Но сперва – несколько слов о том, как мы начали изучать иврит в его метрополии.
Прошло какое-то время, прежде чем прибыло извещение о том, что надо явиться на такую-то улицу Бней-Брака, в здание такой-то городской школы. Пока что мы были заняты оформлением документов, получением «теудат-зеута» (удостоверения личности, то бишь, внутреннего паспорта гражданина Израиля, а гражданством, согласно одному из первых основных законов страны, мы обладали уже по факту своего еврейского происхождения).
.
Вообще, да будет известно читающим эти записки, в Израиле Конституции нет. Объяснение этого – в том, что страна с первых дней своего существования и провозглашения государства объявила его не оторванным, а тесно связанным с еврейской (= иудейской) религией и традицией. Но для религиозного еврея нет закона выше, нежели Закон Божий (сформулированный в святых книгах иудаизма: Торе и прочих). О какой же Конституции может идти речь, если 10 заповедей заповеданы Господом своему избранному народу через Моше Рабейну – Учителя нашего Моисея?!
А евреев нерелигиозных нет вообще! Только узнав всё это, я понял, отчего так одобрительно посмотрел на меня принимавший в посольстве заполненную мною анкетку чиновник, когда дошло до моего ответа об исповедуемой религии. Написать «атеист» означало бы вовсе отказаться от еврейства. Евреев безбожных просто не может быть, потому что их не бывает на свете никогда!
И даже великий физик, советский академик Гинзбург, громогласно уже после перестройки объявлявший себя атеистом, с сточки зрения строго религиозного еврея таковым не является. Ах, он говорит, что исповедует атеизм? Ну и пусть себе говорит, но мы-то знаем: такого быть не может, ведь он – еврей? А евреи не бывают атеистами. В худшем случае они – агностики.
Но Кнессет принимает так называемые основные законы, сумма коих, вместе с заповедями Господними, и составляет фактическую конституцию. Потому-то, при отсутствии в государстве Конституции, здесь говорят и спорят нередко о том, какие из принятых законов конституционны, а какие - нет.
Среди основных законов – Закон о Возвращении. Имейте, однако, в виду, что пишу эти слова с прописной (большой ) буквы не потому, что они так пишутся на иврите. На иврите больших букв нет вообще! Все – строчны`е… Все – одинаковые… Я написал их большими по нашей русской привычке. Однако Возвращениев еврея (и еврейского народа) в свою сторану, в Ханаан, в древнюю землю Иудеи и Израиля - на иврите это слово звучит как ШВУТ; есть другое, однозначное, слово: «хазарА’», но «хазара» - из магазина, бани, кино или с прогулки, а возвращение на историческую родину – это именно швут! – такому Возвращению смысл и вес придаётся чрезвычайный. Приезд в Израиль, в широком смысле – к Сиону, к Иерусалиму, называется – АЛИЯ', то есть Восхождение. Для жителей страны это звучит вовсе не выспренно, как для нашего русского уха, а совершенно естественно, т. к. Иерусалим находится в горах Иудеи на высоте более 1000 метров над уровнем моря и господствует практически над всеми долинами страны. А Сион – в Иерусалиме!
Потому-то выезд из страны называется, наоборот, ерида',- cпуск, нисхождение. Да ведь и просто поездка в Иерусалим из любого другого места страны именуется алиёй. Как правило, говорят не «я ездил в Иерусалим», а «я поднимался»… Соответственно, из Иерусалима – спускаются…нисходят! Ёрдим! Да-да, люди с русскими ушами, не смейтесь…
Но ведь и в нашу Афулу Нижнюю (это основная селитебная площадка города) из его периферийных районов: Афулы Илит (Верхней) и с холма Гиват Аморэ` -спускаются, нисходят!
При этом неважно, что в стране есть пункты, которые выше Иерусалима. Выражение «взойти (подняться) к Иерусалиму» применяется и жителями таких пунктов. В этом нет никакой натяжки, ни малейшего пафоса, - так сложилось с древнейших времён. Пафос или другие сильные чувства мерещатся лишь со стороны – и с чужих, не еврейских позиций.
Мы прибыли в самом начале того потока, который несколько позднее получил наименование Большой Алии 90-х и «нулевых», или «двухтысячных», годов. Оказалось, что, несмотря на многие годы проводившейся в мире «борьбы за право Возвращения» (на историческую родину) советских евреев, решение Горбачёва и его власти: не препятствовать реализации этого права – здесь, в Израиле, оказалось неожиданным. И воспринималось (по крайней мере, на первых порах) как знак свыше, Господне благословение. В течение какого-то (недолгого, впрочем) срока нас, «русских» олим, здесь все любили! И мы на себе эти чувства испытали. По прибытии нашем прошло лишь несколько дней, как вдруг в нашу 4-комнатную огромную (думаю, не меньше 100 кв. метров) квартиру, где, кроме нескольких старых стульев и лежащих на полу пружинных матрасов, не было никакой мебели, совершенно незнакомые нам и не говорящие по-русски люди завезли старую, но вполне ещё приличную мебель. Это был результат работы местных властей, кинувших клич, в результате коего жители, купившие новую мебель, старую бесплатно завозили новым жителям страны. Надо, впрочем, признать, что её уже никто бы и не купил: она полностью обычно утрачивала продажную цену… В Афуле позже мы видели магазин подержаной, удешевлённой мебели. Но – лишь один…
В других случаях (и спустя ещё много лет спустя) «оли'м хадаш'м» (новые репатрианты) сами брали мебель «с выставки», как мгновенно молва по-русски нарекла выставляемое на улицы мебельное старьё. Кстати, подобное никто и не обязан вывозить – это забота муниципальных служб. Я поначалу всё стеснялся выкинуть, скажем, картонную упаковку от любой купленной вещи, равно как поролон, нейлоновые или другие пластмассовые упаковочные материалы.(Иосиф, муж Ириной тётушки Сони , махал руой: «Ай, оставь: уберут…» ). Многие умельцы из числа новоприбывших изготовляли из брошеной мебели полки, шкафы – да всё, что угодно… Некоторые предметы домашней утвари десятилетиями оставались потом у нас в пользовании…
Но вернёмся к тому приглашению «в такую-то школу», куда мы прибыли для зачисления в ульпан.
Ульпан буквально переводится на русский как «студия», но это слово получило также значение курсов или школы иврита. Мы ужасно потешались над множеством нелепых организационных промахов, какие довелось наблюдать на этом собрании. Они, за давностью лет, стёрлись теперь из памяти. Так или иначе, мы оказались ВСЕ ЧЕТВЕРО (исключая нашу малышку – пятилетнюю Анечку) зачислены в одну и ту же группу, к одной и той же учительнице. В группе было, помнится до 40 человек. Так и не знаю, кем по специальности была наша учительница. Русского не знала вовсе, но по английски понимала. В группе было несколько человек, знавших английский (в том числе наши Ира и Миша), к ним в критические минуты обращалась за помощью наша Двойра.
