часть 1
Один и тот же жуткий сон, повторяющийся на протяжении последних нескольких ночей, заставил Павла проснуться. Сердце молотило в груди , как старый тракторный движок. Хоть и гулко, но с перерывами.
Так страшно мужчине уже давно не было.
Страшный сон свой он помнил в мельчайших подробностях. Причем, сон и не сон вроде. А явь в полудреме, до того натуральным было все, что он видел, ощущал, переживал и так далее.
Вроде спускается он в знакомый с детства подвал. Только дальше все становится незнакомым. Скользкие , сырые ступени ведут куда-то в кромешную темноту. Павел делает пару шагов и тут с громким лязгом, над его головой захлопывается дверь. Мужчина остается в черной совершенно непроглядной неизвестности. Темнота давит на него со всех сторон так, будто вокруг него не воздух, а густая и вязкая масса. Причем, очень холодная. И эта субстанция шевелится, как бы дышит и все сильнее сдавливает Павла. Непередаваемо дикий страх парализует тело так, что он не в состоянии ни двинуться, ни крикнуть. Леденящая сердце, смертная тоска, предчувствие страшного и неизбежного конца наваливается на Павла подобно бетонной глыбе. Он без сил опускается на ступеньку и сжавшись в комок покорно ждет конца.
И тут до его слуха доносится тоненький, не то детский, не то женский плач и едва уловимое бормотание . И в голосочке этом слышится мольба, словно кто-то там, глубоко внизу просит Пава помочь ему.
Цепкие лапы темноты словно отпускают мужика и тот с громким воплем бросается вверх по лестнице. Одна, вторая ,третья ступеньки и руки Павла упираются в липкую стену. Он шарит руками по ней, пытаясь найти выход, но тщетно! Насколько хватает рук, всюду стена. Без щелочки, без какого-нибудь выступа. Ледяная, скользкая, мерзко пахнущая стена.
А плач между тем, приближаясь, усиливается. Павел уже отчетливо слышит сквозь тоненькое подвывание отдельные слова. «Отпусти...больно, не надо!»
Вот уж неведомый голос невидимого плакальщика над самым ухом, теряющего рассудок Павла. Холодная, как зимний снег, маленькая, но очень сильная рука сдавливает мужчине плечо. В последней попытке вырваться, Павел оступается и с животным ревом летит куда-то вниз….
И… просыпается, как и сегодня в своей постели мокрым от холодного пота, с выскакивающим из груди сердцем.
Страшный сон остался позади, но ощущение полета, неизбежного конца, все еще не отпускало сердце взрослого мужика. Немного отдышавшись, Павел поднялся на дрожащие ноги. «А! Мать твою….»- шепотом выругался мужчина, понемногу приходя в себя. В коридоре горел свет. После первого же кошмара, Павел стал оставлять включенным на ночь настенное бра.
В пустом доме стояла гулкая ночная тишина. Раньше она нарушалась нездоровым храпом и стонами тяжело больной матери, спящей в соседней комнате. Но мама умерла полтора месяца назад. Дней пять прошло со дня ее сороковин. Сидя на кухне при полном свете, Павел нещадно дымил сигаретой. «А ведь чертовщина началась сразу же в тот день, как я мать на сороковины помянул», - пришла неожиданная мысль.
Перед глазами Павла ясно встал тот злополучный день.
Помянуть покойную Клавдию Сидоровну, мать Павла на сороковой день, пришли две ее подруги, соседки, муж одной из них , сторож и сменный продавец сельского магазина, где почти до смерти, пожилая женщина работала дворником и поломойкой в одном лице. Гостей Павел угощал купленными в магазине деликатесами, хорошей водкой и горячими блинами, которые испек сам.
Проводив подвыпивших гостей до ворот, Павел и сам решил отдохнуть на крыше дровяного добротного сарая.
Он удобно расположился на сенном матрасе, прикрыв глаза от света, оказавшимся под рукой, черным платком. После нескольких стопок водки, принятых за упокой души матери, Павел крепко заснул. Он был в очередном заслуженном отпуске и мог позволить себе принять лишнего. Тем более, по такому серьезному случаю.
Сквозь сон он услышал плачущий детский голосок, умоляющий отпустить его.
Резко сев в своей импровизированной постели, Павел несколько секунд продолжал слышать все тот же голосок-"Отпусти, не надо! Больно!»
Проснувшись окончательно, Павел испуганно огляделся. В маленькое окошечко в крыше, били яркие лучи высоко стоящего солнца. Все помещение, где находился Павел ясно просматривалось, как ягода черники на ладони в светлый день.
Никто не смог бы здесь спрятаться. Во дворе весело перекликались птицы. В соседнем дворе горланил петух. «Вот же чертовщина какая» Павел сполз вниз по приставной лестнице . Войдя в дом, он натолкнулся взглядом на портрет матери в черной рамке.
Женщина скорбно смотрела прямо в глаза сыну. Павлу стало неуютно. Живо вспомнились слова Клавдии Сидоровны за несколько часов до ее смерти. «Ох, Пашенька, горюшко ты мое. Кто же тебя теперь защитит? Кто грехи твои отмаливать будет?»
Чтобы не видеть укоряющего, скорбного взгляда матери, Павел унес портрет в бывшую спальню Клавдии Сидоровны и запер дверь на ключ.
В ту же ночь, Павлу приснился этот жуткий, в последствии повторяющийся сон, прибавивший ему немало дополнительных седых волос в ранней седине.
Тяжело вздохнув, Павел побрел в спальню, попутно включая свет везде, где только можно. Он снова прилег на свой холостяцкий диван, надеясь уснуть. Поворочавшись с час, вспомнил, что в комнате матери, до сих пор запертой на ключ, есть сильнодействующее снотворное.
Мать сгорела от онкологии за каких-то полгода. Возможно болезнь зрела в ней давно. Но деятельная, подвижная женщина, в свои неполные 70, не любила поддаваться унынию, не любила ходить по врачам. И несмотря на то, что сын ее неплохо зарабатывал , продолжала сама работать. Больше, ради общения с людьми.
Ушла она с работы тогда, когда боли в печени, невозможно было уже скрывать.
Сунув ноги в старые шлепанцы, Павел поплелся в коридор. Там у входной двери на стене висел ключ от материной комнаты. Зевая до ломоты в скулах, Павел отпер дверь в бывшую спальню матери. Нашарив на стене выключатель, он повернул его и тут же вскрикнув, попятился назад.
Открывшаяся глазам картина, была пугающей и непонятной. Портрет матери лежал на полу, скатерть со стола , скомканная непонятно кем, лежала почти у порога. Любимые мамины гипсовые слоники, какая-то неведомая сила, раскидала по всей комнате. Но страшнее всего выглядела кровать матери.
Павел отлично помнил, как сам он снял с кровати мамы все белье и кинул в корзину, чтобы потом сжечь. Корзина та, так и осталась стоять у порога спальни.
Павел тогда отыскал в бельевом шкафу новый, мягкий плед и аккуратно застелил им опустевшую постель.
