Тоже мне напугали: Лох-Несское чудовище… Вот если бы там вынырнуло ЦК партии!
Виктор Шендерович
Быстро достав документы, а вместе с ними и три газеты, Мирон начал пересматривать все ли на месте.
-Ну, вот я ему и говорю: «А помнишь, батюшка, какой раньше голод был? Хлеб-то как золото был…» — раздался голос в начале вагона.
-А он-то чего? — раздался другой голос.
-Да чего? Замолк сразу-то…- ответил первый голос, и собеседники успели подойти к месту Мирона.
-Э! Володя, это наши места, — снова сказал первый голос. Его обладателем был мужичок лет тридцати, полный и светлый.
-Ага, вижу, что наши, — ответил второй, — я с девкой сяду мне женится невтерпёж, — засмеялся он. Хозяин второго голоса выглядел тоже, как и первый, только с тёмными волосами.
На них Мирон даже не обратил внимания.
Мужики сели, как и договорились. Володя сел с Мироном, а второй, который сильно хотел жениться, сел с девушкой. Пришли проверять билеты. После проверки Мирон стал читать газету.
Между мужиками и девушкой разговор завязался довольно быстро. Хоть и отвечала девушка неохотно и скучно, но было видно, что это занимало её больше, чем книга. Мирон же полностью погрузился в газету. Там писалось про первую пятилетку, коллективизацию, раскулачивание и о всяких житейских нужд. Хоть Мирон и понимал мало что, но всё равно продолжал читать. Так сказать, для солидности.
Отвлекся он только тогда, когда вдруг понял, что здесь обсуждают его. Но дабы послушать, что о нём говорят со стороны, решил делать вид, что ничего не слышит и что газета ему полностью интересна. Обсуждали только мужики. Говорили они тихо, но до Мирона долетало каждое слово.
-Гриня, а может он глухой? Или ещё чего круче…глухонемой? — спросил Володя.
-Может быть и глухой. Интересно, а он до конечной?
-Должно быть до конечной. Смотри, какой пиджачок на нём, хорошо, должно быть, живёт.
-Ты чего, Володя, кто же сейчас хорошо живёт? Я ночь спать-то ложусь с мыслью о том, чтобы не забрали меня, — ответил Гриня почти шёпотом, — мать-то иконы прячет под подушку, в шкафы, боится сильно.
-Гриня, потом об этом поговорим. Тут везде люди-то не свои.
-Да кто тут… Девушка-то явно ничего не скажет. А этот…глухонемой, стучать тоже не будет, на партийного не похож, да и к тому же, если бы он занимался арестами, то газету бы он сейчас не читал. Так вот я и говорю, мать плачет, отца ж забрали на пожизненное, видится нельзя…
-Гриня, ты мужайся. Переживём это. Может, после коллективизации жить лучше станет. Обещают же.
-На костях никогда хорошо не бывает.
-Да! На костях жить неудобно. И ноги болят, и совесть мучает… — Володя посмотрел в окно, и в эту же минуту Мирон отложил газету.
Как много хотелось сказать сейчас Мирону! Для начала достать свой партийный билет, показать его, сказать этим людям, что они не могут осуждать власть партии, что они ничего в этом не понимают, да и вообще как они смеют не бояться лагерей, ссылок. И много он хотел сказать о религии, но тут его взгляд встретился с взглядом Володи… И он как будто понял этого человека, понял все его страдания и подумал о своих. «Не буду ничего им говорить. К черту! Всех не арестуешь, а говорить тем более не запретишь» — подумал Мирон и хотел снова вернуться к газете, но вдруг мимо них прошёл человек. Точнее сначала он шёл, а после того, как увидел Мирона, то хотел бежать, но не успел.
-Евгений Иванович! — крикнул Мирон и встал. Человек тут же подошёл к столику. Мужики резко посмотрели на Мирона, а девушка убрала книгу.
-Мирон Николаевич! А вы тут как? Откуда и куда? Как там дела в партии? Меня ещё помнят? А я вот катаюсь тут… Вы, наверное, к отцу едете? Или работать? Хотя нет, если работать, то вы бы в пиджачке не ехали, — Евгений Иванович сильно волновался.
-Вас ищут, между прочим. Вы на вокзалах прячетесь? Буду знать. Завтра вы уже будете в другом месте, — сказал Мирон и сел. Мужики переглянулись.
-Всё, Гриня, попали. Говорил я тебе… -шептал Володя.
-Мирон Николаевич, разрешите объясниться. Я тогда уехал не, потому что испугался, а потому что у меня был шок! Да-да, шок! Как это меня за решетку. Мы же с вами прекрасно работали тогда, помните? Но вы донесли на меня… За что? Вам нравится доносить на своих приятелей? Знаете, если уж уже завтра меня заберут, то я хочу вам сказать несколько слов. Заимейте, пожалуйста, совесть Мирон Николаевич, и вспомните себя раньше. Вы тогда были совсем друг…-говорил Евгений быстро, но закончить не успел. Мирон уже орал во всю глотку, хоть это и не было принято.
-Крыса поршивая! Пошёл вон отсюда! Если я доношу, значит нужно, значит ты враг народа, убивать вас надо! Стрелять всех к чёрту, как собак! И хоронить вас не нужно! — Мирон достал чистый лист и начал на нём что-то быстро писать.
-В таком случае, Мирон Николаевич, завтра я буду ждать за собой машину на московском вокзале. Делать мне всё равно нечего, а вот вас за отца могут и забрать. Кулацкий сын! Научите отца платить и кормить народ, а не есть в одно пузо. Враг народа это вы! — и Евгений ушёл, а пассажиры долго-долго шептались между собой о молодом партийном деятеле, который любит писать доносы и, к тому же, сын кулака.
-Расстрелять сразу же! Без пыток, — Мирон продолжал писать бумагу, — крыса, сука поблудная. Трус, сбежал перед самым арестом, увидел мою подпись на бумаге! Месяц уже шляется где-то. Семью трогает, отца покойного трогает. Без тебя разберусь кто я…Ууу, мразота!