Двойра – ашкеназское (европейское) звучание ивритского женского имени Двора, означающее пчелу. Некогда и русские имена были исключительно предметные: если копнуть, то таким окажется и ныне почти любое имя – на языке своего возникновения… Но теперь у русских много имён, заимствованных из иных языков. А в Израиле и сейчас множество личных имён – предметные.
Наша Пчёлка – хрупкая, симпатичная еврейка из религиозной семьи (что было видно по одежде и другим внешним признакам), очень старалась, беспокоилась, хлопотала, но, к нашему удивлению, не была обучена и азам преподавания языка. Чтобы объяснить значение слов, она пускала в ход и мимику, и жестикуляцию, но порою становилась в тупик – и тогда прибегала к услугам знатоков английского. Она переводила значение ивритского слова на английский, а уж «знатоки» называли его русский эквивалент.
Беда ещё в том, что она, как и почти все израильтяне, плохо представляла себе особенности и психологию новых олим из СССР. Так, ей было известно, что советские евреи надолго были оторваны от религии, однако её представления об этом, по-видимому, были хронологически неясными. И, зная, что старину могут лучше помнить люди пожилые, она нас с Инной считала уже для этого достаточно старыми, то есть ошибалась не менее чем на два поколения: даже наши родители уже плохо помнили еврейскую местечковую жизнь – хорошо её помнила моя бабушка, но её-то, как и её ровесников, уже не было на свете… Не в силах осмыслить такие частности, Двойра каждое воскресенье безуспешно набрасывалась на мою Инночку с расспросами, как она провела субботу. А для Инны суббота святым днём никогда не была, и рассказывать то, что хотела бы от неё услышать наша «мора'» (учительница) – она не могла…
В группе было лишь несколько человек нашего возраста – основную часть составляла молодёжь, и она гораздо лучше, легче усваивала иврит, чем мы, старичьё. Между тем, все, и молодые, и постарше, были озабочены думами о будущем, об устройстве на работу. Я рассчитывал на помощь советом, а, возможно, и поддержкой кого-либо из живущих здесь знакомых, отбывших сюда ещё в 70-е годы, но встреча с Азбелем и Воронелями показала, что такие надежды не основательны.
Пытался я разыскать здесь своего Юру Милославского, из-за отъезда которого «меня ушли» в своё время с завода им. Малышева. Вернулся я тогда в журналистику после семи лет непривычно тяжкой работы в школе-интернате для слабослышащих детей… А за два года совместной с Юрой работы привязался к нему незаметно, искренне волновался за него: как устроится на незнакомой земле, но связан ведь не был. И, более того, боялся, что мне эту связь припишут, как пришпиливали нашим отцам и матерям небывалые связи с заграницей в 30-е годы…
Но идиоты из «органов» сами позаботились о том, чтобы слухи об отъехавшем доходили до нашего города. В молодёжной газете «Ленінська зміна» вдруг появилась статья, с точки зрения авторов, позорящая Юру: в ней были напечатаны, как казалось этим неучам, бредовые, а с моей точки зрения – талантливые, и, я бы даже сказал, милые, симпатичные его стихи, опубликованные за рубежом:
Юрий Милославский
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Марине Веселовской — двадцать семь.
Мне двадцать. Евпатории — семьсот.
Купальнику зеленому — неделя.
А морю и медузам — неизвестно.
Приморскому бульвару — возле ста.
И он — пустой. Один ларек торгует
сосисками, вином и шоколадом,
где на обертке — якорь золотой;
(Вино — мускат).
Марине — двадцать семь,
мускату — пять, купальнику — неделя,
мне — двадцать, Евпатории — семьсот.
1976
Ну, как дуракам объяснить обаяние этой лирической пьески?! И пытаться не буду… Внутренне посмеялся над ними… А читатель мой – умный, он поймёт.
Потом стал иногда слышать имя Юры в передачах «вражеских голосов»… По моим расчётам, к нашему приезду он должен был жить здесь, в Израиле.
Однажды в Тель-Авиве зашёл в «книжную лавку Шемы Принц» – хозяйки не было, но там сидел мужчина, представившийся её (хозяйки) мужем. Я наудачу спросил о Юре. Он сказал, что это его приятель, и что недавно они виделись. Но номера телефона мне не назвал. Вскоре я созвонился с Сашей Верником, с которым в Харькове меня познакомил Юра. Саша мне рассказал о Юре, что тот уехал в Америку.
По заводу Малышева я был знаком с Изей Шлаферманом, уехавшим в Израиль раньше Юры. Узнав (кажется, от Верника) его телефон – созвонился, и Изя приехал ко мне в Бней-Брак. Едва войдя в квартиру, Изя чрезвычайно ехидным тоном (видно, загодя подготовленным) начал «выводить меня на чистую воду:
– Так что’, Феликс Давыдович: как же это вы отважились приехать в страну, которая хочет лишить несчастных арабов их законной земли?...
Я и в самом деле мог повторять это и какие-либо другие утверждения советской псевдоинтернационалистской пропаганды, но – ведь с начала 70-х, когда он сюда уехал, прошло 20 лет! Изменился я, изменилось моё понимание событий, произошло многое, в результате чего я стал совершенно другим… Мне не стоило большого труда сформулировать это своему старому, умному приятелю.
По его приглашению я сел в его машину, и мы вместе отправились к нему домой – в мицпэ (вид селения; в переводе – «наблюдательный пункт»), называется этот мицпэ - Таль-Эль (Божья Роса), расположен возле г. Акко. Изя с неодобрением (мягко сказано!) рассказал мне о Юре: по его словам, тот запутался в делах (по руководству русскоязычной газетой), вошёл в конфликт с людьми, там работавшими, а потом и вовсе связался с христианами, принял православие, оставил жену (с которой вместе выехал из Харькова) и общего ребёнка и «ерданул» (русско-ивритский гибридный жаргонизм, - т.е. «свалил») в США с новой женой…
Сам Изя, ведя здесь, подобно Васисуалию Лоханкину, «чисто интеллектуальный образ жизни», помочь мне в трудоустройстве не мог…
Помог – Саша Верник.
