Валентин Корнейчук учился со мной в одной группе в Харьковском медицинском институте. Немного ниже среднего роста, коренастый, со склонностью к полноте, он производил на редкость добродушное впечатление. На губах его почти всегда играла смущённая улыбка, а голос был несколько тоньше, чем полагалось бы при его комплекции. Наш староста и по совмесительству парторг курса, на редкость неприятное существо, записной пошляк и пьяница, любил поддразнивать Валентина на свой пошлый и гнидный манер именно потому, что с первого взгяда было понятно, что никакая пошлость рядом с Валентином не ночевала. Иногда он вспоминал песенку из фильма «Республика Шкид»: «У кошки четыре ноги, позади у неё длинный хвост, длинный хвост. Но ты трогать её не моги за её малый рост, малый рост.» Только вместо «у кошки» он напевал «у Валентина». Это впрочем была ещё вполне безобидная шутка, по крайней мере лишённая сексуального подтекста. Чаще он шутил куда круче. Внешность старосты, что далеко не всегда случается, вполне соответствовала внутреннему содержанию. Круглая его рожа, увенчанная крошечными глазками, горящими ехидным огнём, производила впечатление идиотское, то есть, что её обладатель является идиотом, в данном случае, моральным идиотом. Эта его шутка про кошку, как ни странно, оказалась пророческой.
Парторг приучал нас правильно жить. Он был старше нас с Валентином лет на пять и поступил в институт после армии, уже будучи членом партии. После занятий он вёл группу в водочный подвальчик, где мы выпивали по стакану водки залпом, закусывали тамошней дрянью и расходились по домам. Я пару раз принимал участие, после чего каким-то чудом добирался домой вслепую. Валентин, понукаемый старостой, тоже один раз сходил. На второй раз даже подначки старосты не сработали. Староста подзуживал его, приговаривая: «Тоже мне декабрист, стопку водки осилить не можешь.» Валентину мы присвоили звание «Декабрист», потому что оба его родителя работали в университете на истфаке и занимались историей декабристского движения. Валенитин тоже интересовался и пересказывал нам редкие книги из библиотеки родителей. Никого кроме меня эта тема впрочем не интересовала. Так что, разговаривал он о работе родителей и об их находках преимущественно со мной.
Выдающийся случай, оправдавший и кличку Валентина и песенку про кошку, у которой четыре ноги, но ты трогать её не моги, произошёл на военной кафедре на четвёртом курсе. Мы изучали влияние разных отравляющих боевых газов на организм. Организм, за неимением добровольцев среди людей, был кошачий. Первую кошку мы замучили ипритом. Валентин страстно возражал, что при его всегдашней застенчивости выглядело даже шокирующе. Но полковник Лудный конечно не поддался. Не помню чем уж он собирался травить следующую кошку, только произошёл скандал. Кошки разбежались по институту и ловить их пришлось половине ассистентов всех медицинских кафедр. При этом, поймали далеко не всех. Случилось это в результате террористических действий Валентина, который прокрался в институтский виварий и открыл клетки с кошками. Он честно признался и стоял по стойке смирно перед ректором, заведующим кафедрой венерических болезней. Ректор, здоровенный и толстенный детина, орал на него и грозил испепелить в Советской Армии. Декабрист не открывал рта и только часто моргал. Ректор потом по секрету, который естественно мгновенно престал быть секретом, рассказал, что этот сморчок то ли помешался, то ли и правда декабрист и одна с ним борьба, как и с прежними декабристами – Сибирь или виселица. Но тут влез декан истфака, на котором работали родители Валентина, и с подачи декана ректор университета, по табели о рангах величина куда крупнее медицинского ректора, так что пришлось ректору-венерологу поджать хвост. Он-то играл по правилам в отличие от всех декабристов, включая Валентина. Валентин остался, занятия по умерщвлению кошек заменили теоретическими семинарами, а я начал поглядывать на Валентина с затаённым страхом. Да и староста, который вначале держал сторону военного трибунала, притих и даже песню про кошку, у которой четыре ноги, исключил из репертуара. Декабрист впрочем ничуть не изменился и даже не заметил перемены декораций. Такие они, декабристы.