Перенесёмся теперь в аэропорт Шереметьево, где я прежде уже однажды побывал, приезжая в Москву для оформления документов и получения виз. Я тогда выяснял возможность легального вывоза своих рукописей. Главным образом меня беспокоили начатые ещё в конце 60-х г.г. наброски моих воспоминаний –тех, которые сейчас опубликованы в Интернете под заголовком «Записки без названия» и часть «Мужской школы». Ведь Интернета тогда ещё не было, а компьютера я практически и не видал – взглянул впервые на первые прибывшие на завод перед моим увольнением!
Ещё в Харькове пытался узнать о правилах вывоза рукописей официально. Многие годы общаясь по работе с Обллитом (как называли в областном масштабе местную организацию Комитета по охране государственных и военных тайн в печати, который в советском быту именовался Главлитом), – позвонил начальнику Обллита, с которым был знаком лично, и притом однажды содействовал ему в выполнении на нашем предприятии (подшипниковом заводе) заказа на металлическую кладбищенскую оградку для могилы его усопшей матери… Он ничего вразумительного ответить мне не мог, и я сам решил, будучи в Москве, съездить в аэропорт, из которого нам предстояло вылететь, и там спросить о порядке вывоза рукописей у работников таможни… Но их ответ меня просто напугал: они мне сказали, что за разрешением я должен обратиться… в Главлит СССР! То есть, мои записки должны преодолеть цензуру!
Забавно, что к этому времени цензурная проверка была отменена даже для всех газет. Советское государство, да простится мне такая неаппетитная метафора, к этому времени сидело уже в такой глубокой финансовой жопе, что уже не могло содержать прежний ужасный аппарат контроля над мыслями.
А потому, готовя к отправке железной дорогой в Киев, на таможню, багаж, который там должны были досматривать перед отсылкой в Израиль, я сунул пачки своих «крамольных» мемуаров среди книг, упакованных в книжные же по`лки. Сунул – наудачу, с отчаяния… Пропустят – хорошо, вернут – ну, что ж… А тюрьмы за крамолу, изложенную в моих записках, я уже и вовсе не боялся. О судьбе багажа рассказ ещё впереди.
Единственное, чего я туда сунуть не решился, была моя статья с анализом освещения еврейской темы Н. В. Гоголем в его повести «Тарас Бульба». Многие в России и в СССР на основании этой повести считали Гоголя матёрым антисемитом. Об этом писал Владимир-Зеэв Жаботинский – замечательный еврейско-русский журналист и писатель, один из лидеров мирового сионизма. Так воспринимал гоголевские слова о евреях и советский писатель для детей и подростков Лев Абрамович Кассиль. Я же, внимательно и специально перечитывая повесть, убедился в том, что такая квалификация гоголевского понимания «еврейского вопроса» совершенно несправедлива и чрезвычайно упрощает взгляды писателя.
Оба – и Жаботиинский, и Кассиль – увидали в гоголевском описании еврейского погрома, устроенного запорожскими казаками-сечевиками, злорадство и глумление автора над несчастными евреями. Оба приводят как пример такого глумления описание мелькающих в воздухе ног евреев, сбрасываемых казаками с крутых берегов Днепра в речную пучину вод… Я увидел в этой повести совершенно другое: один из самых верных и преданных Тарасу людей – это презренный жид Янкель, которого Тарас спас от погромной расправы. Не будучи в силах спасти Остапа, он, рискуя жизнью, помогает Тарасу пройти к месту казни сына и способствует их трагическому прощанию: «Батьку, слышишь ли ты меня?» спрашивает казнимый Остап – и вдруг получает в последний миг жизни ответ отца, ставший поддержкой сыну в эту трагическую минуту: «Слышу, сынку, слышу!»
И это сделалось возможным только благодаря презренному еврею – одному из того народа, о жалкой трусости которого тот же Гоголь пересказывает юдофобские толки… Так антисемит ли он?
