Продолжение.
Начало: главы: 1,2,3,4,5,6,7,8,9,10,
11,12,13,14,15,16,17,18,19
Глава двадцатая
В Тузлы добирались по берегу моря, крытый парусиной фургон увозил их в сторону Очакова. Одно только море и запомнилось той дорогой – необъятное, пылающее в багрянце облаков, остро пахнувшее йодистыми сырыми водорослями, серебристое от купающихся в воде звезд и таинственное в млечно-лунном сиянии…
Приехали в два часа ночи. Родные Луки Васильевича так обрадовались встрече, что разбудили половину села, соседи сбежались посмотреть на молодых, потом началось угощение, но Маня так устала дорогой, что едва дождалась, когда им отвели комнату, и вскоре крепко уснула в объятиях мужа.
Проснулись поздно, послышался шепот за дверью. Маня оглядела спаленку: в углу икона Божьей Матери с Младенцем, над кроватью коврик рукодельный. На сундуке сложено полотняное покрывало с кружевной оторочкой. Окошко в вышитых занавесках. У двери на табурете приготовлены для умывания кувшин с водой и эмалированная расписная миска. Выутюженное полотенце из домотканого льна висит на гвоздике, а под ним, на резной фанерной полочке, лежит нераспечатанное душистое розовое мыло.
Маня соскользнула с высокой деревянной кровати и с удовольствием принялась за умывание, а Луша не мог налюбоваться своей маленькой женушкой в тонкой батистовой сорочке, свежей, с нежным румянцем на милом личике с сияющими глазами. Он вскочил следом, подхватил ее на руки и… за дверью кто-то хихикнул. Ах, проказники, подглядывали, наверно! С трудом совладав с собой, они напустили на лица чинные выражения, взялись за руки и распахнули двери…
Там, на залитой утренним солнцем веранде, полным-полно было родственников; старенькая, с добрым морщинистым лицом, мама Федора сбивала масло. Прежде других Маня расцеловала маму, затем отца и всех остальных, а потом выбежала во двор.
Познакомиться ей хотелось и с домом под камышовой крышей, и с садом. Она заглянула на птичий двор, там разгуливали гогочущие гуси, горластый петух собирал у кормушки хлопотливых курей. Манечка обошла гарман под полотняным навесом и ухоженный, зеленый огород… За сараями пасся теленочек и несколько козочек. Во дворе поставлена была свежевыбеленная летняя кухня, две лошади жевали сено в конюшне… В тех местах, откуда они приехали, почти все хозяйства разграбили, и Маня разглядывала все-все с радостным возбуждением.
Она не заметила, как Лука следовал за ней, а его родные смотрели с крыльца и улыбались. Наконец он взял жену за руку, и они вернулись в дом.
Стол был накрыт; мать не знала, чем угостить славную невесточку, но та ела плохо, хотя на столе стоял белый хлеб, которого в Покалеве не видели с осени. Очень огорчился Лука внезапным недомоганием жены, но определить причину не смог, что поделать?
Потом запрягли коней в телегу и поехали на баштан.
Манечка глазам своим не поверила, когда увидела целое поле арбузов, дынь, оранжевых тыкв,
весом до пуда… Выбирали самые большие, а Лука с отцом сносили их и укладывали в телегу.
Возвратились домой к обеду. Мама Федора приготовила жареного в печи поросенка с молодым картофелем и настоящий украинский борщ со сметаной, но Маня совсем не могла кушать, запах поросенка вызывал тошноту. Очень жалко было старушки, она так полюбила свою родненькую донечку и старалась угодить, а той пришлось уйти из-за стола и сидеть в другой комнате.
И слышит Маня, как говорит свекровь ее мужу: «Марусенька твоя понесла, сыночек», – а он отвечает, что нет. После передал жене разговор, и вместе они хихикали, потому что знали точно, что никакой беременности нет.
Но мудрую маму Федору нельзя было разубедить, она стояла на своем и стала потчевать донечку всякими рассольничками, окрошками, поить хлебным квасом и была счастлива, когда Маня ела и нахваливала. Каждый день мама Федора сбивала для донечки свежего масла и к завтраку успевала испечь пышных ватрушек с творогом.
Как раз подоспел Яблочный Спас. Все вместе ходили в церковь святить яблоки, груши, мед. На обед приготовили гуся с яблоками. Маня ела отдельно гуся, а потом яблоки. А к заливным бычкам в сладком томатном соусе с черносливом она отнеслась с откровенной опаской. Это сильно рассмешило Луку, но он не стал объяснять жене особую прелесть черноморской кухни. На сладкое подали сдобные рулеты с маком и орехами, кисель клюквенный, фруктовое желе, засахаренные абрикосы и груши. Пели чудные песни и танцевали во дворе…
На другой день пошли к старшему брату Николаю. Семья у него была большая, семеро детей, беднота, но приготовились к радостной встрече, накрыли праздничный стол и подарили молодым полотна на простыни.
И так каждый день они были в гостях то у брата Федора, то у Григория,
затем у дядей и тетей, и везде хлебосольно угощали и дарили молодым подарки.
Меньший, холостой еще брат Иван и рыжий подкидыш Ленчик жили с родителями.
Подкидыш был конопатым, худеньким, играл на всех инструментах, какие только нашлись в деревне.
Мама Федора его баловала больше родных детей и очень жалела, что по нынешним временам
нельзя парнишку свезти в город, на обучение музыке.