* * *
Мы в Харькове виделись и разговаривали всего лишь раз – за день до отъезда Юры с семьёй в Израиль. И однако он принял мои дела и мои волнения так, как будто я был ему близким человеком. Во-первых, вместе с женой и младшей дочкой, Яэль, - примерно, ровесницей нашей Ани явился к нам в Бней-Брак из Иерусалима. Во-вторых, дал мне дельный практический совет: самый реальный путь к немедленному заработку – это деятельность в израильской русскоязычной прессе. Причём, не пишущим журналистом, а – читающим. То есть, для меня – самое желанное и вожделенное: - должность литературного редактора. Уж и не говорю о таком жесте, как неожиданное преподнесение мне из своих, конечно же, весьма не обильных семейных средств небольшого денежного подарка: «Это – по обычаю, как новым олим,– пояснил он – придёт день, и вы также поможете новым репатриантам, которые приедут после вас…». Так сказал он мне, вручая оду или две денежные, «ненадёванные» банкноты…
Далее я предпринял разведывательную операцию – рейд по израильским русскоязычным газетам.
К этому времени, в предвидении всё растущей массы русскоязычной алии, в стране одна за другой возникали газеты на русском языке.
Уже и не вспомню: Саша или кто-то другой ввели меня в курс конъюнктуры, сложившейся на израильском рынке "русских" СМИ. Огромная роль в тот момент принадлежала здесь британскому медиамагнату, лорду еврейского происхождения Роберту Максвеллу.
Это личность поистине легендарная и крайне противоречивая. Он родился в 1923 г. в еврейской семье украинского Закарпатья, в местечке Солотвино, и настоящее его имя было Хаим-Беньюмен Хох. Языком внутрисемейного общения в его детстве был идиш. К моменту его рождения те места принадлежали Чехословакии, в конце 30-х, к моменту аншлюса и других бандитских акций германского нацизма в Центральной и Восточной Европе подростком Хаим-Беньюмен, он же – уже и Ян-Людвик, оказывается во Франции. В дальнейшем становится солдатом, воюет против нацистов, бежит в Британию и там добровольно вступает в британскую армию. К 1944 году он – сержант и возглавляет подразделение снайперов. Оказывается удачливым воином, отмечен наградами и отличиями, растёт в чинах, но и получает ранения. Выйдя через года два по окончании войны в отставку, начинает заниматься бизнесом. Вся оставшаяся в Солотвине родня была депортирована в Освенцим, включая его мать и отца, и погибла в Катастрофе. А Хаим-Беньюмен в 1948 году отличился в операции, имевшей огромное значение в победе молодого Израиля, этой новой страны, в Войне за Независимость: это была передача новорождённой Армии обороны Израиля большой партии вооружений из Чехословакии.
В дальнейшем (уже как Роберт Максвелл) он сотрудничает с британскими службами информации, становится опытным журналистом и, в этой сфере, - хозяином постоянно растущего бизнеса. Возглавляет одну из могущественных компаний в области СМИ. С ним охотно сотрудничают и руководители Советского Союза, стран-сателлитов СССР…
К моменту нашего прибытия в Израиль Максвелл приобрёл одну из двух крупнейших здешних газет – «Маарив» (ивр. — 'вечерняя молитва') . Видя, как стремительно увеличивается в стране численность русскоязычного населения, Максвелл организовал при этой газете, выходящей, естественно, на иврите, большую русскоязычную газету «Время». Главным редактором поставил прославленного героя «самолётного дела» в СССР – журналиста Эдуарда Кузнецова. И поручил своему искушённому в подборе журналистских кадров помощнику «соблазнять», переманивая на работу в создаваемую газету, лучшие кадры из существующих газет русскоязычного Израиля.
Вот почему как раз в это время в таких газетах искали новых сотрудников взамен ушедшим в редакцию Максвелловского «Времени». Я побывал в редакциях трёх других самых крупных русских газет страны: невероятно взъерошенной и малограмотной, однако и старейшей из русских «Нашей стране», в «Новостях недели» и в «Спутнике».
Первая запомнилась мне серией публиковавшихся из номера в номер «путевых заметок» её главного редактора – Шабтая Гиммельфарба. Меня поражала примитивность этих материалов: автор словно переписывал путеводители. В частности, ленинградские. Кто-то мне потом рассказывал: автор – один из самых богатых в Израиле собственников, однако никогда не живший в СССР и лишь теперь, во время начавшейся там «перестройки», получивший возможность попутешествовать по абсолютно незнакомой ему стране. Но читателям-то она была как раз знакома… А этого он почему-то не учитывал!
Запомнились международные обзоры и статьи на внутриизраильские темы Ривки Рабинович. Увидел и статьи Эдуарда Белтова, который как автор был мне знаком по советским материалам созданного в конце 80-х общества «Мемориал», в котором и я активно участвовал, но – в Харькове. С Белтовым даже встретился в редакции, он меня поразил своим знакомством с фактографией расстрельных «гепеушных» дел 30-х годов, - в частности, с интересом отнесся к моей (отчасти мемуарной) статье о воспитывавшемся родителями моего отца Эммануиле Факторовиче, герое гражданской войны, ставшем потом полковником-танкистом и расстрелянном в 1938 г. по сфабрикованному нелепому обвинению… Меня поразило сообщение Эдуарда: в его семье не было лиц, пострадавших от сталинского беспредела, он занялся тематикой беззаконных расправ из сочувствия к жертвам. Мне кажется, в подобных случаях это следствие особо высокой степени альтруизма и человечности данного лица.
Но к этой газете у меня душа не лежала (уж очень небрежно, непрофессионально она велась, да и доступа не нашлось).
Сунулся я в «Новости недели» - и даже побеседовал с главным редактором – тогда им был человек по фамилии Сегал. Я принёс ему дурацкую заметку, которую написать мог только безмозглый, в силу полной эмигрантской неопытности, человек, сбитый с панталыку мгновенным перелётом в полностью чужую среду, растерянный и спасающийся от тяжких раздумий и от ощущения полной беды, – именно спасающийся (повторяю это слово) в собственной радужной глупости.
Сегал внешне напомнил мне харьковского журналиста Абрама Иткина. Прочитав мою заметку, он сказал совершенно безжалостно: «Ну, вы пока что в здешней жизни ничего не поняли». И, тем не менее, заметку взял. И даже напечатал. Запомните этот момент – он нам скоро пригодится.
Но и в «Новости недели» я не попал. А попал, в результате, в газету, которая называлась «Спутник». Путь туда мне проложил Саша Верник.