А сейчас, как в страшной сказке, постельное белье, на котором скончалась Клавдия Сидоровна, непостижимым образом оказалось лежащим на кровати, а измятый розовый плед был небрежно засунут в бельевую корзину.
И портрет, и слоников мог сбросить на пол порыв ветра. Форточка в окне спальни была прикрыта только наполовину. Но как объяснить феномен с постелью или скатертью. Да и тяжелых слоников скинуть с полочки старинной этажерки смог бы только девятибальный ураган.
Поминутно вздрагивая и невольно втягивая голову в плечи, Павел с трудом заставил себя подойти поближе к кровати мамы
Она так и не согласилась поменять свою (почти старинную) металлическую койку на более современную. Пожелтевшая от нездорового пота больной, старенькая простыня была небрежно накинута на матрас. Тонкое шерстяное одеяло и пододеяльник в мелкий цветочек, так же неаккуратно свернутыми лежали там, где когда-то покоились ноги Клавдии Сидоровны.
«Может быть соседка? Не помню, заходила она после похорон сюда. Надо спросить, - пытаясь успокоить противную дрожь во всем теле, подумал Павел, - а портрет и скатерть мог кот бродячий стащить на пол. Форточку не закрыл , вот же дурак»
Но самоутешение было слишком слабым. Память услужливо подсказывала, что постель мамы была покрыта пледом в тот момент, когда он запирал ее дверь на ключ.
Павлу было страшно Очень жутко, как никогда раньше. Но несмотря на страх, он не мог оставить портрет матери, лежащим на полу.
Осторожно подняв портрет, он повернул его к себе. «Мама..Что все это значит?» - хотелось закричать ему. Но из груди с трудом вырвался только хрип. Горло пересохло так, что казалось его основательно выскребли металлическим ершиком.
Плотную фотобумагу, в области лица Клавдии Сидоровны покрывали мелкие капельки влаги, как будто бумага отпотела.
Глаза на портрете казались припухшими и заплаканными. «Мама, не плач!» - мысленно прошептал Павел. Прижав портрет к груди, Павел расправил на столе поднятую с пола скатерть и поставил портрет на место. Закрыв форточку на шпингалет, он с тяжелым сердцем и суеверным страхом в душе, покинул комнату матери прихватив с собой ее аптечку.
С трудом разобравшись в лекарствах, он проглотил две нужные пилюли. Спустя минут двадцать, Павел крепко уснул, прижимая к груди подушку.
Новый день не принес мужчине никакого облегчения Стояла середина июля. Самая жаркая пора лета. Отпуск у Павла заканчивался через несколько дней. Вот уж 8 лет, как покинули они с матерью свою двушку в шумном городе и перебрались в этот небольшой поселок. Но и тут Павла ни на час не оставляло чувство какой-то смутной вины и безотчетного страха. Он боялся всего. Соседей, резких проявлений шума, любой, даже незначительной агрессии свой адрес.
Но больше всего сорокадвухлетний мужчина боялся женщин и маленьких детей. Любой детский плач, услышанный им на улице или в магазине, приводил Павла в состояние шока. Ему в такие минуты хотелось зажать уши руками и бежать без оглядки подальше от плачущего ребенка. Любую молодую женщину, встретившуюся ему на пути, он старался обойти стороной
Раньше Павел не задумывался, отчего это такое с ним происходит.
Раньше рядом была мама, которая умело гасила все его страхи. Ее негромкий, проникновенный голос струился прямо в мозг взрослого сына и успокаивал, убаюкивал, как младенца. И все его страхи рассеивались под действием волшебного голоса мамы.
Но мамы нет уж более полутора месяцев. И с каждым днем, Павлу становилось все труднее жить. Да еще эти сны. Страшные, непонятные, доводящие до полного нервного истощения. И в то же время, эти сны о чем-то напоминали. Пока еще почти неуловимо. Но после очередной бессонной ночи, в измученном мозгу Павла все больше зрела мысль, что он уже где-о слышал этот тоненький голосок, молящий о пощаде. Причем, не во сне, а наяву.
Павел как можно меньше старался находиться в доме. Днем он полол картошку, кормил кур, подметал ограду, колол дрова и находил себе еще сотню неотложных дел. Но чем ближе подходили сумерки, тем темнее и безысходнее становилось на душе мужчины.
Вот и сейчас, повертев в руке последние три капсулы снотворного, он отложил их в сторону. «А дальше что?- мелькнула вялая мысль, - Эти таблетки меня полным дураком сделают. На работу через неделю. За рулем таблетки такие пить нельзя. Что делать? Может быть уехать на Север?»
Кто-то уверенно постучал во входную дверь. Покосившись на дверь спросил недоверчиво - «Кто там?»
«Наверное снова глюки» - решил он. Но за дверью откликнулись- «Павел Ильич, это я, Ольга Думова. Соседка ваша. Отворите, дело до вас есть»
Павел хорошо знал Ольгу Петровну. Вдовая одинокая соседка проживала в небольшом домике на соседней улице. Еще при жизни матери, односельчанка постоянно пыталась заигрывать с Павлом, приводя того в крайнее смущение.
И хотя никого (тем более — женщину), видеть не хотелось, Павел открыл ей дверь, ибо одному оставаться было еще хуже.
«Чего - то ты Паша смурной такой? Ай по маме все скучаешь? Да полно те, голубь. Маму не возвертаешь, а жисть-то проходит, - мягко запела соседка на местном, широко распространенном наречии.- Ты поглянь — ко, каких я тебе пирожков испекла!» Ольга поставила на стол, прикрытую белой тряпицей пластиковую корзинку.
Павел только сейчас почувствовал, насколько он голоден. Непроизвольно потянувшись к столу, жадно втянул носом ароматные запахи.
Перехватив его порыв, Ольга самодовольно усмехнулась и ловко, словно циркачка,
сдернула тряпицу с корзины.
Корзинка оказалась настоящей скатертью-самобранкой. Кроме пирогов в ней красовалась запотевшая бутылка «беленькой», приличный шмат сала с аппетитными мясными прожилками, литровая банка с малосольными огурчиками нового урожая. Даже пластиковый контейнер с молоденькой картошечкой, сдобренной желтым, домашним маслом, вместился в объемную корзину хозяйки.
«Что, новую картоху уж подкапываешь? - хрипло спросил Павел, чтобы хоть что-нибудь сказать.
«А гдей-то миски у тебя?» - Ольга метнулась к посудному шкафу. Вскоре стол буквально ломился от деревенских деликатесов, которым позавидовал бы любой горожанин.
Стараясь деликатным покашливанием заглушить голодное урчание в животе, Павел внешне неторопливо, подсел к столу. «Присаживайтесь, Ольга Петровна! Я что-то того… проголодался немного.» - Павел кивнул на стул на противоположном конце стола. Но Ольга придвинув стул почти вплотную к мужчине, чинно уселась рядом, касаясь плеча Павла горячим своим плечом.
И хотя хозяин дома, как всегда в подобных случаях, почувствовал неловкость, даже небольшой страх, есть хотелось неимоверно.