Эту статью я потом передал через посольство в пакете для пересылки с дипломатической почтой в Израиль вместе с оригиналами советских дипломов, вывозить которые (оригиналы) почему-то не разрешалось. И всё это со временем прибыло, и моя статья «Гоголь и еврейские ноги» увидала свет как мой первый в Израиле журналистский материал. (Строго говоря – второй, т. к. первым была пустая и глуповатая поверхностная заметка). Статью мою о Гоголе опубликовал один из ведущих израильских гоголеведов – тогда аспирант, а ныне профессор Еврейского университета в Иерусалиме Михаил Вайскопф, очень дельный филолог, покинувший Москву зелёным юнцом.
Всю эту историю я вспомнил сейчас лишь потому, что хотел поделиться впечатлением, которое меня поразило ещё во время первого моего приближения к стеклянной двери этого здания: она отворилась передо мной автоматически. И, пропустив меня, так же автоматически за мною замкнулась!
Сейчас здесь, в Израиле, такими дверьми снабжён чуть ли не каждый заурядный супер- (а иногда и мини-) -маркет… А тогда я взирал на эту дверь с фотоэлементом как на сказочное чудо из «Тысяча и одной ночи» Шахерезады: «Сим-сим, отворись!»
Ехавшие с нами в поезде Ирин папа Вениамин Аронович и его жена Елена Ароновна с поезда увезли нашу ещё не достигшую 6-ти лет внучку Анечку – показывать ей Москву. Прибыли с нею уже потом в аэропорт – и там Е. А. устроилась с Аней в гостинице ночевать. Нам предстояло пройти таможенный досмотр.
Лишь теперь, стараясь вспомнить «всё по порядку», понимаю, в каком страшном стрессе я тогда пребывал. Прошу самых внимательных и ревностных из моих читателей (а такие есть!) сравнить эти страницы с описанием нашей эвакуации из Харькова 29 сентября 1941 года (см. http://www.proza.ru/2012/01/22/2709 - читать с конца главки по данной ссылке и далее): мне было тогда лишь 10 лет, и всемирность, космичность события, весь ужас нацизма для моего понимания были ещё едва внятны. Но я С ТЕХ ПОР запомнил временну`ю связь происходившего и передал её в точности через много десятилетий. А вот что за чем следовало теперь,при нашем расстававнии с Родиной насовсем,- помню плохо: прошли ли мы уже досмотр, а потом предстал перед нами во всей красе и вживе будущий первый президент «независимой России» Ельцин? И сначала ли мы с ним разглядывали друг друга (я не шучу: такой момент в моей жизни тоже должен был случиться!)? Или, наоборот, уже потом таможенники сурово проверяли содержимое наших узлов и чемоданов? Конечно, не имеет значения… Но факт тот, что всё в голове перепуталось.
Так кричали, так раздражены были доблестные советские фискалы нашей медлительностью и бестолковостью, что я, впопыхах, по требованию таможенника запустил обе руки в чемодан с кухонной посудой, совершенно забыв об осторожности, и тут же «пучкой» большого пальца правой руки (так по-украински называется мышечный кончик пальца) напоролся на острый конец ножа и проколол эту мышцу чуть ли не до кости. Хлынула кровь. Это сильно осложнило мне участие в дальнейшем выполнении требований бдительных стражей государственных интересов СССР. Зато сын мой держался на удивление находчиво. Я и не знал, что он незаметно для меня пообтесался в делах. Благодаря ему, без осложнений мы провезли значительно больше ручной клади, нежели было дозволено: он просто сунул кому-то советские деньги (которых мы, благодаря Элле Фроенченко, да ещё и кое-кому из родни, нас ссудившей, теперь считать перестали вовсе… Забыл сказать: в Харьковском госбанке нам обменяли часть имеющихся денег по очередному утверждённому паритету: за каждый доллар, помнится, 6 рублей. Но не более установленного лимита: по 300 долларов на каждого отъезжанта (включая ребёнка)…
Вот ещё один штришок жульнической сути советской власти: много десятилетий официальный обменный курс доллара к рублю составлял что-то примерно 0.77 копеек за 1 $ USA. В то время как в действительности доллар США был в несколько раз дороже рубля! Лишь теперь, когда железобетонная экономическая глупость советских властителей была вынуждена принять законы рынка, финансовые «панамы» сыграли в ящик.
