ведь тревога продолжалась… Так и поднялся в лифте на шестой этаж, так в маске и вошёл в редакцию. Раздался оглушительный хохот. Они, находясь в закрытом помещении, масок не надевали…Громче и заразительнее всех смеялась Марина, но не та, корректор, а её тёзка – переводчица (не могу припомнить её фамилию) – бывшая москвичка, женщина моих примерно лет, с которой мы сдружились, прибывшая с алиёй 70-х годов.
Во время войны в Заливе нам впервые открылась замечательная черта израильской общественной жизни. В обычное, более или менее мирное, время, даже в обстановке непрерывных терактов, даже в периоды «интифад», существует характерная для новой страны, растущей за счёт алии из разных стран, постоянная племенная «чересполосица», межэтнические дрязги. Но вот, лишь грянула война (даже такая, в которой Израиль впервые сам от военных действий по настоянию американских союзников воздерживался, что далось ему, особенно его военным, с большим трудом), – настали дни завидного единения, чёткой общенациональной дисциплины. Такое впоследствии наблюдалось и во время второй Ливанской войны в 2006 году, которую мы испытали в своей Афуле, в числе многих других городов израильского севера подвергшуюся ракетным обстрелам…
Но вернёмся в год 1991-й. Всю зиму не переставал посещать наших хозяев некий пожилой еврей, о котором мне шепнули знающие всё сотрудницы: то ли технический секретарь редакции по имени Марлена (вторая Марлена в моей жизни: первая – это моя родная сестра) , то ли одна из машинисток (у нас были и такие, они перепечатывали тексты после моей (ещё ручной) правки, - со временем, научившись писать и править на компьютере, я выдавал уже «чистовики»… Эти всезнайки сказали, что старика зовут Шабтай Гиммельфарб, и ещё какая-то особенно всезнающая добавила, что он – один из самых больших богачей в Израиле. Оказывается, он приходил (и очень часто!), чтобы уговорить своих конкурентов ПРОДАТЬ ему газету «Спутник». Братья долго не соглашались, но в конце концов сдались, и газета перешла в руки нового владельца. По её судьбе совершенно ясно, для чего ему понадобилась вся операция: после нескольких судорожных и явно не рассчитанных на успех попыток «совместного выпуска» под единым трендом обоих изданий одно из них (и совершенно понятно, что именно «Спутник») приказало долго жить.
(Тут в скобках сообщу о дальнейшнй судьбе бренда, то есть газетного заголовка: «Спутник» впоследствии возродился, но уже не как газета общеизраильского распространения, а в виде скромного внутригородского рекламно-информационного издания. Жители Тель-Авива его видят и могут читать, но уже в других городах о нём мало кто знает… Подобные газеты имеют чисто местное значение, многие из них существуют на деньги рекламодателей, иногда распространяются бесплатно, их зачастую по договору с хозяевами магазинов выкладывают пачками в торговых залах прямо на пол, с полу их берут, не платя ни агоры, читатели, почему я и назвал такие газеты «половыми»… Не знаю, как сейчас, в 2017-м, а пять лет назад газету возглавлял опытный журналист Марк Горин).