Не дожидаясь, пока Ольга нальет ему водки, он принялся уплетать горячую еще картошку, заедая ее хрустящими огурчиками.
Ольга, между тем, наполнив две стопки спиртным, жеманно произнесла - «Со здоровьичком, Павел Ильич. Бери стопку-то. И сальца откушай. На прошлой недели боровок хрюкал еще».
Павел никогда не был большим охотником до выпивки. Но обидеть отказом хлебосольную Ольгу не хотел. За первой рюмкой последовала вторая.. третья. Ольга не отставала от хозяина дома. И вскоре, бутылка опустела. «У меня есть еще на всякий прослучай» - вкрадчиво прошелестел над ухом мужчины слегка заплетающийся голос женщины. «Нет, нет, Ольга Петровна. Я не особо уважаю это дело. Так, по случаю.» - Павел только сейчас почувствовал, как откровенно прижимается к нему гостья, не только плечом, но и обжигающим тело бедром. Рука ее легла на колено Павла, вызвав в том, удушливое состояние паники.
Сделав вид, что ему надо во двор, Павел позорно бежал из-за стола. Во дворе сгущались сумерки. Павел подставил пылающее лицо легкому, прохладному ветерку. Вспомнилась знакомая поговорка «Из огня да в полымя»
Надо было как-то, с достоинством выходить из щекотливого положения.
«Черт возьми, а почему бы и нет. Смешно. Не зря все мужики в селе меня евнухом зовут. Баб боюсь, как черт ладана. А почему бы с Ольгой и не «того»...!? Баба она видная, заботливая. За такой, как за стеной бетонной. И ночами страшно не будет. Один я скоро в дурдом угадаю.»
Ольге Думовой было, как и Павлу, немногим за сорок. Если бы она была на десяток лет моложе, Павел, не задумываясь, выставил бы «нахалку» из дома. Молодых женщин об боялся до колик в сердце. Почему так происходило, Павлу отчего-то , даже думать о том было неприятно.
Иногда глядя на красивых, молодых женщин, Павел ловил себя на мысли, что ему хочется убить такую за одни только голые колени, выставленные на всеобщее обозрение. Такие мысли Павла пугали. Но кроме страха, он чувствовал и необъяснимое душевное возбуждение.
Но Ольга была не такой. Чем-то едва уловимо похожая на его мать. Средней упитанности. И юбки носила ниже колен.
«Женщина в возрасте, мудра должно быть. Детей нет. Клад, а не баба»
Решительно оставив за порогом все трусливые мысли, Павел вошел в дом. Ольга успела уже прибрать со стола, этим еще больше расположив к себе Павла.
«Ну как, Пашенька, проветрился? - Ольга приблизилась к мужчине и смело положила руки ему на плечи. - Чегой-то ты странный какой-то. Женщин вечно сторонишься. Али не так в тебе что-то? Ты мне откройся, я не болтливая. Бабы в селе прямо языки сломали. Отчего не женисси? Ай женилка отказала? Так я способ знаю, в «телике» ночью доглядела. Любого оживит».- Ольга весело рассмеялась, не выпуская шею Павла из жгучих своих объятий.
«Все нормально со мной. Мама болела, не до женитьбы было. Да и не на ком. С молодости не женился, а потом привык как-то и без жены»- Павлу стоило немалых усилий чтобы не отстраниться от прижимавшейся к нему вдовы, не «ударить в грязь лицом», не опозориться перед женщиной.
«Ой ли? Прям-таки не на ком. А я тебе чем не жена? Если и не очень будет в койке получаться, переживу, не молоденька».
Но учащенное дыхание, разгоревшиеся глаза женщины, весь ее призывный вид говорил о другом. Ольга желала мужской ласки и немедленно.
Ее стремительный напор не остался без последствий. Павел и сам, удивляясь себе, почувствовал непреодолимое желание овладеть женщиной.
Он подтолкнул ее к двери в свою комнату и охрипшим голосом просипел-"Ты того, Оль…., раздевайся.»
«Ты не думай, Паша, я чистая. Из баньки только что!» - довольно хихикнув, Ольга скрылась в глубине темной комнаты.
Павел сбросил с себя одежду и сухо сглатывая шершавый ком в горле, взгромоздился на кровать рядом с обнаженной женщиной. Но… ничего не получилось. У Павла никогда не было женщин. Время от времени он выплескивал скопившиеся гормоны самым низменным способом, прозванным среди определенных кругов мужчин- «Дунькой Кулаковой». А попросту — занимался самоудовлетворением, спрятавшись в туалете.
Стараясь не показать разочарования, Ольга сдернула с партнера одеяло и попробовала взять дело в свои руки. Но ни поцелуи, ни откровенные прикосновения горячих женских рук, не возымели положительных результатов.
Павел лишь смущенно бормоча извинения, пытался натянуть на себя одеяло.
И тогда произошло то, что в последующем изменило всю оставшуюся жизнь мужчины.
Ольга, не без труда отодвинув руки Павла, прикрывающие его неподвижное «достоинство», со словами «Попробуем последние достижения науки», впилась губами в вялую «женилку» мужика.
В первую минуту Павел не понял, что происходит. Он напрягся. В голове больно и громко застучали сотни молоточков.
Что-то темное, жуткое медленно поднималось из глубины его души. Какое-то, пока еще не совсем осознанное, но очень неприятное воспоминание всплыло в его больном мозгу.
С силой отбросив от себя женщину, Павел вскочил с постели и со стоном выбежал в коридор. Сжимая голову руками, голый мужчина без сил опустился на корточки.
«Ты что, козел перхатый? Чуть не убил , сволочь нестоячая» - Ольга успевшая натянуть на себя одежду, вышла из спальни.
«Уйди, потаскуха. Уйди, пока не прикончил»- Павел бешено взглянул на женщину.
Встретившись глазами с ненавидящем, страшным взглядом Павла, испуганная Ольга выскочила во двор, не забыв прихватить свою корзинку.
Павел, как был голышом, выбрался во двор. Его гнал страх. Черный, не до конца осознанный страх, навалившийся на него тяжелой глыбой. Для начала, мужчина накрепко закрыл все ставни на окнах своего дома. Запер калитку на засов. Вернувшись в дом, Павел закрыл на запоры все двери, ведущие в сени, кладовую и заперся в доме. И только после этого вспомнил, что на нем нет одежды
Дрожа, как от холода, Павел закрылся в спальне и оделся, едва попадая руками в рукава, а ногами в штанины.
Присев на постель, он съежившись, обхватил себя руками за плечи. Павла трясло.
Он вспомнил все, что до этого было сокрыто от сознания какой-то плотной завесой, сквозь которую иногда, в самые напряженные моменты жизни, проступали тревога и неуверенность. Он инстинктивно не желал вспоминать что-нибудь из прошлой своей жизни. По некоторым полунамекам матери и собственному страху перед воспоминаниями, Павел знал, чувствовал , что в прошлом у него было что -то очень нехорошее.
Пашка Хромов родился в начале шестидесятых. Его отец Илья Хромов зарабатывал на жизнь простым слесарем в железнодорожном ДЕПО.
