назад, Глава 40. Нисходит течение в глубь реки...: http://www.proza.ru/2017/09/14/360
Глава 41. ...И с отблеском солнца летит по ней...
Невольно душе мила
Обветшалая эта застрёха.
Рядом слива цветёт.
Я понял сердце того,
Кто раньше жил в этом доме.
Сайгё, «Цветущая слива возле старой кровли»
Окрасилось дно реки
Глубоким зелёным цветом.
Словно бежит волна,
Когда трепещут под ветром
Ивы на берегу.
Сайгё, «Прибрежные ивы»
...Не долог, не короток.
Как и всегда, когда он охватывает не только расстояние и время. Потому что только так плач может возвратиться к своему источнику, воспринимая от него заново силу и глубину.
– Пляца... – позвал Наречник, оборачиваясь в лодке, но её уже не было здесь.
Её прияли в себя глубины речной воды...
Нет, не в прямом, конечно, смысле. Просто она вся погрузилась в созерцание текучей стихии, наполненной светом, ниспадающим из трепещущего прогала ветвей над петляющим руслом.
– Эта протока мне знакома... – явно с бьющимся сердцем ответила невпопад Пляца, поднимая глаза. – Вот за этим поворотом будет большой камень, поросший мхом...
Все с напряжением ожидали поворота... И когда они его миновали, раздался общий вздох. Камень был! И даже мох на нём зеленел, как и прежде.
Пляца обвела всех торжествующим взором.
– Чуть дальше будет камышовая заводь... И там моя родина. А вот за этими деревьями – водопад...
Ну, это уже подтверждения не требовало – шум и взметающаяся выше деревьев пелена брызг говорили яснее всякого слова.
Они остановились в заводи и, привязав к пригнувшимся к воде сучьям деревьев лодки, вышли на берег. Усыпанная крупной галькой его поверхность плавно уходила под покров плывущей воды. У его края вода была почти прозрачной, и из её дыхания то выплывали, то снова скрывались в нём очертания камней. Несмотря на то что берег был каменистым, дно этой странной протоки было заиленным, и прямо от берега из воды начинал свой строй густой камыш, едва колеблемый незаметным здесь течением. Неровной линией он окаймлял протоку по всей протяжённости берега, лишь изредка прерываясь внезапными щербинами, как здесь, возле этой поляны.
– Вот это место... – сказала Пляца. – Как это было давно... Я ведь ещё помню старую Бобританию! Правда, я тогда была совсем мала...
Как ни странно, она не оглядывалась, не осматривала детали и подробности, как это бывает, когда кто-то вернётся в дорогое для себя место, а так и стояла у края заводи, по своему обычаю подняв одну ногу и полузакрыв глаза. Наречник же обошёл небольшую поляну кругом. Она была окружена старыми раскидистыми вётлами, за которыми открывал свои сумрачные глубины обычный теперь каменный лес.
– Да... И как мало требуется... – задумчиво пробормотал он.
– Что? – спросил его Ковриж.
– Да нет, ничего... – виновато улыбнулся клисс. – Я так... задумался что-то...
Вдруг раздался лёгкий плеск. Пляца, доселе словно дремавшая по колено в мутноватой воде, резко метнув вниз острие своего клюва, ухватила какую-то рыбку. Но потом, улыбнувшись, снова опустила её в воду.
– Ладно... Пусть уж плывёт себе сегодня...
– Ну и напрасно, – заявил в ответ Наречник. – Зачем тогда поляна, камыш и протока, если не ловить рыбу?
– Хм... – Пляца покачала головой. – Надо же! А ведь ты прав...
– А почему это «надо же»? – делая недовольный вид, проговорил клисс и тоже подошёл к берегу.
Недолго посидев, он выловил несколько рыбок.
– Ну что, – весело кликнул он устроившимся на отдых пассажирам, – кто там хочет ухи?
На что копытоходящие и вкуснотравоитростникожующие, разумеется, ответили возмущённым отказом, ну а остальные – остальные ого!.. В общем, скоро уютный костерок из сухого тростника и хвороста пускал кверху еле заметный сизый дымок, а в походном котелке вкусно пахла готовящаяся уха. Весёлый клисс, лёжа в сторонке, выстругивал себе из ореховой ветви посох, а увлечённые созерцанием чудесного котелка пассажиры толпились вокруг ароматного огонька. Для них к тому же на десерт были прошлогодние орехи, теперь сушившиеся близ его ласкового пламени. Полуденное весеннее солнце сквозь дымчатую зелень вётел простирало к ним свои пушистые плети, и всё было так прекрасно!