Однако как бы ни богат был Шабтай, но скупить всех конкурентов не мог, и оставались гораздо более жизнеспособные, чем его взъерошенная «Наша страна»: это максвелловское детище – «Время» и родной брат нашего «Спутника» – «Новости недели». Вот такие тренды-бренды…
Изложив по памяти все эти перипетии, я догадался, в поисках уточняющих сведений, обратиться к статье о газете «Наша страна» в Википедии Интернета. Ничто из рассказанного не опровергнуто ею, однако я узнал несколько не известных мне ранее фактов. Во-первых, то, что, русская по языку, эта газета принадлежала компании, которой владела партия «Авода», и вместе с русской там выходили также газеты для репатриантов, прибывших из Венгрии, Румынии , Германии, Польши – на языках этих стран, а также и газета на идише. Шабтай Гиммельфарб возглавлял всю компанию как генеральный директор. Оказывается, опыт покупки конкурирующего издания с целью его «умерщвления» ещё в 1974 году был применён той же «Нашей страной» к русскоязычной газете «Трибуна», так что «мокрое дело» в отношении нашего «Спутника» совершил «рецидивист». Далее, выяснилось, что «Нашу страну» позднее, в середине 90-х, купила компания, владевшая «Новостями недели», и газета, в свою очередь, изведала ту же судьбу, на которую обрекла купленные ею «Трибуну» и «Спутник», то есть была прикончена купившим её конкурентом. Интересна ещё и такая деталь: новые владельцы подали в суд жалобу на то, что продавшая «Нашу страну» компания скрыла от покупателей убыточность своего детища – они требовали от бывшего владельца газеты – партии «Авода» вернуть им убытки. В 2002 году старейшая в Израиле русскоязычная «Наша страна» выходить перестала
О судьбе Шабтая Гиммельфарба мне ничего (даже год его кончины) выяснить не удалось. Так стоит ли быть (или слыть?) «самым богатым человеком в стране»? Даже в стране еврейской…
…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Я слишком бегло и невыразительно упоминал о Войне в Персидском заливе, а ведь она стала сильным испытанием в нашей жизни, да и в жизни и истории Израиля. Напомню читателю, из-за чего разгорелся весь сыр бор. Началось с того, что по приказу обнаглевшего Иракского диктатора Саддама Хусейна его довольно мощная, по ближневосточным понятиям, армия, вооружённая советским, обходившимся арабам почти бесплатно, оружием, вошла в соседний маленький Кувейт, некогда основанный бедуинами и разбогатевший после открытия несметных нефтяных запасов, и захватила его территорию. Ирак её аннексировал, объявив своей провинцией. США, владевшие значительной частью нефтяных запасов Кувейта, согласиться с таким международным хулиганством не могли и через ООН объявили Ираку ультиматум, на выполнение коего предоставили в ноябре полтора месяца. Саддам ультиматума не принял, из Кувейта не ушёл. Тогда 17 января 1991 года войска объединённой коалиции начали под эгидой OOН операцию по освобождению Кувейта. Далее цитирую Википедию:
«17 января — 24 февраля 1991 —: бесконтактная фаза: массированные удары с воздуха, в которых было задействовано до 1000 самолетов, которые базировались как на наземных военно-воздушных базах, так и на 6 авианосцах. Ирак отвечал обстрелами территории Саудовской Аравии (принимавшей участие в войне) и Израиля (не принимавшего участия в войне) баллистическими ракетами «Скад» и акциями «экологического терроризма» — сливом нефти в Персидский залив»
«24 февраля — 28 февраля 1991 — наземная операция, завершившаяся освобождением Кувейта и восстановлением status quo».
Потери Израиля от обстрелов составили (и это в результате того, что по нему Ираком было выпущено 39 «Скадов» — мощных ракет советского производства среднего радиуса дальности, из которых несколько были сбиты американскими противоракетами , но большинство взорвалось на израильской территории:
Из Википедии: «В результате ракетного удара на территории Израиля было уничтожено 1302 дома, 200 магазинов и 23 правительственных здания, уничтожено 50 автомашин. 14 человек погибло и 273 ранено. Также 63 человека погибли по косвенным причинам (задохнулись в противогазах и т. д.). Экономический ущерб составил 250 миллионов долларов».