Мама Пашки, Клавдия Сидоровна, не вовремя забеременев , оставила Строительный институт на третьем курсе. Она честно надеялась, что после родов продолжит образование. Но жизнь распорядилась по своему. Клавдии подвернулась хорошая возможность выбраться с мужем и трехмесячным Пашкой из «угла», что они снимали у злющей, глухой бабки. Жить пусть в ведомственной, но отдельной, полногабаритной «однушке» , на то время, было просто верхом удачи. Клавдия приняла предложение возглавить диспетчерскую службу районного ЖКХ.
На эту должность Клавдию пристроил ее двоюродный дядя , имевший в городской администрации небольшую, но нужную должность.
Более неподходящей пары, чем супруги Хромовы, трудно было представить. Он высокий, стройный, внешностью смахивающий на человека кавказской национальности, привлекал к себе восторженные взгляды многих женщин.
Она - ширококостная, низкорослая, производила впечатление простушки и неотесанной «деревенщины» Небольшие, неопределенного цвета глаза и бледная кожа, усыпанная мелкими веснушками, еще сильнее подчеркивали это впечатление.
По- настоящему хороши были только волосы Клавы. Никогда не знавшие краски, ярко рыжие, почти оранжевые, густые , вьющиеся. Сверкающие золотом в свете солнца, ее локоны не могли остаться незамеченными.
Характеры у супругов тоже были совершенно несхожими. Илья на первый взгляд производил впечатление вечно улыбающегося добряка. А Клавдия наоборот была молчаливой, неулыбчивой. Но на самом деле, Илья был трусоватым, слабохарактерным подкаблучником, ленивым дома и неплохим работником на производстве.
Клавдия, в противовес мужу , обладала сильным, справедливым нравом, что и позволило ей со временем стать начальником ЖКХ и без полного высшего.
На первый взгляд, в семье Хромовых царило полное взаимопонимание. Но это было не так. Клава, безоглядно влюбленная в мужа, терпеливо прощала ему лень и равнодушное отношение что к ней, что к маленькому Павлушке.
Замуж за Илью, Клава вышла «по залету». Девушка училась в институте, подавала большие надежды на будущее. Слыла скромным , справедливым «синим чулком». . Сокурсники беспардонно пользовались ее бескорыстной помощью в учебе, без отдачи занимали небольшие суммы у экономной студентки. И только. Никто не приглашал девушку на свидание, не звал на свои студенческие «тусовки». Студентки не распускали при ней своих «влюбленных соплей». Парни считая девушку «своей в доску» , наоборот, поверяли ей свои сердечные тайны.
В свою очередь, Клаву ничуть не беспокоили чары ее сокурсников мужского пола. Надеясь на счастливое завершение института, она собиралась вернуться в родной поселок грамотным строителем.
В поселке ее детства, из родных осталась только старая бабушка. Родители Клавы погибли страшной смертью, замерзнув где-то в горах Алтая.
Бабка Степанида, мать отца Клавы, слыла в своем селе колдуньей.
Клава тоже кое-что переняла у бабушки. Она была неплохим психологом, обладала небольшим гипнозом и сносно разбиралась в некоторых видах народной медицины. Из девушки мог получиться хороший народный целитель, но она выбрала профессию строителя.
Очень уж хотелось Клавдии, спроектировать и построить достойные жилища для своих земляков.
Но судьба распорядилась по своему.
Девушка влюбилась . Да так, что все ее принципы в жизни, пошли насмарку.
Илья был двоюродным братом одной из однокурсниц Клавы. И та пригласила его на Новогоднюю студенческую вечеринку. Несмотря на нелюбовь Клавдии к подобным мероприятиям, на этот раз она оказалась на вечеринке.
Едва взглянув на незнакомого красавца, Клава поняла, что пропала. Чувства девушки были настолько сильны, что не могли остаться незамеченными.
Видимо, помимо своей воли, Клава силами бушевавшей в душе страсти, сумела загипнотизировать кареглазого здоровяка Илью Хромова.
Спустя два месяца, на удивление всем, близко знавшим простушку Клавку, молодые люди подали заявление в ЗАГС. Это произошло сразу же после того, как Клава призналась Илье в том, что беременна.
После скромной свадьбы, Илья довольно быстро понял, что не любит молодую жену. Но деваться было некуда. Родом, как и Клава, он был из села, где оставались его старые родители. Бросить жену беременной, Илье не позволяла совесть.
Бабка Степанида, все еще крепкая, суровая старуха, на свадьбу не приехала. Клаве она прислала письмо, в котором укоряла внучку в ее «грехопадении». Но больше всего насторожили и расстроили молодую женщину строчки письма, относящиеся к ее Илье. Степанида писала, что мол, карты подсказали, что муж Клавы не очень хороший человек и в будущем он разобьет сердце ее внучки.
Клава рассердившись на бабушку, не придала значение ее предсказанием и просто выкинула письмо.
Рождение ребенка Илья принял без особого восторга. Но, как водится, благодушно принял поздравления коллег по работе, выпил с ними пару бутылок водки, хотя не был большим любителем «зеленого змия». В роддом к Клавдии он не сходил ни разу, мотивируя это большой загруженностью.
Но встречать жену из роддома, Илья приехал, как полагается, на такси.
Увидев мужа в приемной больницы, Клава , едва сдерживая слезы обиды, протянула ему белый сверток с сыном. Но Илья лишь отмахнулся, пробормотав «Уроню еще».
Не обращая внимания на поникшую Клавдию, Илья уселся на переднее сидение такси, рядом с водителем. Акушерка, вышедшая проводить роженицу, сама усадила молодую мать в такси. Подавая ей ребенка, осуждающе пробормотала- «Ну и папаша!». А Клавдия про себя упорно пыталась оправдать мужа. «Ничего, привыкнет. Он еще не осознал себя отцом. Стесняется на людях» - думала она, мужественно пряча слезы.
Дома, распеленав младенца, Клавдия, постаравшись придать голосу беспечность, позвала Илью -«Илюша, иди сюда, глянь на сыночка!»
Он подошел и остановившись поодаль произнес фразу от которой у Клавдии перехватило горло «А чего он рыжий такой? Почему не в меня?»
«Илья, это твой сын. Он на меня больше похож, но это твой сын. Черный или рыжий. Какая разница?» - «Большая — раздражаясь еще сильнее, почти выкрикнул муж. - Я думал, что сын в меня пойдет.»
Клавдия , усилием воли подавив слезы, гордо вскинула голову. Она долгим взглядом посмотрела на покрасневшего от злости Илью. «Не любит он ни меня, ни Пашеньку нашего» - горестно подумала женщина. - Конечно, красавец такой, куда уж мне, рыжухе до него» А вслух твердо и решительно произнесла. -«Илюша, спасибо тебе за сына. Но знай, его я люблю еще сильнее, чем тебя. И никогда не дам в обиду. Ты , скорее всего, поймешь со временем, что нет на свете счастья выше, чем иметь своего ребенка. Полюбишь! А если нет, то мальчик мой никогда не узнает нужды ни в чем. Я ему и за папу и за маму буду».