Саша к тому времени жил в Израиле уже лет, думаю, больше 15-ти. Если правильно помню, старшая его и Иры дочь как раз служила в армии. Родилась и подрастала младшая. Саша работал в министерстве, по-моему, торговли, но, возможно, и МВД (имеющем в Израиле во многом иные функции, чем в СССР). В частности, он был служащим, ведающим торговыми марками компаний и магазинов. А кроме этого, разумеется, продолжал писать русские стихи. «Поэт в России больше, чем поэт», но удивительнее всего, что он и в чужих краях поэтом остаётся. И Саша не был одинок в этом увлечении и в деле всей своей жизни. Здесь с 70-х годов обосновался целый выводок русских поэтов. От того, что они евреи, эти люди не стали менее русскими. Теперь к ним добавлялись новые. И в этой братии Верник (так я полагаю) состоял в большом авторитете. Многие из пишущих (стихи или прозу) служили в газетах. Так или иначе, о Максвелле и снятии им кадровых сливок в пользу организованной им новой русской газеты «Время» мне первым рассказал, по-моему, Саша. И объяснил: в связи с этим, а также и потому, что появляются всё новые русскоязычные издания, а старые – расширяются, есть оживление и на рынке русской журналистики.
(В Израиле и до сих пор принято ставить в подобном контексте слово русский, русская, русское – в кавычки. Я, однако,поступаю так редко: русским издание делает не то, кто его выпускает (пусть хоть китаец! «Хучь еврей, хучь всякий!» – по Бабелю), - а исключительно и только язык).
Главным фактическим редактором газеты «Спутник» был на тот момент (как сказал мне Саша Верник) бывший москвич Михаил Вайскопф. Саша мне объяснил, что мой возраст (на тот момент – 59 лет) в Израиле считается уже малоперспективным для приёма на работу. Речь идёт о том, чтобы уговорить хозяев газеты допустить меня к испытаниям, то есть к конкурсу, отбору. А уж дальнейшее будет зависеть от меня.
В редакции «Спутника» до недавнего времени литературным редактором был журналист Лев Меламид. Именно его пригласили работать в редакции «Времени». Условия на новом месте были значительно лучше, и человек согласился. Теперь надо его заменить в «Спутнике».
И вот я отправляюсь через весь город в редакцию этой газеты. Наш Бней-Брак – в северовосточной части агломерации Большого Тель-Авива, а редакция «Спутника» помещалась на самой верхотуре большого офисного здания возле тюрьмы Абу-Кабир – на юго-западе города. Уж не помню, как,но с Михаилом мы встретились и познакомились ещё в автобусе, - на последнем отрезке моего сложного пути к цели. Этот молодой человек (очень живописный: если бы я был художником – непременно с увлечением написал бы его портрет) мне сразу же понравился: крупная голова на атлетическом теле, с густой шевелюрой кудрявых каштановых волос, живые, умные глаза, приятная улыбка… Он сразу же выразил сожаление, что я не знаю ещё иврита. Я возразил: так ведь газета – по-русски…
– Надо знать местные реалии!– резонно возразил Миша. Поднялись в лифте, вошли в помещение редакции, Миша бойко заговорил на иврите с хозяевами – ими оказались два родных брата – выходцы из Чехии Карел и Пауль Кейнаны. Оба – электронщики, и компания, которой они владеют (или же являются акционерами?) – это «Лавьяним Электроник»: по установке телевизионных антенн-«тарелок». Где-то у них имеется, как я понял, магазин или сеть магазинов по продаже телевизоров и по установке антенн… Постепенно мне из рассказов сотрудников стало известно, как братья сделались издателями газеты:сама она - плод развития в мире спутникового телевидения. С увеличением русскоязычной части населения страны появился спрос на русское телевидение, а значит и на программы передач российского ТВ. По образцу, вроде бы, США решили выпускать большим тиражом программы передач советских телестудий, но одни лишь программы – скучное чтиво, так появилась газета, которую и назвали «Спутник». Кажется, первоначально не было «Новостей недели», они отпочковались от «Спутника» (или, наоборот, он – от них?) – и началась конкуренция, вплоть до судебных разбирательств.
С течением времени редакция «Спутника» стала принимать более правое политическое направление, а «Новости недели» - более «левое»… Впрочем, надо помнить: в Израиле эти политические различия (правизна - левизна) имеют своеобразные отличия от принятых во всём мире. Кроме общего понимания этих терминов, имеется и специфическое: левые стоят за сближение еврейской и арабской частей населения, а правые - напротив, за изоляцию одних от других, за большее разделение, отдаление...
Вскоре я столкнулся с тем, как важно в стране, где существует конкуренция, знать и бдить: чью принять сторону… Чуть ли не с первой встречи я поспешил передать Мише Вайскопфу для публикации в «Спутнике» свою выношенную ещё в Союзе и, по советским понятиям, «крамольную» статью, которая прибыла с оригиналами наших документов по дипломатической почте. Статья называется «Гоголь и еврейские ноги» -
[
http://www.proza.ru/2011/10/14/1720],
я и сейчас полагаю, что высказал в ней незатрёпанный взгляд на так называемый «антисемитизм» Гоголя. Не то чтобы я отрицал антсемитские высказывания русского классика, однако истинный, убеждённый юдофоб навряд ли вывел бы (в «Тарасе Бульбе») образ героического, бесстрашного, верного еврея, каким является в повести «жид» Янкель. Мне не было известно, что по своим научным интересам и занятям М. Вайскопф (ныне он профессор Еврейского университета в Иерусалиме) является гоголеведом. Но он мне сказал, что статью напечатает, и я был рад.
Я эту статью считаю (она таки вышла в свет) своей первой в Израиле публикацией, но, строго говоря, это было не так: на несколько дней раньше в «Новостях недели» появилась та моя дурацкая, продиктованная эмигрантской эйфорией, заметка о впечатлениях первых дней в Израиле… Как я позже заметил, сотрудники «Спутника» ревниво прочитывали все страницы своих соперников, и моя (естественно, подписанная моим собственным именем) заметка попалась на глаза Мише Вайскопфу. И моё очередное посешение вожделенного места будушей работы было встречено потоком обиженно-издевательских реплик фактического главреда «Спутника».
– А чего вы, собственно, пришли? – так или в таком роде спросил он меня. – Мы прочли вашу заметку в «Новстях тнедели» и порадовались за вас: ну, вот, наш адон (господин – на иврите) Рахлин напечатан, следовательно, там уже принят, обласкан… Желаем вам счастливого и радостного труда…
…Мне стоило больших усилий объяснить, что эта заметка была давным-давно отослана в ту редакцию, когда я ещё не обратился в «Спутник», что по сравнению с той серьёзной статьёй, о которой он знает, это маленькое письмо ничего-де не означает…
Возможно, мне удалось-таки его убедить, во всяком случае мой Гоголь вместе с еврейскими ногами всё-таки появился в «Спутнике»… Но какие-то личные перемены в судьбе Михаила (полагаю, что чисто академические) заставили его оставить пост фактического главреда, а на эту должность как раз в эти дни был назначен работавший рядовым «переводчиком» Давид Шехтер. Теперь он, а не Миша Вайскопф, стал объектом «атак» моего покровителя Саши Верника.