Каково было, едва выбравшись из ужасающего, но всё же мирного тогда в целом СССР, вдруг очутиться в этой крошечной стране, которая в полтора раза меньше Харьковской области (площадь этой области – 31 415 км;, площадь Израиля – 22770 км;), и на которую то среди ночи, то в разгар светлого дня обрушиваются разрушительные ракетные удары! Живущая во мне память Второй мировой войны немедленно, во время первого же ракетного обстрела январской ночью 1991- го воскресила рефлекс 1941 года: я бросился к выключателям гасить свет, совершенно не сообразив, что ракеты уже летят, уже запущены и, не встретив препятствий (а протворакетные средства США в Израиль ещё не поступили!), неизбежно упадут туда, куда упадут, хотя бы и в неосвещённые и тщательно замаскированные места… Меня остановила жена: «Что ты делаешь?! Надо идти разбудить и одеть Анечку…» Да, в темноте нельзя было с этим справиться, я сам себя заслуженно обозвал идиотом…
Анька, когда её разбудили и объяснили причину, от радости (?!) стала плясать в кроватке: «Тревога! Ура!» Мы по указанию из телевизора надели выданные ранее противогазы – Боже, какой вид имела натянувшая маску Инна: торчащие из-под резины клочья волос, полностью утраченная способность (при её-то высоченной близорукости (стёкла очков – минус 23 диоптрии!), - бедняжка ничего вокруг себя практически не видела (очки под маску надеть было невозможно)! Мы ушли в подготовленную, как у всех (с оклееными по щелям скотчем - клейкой лентой) окнами – герметизированную комнату (на иврите – «хe’дер ату’м»)… После нескольких таких «тревог» растущий у нас в квартире котёнок Хамсин, удивительным образом перенявший у людей чувство опасности, тоже бросался в это укрытие, а если мы не успевали его впустить – поднимал панический мяв, так что всё равно приходилось в неподходящий момент открывать комнату и впускать перепуганное животное… Не с первой, так со второй или третьей тревоги стал до нас доноситься грохот взорвавшихся ракет… Я, впрочем, кажется, уже описал выше, как была повреждена взрывной волной квартира «тёти Сони».
Но – сила солому ломит: коалиция во главе с США одержала победу над незадачливым «багдадским вором» - правда, в то время оставив его правителем. 28 февраля Война в Заливе окончилась. Любопытно: этот день, по частой на Святой Земле прихоти судьбы, пришёлся как раз на еврейский Пурим – день спасения «избранного Богом» народа! Здесь любят и коллекционируют такие совпадения: Сталин, очевидно готовивший расправу с еврейскими в большинстве «врачами-вредителями», скончался в 1953 году аккурат на Пурим, не успев сотворить задуманное! (Надо лишь учитывать, что исторические события в еврейской традиции привязаны именно к иудейскому календарю. В календарях христианском или мусульманском упомянутые события одно с другим не совпадают).
Теперь надо рассказать о том, с какими неожиданными переживаниями оказался связанным наш переезд в Афулу. Как, возможно, в жизни многих семей репатриантов из СССР, наша семья, едва закрепившись на своём арендованном «плацдарме», то есть сняв в Израиле квартиру, давала приют родным, друзьям и знакомым, приехавшим позже. Так нашими гостями в снятой для нас Соней просторной квартире «мистера Рабинова» побывали последовательно Ирина подруга Рая Долгина, потом - семья другой школьной подруги, Лены Литвак: её отец, мать, муж и сама Лена, наконец, её родная старшая сестра, тоже Лена, но Спивак, с мужем Мариком и двумя дочерьми… Получил «заявку» и я от своего троюродного брата Мили (Эмиля) Росмана – профессора по классу ф-но в Алма-Атинской консерватории. Троюродное родство – довольно дальнее, о том, что я состою именно в таком родстве со знаменитым в СССР телекомментатором Валентином Зориным, мне стало известно, да и то случайно, лишь в конце пятого десятка лет моей жизни. И Зорина я, кроме как на телеэкране, никогда не видел. А с Милей Росманом мы часто и близко общались в довоенном детстве и очень были друг ко другу расположены (он на два года был меня старше). В зрелые годы увиделись, он побывал с 15-летним тогда сынишкой у нас в гостях, встреча была тёплой, душевной. Теперь я получил от него письмо, он собирался с семьёй (женой и сыном) репатриироваться и просил меня дать ему и его семье приют в «нашей» (то есть съёмной) квартире. К этому времени мы уже знали, что владельцы жилья в Израиле не очень расположены разрешать съёмщикам поселять у себя приезжих, однако мы были готовы оказать Миле с семьёй гостеприимство, какое уже оказали нескольким семьям. Но тут грянула «Война в Заливе», и Росманы, как и многие, отложили переезд. А у нас срок договора об аренде истекал в начале мая 1991. Тем не менее, мы не знали ещё, будем ли поселяться в Афуле: нам было уже известно, что в отдалённых от центра страны районах (в Афуле – в том числе) очень обострена проблема трудоустройства.