– Ты знаешь, – сказала Пляца Наречнику. – Я чувствую так, как будто я вернулась домой... Нет, – поспешила пояснить она в ответ на его улыбку, – не телом и не переменой местонахождения... Иначе – я чувствую себя самой собой, словно отошло всё лишнее... Как будто я пришла в себя.
Клисс при этих словах отложил в сторону свою тросточку и сел.
– Ты знаешь, что ты сказала? – сияя, спросил он. – То, что я думал, но не знал, как сказать, когда мы были в моём доме!
И Пляца улыбнулась ему в ответ.
...Когда солнце уже стало нисходить к закату, они двинулись дальше. Притихшие путешественники настороженно вглядывались в медленно оставляемые солнцем и заливаемые всё более сгущающимся сумраком берега. Но недвижный поток, медленно и извилисто ведший их к подножию водопада, оставался всё тем же – безмолвным и почти лишённым всякого течения.
У его начала узким горлышком столпились большие камни, словно нарочно набросанные здесь, и кипучий водоворот вблизи их берега вместе с ними создавал это странное состояние воды отдалённой от торных путей протоки.
Они подплыли к груде камней, сквозь которую лодкам пришлось бы буквально продираться, извиваясь своими подвижными корпусами, и решили снова выйти на берег, вытащив за собой и лодки. Эта возвышенность подняла их над поверхностью затиснутого между подобными же невысокими и зубчатыми скалами озера, в которое и опускался водопад и из которого вытекало множество проток, потоков, речушек и рек, в том числе и Мелкая Камнетура. Зыбкий водяной мост соединял, непрестанно меняясь и исчезая и тотчас снова появляясь, эту долину и надводопадный мир... Но даже если запрокинуть голову, конца его не увидишь... Где-то там...
Вдруг им стали слышны какие-то вначале невнятные и негромкие, а потом всё более звучные, впрочем, такие же невнятные крики. Какое-то нескладное существо суетилось над клубившимся чуть левее впадения водопада водоворотом, то опускаясь к воде, то снова взмывая вверх, и не переставая кричать.
Наречник и Пляца переглянулись. Птица кивнула головой и поднялась в воздух, вслед за ней взлетели ксенифы. Белая птица что-то крикнула им на лету – отсюда не было слышно – и, снизившись, нырнула под водоворот. Ильфе оттеснила скачущее над ним существо к берегу, а Октэн продолжал парить над ним, делая круг за кругом.
Наконец почти в двадцати шагах (если только воду можно измерять шагами) от пенящейся воронки из воды поднялась клювастая голова на длинной шее, и в клюве у неё был кто-то ещё более нескладный, чем то, что только что летало здесь, о чём-то вопия. Ещё рывок – и белая птица снова поднялась в воздух, ксенифы и то нескладное полетели за ней.
– Пляца, – трясущимся голосом сказал Наречник, – ведь ты же не можешь нырять!
– Когда плач достигает глубины, – ещё стеснённо дыша, тихо ответила Пляца, – естество пременяется в лучшее, чем даже было изначально...
И Наречник на это ничего не сказал, потому что это было правдой.
А тот, кого она принесла в клюве, что-то скрипел, изо всех сил размахивая лапами и скача рядом с ними. Приземлилось возле них и то странное четверокрылое, ну а ксенифы деликатно присели в отдалении, однако то и дело поглядывая в их сторону.
– Смотри! – сказала Пляца, раскрывая крылья.
Наречник ахнул. Они стали и больше, и крепче, и белее только что выпавшего снега.
– ...Вы Пляца, я вас узнал! – всё вопияло скачущее своим скрипучим голосом, и вот наконец оно было услышано.
– Что? – хором спросили Пляца и Наречник.
– Здесь очень шумно, не угодно ли Вам пройти со мной вон туда?.. – и оно указало на еле заметную тропку между каменными горбинами.
Птица и клисс переглянулись, даже не пытаясь сдержать улыбки, а неуклюжий скрипач важно двинулся вперёд. Неуклюжее четверокрылое тотчас тронулось вслед за ним, ну и за всеми ними нестройно зашагал и весь их весёлый и уже сильно уставший отряд. Алое солнце заходило за сиреневыми горами...
Они остановились возле большого стога сена.
– Странно... – заинтересовался Ковриж. – И откуда бы это здесь оказаться сену... – и отправился на исследование данного предмета, а все копытоходящие смело устремились за ним.
