Светлой памяти дорогого моего дедушки, Александра
Николаевича Миронцова посвящается...
Воздух пьянил. Хотелось дышать полной грудью, бежать, прыгать , смеяться и плакать от восторга. Весна! Как же люблю я это время, когда набухают почки, пахнущие абрикосами, в лесных проталинках радуют глаз цикламены и подснежники, подсыхают тропинки и можно надеть куртку вместо надоевшей тяжелой шубки. А потом солнышка и тепла с каждым днем все больше, и так хочется вырваться в лес за ландышами, набрать их целую охапку и несколько дней вдыхать в себя дивные терпкие ароматы. Мой девятый класс, моя любимая школа!
Сегодня заметила, что на меня поглядывает Сережка Чокмосов, сын нашего врача-рентгенолога, и почему-то виновато отводит взгляд.
И в такую радостную пору почувствовалось, что Сережка что-то хочет рассказать, но не решается. А в сердце легкое нытье, как предчувствие, что впереди другое время, другие проблемы. Так и оказалось:
- Ты знаешь, я решил тебе что-то сказать, но мне нельзя этого делать.
- Давай, говори, если решил!
- Ты не понимаешь, если ты проболтаешься и меня подведешь, мне родители никогда не простят.
- Сереж, я не проболтаюсь, можешь не сомневаться!
А сердце: бух-бух-бух, как набат перед бедою.
- Я услышал разговор родителей: у твоего дедушки рак с метастазами, рак желудка. Так папа сказал маме, но я четко слышал. Ирка, ты что?
А ничего, просто этого я не ожидала никогда, и не было ничего болючее и хуже.
Мой дедушка – он самый лучший. Я не знаю человека ласковее и добрее. Когда он видит меня, он распахивает руки, и я мчусь в его объятия и, прижавшись к нему, слушаю, как он говорит мне: «Шейка моя утиная, как ты подросла, милая моя внученька». Он очень-очень добрый. Нет таких наших детских провинностей, которые бы он не простил или разобиделся. Только один раз, когда мне было уже лет 10, я, здоровая дура, залезла в большое дупло старой груши, увидев издалека идущего по тропинке дедушку, и рявкнула что есть мочи при его приближении. Мне же хотелось, чтоб он посмеялся моей шутке, а он, смертельно бледный, бросился меня догонять со словами: «Ах, ты, негодница! Вот ты у меня сейчас получишь!». Тогда мне удалось удрать, но дедушка уже в ближайшее время даже не вспоминал о моей проделке, а мне стыдно до сих пор. Ведь он же у меня герой. В войну удерживал связь, сжимая зубами провода, за что уже после войны ему вручили орден Красной Звезды. Но в тяжелом 1943-ьем он попал в плен, про который нам шепотом рассказывала бабушка, сидел в концлагерях, а когда освободили, свои забрали в Сибирь, выяснять, изменял ли он родине. Бабуле после весточки «Пропал без вести» больше ничего не сообщили. Все военные годы, в том числе, в оккупационное время, она пыталась сохранить свою семью: свекровь и трех дочурок: мою маму, Диану, 9 лет на момент начала войны, Галинку, 2-х лет и годовалую Наденьку. И вот в 1947 году на ступеньках крыльца их дома появился совершенно седой, согнувшийся старичок с палкой в руках. Выбежавшая его младшая дочка Галинка, которой уже исполнилось 8, спросила: - Вам кого, дедушка?
- Позови маму.
- А мама на работе.
- А бабушка, бабушка дома есть?
- Да, я позову.
Вышла бабуля Паша, дедушкина мама, моя прабабушка, увидев пришельца, успела сказать: «Сынок…» и потеряла сознание. Так дедуля вернулся домой. Про его любовь к моей бабушке можно книги писать. Он женился на ней, пятнадцатилетней, когда ее семья спасала свою доченьку Полину от ссылки в Челябинскую область. Самому дедушке было всего 22. Всю жизнь потом насмотреться на свою жену не мог, как будто боялся поверить в свое счастье. Никогда не отдыхал днем, но бабушкин дневной сон охранял ревностно, особенно от посягательств нас, внучат. Обращались они друг к другу: «золотко, ягодка, солнышко, радость моя, Поленька, Шурочка». Слушала бы снова, не наслушалась. Работал дедушка после войны контролером в сберегательной кассе. Бабуля очень талантливо шила, оказывая услуги местным дамам. И нам всем перепадало. Мои самые красивые платьица были сшиты ее руками. В их доме, принадлежавшем до революции прабабушке Паше, все было создано бабушкиными руками: шторы, покрывала, занавеси, шикарное постельное белье, салфетки и даже напольные ковры. В летнее время в доме всегда пахучие букеты цветов, круглый год в огромной кадке плодоносящий золотыми шарами, а при цветении затмевающий лучшие ароматы духов, король-лимон. На стене большая картина с девушкой, обнимающей журавля, кожаный диван, комод, зеркальный шкаф. Я любила их дом. Очень любила праздники, особенно Пасху и Троицу. Перед Троицей дедушка уезжал на велосипеде в лес и возвращался с полным мешком чабреца, мяты и другого разнотравья, которым устилали полы во всех комнатах, а по углам дедуля расставлял спиленные им ветки ясеня. Троица превращала их жилище в сказку. Ничего не могу рассказать про Рождество, но Пасха была в доме главным праздником, собирающим всех родных и друзей, и мы, внучата, помогали старшим красить яйца и украшать большие столы. Даже в грозные советские времена отнять Пасху у людей не удалось. Несмотря на запреты, люди шли на кладбище нашей станицы, обменивались куличами и конфетами, как бы встречая каждый своих небожителей и забирая их в семьи и дома. И никому не удалось это запретить.
Завершался мой девятый класс. Родители готовились к давно запланированному переезду из Ярославской в Анапу. А мой дедушка заболел, и я дала слово однокласснику Сережке никому не говорить про это. Впрочем, достаточно скоро тайна обнаружилась и стала известна всем. Дедушку взяли на безуспешную операцию, которая заключалась во вскрытии брюшной полости и освидетельствовании множества метастазов. Однако, для дедули это был короткий период мобилизации, когда он поднялся, попытался даже выйти на работу, но, увы, совсем ненадолго. Потом его вновь положили в больницу. Приехала из Потсдама моя тетушка Галина. Они с мамой пошли в больницу навестить дедушку. Мы, внучки, пошли с ними: я, моя сестренка Лорочка и тетушкины Аленка и Светочка. Я хорошо помню палату в ярославской больнице: большую комнату с очень высокими потолками, в ней 5 кроватей. Был выходной летний день. Дедушка находился в палате один. Он лежал у окна слева и почти равнодушно среагировал на наше появление, что раньше было просто невозможно. Мама и тетя Галя сели на стулья перед его кроватью и продолжали обмениваться какими-то фразами, мы тоже вели себя шумно. А дедушка приподнял голову и четко сказал:
- Тише вы, тише! Уже врата открыты и ангелы поют, а вы так громко разговариваете.
Я не знала тогда, о чем он говорит, но, так как это были последние его слова, услышанные мною, они гранитной надписью высеклись в моей памяти. Больше дедушку я не увидела. Помню, как уводила на соседние улицы младших сестренок, чтоб они не находились рядом с плачущими мамами и бабушкой, помню много-много людей, кладбище. А потом я убежала к моей подружке Гале, и уже никто не мешал мне горько-горько плакать у нее на плече, прощаясь с дедушкой и моим детством.
2017г.
Из неопубликованного.