К этому времени, окончив «ульпан алеф» (начальное обучение основам иврита), наши дети поступили на курсы: повышения квалификации (библиотечные – Миша и переквалификации - Ира. Они вовсе не спешили пока что переезжать в Афулу и селиться в выигранной там «амидаровской» (то есть арендуемой у государства по дешёвой цене) квартире. И мне пришло в голову: а нельзя ли пока что поселить там семью Мили? Но я уже знал: самовольно такие вещи делать нельзя, – опасно! Могут «не так понять», заподозрить комбинаторство… И я попросил сына съездить в Афулу и спросить официально у начальника тамошней конторы «Амидара»: можно ли пока что впустить в эту квартиру родственников – тоже репатриантов, но – «свежих»?
Я признаю, что поступил безмозгло. Миша приехал (автобусом за 90 км ) в Афулу), зашёл к начальнику и задал ему вопрос – с моей точки зрения, вполне приемлемый: ведь на какое-то время отодвигалась проблема обеспечения жильём ещё одной семьи новых граждан…
Однако начальник, как видно, судил о людях по себе (его вскоре посадили в тюрьму за махинации). Он спросил Мишу, почему он сам не вселяется… Миша откровенно рассказал, что учится в Тель-Авиве на курсах и т. д. «А где договор на аренду?». Миша доверчиво протянул договор. Начальник открыл ящик стола, смахнул туда полученный документ и сказал: «Даю тебе две недели на вселение в квартиру, если не вселишься – договор аннулирую».
Пришлось семье наших детей, всем троим, срочно переехать в Афулу. Это было связано с прекращением (по крайней мере для Иры) начатой учёбы на курсах подготовки социальных работников, как-то (уже не помню конкретики) изменились занятия и планы Миши… Но особенно пострадала маленькая наша первоклассница. Из привычной и щадящей обстановки Бней-Бракской религиозной школы она оказалась среди года в школе «государственно-религиозной» и провинциальной, в обстановке социального «низа», где разгулялись детские инстинкты, не удерживаемые приличным воспитанием… Мы так радовались, что уехали из среды, сулившей ей судьбу «жидовки» в «пролетарской» массовой школе Харькова, но оказалось, что «масриха’ русия’» («русская вонючка») звучит для ребёнка не менее обидно, чем «жидовская морда».
