А завтра - веришь, нет – сызнова наступит восемьдесят шестой. И я, расчехлив свою вторую социалистическую пятилетку, с головой занырну в талые воды льняного детства.
Вечор штормило, и моторка билась чайкой по гребням волн, разрезая Лексо повдоль. Заунывно вытягивая, вползала на горбатую спину очередного вала, и, перевалившись, оборотисто ухала вниз.
Порывистым ветром рвало пенные хлопья, да тут же размазывало по стиральной доске разом ставшего яростно гневливым озера. Грозовой шторм объял Лексо стремительно, ухватив в широкие свои длани сереющие кромки дальних берегов. Летось так и бывает.
Пару лет назад, в восемьдесят четвёртом, как раз при такой погоде приняла вода в гости геологическую экспедицию, да упокоила полным составом на каменистом дне. Но те шли по незнанке прямиком, чрез большое озеро, не ведая про гряду, что тянется полого от самого Кеври-мыса.
Ныне моторка взяла левее, в сторону Хауккасаари, принимая правой осмолённой скулой нагнанную волну. Вот он, я, притулился в самом носу, комочком щенячьего ужаса пред разыгравшейся стихией. Батя привычно согбен на корме, одной рукой намертво на румпеле, второй ухватив высокий захлёстываемый борт. Выцеливает средь гористых бурунов ведомый ему путь, чтоб уйти с наветрия под защиту островов и далее, огибая опасные «коро», подойти к хутору на Ликасаари.
А поутру рассветное солнце высветлило густые кроны сосен, и стал день.
Срубленный в начале столетия пятистенок хватко, точно пальцами, вцепился нижними могучими венцами в основательную скалу, на которой и простоит ещё, дай Бог, не один век. С тыльной стороны, по задней стене, врублена опять же клеть-кладовая с крестовым оконцем в четыре стекла. По правую руку от неё крутой лестничный всход наверх, под крышу, крытую исстари дранкой. Налево из сеней высокий порог и широкая дверь в зимнюю половину, что разделена на две светлицы выбеленной каменкой, доброй на жаркое дровяное тепло. Направо же младшая дщерь, просторная летняя горница с полатями вдоль стен, под окнами на три стороны.
Только мазнёт солнечными бликами по светлому, тёсаному снутри кругляку, знать пора на выпас. Чуть скрипнет дощатой половицей крыльцо, да вторит ему в унисон петлями входная дверь со старинной, причудливых узоров стальной ручкой. Наискось справа рига, под самую крышу полна пахучего сена. Хлев, ёмок тёплым парным духом. Дровяник сквозь приоткрытую дверь светлит ровными поленницами жаркой берёзины.
Налево, за угол дома, и вниз, тропою к протоке. Над ней, заросшей кувшинками, радугой изогнулся мосток с вытертыми временем строгаными перильцами. Меж высокого густотравья стелится, плавно уворачивая в сторону древнего погоста, выкатанная тележными колёсами двухколейка. Позвякивая колокольцем, через луговину неспешно торит ежедневный путь бокастая телушка. Она по правой колее, я с прабабушкой Аксиньей по левой.
Уж после, оборотясь с выгона, по праву прильнуть к шершавой крынке, вдосталь заглотнуть молока. Умять мису зернистого творога, да сдобрить парой оладушек, что только что с печи.
А уже папка лязгает бруском, привычной левой ухватив косовище. Сенокосная страда. Так и пойдёт, широким замахом, да с присвистом, только успевай скирдовать. Густой дух свежескошенного сена плотно осел в палящем дневном зное. Да и само сено везде, стелется мягким ковром под ногами, щекочет под одеждой, путается в вихрастых волосах. Улучил минутку и вниз, под горку, на берег тихой заводи.
У самой кромки леса, справа, чуть выше уровня высокой весенней воды, приземистая банька по-чёрному. Супротив неё сарайка с пристроенными вешалами под сети.
Вот она, притаилась в высокой прибрежной осоке, вытянутая наполовину на узкий песчаный берег. Слаженная прадедом, Иваном Константиновичем, лёгкая гребная лодка, с двумя узкими носами с обеих сторон, вместо привычной кормы под навесной мотор. Под вёсла по бортам деревянные рогатины, бытовавшие задолго до уключин. Вёрткая, приёмистая на гребях посудина. Деревянное сиденье нагрето жарким солнцем, по вычерненным бортам потёки смоляных слёз. Мягкое песчаное дно мелководья ласкает босые ступни. Хрустальные брызги веером, когда запрыгиваешь в лодку.
Вдоль берега угребсти к лесистому мыску. Там, на самом оконечии, замшелый скальный валун. Одной стороной круто уходит вглубь прозрачной воды до каменистого дна. С другой стороны прибрежная сосна зацепила седую от мха скалу корявым корневищем, точно распростёртой ладонью с выбеленными солнцем засохшими пальцами. С камня заныривай без опаски головой вниз, глубины достаточно. Приятной прохладой охолонёт чистая озёрная вода.
И даже если завтра – веришь, нет – не вернётся восемьдесят шестой, как не вернётся любой иной, молохом вколачивающий сваи отживших своё дней, выполаживая гатью топь и хлябь временного забвения – я всё равно успею. Успею остаться там, где по колкой стерне озорно да вразбег будет мчать наперегонки с судьбой моё льняное детство.