– Пойми, ты очень добрый, ласковый, с тобой хорошо, но…
Сколько же раз в своей жизни он слышал такие слова! Сколько раз, волнуясь и надеясь, снова обжигался о ставшее привычным «но я тебя не люблю»! Раньше было очень больно, а теперь он уже не мучился вопросом: «Что со мной не так?», просто – знал. Так что уже и надеяться перестал, и волнение ушло. Заветные слова, в отличие от миллионной армии влюблённых, были ему действительно жизненно необходимы. Точнее, необходимы смертельно. Он очень устал…
– Я люблю тебя, – шептала Юлия, глядя на него своими карими, почти чёрными глазами.
Он любил называть её Джульеттой, но злился, если слышал в ответ: «Ромео». Объяснял, откуда взялось его имя, что оно означает – и что значит для него. Она соглашалась. Тогда Константин запускал руку в растрёпанные тёмные волосы, запрокидывал её голову назад, впивался ртом в нежную кожу над ключицей.
– Я люблю тебя! – помятая, с опухшими от бесконечных поцелуев губами, стонала она.
– Ммм, – отвечал он – и любовница слышала в его удовлетворённом мычании именно то, что хотела слышать.
– Моя бабка была цыганкой, я немножко ведьма, приворожу тебя, заколдую, и ты никогда не сможешь от меня уйти. А если всё же бросишь – прокляну! – грозила Юлия-Джульетта, сжимая маленькие, почти детские кулачки.
Он хохотал и сгребал её, тонкую и хрупкую, своими медвежьими лапищами, чувствуя в душе… Да ничего почти не чувствуя!
Вот уже без малого восемьдесят лет прошло с того времени, а Константин так и не понял, почему не смогла привязать его к себе горячая цыганская внучка, не вызвала нужного отклика в душе и сердце. А ведь сначала ему даже казалось, что вот она – жена. Та самая женщина, от которой он захочет иметь детей, ведь давно пора было остепениться. Но нет, и эта утомила. Поманила свобода, захотелось новых ощущений, новых эмоций. Новых губ… Ушёл, не жалея и не оборачиваясь, как делал всегда. И пришедшее через несколько месяцев письмо порвал, не читая.
В какой миг он почуял неладное? Когда, лет через десять глядя в зеркало, понял, что почти совсем не изменился? Даже война со всеми её ужасами не добавила морщин, не проявила седины в буйной пегой гриве. Или ещё раньше, когда за все четыре страшных года не получил не то что ранения – даже царапины? Однополчане называли его заговорённым, а Константин отшучивался: «Ага, цыганка долгую жизнь наворожила!» Нет, всё же, наверное, в тот день, когда окончательно решил жениться, старый дурак, а в ответ услышал: «Ты милый, с тобой хорошо, но… я тебя не люблю».
Так и пошло. Женщины никогда не отказывали ему в ласках, очень уж хорош был собой. «Уютный», как назвала Константина одна из любовниц, потерявшись головой на его огромном плече. Да и щедр был, богат, перспективен: не обременённый семьёй, с головой ушёл в работу, нажил и капитал, и репутацию. Но чуть доходило до серьёзного, все как одна шли на попятную. «Я тебя не люблю…» Наверное, можно было просто купить себе жену, пусть бы рожала ему наследников. Как говорится, любой каприз за ваши деньги. Но – не хотел, не мог. Тянуло что-то в душе, царапало.
В шестьдесят шесть он впервые в своей взрослой жизни заболел – тяжело, страшно. На зимней рыбалке провалился в полынью, выбрался, а потом долго шёл, окоченевший и обледеневший, до охотничьей сторожки. Добравшись до дома, врача вызывать не стал, думал обойтись аспирином – и в больницу попал задыхающийся, с двусторонней пневмонией. Врачи разводили руками, а Костя уже после первого дня бесконечных капельниц и уколов вдруг пошёл на поправку, став настоящей медицинской сенсацией.
Но главным событием недели в стационаре стало не это. Уже перед самой выпиской возвращался Константин с «нарушения режима» – перекура и столкнулся в коридоре со старухой. Была она абсолютно седая, но сохранила молодую стать, голову держала высоко и гордо. По цветастой юбке, выглядывающей из-под больничного халата, и многочисленным браслетам на руках Костя угадал в ней цыганку – и словно что-то толкнуло его к ней. Рванул навстречу, протягивая руку: «Погадай!» Она привычно взяла его ладонь, всмотрелась в причудливые переплетения линий, затем вдруг глянула в глаза – и отшатнулась, резко побледнев, отшвырнула, словно обожглась, руку, закрыла лицо рукавами.
– Что не так, мать? Говори! Помру что ли скоро? – Константину стало смешно и страшно одновременно.
– Не видать тебе смерти, чаворо*! И любви не видать! – обожгла старуха совсем молодыми и чёрными как ночь глазами. – Жить будешь долго, но не счастливо. Цыганское проклятие на тебе, хоть ты и гаджо. Жил с шувани и обидел, вот и прокляла тебя. Найди её, она ждёт! Может, и вымолишь прощение…
Цыганка уже давно ушла, а Костя всё стоял на месте, одурев от услышанного. Он почему-то сразу поверил старухе, ведь всё было в его жизни так, как она сказала. Бессмертный – и одинокий. Даже не поняв значения слова «шувани», угадал, что речь шла о Юлии. Она последняя любила его, после неё начались с ним эти «чудеса».