Инна, съездив в Афулу и застав там всю эту картину (ушибленную дразнилками девочку, её растерянных, неустроенных и от того несчастных родителей), вернулась в Бней-Брак буквально больная. К этому времени мы жили в огромной квартире одни, а до окончания срока квартирного договора оставалось ещё около трёх месяцев. На это время Инна устроилась на работу: «метапелить» (нянчить) крошечного ребёнка, пока его родители – на работе. Это была обычная для Бней-Брака молодая религиозная семья – по-своему интеллигентная: у них в квартире было немало книг, и не только религиозные, но и по искусству, художественная литература… Однако, естественно, на иврите. Этнически семья была смешанная, но одна из бабушек, жившая, впрочем, отдельно и приходившая проведать крошку внука, сохранила остатки русской речи. Моя чадолюбивая, обожавшая малышей жена быстро привязалась к своему питомцу, и ею, несмотря на всю разницу ментальностей: нашей – и той семьи, родители ребёнка было довольны. Однако нам пришлось переселиться в свою афульскую квартиру, чтобы быть рядом с детьми и внучкой в их очень трудный жизненный период. Всё же как-то, помнится, мы протянули до самого конца действия договора… Квартиру благополучно сдали «мистеру» Рабинову, в чём нам очень помог Сонин муж Иосиф: он починил поломанные по нашему неумению обращаться с подобной «техникой» металлические жалюзи, а хуже мы ничего, к счастью, не натворили. И дальше мне предстояло ездить на работу в мой «Спутник» ежедневно без малого на сто километров от Афулы…
Я выезжал из своего «нагорного района» ГивА’т АморЭ’ первым автобусом, доезжал минут через 20 до «таханА’ мерказИ’т» (Центральной автобусной станции) — этого гигантского мегаполиса, располагавшейся и тогда, как и теперь, в южной части города, откуда мог ещё раз пересесть в автобус, который, сделав порядочный круг, подвозил меня к самому месту работы, однако я предпочитал ходить пешком, и это занимало минимум полчаса довольно быстрой ходьбы. После чего приступал к своей ежедневной редакторской работе. В пять или пол-шестого, с окончанием рабочего дня, проделывал обратный путь до той же «таханы-мерказит» (сейчас она – в гигантском многоярусном здании с пандусными въездами на каждый из шести ярусов-этажей, но тогда помещалась на открытом пространстве, невдалеке от нынешней, и состояла из множества автобусных стоянок разных маршрутов… Домой добирался не ранее 9:30 вечера. Это был поистине каторжные режим. Но самому его прекратить и уволиться по собственному желанию – об этом не могло быть и речи. Меня выручило бессовестное обыкновение израильских частных работодателей.
По здешним законам о труде, работодатели обязаны при увольнении ими наёмного работника, проработавшего более года в данной фирме, выплачивать ему за каждый полный год работы так называемые «пицуим» (компенсацию, возмещение ущерба, что ли?) в размере месячного заработка – то, что в позднем СССР называли «13-й зарплатой». Но выплаты эти производятся при окончательном расчёте – к моменту увольнения из данной фирмы (например, на пенсию). Работодатели (особенно частные владельцы бизнесов) не слишком заинтересованы выплачивать из своих средств такие огромные (если накопятся) суммы, а потому сплошь да рядом не дают работнику подолгу закрепляться на месте – стремятся уволить его, не доводя до полного года работы. Нередко, дав «погулять» с недельку, вновь принимают на прежнее место, и человек фактически приобретает большой практический опыт , не имея права на «пицуИм»… Грабёж? – Грабёж!
Всё это мы теоретически знали из лекций по политической экономии капитализма, но теперь изведали на собственной шкуре. Резервная армия труда позволяет хозяйчику помыкать человеком труда. Увы, это правда.
Неожиданно для себя и я испытал на себе этот «волчий закон капитализма». Шёл 11-й месяц моей работы в качестве «месагнена» (стилистического, то бишь, литературного редактора). С утра Пауль - младший из братьев Кейнан, чьё имя и фамилия значились в качестве «главного редактора» газеты «Спутник» (но чего по-русски он даже прочесть не умел), принёс мне кучу материалов для правки на целый день работы. Я приступил к редактированию.
Как выяснилось потом, в это время братья посовещались, и моя судьба была решена: к полудню они меня зазвали в каморку, заменявшую обоим отдельный владельческий кабинет, и с частым повторением формулы вежливости «ТодА рабА, тода раба!» (спасибо большое) вручили мне «михта’в питури’м»: письмо об увольнении): используя выражение чеховского персонажа, «ПОЗВОЛЬТЕ ВАМ ВЫЙТИ ВОН!»…
По всей правде, для меня это было спасением, продлением жизни: такого ритма я бы не выдержал. И это я’ должен был бы сто раз повторить братьям: «Тода раба!» —«Спасибо большое»!!!…
Но, конечно, полученный удар был неожиданным и оглушительным… Впрочем, выданное письмо давало мне право на пособие по безработице в течение около полугода, позволяющее не сразу помереть с голоду. Однако куда идти, где искать новое место работы – я не мог себе представить.