Ни муж, ни жена больше к этому разговору не возвращались. Но полюбить сына Илья не спешил.
Плод "грехопадения".
часть 2
Со временем он привык к своему положению и уже ничего не хотел менять в жизни. Особенно после того, как им, вернее ей, дали квартиру. Деловые качества жены, ее неистощимая энергия, опрятность и забота о домочадцах вполне удовлетворяли флегматичного мужа.
Шло время. Павлушка подрастал и несмотря на равнодушие отца, бегал за ним повсюду, как хвостик. Маму он люби не меньше. Но все ее проявления чувств к сыну, заботу и ласку, воспринимал как что-то само собой разумеющееся.
Любое, мало-мальское внимание со стороны отца, мальчик принимал с восторгом и гордостью.
Павлик рос, как и все его сверстники, шумным, развитым ребенком. Любознательным и подвижным
Со временем , он еще больше стал походить на мать. Но ростом и статью, пошел в отца.
Старый дом, в котором супруги жили раньше, попал под снос. Но снесли его, почему-то, не полностью. Весь нижний этаж остался нетронутым. Дом стоял на самом краю города. А рядом с ним и ему подобными развалинами, построился новый микрорайон в котором семья Хромовых получила двухкомнатную квартиру.
Развалины зарастали травой и кустарником. Здесь было любимое место игр детей нового микрорайона. Они лазали в подвалы старых домов, играли в прятки и разбойников.
Родители постоянно требовали у властей полного сноса опасных развалин. Но, как обычно, у администрации города, были другие, более насущные дела.
Павлуша в числе других детей тоже исследовал все подвалы развалин и знал все ходы и выходы не хуже тех, кто когда-то проектировал эти дома довоенной постройки.
Подрастая, Павлик стал замечать, что мама его отчего-то часто бывает очень грустной. И отец, которого мальчик любил и неизвестно за что, боготворил, сделался каким-то чужим. Он и раньше не баловал сына вниманием и лаской, а тут вообще перестал обращать внимание на сына. С работы Илья приходил с каждым разом все позже. Клавдия поначалу пыталась выяснить, с чего бы это.
Однажды она спросила у мужа при Павлике «Илюша, у вас что, аврал какой? Неделю подряд приходишь домой на три часа позже, чем всегда. Что случилось то?»
И тут, впервые за свои восемь лет, Павлик увидел, как привычно равнодушное лицо отца исказилось злостью. «Я тебе не обязан отчитываться за каждый свой шаг. Прихожу тогда, когда считаю нужным» - выкрикнул Илья в лицо жены.
«Не кричи при ребенке. Поговорим об этом позже.» - губы у Клавдии задрожали .
Она несколько раз глубоко вздохнула, чтобы подавить волнение и успокоиться. Всем своим детским сердечком Павлик понял, что в семье назревает что-то неприятное и опасное и для папы с мамой, и для него самого.
И он сделал то, что подсказало ем у сердечко. Кинулся к сидящему отцу, обнял того и проворковал самым милым своим голоском, - «Папа, пойдем в парк, там сегодня концерт будет. Ну пойдем! И маму возьмем. Ну пааа... Я мороженого хочу»
Клавдия , оттаивая, нежно посмотрела на сына. Но переведя глаза на лицо мужа, нахмурилась. Илья не скрывая раздражения, резко отстранил от себя Павлика - «Вот, вот. Вам с мамой не фиг делать, так и ходите по паркам. А мне и без ваших мороженых забот хватает».
«Пойдем, сынок - Клавдия крепко взяла за руку растерянного отцовской выходкой мальчика. - И концерт послушаем, и мороженого покушаем. Папа устал»
Не удостоив мужа взглядом, Клавдия с сыном вышла во двор. Отойдя от дома так, чтобы Илья не мог их видеть из окна, она присела на скамью под цветущим тополем.- «Не обижайся на папу, сынок. Наверное у него не все ладится на работе. В парк мы уже не успеем. Вечер. Обратно по темноте идти придется. А мороженого я тебе куплю, какое хочешь.»
Прижавшись к теплой, материнской груди, Павлик завороженно слушал родной голос. Как бы не старалась Клавдия обезопасить своего птенца от жизненных проблем, мальчик осознавал, что в их семье что-то происходит. И это «что-то» совсем ему не нравилось.
Отец ушел из семьи осенью, когда Павлик пошел во второй класс. Он просто не пришел домой ночевать.
Павлик, удобно расположившись у стола, старательно готовил заданные на дом уроки. Мама его тихонько сидела поодаль, тоскливо глядя в темное окно.
Учился мальчик хорошо и уроки всегда делал старательно. И сейчас, увлекшись правописанием , не сразу обратил внимание на долгое отсутствие отца.
А когда взглянул на часы, в панике воскликнул «Мама, время уже одиннадцатый час. А папка где?»
«Не знаю сынок. Наверное у него аврал какой-нибудь. Что-нибудь срочное»
Но голос матери был таким безысходным, что Павлик понял: Случилось то, чего он так сильно боялся.
Отец не пришел ни в этот, ни в последующие вечера. А Павлик ждал, не зная о том, что мама его звонила с работы в ДЕПО. Убедившись в том, что муж ее жив и здоров, что он , как ни в чем не бывая, продолжает ходить на работу, Клавдия поняла:, что у нее больше нет мужа, а у Павлика — отца.
Она не могла сказать об этом сыну, зная как любит тот отца. Клавдия мучилась сознанием того, что Илья так подло поступил с ними. О том, что он не любит ее, женщина поняла давно. Но все же она надеялась, что муж останется в семье. Хотя бы ради сына. Она могла бы, применив силу своего внушения, заставить мужа не покидать семью. Но гордая натура Клавы не позволила ей этого сделать.
«Мама, а папа когда придет?» Этот вопрос терзал ее, не давал покоя. И она лгала сыну, объясняя тому, что папа в длительной командировке. И приедет очень нескоро. Начальству папиному, мол так надо.
Поверил ей сын или нет, но вопросов он больше не задавал. Лишь смотрел иногда на мать не по -детски. Скорбно и жалостливо.
Прибегая из школы, Павлик вначале подолгу давил на кнопку звонка. Клавдия в такое время обычно была на работе. Но мальчик звонил, надеясь, что дверь ему откроет возвратившийся из «командировки» папа.
А потом он входил в квартиру и открывал дверцу плательного шкафа.
Папины вещи были на месте и сердце Павлика вновь таяло в ожидании, что придет время и папа вернется к ним.
Прошло более месяца со дня ухода отца. Однажды, в выходной день, когда ребенок был дома вместе с матерью, раздался телефонный звонок. И хотя Клавдию , как начальника ЖКХ, тревожили достаточно часто, этот звонок болью отдался в ее сердце.
Торопливо схватив трубку, она крикнула- «Алло. Слушаю..» -и замолчала , судорожно глотая воздух.