Первую помощь оказал мне и моему пальцу классный фронтовой хирург – мой сват Вениамин Аронович Спивак(зихроно` ле враха`! – да благословится память его!– он оставил нас в 2015 году в канун дня своего 90-летия), - однако так глубока была ранка, что мне, по его же совету, пришлось обратиться в амбулаторию аэропорта. И всё равно помучился, и заживало долго. Но ведь и не мог я, 59-летний, тогда ещё сильный мужчина, взвалить переноску нашей многочисленной ручной клади всецело на сына.
Теперь расскажу про встречу с Ельциным. Среди дня вдруг в людном зале аэропорта возникло какое-то оживление. Часть публики устремилась к малозаметной боковой двери, и возле неё столпился народ, явно кого-то ожидавший, это было видно потому, что многие были с букетами цветов… Заинтересовавшись, и я подошёл к толпе и спросил у какого-то человека: в чём дело? кого ждут?
– Ельцина! – ответил он охотно и оживлённо. – Борис Николаевич прилетел из Испании! – И принялся объяснять подробности, которые я теперь помню смутно, однако, кажется, дело было в том, что Борис Николаевич в Испании заболел и даже вынужден был пролечиться в больнице, но – вот, прибыл благополучно и сейчас выйдет к народу! Незнакомец в явном возбуждении стал мне рассказывать, что Ельцина выдвигают на должность Президента Российской Федерации… Я поймал себя на мысли о том, что мне это уже совершенно безразлично.
Тут отворилась дверь, и, как в театре, к народу вышел будущий Президент: в хорошо сидящем костюме, при галстуке и на удивление трезвый. Вся толпа взорвалась аплодисментами, тут же стали скандировать: «Ель-цин Пре-зи-дент! Ель-цин Пре-зи-дент!» Какие-то барыньки, обсыпая своего (надолго ли?) любимчика цветами, казалось, умирали в восторге оргазма, а у меня в ушах звучала пушкинская фраза: «Безумны мы, когда народный плеск иль ярый вопль тревожит сердце наше!»
Я отошёл тихонько от восторженной толпы поклонников бывшего свердловского партийного босса, а через некоторое время мы оказались стоящими напротив друг друга на расстоянии не более десяти шагов. Я упёрся в него взглядом, а он вдруг стал рассматривать меня, глядя мне прямо в лицо… Я-то думал то’чно о нём, но что` он должен был думать, да и думал ли, обо мне? Во всяком случае, у меня было ощущение, что рассматривает меня заинтересованно…
Один из главных путей в Израиль лежал тогда через Будапешт – именно туда были у нас билеты, купленные ещё в Харькове. Если правильно помню, это происходило 6 мая 1990 года. Мне исполнилось на полмесяца раньше 59 лет, Инна приближалась к 58-ми, Мише в январе было 32, Ире – 29, Анечке в августе отпразднуем шестилетие…
Где-то, кажется, около шести часов должен был вылететь наш самолет. Последние минуты прощания со сватом, с его женой… Я передаю ему оставшиеся не потраченными советские деньги для возврата моей кузине Стелле: нам рубли уже не нужны. Мы проходим через контроль и оставляем провожающих по другую сторону турникета. Нет, согласно той гнусной бумажной полоске, выданной нам при штамовке виз в харьковском ОВиРе, мы ещё не потеряли советского гражданства. Это случится в воздухе, когда самолёт пересечёт границу СССР. Но фактически мы уже иностранцы .
От посадок на внутренние рейсы эта отличается ещё и тем, что из здания аэропорта мы попадаем в крытый проход, ведущий к самолету. Внутри лайнера оказалось, что мне не хватило места возле своей семьи, и я прошёл вперёд – ближе к кабине пилота. Я один, не на глазах у жены и детей – какая удача: наконец-то я могу отпустить, ослабить внутренние пружины нервного напряжения!