Вскоре я предпринял целый ряд поездок – как в Тель-Авив, так и в Хайфу, читал газетные объявления, звонил по разным телефонам, однако всерьёз и серьёзные работодатели со мною не говорили. В то время Максвелл, кажется, был ещё жив, и я даже вышел на его уполномоченного по подбору кадров для русскоязычной газеты «Время» при «Маариве», - помнится, что Миша Вайскопф, один из фактических, а не номинальных, как владельцы «Спутника», редакторов этой газеты, называл его в шутку почему-то «еврейским Берией»… Но этот «Берия» с хорошим местечковым акцентом объяснил мне мирно и беззлобно по телефону, что в свои 59 лет я не представляю собой человека, на которого можно иметь виды как на сотрудника газеты: это возраст предпенсионный…
Мне запомнился в Хайфе, в какой-то, не помню чем занимавшейся, конторе, некий деляга, который говорил, что его хозяева хотят открыть газету для помещения рекламы, но, наряду с объявлениями, им нужен ещё какой-нибудь, как он выразился, «наполнитель». Наполнителем в производстве мороженого называются вкусовые присадки: персиковые, яблочные, клубничные, лимонные и тому подобные эссенции…. Возможно, вся фирма была по изготовлению мороженого? Но он имел в виду под наполнителями газеты статьи на различные темы: политологические, культурные, спортивные, научные, псевдонаучные, антинаучные, религиозные… Это был пока лишь проект, и вряд ли они его осуществили… Но побегал и поболтался я немало. В ходе поисков наткнулся всё же на источник очень тощенького, но приработка: в северных газетах страны (а другие не интересовались новостями северного региона, но о центральном и южном я бы не мог писать, т. к. там не живу) готовы были печатать (хотя и за ничтожные гонорары) мою информацию об Афуле.
Тут позвонил мне мой «двойник по службе», или, точнее, коллега и сосед по должности в Харькове – бывший корреспондент многотиражки Харьковского завода «Электротяжмаш» Гриша Кульчинский. Я работал на соседнем – забор к забору! – харьковском же подшипниковом, точь-в-точь на такой же должности, мы даже были знакомы (в основном по телефону) и порой обменивались информашками районного значения, иногда встречались на совещаниях в райкоме партии. Гриша, по-видимому, несколько моложе меня, – максвелловский кадровый Берия от него не отказался, и он много лет работал-таки во «Времени», потом (после трагической смерти Максвелла, будто бы выпавшего с собственной яхты в морскую пучину), когда новые владельцы «Маарива» стали диктовать главреду «Времени» Э. Кузнецову свои условия, и тот, расплевавшись с ними, вместе с большой группой сотрудников основал новую русскоязычныю газету «Вести» (при конкуренте «Маарива» — тель-аввивской газете «Едиот ахронот» —«Последние известия» («едиот» означает известия, «а не то, что вы подумали»…), Григорий оказался в их числе… Не помню, в какой момент, но именно он разыскал меня и как сотрудник одного из приложений газеты Кузнецова предложил мне «приворовывать» (его словечко!) местные информации из афульских ивритоязычных газет. Я на иврите и сейчас-то читаю плохо… Но мой сын, пользуясь преимуществами возраста,уже тогда гораздо лучше усвоил иврит. И мы вдвоём, вдобавок к информациям, которые я добывал самостоятельно благодаря общению с разными людьми, стали составлять подборки новостей, т. к. сын переводил для меня событийные заметки из нескольких ивритоязычных изданий Афулы. И дело пошло.