«Мама, это он?- голос мальчика прозвучал со взрослой горечью. -Мамочка, скажи ему, пусть идет домой. Я совсем не обиделся. Мама, скажи ему..»- Павлик громко заплакал и попытался завладеть трубкой.
Но Клавдия отстранившись от сына, кусая губы, молча выслушала невидимого собеседника и тихо прошептав «Хорошо», положила трубку.
Прижав к себе все еще всхлипывающего мальчика, Клавдия молчала. Она не знала как успокоить ребенка, что сказать ему такого, чтобы Павлик наконец успокоился.
Мать считала, что сын не должен знать о предательстве отца. Но в душе понимая, что рано или поздно придется все объяснять сыну, Клавдия решилась. «Сынок, папа за вещами сейчас придет. Ты только не плач, хорошо? Не стоит, маленький мой. Отец не может пока с нами жить. Он устал. И ему надо срочно уехать. Поживет с годик отдельно, нервы подлечит и снова вернется»
Клавдия отчаянно врала, надеясь, что со временем Павлик забудет отца.
Павлик ничего не понимая, смотрел на мать. Почему это отец его должен жить отдельно? Ведь у них большая квартира и всем хватает места. «Мама, скажи папе, что я не буду приводить друзей домой. Я буду очень тихо себя вести. Только пусть он не уезжает».
В дверь позвонили и Клавдия смахнув слезы, вышла в коридор.
Илья вошел в квартиру и остановился осматриваясь. С болью в сердце, Клавдия уловила в его ускользающих глазах затаенную радость. Но не к ней она относилась. Илья был счастлив. И находясь рядом с ней, витал где-то далеко..
Из комнаты пулей вылетел Павлик и бросился на шею отцу, едва не сбив того с ног.
Не получив ответных объятий, мальчик неловко повис, уцепившись за плечи Ильи.
«Ну ты, жеребчик молодой, потише. С ног чуть не сшиб» - Илья достаточно грубо расцепил руки ребенка на своих плечах. Отстранив сына, он недовольно продолжил «Чего скачешь? Чуть спину мне не сломал.»
«Папа.!!».- губы Павлика задрожали и он, втянув голову в плечики, с тихим плачем медленно побрел в комнату.
«А ну, убирайся по- быстрому . Сволочь! Ребенок ночей не спал, плакал постоянно, все папу поджидал. А ты, дрянь, даже ласкового слова ему не нашел»- . Клавдия, раскрасневшись от возмущения, теснила бывшего мужа к двери.
Илья растерялся и как обычно, струсил. Ни разу за все их, совместно прожитые годы, Клавдия не опускалась до того, чтобы назвать мужа подобными словами.
«Так я же, ничего такого… Просто неожиданно. Ты давай, не лайся. Мне нет времени с вами ругаться. На работу не в чем пойти. Одежду мне собрала? Заметь, я вам все оставил. Только свое личное взять хочу.»
«Уходи, Илья, - устало проговорила Клавдия, - мне ребенка успокоить надо. Ты же ему только что в маленькую душу его плюнул. Растер и не заметил. Принесу я твои портки. Соберу все и завтра же принесу к проходной».
«Клавдия, сколько можно. Твои уловки не помогут. Моей дочке уже полгода. И в отличие от твоего рыжика, она похожа на меня, как две капали воды. Такая же чернявая и красивая. Вы со своей бабкой колдуньей меня приворожили, думали, что я так и останусь козлом на веревочке? А я давно уж на вас плевал. Уж год, как с Галочкой слюбился. Ты ей и в подметки не годишься. И к вам я ни за что не вернусь. Если задумаешь на алименты подавать, квартиру эту поделю и все что в ней есть.»
Распаляясь все сильнее, Илья совсем осмелел. Возможно он и раньше не был трусом. Скорее всего боялся предполагаемой «колдовской» силы бывшей жены.
Клавдия во все глаза смотрела на беснующегося Илью. Ее и без того бледное лицо, белело все сильнее. «Замолчи! При сыне! Не смей. Уходи, не нужен ты мне и Павлику тоже. Алименты платить будешь. Я не позволю, чтобы мой сын оборванцем ходил. А квартира моя. И не тебе со мной тягаться». Метнувшись в комнату, Клавдия принялась выбрасывать из шкафа вещи Ильи. Она срывала с вешалок его рубашки и костюмы и выбрасывала их в коридор к ногам бывшего мужа.
Ни мать, ни отец , занятые своими разборками, не видели испуганного и несчастного личика Павлика, выглядывающего из своей комнаты.
Илья, собрав вещи и кое-как затолкнув их в большую сумку, принесенную с собой, вышел на лестницу, громко хлопнув дверью.
Шло время. Неизвестно что повлияло на перемену поведения Павлика. Предательство ли отца или возрастные изменения в его психике, но из веселого, жизнерадостного мальчугана, Павлик Хромов превратился в угрюмого, молчаливого подростка. К тому же, не очень успевающего в школе.
Бывшие его друзья превратились не во врагов, конечно. Но и «друзьями» их назвать нельзя было. Что касается девочек — те вообще его не замечали.
Равнодушие одноклассников, презрительные взгляды девочек, отсутствие мужской руки в доме, все это еще больше усугубляло отношение Павлика ко всем и ко всему.
Единственным человеком, которого по-настоящему любил Пашка, была его мать. Клавдия Сидоровна, несмотря на измену мужа, не пала духом. Весь смысл ее жизни, отныне заключался в единственном сыне.
Большую часть времени Клавдия Сидоровна проводила на работе. Без нее не решался ни один серьезный вопрос, связанный с обслуживанием целого района города. Бывало, что и выходные, и праздники ей приходилось работать. Павлик рос, практически предоставленный самому себе.
Но уж если у женщины выпадало свободное время, она полностью посвящала его сыну. Он был для нее самым главным стимулом и смыслом жизни. И сын платил матери той же монетой. Все дальше уходя от ровесников, он все сильнее привязывался к матери.
Мама не укоряла его за неуды и тройки, не расспрашивала об отношениях с товарищами по школе. И вовсе не потому, что ей было все равно. Просто мудрая женщина видела и понимала, что мальчику это неприятно. Павлик не рвался на школьные вечеринки, не стремился уйти после школы во двор. Он чаще всего сидел дома, читал книги или смотрел телевизор. И лишь изредка, в летнее время, паренек уходил к старым развалинам, где давно уже изучил каждый укромный уголок, облазил все подвалы и закоулки.
Клавдии было так спокойнее. Ребенок при ней и ладно. А кем он станет, когда вырастет. Да какая разница? Не сможет поступить в высшее, не беда. Лишь бы ее ребенок был сыт, одет, здоров и весел. Правда, особого веселья Клавдия в Паше не видела. Но и это обстоятельство женщину не очень беспокоило. Сама она не была из весельчаков и сына считала таким же. «А с чего бы нам зубоскалить, если Илюшка нас бросил, если мальчик по отцу тоскует- частенько думала Клавдия. - Не стоит ему в душу лезть. Так скорее он отца забудет»
Но Павлик так и не смог примириться с обидой, нанесенной ему самым близким человеком. Сначала он тайно надеялся, что папа опомнится и однажды придет к нему, Пашке, чтобы попросить у него прощения за «рыжика». Что он никогда больше не покинет их с мамой. Но с возрастом мальчик понял, что папа и думать о нем забыл.