– Позвольте представиться, – не обращая ни на что внимания, величественно произнёс скрипач, – меня зовут Кучнекиз, Накисомый Кучнекиз...
– ...Который дал Бобрисэю фонарь! – в один голос закончили за него Пляца и Наречник и бросились обнимать старикана.
– Ой, осторожно, не задушите! – смеясь, говорил тот. – Вы забыли про мою сродницу! – и, отдышавшись, закончил: – Позв-вольте вам представить Накисомую Корзетсу...
– ПН! – только и сказали Пляца и Наречник.
Всё стало ясно. Они нашли своих.
А ксенифы и фроды сидели рядом, раскрыв клювы, и с великим удивлением смотрели то на тех, то на других.
Наступала тёплая весенняя ночь...
...И ночь не потревожила их разговора. Всё набацко-набарское и прочее стадо мирно дремало вокруг, а они сидели подле уютного тихого костра и говорили, перемежая слова долгим размышлением, печёной картошкой и ароматным чаем. Густая синева окружающей костёр темноты теперь уже совсем не казалась угрожающей – наоборот, она словно способствовала уюту этой беседы. Как это где-то было сказано: «И восклицание оттеняло тишину...»
– ...И всякий может вернуться домой, – задумчиво глядя в непрестанно меняющийся облик огня, говорила Пляца. – Даже если он не помнит, где его дом... Потому что для этого не нужно менять пространства, и всякое место для него – дом...
– ...И я думаю, что всякий мог бы узнать его, – помешивая палочкой угольки, продолжил Наречник, и отблески костра сделали выражение его лица грустным, – но только тогда, когда сможет видеть...
– ...И будет по сказанному, – с улыбкой добавил Кучнекиз, – «И стоял дом около коня...»
– Слушайте, – с шутливой строгостью перебила их Корзетса, – вы, по-моему, уже спите на ходу и болтаете всякую чепуху... Не пора ли и нам отдохнуть? – и она кивнула на похрапывающих рядом с ними Грюндербегов. – Вот, берите пример с мудрых людей.
– Вы ложитесь, – сказал Наречник, в блаженной усталости щурясь на костёр, – а я ещё посижу...
И действительно, Пляца с Корзетсой улеглись спать. Но Кучнекиз остался ещё у костра.
– Теперь, под старость, совсем уже мало сплю – бывает, что и всю ночь не засну – так всё сижу, пою тихонько, глядя на звёзды, и думаю...
И Наречник кивнул головой.
– ...Вообще, и мы сами, и всё вокруг, и весь этот мир – символичен, – сказал ему старый скрипач когда-то уже под утро. – Потому что наше начало – не в нас...
Но клисс ему уже ничего не ответил, ни словом, ни жестом, – он спал, опершись подбородком на коленки, и было удивительно, как он не свалился набок, а всё сидел и сидел, будто поддерживая разговор. И старичок Кучнекиз только улыбнулся своей нелепости...
На востоке, за высокими кручами скал Водопада, уже брезжил рассвет, растворяя прилежащую к нему темноту сквозящим сиянием. Кучнекиз поднялся от потухшего, но ещё тёплого костра и несколько раз прошёлся вокруг их стоянки, разминая застоявшиеся лапы. Было тихо, и ничто не тревожило их покоя.
– Даже странно... – прошептал он, пробежав взглядом по вершинам ближайших деревьев и распахнутому воздуху над ними.
Но ничто не колебало их листвы, не пресекало их пространства, не издавало ни звука, ни запаха. Окружающая их Тёмная долина словно отступила, вся собравшись в незримую тень. Покачав головой, он вернулся к костру и тихонько разбудил Корзетсу. Та словно ждала этого – проснулась тут же, и они сели рядом на палом брёвнышке, за столько лет навыкши безмолвно обсуждать всё предстоящее им.
Медленно просыпался летуче-бредучий отряд, Пляца уже на потоке чистила перья и полоскала своё длинное горло, Мукины тут же принялись что-то жевать, фроды и ксенифы делали зарядку для крыльев, а набар Лобостук чесал свою голову о трясущийся каменный дуб. Последним проснулся клисс, который заснул лишь под утро. Выглядел он растерянным и грустным.
– Странно всё это... – ответил он на безмолвный вопрос Пляцы, кивнув на воздух. – Раньше здесь столько было стражников... Да и клиссов хватало, – решил он скрасить тревожность интонаций шуткой, но улыбка вышла неловкой.