«Воровство» - не моя специальность. Однако, учитывая информационный голод общины русских репатриантов – именно голод на новости местной тематики (когда ещё они выучатся читать новости на иврите!), — я успокоил свою совесть тем, что это «приворовыванье» будет обшественно полезным. Кроме того, ивритоязычные журналисты не только не знают русского языка, но и практически не интересуются содержанием русских газет… И, действительно, меня никто ни разу не поймал за руку на этом «заимствовании».Которое по существу было (не будем юлить) самым настоящим «приворовыванием. Правда, общественно полезным!
Я подписывал такие заметки двумя именами: Михаил и Феликс Рахлины. Их охотно печатали в приложении «Вести-Север» к газете, где главредом был Э.Кузнецов, и в «Вестнике Хайфы и Севера». Приходилось , однако, следить, чтобы тексты в этих изданиях не дублировались стилистически буквально….
То есть, при одинаковом содержании, излагал я событие сорвершенно иначе…
В этот период расположенный в одноименном кибуце возле Акко музей «Лохамей а-геттаот» («Бойцов гетто») устроил трёхдневный тематический семинар по истории Холокоста и еврейского Сопротивления нацизму, с предоставлением бесплатного ночлега и питания на своей территории для журналистов, и нам с сыном прислали приглашение участвовать (бесплатно – для личного кошелька журналистов; какая-то спонсорская организация это участие, конечно, оплачивала). Мы поехали. Прослушанные лекции были очень содержательны, их читал широко осведомлённый в этой теме историк д-р Иосиф Маляр, другие сотрудники музея, а также и гости (в частности, видный участник партизанского движения, командир партизанского соединения Леонид Беренштейн…). Теперь широко известно, но в годы войны и послевоенной советской жизни тщательно скрывалось, что участие еврее в партизанском движении советским коммунистическим руководством тщательно ограничивалось и даже содержалось в тайне. Здесь нет возможности излагать причины, и примем это как факт. Д-р Маляр собрал сведения о евреях-партизанах, случайно мне удалось дополнить его список одним не известным ему почему-то лицом: у нас в Харькове был поэт Лев Галкин – зам. командира или же комиссар партизанского отряда, действовавшего в Брянских лесах. Маляр навёл справки, сведения подтвердились, и мне была приятна его благодарность.
Среди полученных мною сведений чрезвычайно меня заинтересовало то, что в фонде музея хранятся документы об антицыганских акциях гитлеровских властей на оккупированных территориях. Известно, что евреи – единственный народ, обречённый нацизмом на тотальное уничтожение, однако участи, близкой к этому, нацистские захватчики подвергали и цыган, - по меньшей мере всех кочевых. К сожалению, хотя и среди этого народа есть какое-то количество людей образованных, вместе с тем их доля в общей массе своего народа гораздо меньше, чем в народе еврейском. Мне не раз довелось упомянуть в печати и в Сети о наличии в музее документов о цыганских жертвах нацизма, однако, насколько знаю, отклика не было… А незнание языков (немецкого, английского) не дало мне возможности взяться за их изучение самому…
На семинаре (а было это в начале 90-х) мы познкакомились с целым рядом израильских русскоязычных журналистов. В столовой сидели за одним столиком со Львом Авенайсом, получившим популярность и признание читателя благодаря острым статьям в дайджесте «Глобус», выходящем и сегодня (только Авенайса там давно нет, и куда он девался – не знаю). В семинаре принимал участие и Юрий Штерн, вскоре ставший одним из членов Кнессета. Мы познакомились с Шуламит Шалит – представительницей алии 70-х, выступавшей в течение многих лет в составе русской службы радио "К%ол Исраэл" ("Голос Израиля", а затем и по русскоязычной радиостанции РЭКА с замечательными передачами о еврейских и русских писателях… А она приехала (и жила в одной комнатке гостиницы при музее) с прекрасной русской поэтессой Сарой Погре’б – автором поэтической книги «Я домолчалась до стихов»… Мы имели удовольствие познакомиться с обеими. Там же единственный раз беседовал с Александром Бродским, чьё имя знал ещё в Союзе по его материалам в «Огоньке». Бродский позже, заняв должность редактора «Еврейского камертона»
(одного из приложений к «Новостям недели»), неоднократно публиковал (и продолжает публиковать там) мои материалы, последний по счёту (сейчас сентячбрь 2017) вышел в июле 2017-го, а две моих мемуарных повести составили августовский выпуск «Роман-газеты» этого же года, издаваемой «Новостями недели»… В «ЕК» я печатался ещё при Леониде Школьнике, а потом и при других редакторах приложения.