И постепенно обида переросла в тайную озлобленность, которую он тщательно скрывал ото всех, в том числе и от матери. Павлик заочно ненавидел новую отцовскую дочку, о которой Илья упомянул в последнее свое посещение их квартиры. Причем ненавидел он неизвестную «красавицу» (как выразился о ней отец) -серьезно, по-взрослому. Мальчику казалось, что это именно она, та девчонка главная виновница отцовского равнодушия к нему, Павлу.
Со дня ухода Ильи из семьи, прошло шесть лет. Павлик с горем пополам закончил 8 классов и собирался поступать в училище на механизатора широкого профиля. Эту профессию они выбрали вместе с мамой.
Паренек здорово подтянулся в росте за эти шесть лет. Не особо отличаясь в учебе, он тем не менее, охотно занимался физической культурой. Почти ежедневно делал пробежки вокруг дома, Зимой Паша нередко катался на лыжах, предпочитая делать это в одиночестве. И эти увлечения, так же пошли на пользу Паше. Он почти не болел. И хотя в школе его не очень любили, но многие одноклассники в тайне завидовали спортивному телосложению Пашки.
Стоял теплый июльский вечер. Павлик возвращаясь со старых развалин, подошел к своему подъезду. Солнце было еще достаточно высоко в небе. Звонко голосили птицы, порхая в ветвях берез и тополей, растущих у подъездов домов.
На скамейке, в тени развесистой березки, Павлик увидел незнакомую девочку, лет шести — семи. Девчушка взглянула на Пашку огромными, карими глазами. Павлик неожиданно почувствовал беспокойство. Что-то очень знакомое было в этих глазах. Черные, вьющиеся волосы, знакомо сведенные у переносицы, брови вразлет.
Пашка остановился и во все глаза уставился на малышку, пытаясь вспомнить, где он ее видел. Но ничего в голову не приходило.
Павлик собрался уже войти в подъезд, но тут девочка всхлипнула и обратилась к Пашке - «Мальчик, позови моего папу. Он мне тут велел сидеть, а сам ушел туда» - девочка ткнула пальчиком в сторону подъезда.
«А кто твой папка»- Пашка вдруг почувствовал, что у него пересохло в горле. Он сам еще не понимал, отчего так разволновался.
«Моего папу папой зовут- сообщила девочка, - а мама Ильюшой зовет. А меня киской и заинькой. А еще я — Леночка»- с готовностью отозвалась девочка.
Павел почувствовал, как сердце его замерев на секунду, бешено заскакало в груди. «Это же она…. Какое она имеет право называть «папой» моего отца. «заинька...» нашлась. Да я ее...»
Все обиды прошлых лет, тайные слезы по ночам, тихие всхлипы матери, частенько доносившиеся до слуха Пашки, насмешки одноклассников, презрительное «безотцовщина, что с него взять.», подслушанное им под дверью учительской, в эту минуту непреодолимой тяжестью навалились на Пашку. Он едва устоял на ногах, ясно осознав, кто перед ним.
Образ милой, красивой девчушки исчез в его глазах, превратившись в ненавистный образ монстра, разрушившего его детское счастье, отнявшего у него любимого некогда отца. Откуда-то из глубины сознания поднималась темная волна ненависти, отравлявшая неустоявшуюся еще психику мальчика.
Возможно, и без отцовского предательства душа ребенка со временем нашла бы другую причину для неприглядного качества его характера. Возможно гены Пашки были отравлены ядом ненависти еще в зачатке. Ведь зачат был он без обоюдной любви. И у отца своего мальчик ничего, кроме неприязни не вызывал.
И именно поступок Ильи, его нелюбовь к собственному сыну, спровоцировали в Павле то чувство, что он испытывал к безвинной малышке.
Оглядевшись вокруг и убедившись, что поблизости никого нет, Пашка решительно взял Леночку за руку. -«Пойдем, я отведу тебя к папе», невнятно буркнул он. Девочка доверчиво шагнула в подъезд , не пытаясь освободить ладошку из цепких рук Пашки.
Под лестницей находилась вторая, небольшая дверь, ведущая на задний двор дома. Ею редко кто пользовался. Трава поднялась выше ступенек каменного крылечка. «Папа твой туда пошел и меня послал, чтобы я тебя привел»- Павел указал рукой на близкие заросли кустарника, скрывающие недалекие развалины старых домов.
Путаясь ногами в траве, Леночка почти бегом поспешила за мальчишкой.
Павел вел девочку, поминутно оглядывая темнеющие окрестности. Но им никто не встретился. И это обстоятельство решило судьбу ребенка.
Павел привел ребенка к заросшему густым кустарником , невидимому постороннему глазу, полузавалившемуся входу в подвал одного из домов. Здание разрушилось почти полностью. А вот цокольное помещение под домом, оставалось сравнительно целым.
Девочка, словно почувствовав опасность, попыталась вырвать из руки Павла свою ладошку. Но тот держал крепко. «Пусти меня. Я боюсь Я к маме хочу»- плаксиво попросила она.
«Не ной ,- грубо ответил подросток. -Тебя там твой папа ждет. Пошли давай». Он насильно затащил Леночку в подвал.
«Где папа? Тут темно. Зажги свет» - Леночка ревела уже в голос.
Не отвечая, Пашка потащил ее дальше туда , где в проломе стены, слабо светилось небольшое окошечко. Там под окошечком, у самой стены таился глубокий канализационный колодец. Прошлым летом, Пашка едва не погиб. Обследуя вновь открытое подвальное помещение, он увидел этот пролом и конечно же проник в него. Он уже занес ногу, чтобы шагнуть поближе к окошку, но вовремя услышал под собой, где-то очень глубоко, шум воды.
Спасла тогда Павла хорошая реакция. Он откинувшись назад, упал на пятую точку рядом с открытым зевом колодца, больно ударившись копчиком.
Тогда он, пережив испуг, притащил в подвал толстую доску, обнаруженную на развалинах и прикрыл ею отверстие колодца.
И вот сейчас, малолетний убийца, удерживая за руку вырывающуюся девочку, ногой оттолкнул ту доску в сторону. «Больно, пусти меня. Я боюсь» - Леночка упав на пыльный пол подвала, пыталась вырваться. Но маленький негодяй безжалостно столкнул ненавистную «соперницу» в непроглядную темноту страшной ямы.
Пронзительный визг жертвы оборвал всплеск воды глубоко внизу. Не чувствуя никакого раскаяния, но все же дрожа от напряжения, Пашка вернул доску на место. А потом он подобрал несколько осколков кирпича и бросил их поверх доски. Тщательно отряхнув одежду, Пашка выбрался из подвала.
Заметно потемнело. Павел сделал большой круг через заросли травы и кустарника и спустился к небольшой дамбе, перекрывающей крохотную речушку.