Осторожно поглядывая по сторонам, тронулись они в путь, оставив лодки в каменной нише в скалах близ водопада. Кучнекиз с Корзетсой медленно шли впереди. Они поднимались по склону на Правые подводопадные скалы, как когда-то и Бобрисэй с Ничкисой достигли Плато ежей.
Скалы эти были довольно лесистыми, даже в сравнении с самой долиной, но только деревья здесь были иными – светлые сосны и кедры сокрывали собой всё их летучее пространство.
Когда солнце достигло полудня, они остановились на привал возле какого-то горного ключа. Наречник никогда здесь не бывал и теперь с любопытством оглядывался кругом. Всё здесь было иным, чем в тёмной низине – певучим и ароматным, как воздух весной. А впрочем, теперь и была весна.
– Бдумс! – вдруг сказал его нос, и клисс схватился за него всеми лапами.
– Пэдэм-пэдэм! – сказали его лопатки, и он бросился наутёк в кусты.
С ближайшего кедра послышалось сдерживаемое хихиканье, а несколько увесистых шишек выдавали причину внезапной музыки. Осторожно высунувшись, он посмотрел наверх. Ну, нет! Теперь-то он легко успел увернуться, и шишка только свистнула в воздухе, уткнувшись в мох.
– Луцка, да это Наречник! – пискнул кто-то вверху, и на полянку возле ключа спланировали несколько белок.
– Ну, уж так и быть, юноши, – хмуро, но не сердито буркнул Наречник, – прощается вам легкомысленный ваш поступок. Можете подойти поближе и сказать, как вас зовут.
– Ха, вот ещё! – фыркнул самый юный из них. – Свободные белки не станут... – но, получив подзатыльник от другого бельчонка, явно старшего в их летучем отряде, надулся и замолк.
– Прости, Наречник, они ещё не знают тебя, – сказал тот, кто выглядел старшим. – Меня зовут Цкажчик, я сегодня старшина сторожей. А это Луцик, – он показал на ещё одного бельчонка постарше, – и мы были на Плато ежей, когда... Ну, в общем, когда оно ещё было... Ну а остальные все – моложе.
– Рад вас видеть, – важно сказал Наречник, пожимая всем лапы, – спасибо, что встретили... – и они всей гурьбой пошли к остальному отряду, прикорнувшему в теньке под присмотром Кучнекиза и Пляцы.
Корзетса тем временем полетела осмотреть окрестности, чтобы разведать путь. Но теперь разведка уже не требовалась, потому что у них появились проводники, и старый скрипач вернул её назад каким-то известным лишь им двоим сигналом. Много чего им было ещё известно, сохранившим под водопадом осколки былого здесь некогда мира...
– Пляца! – весело позвал её издали Наречник, указывая ей лапой на новых друзей. – Нас поймала разведка боем.
На что все бельчата, не сговариваясь, заулыбались на ширину плеч.
– А у нас обед готов! – отозвалась та. – А на десерт – ореховый паштет с грибным соусом...
Бельчата сглотнули слюнки.
– Ну, вообще-то, есть на посту – это нарушение... – начал было Цкажчик, но его сопротивление было столь схематичным, что скоро все гости до ушей погрузились в творение старичка Кучнекиза, потому что поваром был теперь именно он.
– Кто очень голоден и торопится – тому можно чавкать, – подмигнув Наречнику, сказал скрипач, – а то ведь с закрытым-то ртом можно и подавиться...
Но для бравых бельчат эта инструкция была излишней. Не отставали от них и копытоходящие, и лишь только птицы были несколько сдержаннее.
– Никогда не ел ничего вкуснее! – на секунду оторвавшись от увлёкшей его темы, с восхищённым вздохом заявил Цкажчик и тотчас погрузился в неё снова.
А Наречник с Кучнекизом сидели в сторонке и пили чай.
– А всё-таки хорошо начинается день... – пробормотал клисс и вдруг уснул.
Что, впрочем, понятно – это заснувши только под утро, да потом ещё получив столько новых впечатлений...
Проснулся он несомым Коврижем. Сел у него на спине, удивлённо озираясь вокруг, на плывущую мимо него растительность, и протирая глаза.
– Ф-фу-ты-ну-ты! – выдохнул он, скатываясь с мощной спины алонтипа. – А я-то думаю: отчего земля качается?..
– Мы уже почти пришли, – сообщил ему Луцик, который шёл рядом. – Во-он та сосна – это командный пункт.