По-видимому, Саша в его представлении значил ещё больше, чем для Вайскопфа. Давид и преуспел, наконец, в том, что братья Кейнаны согласились допустить меня кандидатом на конкурсную должность литературного редактора, или «стилистического» (как это выглядит в ивритском названии данной должности). Мне был дан пробный текст. Совершенно не знаю, тот ли, который давали другим испытуемым… Некоторых испытуемых я видел – в основном, то были девицы - «олимки» из СССР… Потом оказалось, что среди них была серьёзная мне соперница – женщина уже в летах, проработавшая литературным редактором какого-то специального киевского научного журнала, выпускавшегося в одном из академических НИИ Украинской ССР на русском языке.
Читатель, возможно, обратил внимание на мою ремарку по поводу главных редакторов газеты? О том, что русскоязычные эти редакторы были главными «фактически»… Слово не случайное: дело в том, что официальным «главным редактором» «Спутника» числился под его заголовком не знающий ни слова по-русски Пауль Кейнан – младший из братьев. Вряд ли он мог прочесть по-русски даже собственную фамилию...
Нельзя сказать, чтобы он не участвовал в работе и что не имел отношения к её содержанию. Нет, он, например, раздавал переводчикам (и в данном случае кавычки вокруг их должности излишни) оригиналы статей из ивритских газет (думаю, в первую очередь – из «Маарив» – именно с целью перевести данный текст на русский. Как правило, статьи эти русским читателям были малоинтересны, представляли собой нудноватые жизнеописания каких-то кибуцников, чиновников, иногда – артистов, а то и просто деклассированных бездельников, и переводчики (как правило, люди содержательные, культурные) лишь пожимали плечами…
Редактировать перевод Пауль не мог, так как русского не знал. Какой же он, с позволения сказать, редактор, да ещё и Главный?
Редактирование фактическое осуществляли Миша, а потом Давид. Михаил прибыл в Израиль ещё, видимо, подростком, но потом служил в армии, учился, должно быть, в университете… Он иногда передавал сотрудникам отзывы членов кафедры то ли русской литературы, то ли славистики, о языке и стиле русской прессы. По его словам, эти люди нашу газету оценивали выше, чем газеты, с нею конкурирующие…
Интересно, что русская газета Роберта Максвелла, «Время», в течение долгих месяцев до массового читателя не доходила вовсе: по методике издателя, она долго печаталась лишь внутриредакционным малым тиражом, а потом обсуждалась на редакционных совещаниях – летучках и, таким образом, «обкатывалась», доводилась до требуемых кондиций. Это продолжалось 9 месяцев – время, за которое, как известно, беременные женщины успевают выносить во чреве ребёнка!
А газета всё ещё пока что не рождалась… Только чрезвычайное событие: нападение иракской армии на Кувейт и начало войны в Заливе, вместе с первыми ракетными обстрелами Ираком Израиля, вызвало выход «Времени» на газетный рынок страны. Если не ошибаюсь – ежедневными выпусками. Напомню: то был редчайший для Израиля случай, когда американские патроны и спонсоры уговорили израильское правительство не отвечать на провокационные обстрелы Израиля иракскими ракетами Саддама Хусейна, взяв на себя самих доведение войны до победного конца.
Мы («Спутник») тоже перешли на ежедневку, в связи с чем были приняты дополнительные сотрудники. Именно тогда, зимой 1991-го, пришёл к нам работать прибывший из Литвы русскоязычный еврей Яков Шаус. Существенно (лет на 10) моложе меня, это был бойкий и писучий литератор, мастер или даже гроссмейтер по стоклеточным (международным) шашкам, вывезший нелегально в Израиль всю семью. Почему нелегально – ведь уже не было запрета на выезд из СССР? Да, но для официального выезда нужно было длительное время оформления, долгая возня, а тут он воспользовался как предлогом каким-то турниром, проходившем в Египте, в котором должен был либо сам участвовать, либо освещать его в газете, но одновременно, используя связи в литовской столице, оформил выезд членам своей семьи, все выехали в Египет, а уж оттуда не составило большого труда прибыть в Израиль, где он заявил свои права на репатриацию. Жена его - по национальности литовка, и Яша с нею общался на её родном языке, что мы не раз слышали, когда он из редакции звонил ей по телефону…
Мы быстро с ним сдружились, и в апреле, когда я отмечал своё 60-летие, он мне подарил забавные «юбилейные стишки собственного сочинения, они где-то у меня сохранялись, и, если найду, непременно здесь вставлю!
Яков и сейчас выступает с интересными статьями, и я с ним связывался в Интернете. После моего нежданного увольнения из «Спутника», как раз в непростую и морально, и материально пору нашей жизни (уже в Афуле) вдруг мне позвонил Яков: его вызывали на шашечный международный турнир в Италию, на недельку, он был заинтересован поехать и просил меня на это время его заменить в редакции, договорившись, что мне эту неделю оплатят, я тоже был заинтересован подработать, но беспокоился о бытовой организации своего пребывания «вне дома, вне семьи»: момент был (стыдно сказать!) такой, что приходилось считать «копейки» (как раз мы выплачивали долг, взятый в Харькове у приятельницы для обеспечения "тылов" перед выездом), и я его спросил, будет ли оплачен мне обеденный «перекус». Он заметно удивился – мне даже показалось, что его покоробила моя «мелочность»… И в самом деле, по возвращении он мне даже не позвонил… Кроме этого мелкого эпизода, наши добрые отношения ничто не испортило, да и этот момент, надеюсь, он злом не помнит.
Ещё один человек, сыгравший потом благую роль в моей журналистской биографии, был принят на работу с ущербом (и, возможно, судьбоносным) в жизни моего сына.
В то время (живя ещё в Бней-Браке) мы и не знали, и не думали, что поселимся далеко от центра страны, в захолустной Афуле. Моему Мише надо было устраиваться на работу. Как и во всём мире, его дипломная специальность (библиотекарь, библиограф) и освоенное восьмилетней практической работой ремесло переводчика (с английского и немецкого на русский) не были хлебными и в Израиле. Библиотечные должности и здесь ценились дёшево, а для успешной переводческой работы нужно было ещё и овладеть в совершенстве ивритом, для чего тогда предстояло много лет «тренировки». И тут мне пришло в голову предложить его услуги моим хозяевам. Пу’гало «семейственности» в здешней жизни значения не имеет, а знание двух-трёх иностранных плюс уже приобретённый некоторый уровень владения ивритом хозяев заинтересовали. Миша успешно прошёл уже «пробы», и, вроде бы, всё получалось, как вдруг…
Здесь надо чуть отвлечься, чтобы рассказать о важной и смежной теме: об организации и первых шагах русскоязычной израильской «радиостанции» (то есть радиопрограмме «РЭКА») и о выдающейся роли в её работе выходцев из Баку.