Здесь, у насыпи в теплое время года, купались дети из близлежащих жилых домов. Пашка кажется, не совсем отдавал себе отчет в произошедшем. Он, только что, убил маленькую девочку, которая по его мнению являлась главной причиной того, что отец его покинул семью, променял его Пашку на ту , что лежала сейчас изувеченная где-то в грязной, стремительно бегущей воде, в глубине страшной черной ямы.
Раскаяния не было. Был страх быть разоблаченным. Маленький убийца искупался в теплой, стоячей воде, отдающей тиной, еще раз тщательно почистил одежду пучком мокрой травы и отправился домой. К подъезду он подошел со стороны, противоположной той, куда он уводил ребенка.
У подьезда дома, несмотря на поздний час, негромко переговаривались человек пять жильцов. «Ой , Павлушка, ты случайно, девочку тут не видел? Маленькую».- к Пашке кинулась соседка по лестнице.
«Какую еще девочку? - Павел тщательно проследил за своим голосом. - Никого я не видел. Я же, только что пришел.» Миновав тревожно гудящих женщин, убийца поднялся свою квартиру. На звонок никто не ответил. Павел открыл дверь своим ключом. Матери дома не было. Павел открыл стоящую на плите сковороду. На ней была порядком остывшая жареная картошка. Поковыряв вилкой потемневшую картошку, Пашка отправился на свой диван. Было тревожно и неуютно.
Подтянув ноги к животу, Пашка незаметно уснул, так и не дождавшись, неизвестно куда ушедшей матери .
Проснулся он от пронзительного детского вопля- «Пусти, мне больно.!!!» Сорвавшись с постели, Мальчик испуганно осмотрелся. Он был дома в своей постели. Рядом, ласково глядя на сына, сидела Клавдия.-"Что ты, солнышко! Приснилось что?» Женщина нежно погладила сына по рыжим вихрам.
«Пашенька, тут девочка семилетняя пропала. Всем домом ищем. Ты не видел ее случайно?»
«Какая еще девочка. Мама ты где была? Я на дамбу ходил купаться. Пришел, а тебя нет. И зачем папка приходил?»
«Папка-то? - Клавдия растерялась. Она считала, что сын не видел прихода Ильи. - Папка приходил просить, чтобы от алиментов отказалась. Девочка пропавшая, сестра тебе. Дочка его. И чего это он дочку одну на улице оставил? Испугался что ли. Я же не зверь какой. С детьми воевать не собираюсь. Девочка не причем. Наверное домой пошла, да заблудилась. Ничего, городок у нас небольшой. Найдется.»
«И ты отказалась?» - грубовато спросил Пашка. «Что? От чего?»-
Клавдия, видимо потеряла нить разговора, думая о чем-то своем. - «От алиментов. Он что, не хочет мне помогать? Все для своей противной Ленки? А я уже совсем никто?»- Тяжело дыша, Паша почти с ненавистью смотрел на мать.
«Ну во первых, Ленка у него не противная. Ребенок, девочка. В чем она виновата? А во вторых, его жена должна родить скоро»
Клавдия, стараясь не выказывать при сыне своей боли, говорила тихо и проникновенно. Но вдруг она встрепенулась, пораженная какой-то мыслью.- «Павлуша, а откуда ты знаешь, как зовут дочку твоего отца? Я сама не знала до сего дня. Знала, что у него дочь есть. А как зовут, не знала. И откуда ты заешь, что отец приходил, если тебя дома не было?»
Пашка выкрутился достаточно быстро- «Да мне у подьезда тетки соседские рассказали. А ты, мама где была? Её что ли искала? А меня бросила? Да она никогда не найдется! Папка нас из-за этой Ленки бросил. А ты...» - Пашка зло заплакал.
Клавдия почувствовала, как холодная волна охватила ее тело. «Сынок, ну ка смотри на меня! Я кому сказала? Смотри мне в глаза!»
Поймав ускользающий взгляд сына, Клавдия прошептала «Рассказывай!» И шепот этот был сильнее самого громкого крика. В минуты сильного, душевного волнения к женщине возвращались заложенные в ее генах способности к ведовству и ясновидению.
Пашка был ее единственным, любимым ребенком. Плоть от плоти ее, кровь от крови ее. И его мысли, его душа, были для Клавдии , как прозрачная вода. При желании, одаренная ясновидением мать, могла без особого труда разгадать мысли сына, заглянуть в его неокрепшую душу.
И в этот миг, впервые в жизни, Клавдия ужаснулась тому, что увидела в глазах сына. «Павлик,так это ты?!" - в голосе Клавдии послышался такой ужас, что Пашке стало не по себе. Он, кажется впервые после убийства ни в чем не повинного ребенка, испугался. Но не содеянного, а реакции матери. На что надеялся малолетний негодяй? На одобрение самого любимого им на свете человека. Своей матери? Или на простое понимание с ее стороны.
Но мать не поняла , мягко говоря, не одобрила содеянного сыном. И чувствуя ее потрясение, Пашка понял, что сделал что-то из рядя вон выходящее. «Ну мама, - законючил он, - Она же нам жизнь испортила. Ты вон плачешь постоянно. Я из-за тебя...»
«Замолчи!!!!!, - яростно сверкая глазами, Клавдия сдернула Пашку на пол - Не смей так говорить, гаденыш. Да тебя убить мало. Что ты наделал? Говори!!! Жива девочка или нет? Где она?»
Но в том что
Леночку уже не вернуть, Клавдия и сама поняла. Схватив сына за отворот рубашки, она приблизила свое бледное лицо к нему вплотную. «Где ребенок? Говори, Пашка!»
Глядя в ненормально сверкающие глаза матери, чувствуя себя кроликом под взглядом удава, Пашка заикаясь и хлюпая носом, вкратце рассказал ей обо всем.
Отшвырнув от себя сына, Клавдия с длинным стоном поднялась с дивана.
Сделав несколько шагов в сторону двери, женщина с громким воплем упала на пол. «Что ж ты натворил, убийца проклятый? Что ж ты наделал? И это мой сын!» Клавдия завыла, забилась в истерике, но быстро взяла себя в руки.
Как ей хотелось, чтобы все, что сейчас происходило, оказалось бы сном. Но это была явь. Безжалостная, дикая в своей бессмысленности и жестокости. И тот кто совершил эту дикость, был ее кровным и единственным ребенком.
Нужно было что-то делать. И выход из создавшейся ситуации, Клавдия видела только в одном. Нужно было сделать так, чтобы Павел совершенно забыл о том, что натворил. Закрывшись в своей комнате Клавдия упала на колени перед иконой Божьей Матери.
Пашка немного успокоившись, снова уснул, а Клавдия почти до утра не спала, отвешивая земные поклоны и с глухими рыданиями истово молясь.
Утром Клавдия, не глядя на сына, хриплым от усталости голосом, приказала сыну ни на секунду не высовывать нос из дома и никому не открывать дверь. «Никому, понятно? Ни милиции, ни пожарникам. Просто не подходи к двери. Вот и все. Ослушаешься — сама сдам тебя в милицию».