– Не нашенского он корня, – говорила она, – имя барское, кость хрупкая. Пропадет тут хлопчик…
– Уж коли Богу душу не отдал, когда его, синюшного, в Крещенье Господне на наш порог злыдни подкинули,
так и дале жить будет по-нашенски, – возражал отец Василий, – ежели лень да шкодливость
из его ремнем выпороть хорошенько, как пить дать, станет равняться на молочных братьев.
А сам себе тихонько бурчал под нос: «Так-то оно так, а все одно: каков корень – таково и семечко…
Хоть дух с него вытряси – он и на том свете пиликать на скрипочке не перестанет».
Свекор мельком, с хитрецой поглядывал в сторону невестки и старался угадать ее мнение на этот счет. Он, как и мама Федора, полюбил молодую невестку с первых минут знакомства, а когда она молотила с ним пшеницу на гармане, да так бойко справлялась, что даже подгоняла его, старика, он поднял молодку на руки и расцеловал. Уж очень ему пришлось по душе то, как старательно трудилась его невестушка.
Однажды молодые поехали к морю, в рыбачий поселок, и было это перед рассветом.
Рыбаки взяли Манечку в шаланду и усадили на носу.
От берега отошли не очень далеко, но вид открылся неописуемой красоты: восходящее солнце слепило глаза, причудливые контуры залива меняли свои очертания, а розоватые перистые облака короной дыбились над горизонтом.
Вытянули сети, полные живой скумбрии, рыба сверкала и трепетала на солнце. Было красиво и вместе с тем жаль живья. Маня сказала, что будь ее воля – отпустила бы рыбу в море. Никто, конечно, не принял всерьез ее слов, а рыбаки подарили гостям десятка два крупной скумбрии и пять штук диковинной пеструги.Лука тогда купил у них весь улов. Но просто так молодых не отпустили, а угостили двойной ухой, золотисто-прозрачной и до того вкусной, что казалось, будто это царское блюдо они ели не наяву, а во сне.
День пролетел незаметно. Полуденный зной пережидали в камышовом шалаше. Вдруг над морем разразилась гроза: налетели сизые тучи, и низко-низко, над самой водой, засверкали ветвистые молнии. Густая пелена дождя обрушилась в море, и огненная колесница умчалась за горизонт…
Живописно и сказочно сделалось в сумерки: костер, море и холмистый берег… Луна, как шар, выпрыгнула из воды, раскатав серебряную дорожку до самой песчаной кромки. Причудливо фосфорились у ног чуть слышно шелестевшие волны. И глаз нельзя было отвести от сверкающей россыпи звезд, отраженных в зеркальной морской глади.
– Как хорошо все кругом, как чудесно, – не сдержавшись, прошептал Лука, –
и главное то, что я тобой, моя любимая…
На следующий день отправились на куяльницкие соляные промыслы закупать соль.
Увидела Маня сыпучие горы сверкающих под солнцем кристаллов соли… Но Боже мой, каким же каторжным трудом ее добывали! Черпальщики стояли по пояс в холодной лиманской воде, все худые, изможденные. Работали вручную, за копейки, от зари до заката. Многие потом болели туберкулезом и умирали.
Однако пора пришла уезжать, стали складывать вещи. Было грустно и тяжело на душе. В день отъезда всем селом пришли провожать молодых, каждый принес гостинцы. Ленчик играл на скрипке вальс «Маньчжурские сопки». Отец Василий с сыновьями, невестками и внуками окружили фургон, Лука старался шутить.
Мама Федора обняла Манечку, поцеловала… «Полюбила я тебя, моя донечка родненькая…» –
сказала она, перекрестила невестку и заплакала.
Простившись со всеми, вскочила Маня в фургон, но не выдержала и тоже прослезилась.
Возчик тронул лошадей, клубы пыли скрыли стоящих на обочине родных.
Только Ленчик все бежал и бежал босиком по дороге,
и мелодия вальса неслась вслед за ними…
Дорогою Лука стал утешать Манечку, хотя и его одолела печаль. Надвигалась грозная развязка южных революционных баталий. Что будет со всеми родными, когда еще доведется свидеться? Крепко он обнимал жену и говорил: «Ты теперь у меня одна-единственная радость, моя любимая…»
В городе задержались ненадолго, купили книги учебные, решили готовиться, вместе поступать на медицинский факультет Одесского медицинского института и Ленчика к себе забрать, когда устроятся. Несмотря ни на что, казалось, что Манина мечта стать хирургом скоро осуществится…
В поезде издергали их бесконечными проверками, на каждой станции шныряли повсюду германцы. Дорогой Лука говорил, что скоро, скоро этих кайзеровских гадов прогонят из России и жизнь переменится к лучшему. Он обнимал жену, прижимал к сердцу и шептал, чтобы она никого не боялась.
– Пока ты со мной, – говорил он, – с нами ничего плохого не может случиться, Бог не допустит…
Если бы в самом деле так было! Поездка оказалась невероятно трудной и длинной. Дважды ссаживали их с поезда без всяких объяснений, пересадка на станции Бердичев стоила многих волнений, пришлось объясняться в германской комендатуре. Долго ожидали состава. Ночевали в каких-то грязных постоялых дворах, из-за клопов не спали ни одной ночи, сидели на стульях, валясь от усталости… Только через две недели в товарном вагоне добрались молодые до Овруча, а оттуда домой, в Покалев…
*******************
Продолжение следует