При всей «зависти» к ним, должен признаться, что эта дружная, сплочённая общность, вошедшая в состав нашей алии 90-х и алии 2000-х, вызывает у меня искреннюю симпатию. Это, как правило, интеллигентная, творчески плодовитая группа, украсившая нашу разнородную и, по всей правде, не очень дружную этнонациональную компанию русскоязычных репатриантов. По моим личным наблюдениям, составленным на основе отрывочных упоминаний самих бакинцев, видная роль в продвижении многих из них на израильском «рынке» карьер и должностей принадлежит репатрианту из числа «семидесятников» Алексу Векслеру.
Я его не видал, не слыхал и лично не знаю, но это человек, который трогательно предан своему бакинскому прошлому, сохранил любовь и к своему родному городу, и к выходцам из него в Израиле. Ко времени прибытия Большой Алии (конец 80-х и начало 90-х гг. прошлого века) он успел занять видное место в политикуме и в правительственных учреждениях страны, так что, по его собственному признанию (в интервью, читанном мною на страницах Интернета) на вопрос к нему тогдашнего премьера Израиля Ицхака Шамира: кого следует поддерживать в армяно-айзербайджанском конфликте вокруг Нагорного Карабаха: азербайджанцев или армян, Векслер однозначно высказался за азербайджанцев.
Не будем здесь разбирать ни его аргументов, ни степень правоты (я-то склонен как раз симпатизировать в данном вопросе Армении, но, возможно, просто потому, что мне в течение жизни выпало дружить с несколькими симпатичными армянами, а вот азербайджанцев просто не было среди моих друзей, - но ведь это случайность!)… Однако, по словам самого Векслера, ему тогда удалось убедить главу Израильского правительства в правильности своего мнения. Как мы знаем, на практике Израиль все годы придерживается во многом именно проазербайджанской ориентации. Хотя как христианская страна Армения, вроде бы, ближе к «иудео-христианской цивилизации»…
Но мы сейчас не об этом, а о том, что в числе принятых по конкурсу радиожурналистов на радио РЭКА оказалась заметно большая доля выходцев из Баку – земляков А. Векслера. По памяти приведу несколько примеров: это и Алекс Иш-Шалом. Или – Алона Бреннер . Или – Леонид Заави…
Стоп! Не буду насиловать собственную память, хотя мог бы накидать ещё несколько фамилий протеже Вкуслера (я нашёл: и из РЭКи, и из позднее открывшегося русского «9-го канала» израильского ТВ несколько фамилий популярных ведуших: Давид Кон, Йосеф Шагал) – нашёл и такое упоминание: на русском радио РЭКа было шестеро ведущих – выходцев из Баку!)… Но вот на этом Леониде Заави сделаем «стоп!
Не знаю, кем он был для бакинцев, но оказался среди первых журналистов радио РЭКА после возникновения этой станции. Думаю, что мог повлиять на события и тот же А. В. В том числе и на положительное решение с трудоустройством не только Леонида, но и его сына - Александра Гольдштейна. Впрочем, это лишь моё персональное предположение. Но факт фактом: его наши хозяева предпочли моему сыну. И у меня их решение протеста не вызывает: по cвоим личным деловым качествам конкурентом Саша оказался более сильным.
Тогда я ещё не мог его оценить, как теперь. Да и то, оцениваю не по его главным заслугам (его первая книга, появившись в России, завоевала сразу премии и Букеровскую, и Антибукеровскую!). В момент поступления в «Спутник» заслуги его ещё не выявились. Однако по своим личным качествам Саша был человек приятный, а ко мне, так и вовсе почему-то очень расположенный… Так что мне в данном случае совсем негоже жаловаться на судьбу.
Литературное редактирование русских текстов для меня оказалось делом достаточно знакомым: ведь этим я занимался много лет и как редактор радио, и замещая ответственного секретаря русской по языку газеты-многотиражки завода им. Малышева… Правда, в последние 10 лет стал работать в газете, выходившей на украинском, однако русского не забыл и вполне справлялся с текстами и теперь..
Моя главная конкурентка - киевлянка, работавшая в украинской столице четверть века именно стилистическим редактором в русскоязычном научном журнале, – принята была на работу корректора. Поскольку зарплату мне почему-то назначили ровно такую же, как и ей (хотя, говоря по правде, редактирование требует куда более высокой квалификации и внимания, чем корректура), но мы оба были довольны уже и тем, что приняты…
Тут придётся сказать несколько слов о старшем корректоре, работавшем в «Спутнике» уже давно, - это была женщина, Марина К., по специальности, как мне сказали, вовсе не журналист и даже не филолог, а – химик, однако человек грамотный и, в общем, на своём месте. По моим наблюдениям, она чётко организовала работу, собрав и систематизировав ряд справочных материалов, без которых унификация грамматико-стилистического (скажем так) лица издания невозможна. Работая в «едином строю» с моим предшестваенником – Львом Меламидом, она (или, возможно, они вдвоём) составили ряд справочных таблиц и перечней, в которых предусмотрели единую (в рамках данной газеты) «нормативную политику» языка и стиля…
Я постепенно вошёл в курс предусмотренных ими требований и старался их придерживаться, не проявляя никакого своевольничанья и вкусовщины. В пределах общеутверждённых норм могут быть известные девиации (отклонения), и важно, чтобы как раз они и были унифицированы. В случае расхождения мнений важно придерживаться какой-то одной линии, а не двух сразу, - это я признаю и понимаю.
Именно поэтому мне странно, что вскоре я почувствовал: кто-то настраивает хозяев против некоторых моих правок… Об этом мне вдруг стал говорить Давид: «Вами недовольны…» При выяснении причина оказывалась настолько пустяковой, что и говорить было не о чем… Все догадки некуда было больше направить, кроме как в сторону Марины: это она настраивает братьев…Но - зачем???
Так и не знаю, прав ли я и, если прав, то чем её не устраивал. А выяснить и не попытался, о чём не жалею.
Впрочем, больших неприятностей в течение почти года моей работы у меня не было. Самая крупная была связана с ошибкой одного из переводчиков.
У моей сестры Марлены в её студенческие, а мои школьные годы была подруга – Софа Штерина. Первым браком она была замужем за Марком Айзенштадтом, и у него она была первой женой, потом они расстались, а когда он женился (говорили - в четвёртый раз), то на родной сестре будущей Марлениной сватьи… Пока что запомним эту странную распасовку карт и судеб, но дело в том, что примерно в одно со мною время в «Спутник» на работу переводчика был принят молодой человек по имени Митя Сливняк. Хозяева называли Дмитрия Мордехаем – ясно, что это он сам им так представился.
