Кое-что из "Дневника писателя" показалось мне не только весьма интересным, но и применимым ко дню сегодняшнему, как, впрочем, и ко дню любому - ведь есть такие наблюдения, такие описания нравов, которые касаются НЕПРЕХОДЯЩЕГО в самой сути человека. И для Достоевского это, конечно же, не исключение, а правило. И все же особое чувство бывает, когда замечаешь, как на первый взгляд внешнее описание вдруг явственно перекликается с какой-то почти трансцендентной материей нашего человеческого бытия.
Вот, к примеру, описание бала, наполненное емкими и точными картинками современной писателю публики. Тут и об умении (вернее, неумении) носить костюм, и о напускном веселии, да и о собственно умении танцевать. Один "зверски вертящийся офицер" чего у Достоевского стоит! К тому же, рядом с описанием "искусства" этого доблестного офицера, стоит фраза, стоящая многого в литературе: "Танец - это ведь почти объяснение в любви ...". Впрочем, Достоевский не был бы Достоевским, если бы все его наблюдение сосредотачивалось только на внешней стороне происходящего. И мы встречаемся с совершенно замечательной по своей духовной глубине мыслью. Не могу не привести как можно более полную выдержку:
"И пришла мне в голову одна фантастическая и донельзя дикая мысль: "Ну что, - подумал я, - если б все эти милые и почтенные гости захотели, хоть на миг один, стать искренними и простодушными, - во что бы обратилась тогда вдруг эта душная зала? Ну, что если б каждый из них вдруг узнал весь секрет? Что если б каждый из них вдруг узнал, сколько заключено в нем прямодушия, честности, самой искренней сердечной веселости, чистоты, великодушных чувств, добрых желаний, ума, - куда ума! - остроумия самого тонкого, самого сообщительного, и это в каждом, решительно в каждом из них! Да, господа, в каждом из вас всё это есть и заключено, и никто-то, никто-то из вас про это ничего не знает! О, милые гости, клянусь, что каждый и каждая из вас умнее Вольтера, чувствительнее Руссо, несравненно обольстительнее Алкивиада, Дон-Жуана, Лукреций, Джульет и Беатричей! Вы не верите, что вы так прекрасны? А я объявляю вам честным словом, что ни у Шекспира, ни у Шиллера, ни у Гомера, если б и всех-то их сложить вместе, не найдется ничего столь прелестного, как сейчас, сию минуту, могло бы найтись между вами, в этой же бальной зале. Да что Шекспир! тут явилось бы такое, что и не снилось нашим мудрецам. Но беда ваша в том, что вы сами не знаете, как вы прекрасны! Знаете ли, что даже каждый из вас, если б только захотел, то сейчас бы мог осчастливить всех в этой зале и всех увлечь за собой? И эта мощь есть в каждом из вас, но до того глубоко запрятанная, что давно уже стала казаться невероятною".
Так о чем же здесь? Неужели только о том, что и вправду много в каждом человеке скрытых талантов, которые только по причине его собственной скованности и незнания себя не раскрываются иной раз и во всю его жизнь. Да ведь тут подумать надо - каковы же эти подлинные таланты души человеческой. Не один ведь только ум да обольстительность, хотя и ум, конечно же, вещь весьма недурная.
Нет, тут есть нечто поглубже - искренность сердца, чистота и великодушие помыслов, добрые желания. А это уже не просто голый ум, который, признаться, далеко не всегда используется нами во благо себе и другим. Здесь, если верно понимать Достоевского, речь идет о тех самых заповедях блаженства из Нагорной проповеди Христа. И воистину, исполнение этих заповедей не есть труд неподъемный для души человеческой, напротив - "иго Мое благо, и бремя Мое легко". Нужно лишь обрести правильное вИдение, чтобы понять, что есть собственно человек, а что есть только навязанная ему миром оболочка, стоящая как некий мифический Цербер на пути человека не только к миру и к ближним, но и к самому себе. С таким вИдением и пониманием враз покинули бы нас все суверенитеты и условности, прекратили бы раздуваться самомнения и растворилась бы в пространстве гордость и взаимная подозрительность. Каждому стало бы совершенно очевидным, что все, чем он "обладает", есть богатство, доставшееся ему от всех прочих людей - живших прежде и ныне живущих. А раз так, то и делить-то, собственно, нам всем нечего. И какие уж тут преграды для совершенно открытого и искреннего общения!
И пусть не смущает нас немного игривый реверанс писателя в конце главы:
"И неужели, неужели золотой век существует лишь на одних фарфоровых чашках? Не хмурьтесь, ваше превосходительство, при слове золотой век: честное слово даю, что вас не заставят ходить в костюме золотого века, с листком стыдливости, а оставят вам весь ваш генеральский костюм вполне. Уверяю вас, что в золотой век могут попасть люди даже в генеральских чинах. Да попробуйте только, ваше превосходительство, хотя бы сейчас, - вы же старший по чину, вам инициатива, - и вот увидите сами, какое пироновское, так сказать, остроумие могли бы вы вдруг проявить, совсем для вас неожиданно. Вы смеетесь, вам невероятно? Рад, что вас рассмешил, и, однако же, всё, что я сейчас навосклицал, не парадокс, а совершенная правда...".
Ведь заканчивается он опять-таки предельно проницательным наблюдением - "А беда ваша вся в том, что вам это невероятно". Так и выходит, что причина гротескного автопортрета человечества кроется в его застегнутом наглухо сюртуке ложно понятой респектабельности и собственной значительности.
И разве можно не вспомнить здесь другое, прозвучавшее из уст киногероя и гораздо более близкое к нам во времени, но тоже ставшее классикой:
"Я понял в чем ваша беда! Вы слишком серьезны! Умное лицо - это еще не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!"
Хочется только уточнить: улыбайтесь друг другу!