Вода в ванной медленно становилась красной. Вот уже и в глазах потемнело, голова закружилась. «Ошиблась ты всё же, старуха, не буду я жить долго! Не буду жить…»
Константин пришёл в себя от холода. Старая резиновая пробка пропускала воду – и он лежал в пустой чугунной чаше, покрывшись гусиной кожей. Кровь уже не текла, страшные раны на запястьях закрылись, местами даже покрылись свежей корочкой.
Что ж, он ожидал чего-то подобного. За десять лет это была уже третья попытка разрушить проклятье своими силами, переломить его добровольной смертью. Но сначала порвалась крепкая на любой взгляд верёвка – и Константин рухнул вниз, больно ударившись спиной о перевёрнутый стул, сломав при этом только его. Потом пригоршня таблеток вырвалась наружу Ниагарским водопадом, оставив лишь горечь во рту. Теперь вот снова неудача…
Ему недавно исполнилось восемьдесят два, но никто не давал ему больше сорока. Да, Константин старел, но гораздо медленнее, чем остальные. Уже дважды он менял паспорт, придумывая себе новую фамилию и новую автобиографию, предварительно продавая и перепродавая бизнес. Оставлял только имя, которое получил в честь литературного героя, списанного автором с себя. Сегодня никто бы не догадался, что родился Костя в ноябре далёкого 1910-го, через несколько дней после смерти Великого Писателя. Романами графа-бунтаря зачитывалась матушка, к тому же был он семье Перовских какой-то очень дальней роднёй. В память о нём и о трепетно любимой матери Константин подумывал о возращении фамилии, ведь паспорт скоро придётся менять снова. Интересно, сколько ещё раз?..
На МКАД опять была пробка, поток двигался еле-еле. Город ждал реконструкции. «Уж я-то точно дождусь», – грустно хмыкнул Константин, покрутил ручку приёмника. Хотел было проскочить какую-то заунывную песню, но, расслышав слова, неожиданно замер. Из дорогих колонок неслось:
Отпусти его с миром, скажи ему вслед,
Пусть он с этим проклятьем уйдёт.
Пусть никто никогда не полюбит его,
Пусть он никогда не умрёт**.
Сердце пропустило удар – и застучало сумасшедше. В этих словах только ли фантазия автора? Случайно ли это созвучие имён? Мужчина уже отчаялся отыскать свою давнюю возлюбленную, сделавшую ему такой «подарок»: он, как оказалось, забыл её фамилию, а дом, в котором она когда-то жила, разбомбили немцы. И вдруг это! Таких совпадений не бывает!
Вырвавшись наконец с кольцевой, Константин помчался в офис, объезжая мешающих ему «черепах» через сплошную и по обочине. Он не боялся разбиться, в худшем случае потеряет машину. А от штрафов не привыкать откупаться! Надо срочно узнать, кто автор этой песни, узнать, кто подсказал её идею!..
Девушка была невероятно хороша собой: большие синие до черноты глаза, пухлые губы, вьющиеся каштановые волосы ниже пояса, кончиками игриво касающиеся широких бёдер. Потёртые джинсы, застиранный свитерок. И яркий, переливающийся всеми оттенками красного браслет, который немного велик для хрупкого девичьего запястья. Точно так же он болтался на руке у Юлии, и едва увидев его, Константин понял, что попал по адресу. А когда к девушке подошла мать, растаяли и последние сомнения: она была очень похожа на свою прабабку. И на него, своего прадеда.
Всё верно, всё правильно. И одеты совсем скромно, не жируют, как и говорил детектив. Покаяться, попросить прощения. И сказать про завещание. Он им должен, за всю их жизнь должен…
Константин пристроился в очереди следом за матерью и дочерью, почувствовал знакомый аромат – так пахли волосы у Юлии, точно так же они пахнут у этих двоих. Пересохло в горле, защипало в глазах, и Костя непроизвольно шмыгнул носом. Женщина и девушка чутко обернулись.
– Отойдём, – почти сразу сказала его правнучка.
«Знают!» – вдруг понял Константин. И загорелось, запылало где-то в груди, там, где стучало быстро и громко.
– Ты почти не изменился, всё такой же красивый, совсем как на фото, – внимательно разглядывая его лицо, обратилась к нему старшая. – Долго же ты нас искал!
Они обняли Костю с двух сторон, прижались к его большому телу своими маленькими головками. А он, задыхаясь и чувствуя, как всё жарче горит в груди, вдруг понял, что любит их – и правнучку свою Юлию, и праправнучку Джульетту. А ещё понял, что всегда любил ту, единственную, оставленную им много-много лет назад.
– Она тебя тоже любила, до самой смерти, – словно в ответ на его мысли произнесла Юлия – и Константин услышал слёзы в её голосе. – Нам всем она завещала свою любовь. Мы любим тебя, дед! И теперь ты можешь уйти…
_______________
* В переводе с цыганского: чаворо – «парень», гаджо – «не цыган», шувани – «ведьма».
** Наутилус Помпилиус. Джульетта.