Оказалось, Митя-Мордехай – сын той самой Софы Штериной от второго брака. Приехали они из Баку или Еревана, но родился он в Харькове, а разговорившись, мы очень быстро «сочлись роднёй» (ведь Марк, первый муж его мамы, в самом деле был теперь мне родственник: родная племянница его жены - это жена моего родного племянника! Но, сверх того, я прекрасно помню маму Мити-Мордехая: Софу!
Как многие еврейские юноши этого времени, Митя ещё в Союзе выучил иврит и довольно бойко на нём говорил. Но однажды в маленькой информашечке перепутал значение слов.
Читаю в этой информашке примерно следующее: Западная Германия отказалась продавать министерству обороны Израиля БАТАРЕИ…
Батареи можно понимать в разных значениях. Поскольку сам я в Советской Армии бьыл радиотелеграфистом и обслуживал радиостанцию, в которой применялись электрические батареи (гальванические элементы) двух видов: БАС-60 и БАС-80, то применение батарей в военнном деле у меня никаких вопросов не вызвало. И мне в голову не пришло заподозрить в данном тексте какую-либо нелепость.
Газета с крошечной информацией вышла в свет. Вдруг подходит ко мне Давид Шехтер с сообщением:
– Феликс, как же это вы пропустили такую ошибку: вместо «Германия отказаласаь продавать Израилю подводные лодки» написано, что она отказалась продавать … «бат-т-тареи» ?
Говорит – и чуть заикается… Я уже знаю: значит, нервничает… Отвечаю: так было в тексте, который я вычитывал. У меня вопросов не возникло: гальванические батареи могут быть и стратегическим товаром, я сам служил в армии и пользовался ими как источником питания радиостанции…
Вскоре выяснилось: батарея (электро-гальваническая) – на иврите солелА’. А подводная лодка – цоле’лет. Во множественном числе, соответственно: солелО’т и цолелO’т… Разница – в одном звуке (букве). Трудно ли перепутать, если язык выучен всего лишь несколько месяцев назад… Да и то – не мною, а переводчиком, Митей-Мордехаем!
Прав оказался Миша Вайскопф: надо, надо знать жизненные реалии. А ещё лучше – знать язык, с которого переводят. Но и тогда поди заметь!!!
Уже и не помню, давали ли тогда поправку или сделали вид, что всё в порядке…
Необходимость орфографической, пунктуационной, а уж особенно – стилистической правки текстов требует от литредактора уверенности в себе и умения доказать свою правоту. Надо, однако, отдать должное сотрудникам: создавали ли они перевод с английского, с иврита или собственный оригинальный текст статьи, в большинстве случаев они это делали хорошо. Правку ради правки, просто чтобы изложить текст не так, каким он был первоначально, я и сам не признаю. Стараюсь, если можно, сохранить индивидуальный стиль оригинала. И лишь в необходимых случаях правлю. Поэтому споры возникали редко. Во многом это объяснялось миролюбием и покладистостью тех, кого я всё-таки правил. Надо отдать должное уровню грамотности и стилистической культуры хорошо подобранных сотрудников, их высокой квалификации. Но и их такту, доверию к «правщику».
Среди сотрудников я ещё не называл Велвла (Володю) Чернина – московского идишского поэта. Интересна история его становления как еврейского литератора. По его словам, идиш, на котором написана бо'льшая часть его стихов: кажется, пять книг из шести (лишь одна – на иврите). Идиш он стал изучать лишь став подростком – его «заразил» интересом к этому языку дед, у которого он гостил где-то в украинско-еврейском местечке. А до этого говорил лишь по-русски. Велвл родился, точно как и мой сын, в 1958 году, учился в Московском университете на истфаке и специализировался как этнограф. Он рано увлёкся еврейскими культурно-историческими и политическими проблемами, принимал участие в еврейской подпольной (по необходимости – антисоветской) деятельности… Живёт в одном из еврейских поселений Иудеи, преподавал (а, возможно, и продолжает преподавать?) идиш в двух университетах Израиля, много лет провёл заграницей как посланец Сохнута, у него шестеро детей, а сын Михаэль – сам уже учёный, арабист…
Удивляюсь: как же мне везёт на интересных людей! И как плохо, мало сумел я воспользоваться этим общением …
Вот ещё одно имя, очень известное теперь в мире русской журналистики и Интернета. Это Антон Носик, выдающийся российско-еврейский блогер…
Антона принесла в Израиль та же волна Большой алии 1990 года, что и Велвла, и Митю-Мордехая Сливняка, и меня, грешного… Он лишь годом раньше окончил Московский медико-стоматологический институт, но, по-моему, врачом работать так и не начал. Вместо этого, прибыв в Израиль, сразу или почти сразу стал журналистом в газете Максвелла «Время», притом – на самых видных ролях, крупным планом! Вчерашний студент-медик из СССР стал учить новых граждан Израиля основам рыночной экономики. По мнению многих, морочил людям головы, предсказывая, например, скорое снижение цен на квартиры (как на покупку, так и на аренду). Говорят, в Израиле цены на жильё не падали никогда… Тут я ничего не знаю и ни спорить, ни соглашаться не буду. Но что Антон Носик уже тогда великолепно владел пером – это факт. Находясь на основной работе в редакции «Времени», он вошёл в контакт с хозяевами нашей газеты и регулярно стал поставлять (под псевдонимом, который я забыл) свои опусы. Признаюсь, я ждал их с нетерпением. И не только потому, что они всегда бывали интересно, изящно написаны. Но ещё из чисто профессионального, почти спортивного азарта: не удастся ли мне выловить хотя бы одну языковую «блоху»? - Должен признать: если и удавалось, то раз или два…
По поводу Антона мы, помню, как-то слегка злословили с переводчиком Мордехаем, он же и Митя, и тот мне стал говорить о склонности этого автора к авантюрным сюжетам и формам изложения. Кажется, это он подал мысль, а я при случае передал предложение Антону: «Напишите как-нибудь диалог-дискуссию придуманных вами двух псевдонимов!» Антон улыбнулся, ничего не ответил, но однажды мне сказал: «Я последовал вашему совету!» И точно: он ловко подделал «дискуссию», придумав не только имена, но и позиции двух спорщиков по какому-то актуальному тогда вопросу… Аргументы, с обеих сторон убедительные, разработал этот «кукловод»!
