Вот вертится на краю памяти одно совершенно незначительное впечатление жизни и хочется выплеснуть его на бумагу. Но никак не ухватить ускользающий нюанс. Впрочем, для меня впечатление незначительное, а для Данилы Самохвалова это моё незначительное впечатление – вся отпущенная ему жизнь и судьба и ещё душа впридачу. Может быть, по этой причине лучше бы оставить Данилу в покое и не лезть туда, где не так уж всё и понятно. Но графомания не даёт остановиться. Тут же возникает перед внутренним взором невыского роста и округлых очертаний дяденька с явно цыганской наследственностью: смуглый с курчавыми тёмными волосами и наивными голубыми глазами. Дяденька смущённо улыбается и вкрадчиво заговаривает. При этом на полных губах его блуждает мечтательная улыбка, а глаза смотрят в сторону, где вдали видится им занимательный и соблазнительный предмет в виде румынки двадцати с чем-то лет, по роду занятий официантки в ресторане гостиницы, где Данила останавливался с туристической группой. Происходило это в конце семидесятых и Румыния считалась вполне основательной заграницей. С официанткой Данила познакомился мельком, но взял адрес, оставил свой и переписывался, лелея надежду на дальнейшее сближение.
Работал Данила инженером-сантехником в Харьковпроэкте, где архитектором состоял мой друг, ехидный молодой человек двадцати семи примерно лет. Данила был нас старше года на три или четыре. Друг, ухмыляясь, рассказывал мне про Данилу, его мечтательную и в основном воображаемую личную жизнь и эфемерные надежды романтического характера. Данила имел неосторожность делиться своими планами с сатирически настроенными сослуживцами. Я познакомился с Данилой в основном потому, что собирался в отпуск в Пицунду и искал попутчика, чтобы дешевле снять комнату и вообще для компании. Оба мы вели одинокий образ жизни и потому подошли друг другу. Данила надоел мне уже в поезде. Он что-то доброжелательно и негромко буровил на совершенно неинтересные мне темы. То есть вроде бы и не лох, но уж очень нудный. Через несколько дней совместного проживания выяснилось, что Данила бережлив, продукты ни в коем случае не выбрасывает, а доедает, даже лежалые. То есть выходит, что они всегда лежалые, ибо сначала доедается старьё, а потом уж можно и свежее есть. Но понятно, что свежее уже свежим к тому времени не назовёшь. И остальное в том же духе. Я начал раздражаться, Данила обижаться. К тому же выяснилось, что он изрядно храпит. Я просыпался ночью и злобно ворочался. Однажды я не выдержал и на фоне Данилиного храпа выразился в том смысле, что его румынка от него сбежит как только он захрапит с ней в постели. Данила каким-то образом услышал, смертельно обиделся и спать почти перестал, чтобы не захрапеть. Я уж корил себя, что не сдержался, лучше бы он продолжал храпеть. Терпеть не могу рядом с собой мною обиженных. Через неделю я познакомился на пляже с девушкой из Москвы и с Данилой виделся значительно реже. Данила отошёл душой и при наших недолгих теперь свиданиях начал мне рассказывать содержание последних писем румынки. Я смотрел на него во все глаза. Ведь взрослый же мужик, а как ребёнок. Мой ехидный друг утверждал, что Данила девственник. Охотно верю. По приезде я встречал Данилу нечасто, но расспрашивал о нём своего друга, который не мог понять мою заинтересованность. А для меня Данила представлял собой загадку, которую я пытался разгадать, и злился, что не получается, что округлая Данилина фигура расплывается и тает в воздухе, словно привидение.