Суди меня, читатель, как тебе заблагорассудится, но значительную часть времени от Москвы до венгерской столицы, покидая проклятую советскую родину, много лет мучившую мою семью, – страну, именем которой без малейшей вины расстреляны названный брат отца, c детства, после смерти своих родителей, воспитанный в семье их лучших друзей, моих деда и бабушки, – Моня Факторович, награждённый за доблесть в гражданской войне орденом Красного Знамени, и бывший секретарь ЦК Комсомола Украины Сергей Иванов – первый муж маминой сестры Гиты, отец её сына, умершего от блокадного голода в Ленинграде января 1942, а в лагерях беззаконно отсидели по многу лет дядя Лёва, дядя Абраша, дядя Эзра, дядя Илюша Россман и другие, в том числе наши с Марленой мама и папа… Да ведь и мною уже не раз интересовались неусыпные стражи родины, и особенно моей сестрой, и даже моим сыном… Так вот, несмотря на всё это, значительную часть пути от Москвы до Будапешта я рыдал, как ребёнок.
Но ведь, с другой стороны, разве я не отдавал этой стране с детства свой труд, разве не воспитывал её детей, не отслужил честно солдатскую службу, не пел её единственные в мире, проклятые, страшные, душераздирающие песни?!
Судите меня, называйте, как хотите: совком, дураком. ГНИЛЫМ ИНТЕЛЛИГЕНТОМ…
Но я – плакал навзрыд, на глазах у других таких же, как я, советских людей…
Где-то есть у меня миниатюра: «Мы с Солженицыным рыдали, / когда Россию покидали…» Я его понять могу, а вот понял ли бы он меня?
Судя по его книге «200 лет вместе» - вряд ли! Мудрый и смелый человек! Знаю, что не святой: вполне возможно, что, пока сидел в лагере, стучал "куму": попробовали бы вы, "обвинители", сохранить святость в этих собачниках! Но ведь как выдержал единоборство с колоссальной машиной сыска, и ведь сумел собрать, записать, описать, сохранить, передать в свободный мир, а потом и издать правду о царстве ГУЛАГА!
Уважаю его и за то, что он попытался взвалить на себя и эту новую ношу: описать двухвековое сожительство русского и значительной части еврейского народа. Но в итогах этого сосуществования нет, не разобрался. Ничего не понял в том оскорбительном, униженном положении, в каком содержали невольных, случайно угодивших в этот кузов квартирантов царские власти, ни в причинах одержимости вышедших из этой среды революционаристов-фанатиков, ни того страшного удара и крушения духа, которые последовали из-за обмана большевиками, под занавес оказавшимися банальными юдофобами!
Солженицына в еврейском мире обвиняют в антисемитизме. Хотя основания есть, однако нельзя воспринимать его позицию столь примитивно. Однако уникальность еврейского существования в России он так и не понял. Он. например, не оценил по достоинству той искренности, массовости и силы чувств, с какими множество евреев безоглядно окунулись в русский мир, обогатив его своими талантами в самых разных областях созидания: евреи стали русскими (причём среди лучших!) художниками, музыкантами, поэтами, прозаиками, режиссёрами, артистами, учёными,врачами,менеджерами- и воинами, да, воинами: после многолетнего противостояния крошечного Израиля громаде мусульманского мира, после блестящих операций ЦАХАЛА в войнах с численно и материально превосходящими противниками кто всерьёз вернётся к россказням о трусливом олдатике "абгаше", стреляющем из-за угла из кривого ружья?!)
Но вот этот ярко талантливый народ, доказавший не раз своё умение не только служить другим народам, но и БЫТЬ ИМИ, в том числе быть и великими русскими, - взял да и почти весь УШЁЛ ИЗ РОССИИ!
Однако этой-то трагедии, - причём, во многом трагедии именно для России, великий русский писатель и не заметил...
Это трагедия и для нас, евреев, успевших Россию, Украину, весь простор своей родины всей душой полюбить. Я - один из таких евреев. Потому и покидал её, заливаясь слезами.