Каждый, кто более или менее внимательно следит за политико-экономическими и культурно-бытовыми дискуссиями наших дней, знает, сколько всяких скандальных ситуаций числится за этим «отцом Рунета», как назван Антон в Википедии, в статье, ему посвящённой. Самая последняя – судебный процесс, который был затеян в России по поводу статьи А. Носика «Стереть Сирию с лица земли!» - в этой воспалённой Руси ему немедленно приписали экстремизм! Дело обошлось штрафом – правда, весьма внушительным… Впрочем, не видно было, чтобы наш пострел сильно это переживал…
Увы! Перечитывая перед публикацией на сайте этот текст в августе 2017 года, вынужден был добавить этот печальный абзац: Антон Борисович Носик, этот, по определению премьер-министра Российской Федерации Дмитрия Медведева, «первопроходец российского интернета, внесший существенный вклад в его развитие», скончался 7 июля 1917 г. через три дня после того как ему исполнился 51 год.
Мне довелось, работая в спутнике, познакомиться с приносившими в газету для публикации свои материалы писателями Александром Каневским, Давидом Маркишем, Марком Котлярским и другими.
За 10 – 11 месяцев моей работы в «Спутнике» помню два достаточно сильных своих переживания по поводу возникших в процессе работы осложнений. Первое – это была моя стычка с одной из женщин-общественниц, кажется, из еврейских поселенцев «территорий» (так в Израиле обычно говорят о тех землях, принадлежность которых оспаривают израильтяне и палестинские арабы).
Автор очередной статьи, женщина по фамилии Яблонская, громко восстала против моей редактуры.
Стилистические недочёты её оригиналов были легко доказуемы, за много лет до этого покинув Россию и переключившись на повседневный иврит, Яблонская просто забыла многое в русском, строила русские фразы по ивритским образцам, и оставить эти грехи неправлеными я просто не имел права. Однако эта (немолодая уже) бывшая москвичка подняла крик, называя меня «правдистом» и прибегнув, по существу, к подмене доказательств, типа тех, какие выдвигал гоголевский персонаж: «А у тебя жена колдунья!»
Спорить в таком тоне было недопустимо, и я уже не помню, как мне всё-таки удалось настоять на своём. В итоге упрямица всё-таки сдалась – мне удалось её убедить в своей правоте и в том, что в отредактированном виде материал стал более понятным читателю.
Второй случай оказался сложнее. Дело было в том, что некий молодой человек по имени Д. Ш. (во всяком случае, так именовали его и Давид Шехтер, и Велвл Чернин, и Митя-Мордехай Сливняк) прибыл как оле-хадаш (новый репатриант) после (если я правильно понял) некой «опустившей» его в глазах олимовской общественности операции советской госбезопасности. Чекисты заставили его (как они делали в отношении уступчивых, слабохарактерных людей) выступить с осуждением его собственных дел, поступков, поведения… Тысячу раз подчеркну, что я не в курсе подробностей и рассказываю , как понял происходившее с этим молодым человеком, а не выдаю всё за истину.
Факт тот, что за юношей тянулся некий шлейф слухов. Он резво объяснялся на иврите, и братья-владельцы нашей газеты поручили ему работу по переводу с иврита на русский инструкции по поведению во время ракетных обстрелов. В тексте оригинала были, видимо, такие термины и указания, которые перевести на русский этот господчик затруднился. Он выходил при этом из положения с гениальной простотой, которая для меня как редактора была, с его стороны, хуже воровства: он просто оставлял термин или целый кусок инструкции без перевода. Читатель, надеюсь, поймёт мою растерянность: если этот человек, обязавшись выполнить перевод, был не в состоянии передать суть отдельных мест текста, то как и чем это должен восполнить литературный редактор?!
Я попытался объясниться с юношей, однако он отвечал мне раздражённо и, более того, по-хамски: вы-де – редактор, вам за это деньги платят…
Пришлось мне через Давида довести ситуацию до сведения братьев Кейнанов… Не знаю содержания их разговора с этим горе-переводчиком, но его я больше не видал. Не был издан и русский текст инструкции, которую он столь легкомысленно обязался перевести с иврита…
Что мне известно доподлинно, так это его дальнейшая судьба: он стал профессоров истории и работает, кажется, в Тель-Авивском университете.
Как человеку пишущему, мне, конечно, было мало работы лишь редакторской, «читательской», но хотелось и самому писать и публиковаться. Братья «милостиво» согласились печатать мои журналистские работы, предупредив, однако, что сверх оговоренной зарплаты платить мне за сочинительство ничего не будут. Тем не менее, в газете были помещены (без выплаты гонорара) несколько моих материалов, – в том числе, например, результат моего изучения документов харьковского Дробицкого яра – аналога киевского Бабьего, отрывки из воспоминаний и ещё кое-что…
Когда я лишь начал работать в редакции «Спутника», её обстановка, внутренний вид практически ничем не отличались от привычных мне советских интерьеров любой редакции, - разве лишь тем, что на столе каждого пишущего сотрудника стоял монитор персонального компьютера, чего в СССР в мои времена ещё не видывали. Первые PC я вообще увидал на своём заводе лишь за две – три недели до увольнения с работы… Их приобрёл завод неведомо с какой целью, и я пришёл посмотреть, как работает на одном из них увлечённый пользователь – инженер Гавриш, специально принятый на работу с целью освоения новой электронно-вычислительной техники и обучения других работе на ней…
Прошло недолгое время после моего поступления в «Спутник», и однажды вдруг в помещение редакции внесли какие-то серые пластмассовые довольно крупные пластины, пришли два чужих человека и в течение одного-двух дней установили между рабочими местами сотрудников эти пластины, оказавшиеся перегородками для разделения рабочих мест. Редакция стала напоминать почтовый или банковский офис, каждый от каждого были теперь отделены стенками собственной рабочей кабины, такая была и у меня, но до поры – без РС (персонального компьютера).
Поступив на работу в редакцию «Спутника», несколько месяцев я редактировал чужие оригиналы (как правило, поступающие ко мне в виде компьютерных, выполненных на принтере, распечаток, правя их вручную, «как до «исторического материализма». Но, по-видимому, на братьев-хозяев произвело какое-то впечатление моё сверхплановое участие в пополнении редакционного портфеля рукописей. Во всяком случае, без моей просьбы однажды, в минуту затишья в поступлении ко мне на литредактуру свеженабранных компьютерных материалов, на мой стол поставили монитор, под стол – процессор, а к моему рабочему месту подошёл Пауль Кейнан, и без кавычек Главный, но «редактор» всё-таки в больших кавычках, вручил мне «махбе’рет» (тетрадь) и «ипаро’н» (карандаш), показал, как включать компьютер, и стал учить, как с ним работать, править и сохранять написанное, редактировать текст…
С тех пор, т. е. с 1991 года я, освоив пользование «пи-си» (персональным компьютером), стал продвинутым в ХХI век дедом.