Правильно ли я запомнил фамилию журналистки из Нетании Евгении Ласкиной? Эта симпатичная, интеллигентная женщина (двойная тёзка одной из жён К. Симонова - матери известного правозпщитника и публициста Алексея Симонова), беседуя со мною, живо мне, в присутствии моего сына, сказала: «Я всегда с интересом читаю заметки Ваши и Вашей жены, подписанные двумя именами…» Я продолжил ей в тон: «Ну, да: Феликс Рахлин – это я, а Михаил – моя верная жена…» - и тут же осёкся, т. к., поняв, какую сморозила нелепость, наша собеседница ужасно смутилась и не знала, как оправдаться…
Кормили нас вкусно, комнаты в гостинице были удобные, можно было бы назвать эти три дня курортными, если бы не ужасная тематика семинара: три дня мы прожили, слушая лекции и смотря фильмы, а также музейную экспозицию, на нечеловечески страшную тему целенаправленной травли целого народа, ужасной даже на фоне расправ с людьми из других народов, изнасилованных немецкими наци. Фильм о варшавском гетто я не смог досмотреть до конца – малодушно ушёл из зала.
В Афуле в это время выпускалась на русском языке крохотная «газета», её и писала, и набирала на компьютере «Макинтош» молодая, красивая, но, пожалуй, слишком полная тогда женщина – Ольга Рогачёва. Оказалось, она пишет интересные русские стихи, мы познакомились, и она очень удивила меня тем, что, приехав в Израиль из Баку, тем не менее знает поэзию и харьковчанина Бориса Чичибабина, и моей сестры Марлены. К этому времени мне, кажется, ещё не удалось опубликовать свою давно продуманную статью о Чичибабине, но я о нём стал ей увлечённо рассказывать. Она, однако, очень меня удивила, сказав: «На самом деле поэзия Вашей сестры значительнее чичибабинской». Я так и сейчас не думаю, однако меня её слова не могли оставить равнодушным.
Оля стала с удовольствием у нас бывать, - у меня с Инной. И нам она была приятна: интеллигентная культурная женщина, приом и умница.. К этому времени она одна воспитывала двоих дочерей, а жила в «амидаровской» (как и мы) квартире, только не в Гиват Аморэ, а в Афуле Илит,– Верхней Афуле, отстоящей от основной, Нижней, на таком же 5-километровом расстоянии, но от нашей Гивы (горы, холма) по другую сторону Тверийского (Тивериадского) шоссе. По Олиной просьбе я дал ей все Марленины книжки (да их к этому времени и было-то всего лишь три- четыре – ведь перед «перестройкой», восле выхода её второго сборника «Маятник» (1968) сестру мою в Союзе 20 лет не печатали – за дружбу и переписку с сидевшим в лагере и тюрьме Ю.Даниэлем)… По этим книжкам, а также пользуясь моими рассказами, Ольга написала о Марлене большую статью и опубликовала её в «Нашей стране». Читатель при желании может эту статью прочесть по ссылке http://www.trediakovsky.ru/olga-rogachyova-agur
Расскажу теперь о приезде к нам в Израиль, в Афулу, дорогих гостей: моей сестрички Марленочки и её мужа Фимы Захарова.