– А-а-а... Понятно! – несколько ошарашенно ответил Наречник, видимо, ещё приходя в себя.
А их тем временем уже выходили встречать – сама королева белок и всё прочее командование.
И теперь кормление до отвала началось здесь. Все наши путешественники ужасно страдали, ну а набакам хоть бы хны – только подавай.
Заметив, что белки выставляют часовых, Наречник спросил у Верцки, которая всё время была с гостями:
– А что, у вас здесь случаются опасности?
– Нет, – пожала та плечами, – просто это служит для нас чем-то вроде разделителя между временем и пространством...
– А-а-а... – протянул Наречник.
Но лично я не убеждён, что он что-нибудь понял.
А вечером был созван Большой Беличий Совет, сокращённо ББС. Причём о созыве его уже задолго, то есть часа за три, начали передавать самые отчаянные слухи, так что Наречник уже не знал, что и думать...
– ...Ну что ж, – сказала Верцка, когда все закончили высказывать своё мнение (а часа два стоял самый настоящий гвалт). – Раз все уже высказались, я попытаюсь суммировать сказанное выше... Мне кажется, нам стоит пойти навстречу...
Она говорила, а Наречник, едва отойдя от шума, с удивлением озирался вокруг. Кажется, никогда в жизни не встречал он такого количества белок, да и вообще живых здесь, в Тёмной долине, существ.
– ...И соединить силы с собравшимися на Плато ежей... Мы уже знаем с вами, что случайностей не бывает и все происшедшие за последний год события ведут к одному...
Собрание ахнуло. Верцка улыбнулась и добавила:
– Но да не устрашаются ваши сердца... Человек Вышний обязательно будет с нами... Он не может оставить нас в таких обстоятельствах...
На рассвете был объявлен исход, хотя на деле это больше напомнило излёт.
Белки расходились с Совета тихие и сосредоточенные, никто не смеялся и не шутил, и не о чём не спорил.
...В полночь Неречник проснулся, услышав тихое пение. Королева Белок в белой прозрачной мантии обходила свой город с горящей свечой, её сопровождали несколько приближённых, среди которых клисс заметил уже знакомого ему Луцика. Он был облачён в лёгкие латы и шлем... Но безмолвное шествие удалилось, скрывшись за деревьями, и только мигающий светлячок пламени протекал в колеблющейся темноте... Глаза клисса снова закрылись, он уснул.
– ...Ух ты, а мне показалось, что я на корабле и на море шторм... – выдохнул клисс, снова откидываясь назад на Мидиных лапах. – Здорово, Мидя. Ты как сюда попал?
Уже занималось утро.
– Да вот, понимаешь, иду. Вдруг вижу – белки летят. И какие-то два ишака тебя на спинах тащат, а ты храпишь, как паровоз во чреве китове... Ну, я думаю: дай помогу им, а то ещё растрясут тебя по кочкам-то...
– Ну ладно... – пробормотал клисс, опять проваливаясь в дремоту. – Я ещё немножко посплю, можно?..
Не знаю, услышал ли он ответ, которого, впрочем, и не было – что отвечать-то, если вопросник спит?
...Когда рассвет уже вполне обозначил своё пришествие, всё новозданное войско остановилось на привал. Они были уже совсем близко, и, не изменяя осторожности тёмно-долинских обстояний, Верцка вывела их в поход в изменённое время, когда ночь переходит в день и воздушные стражники не могут ясно видеть. И что до того, что их не видно уже несколько месяцев? – ведь они могут появиться внезапно...
Хотя и был привал, пищи не полагалось – только питьё. Наречник собрался было по такому случаю продолжить свой сон, но, узнав, что в качестве питья даётся прекрасно заваренный кофе, тут же вскочил и поплёлся к костру.
А там Мидя знакомил всех со своими друзьями, которых он вёл с собой на Плато ежей.
– ...А вы что думали, я с голыми лапами, что ли, приду? – фыркнул Мидя. – Ну уж нет, хватит с меня драных пяток...
А друзья были такие.
В первую очередь, конечно, Жужица Жужа, и с нею полк Диких пчёл, по поводу чего, кстати, кто-то сказал: «А, это ты поэтому такой прищуренный вернулся...», но этот кто-то оказался очень ловким, так что Мидя, как не оглядывал всех, не смог заметить, кто бы это мог оказаться.
Во вторую очередь был – Керси-Баму, ягугап. Мидя представить-то его представил, а что это такое – не объяснил. Но, как потом оказалось, эта нелепая с виду птица оказалась полезней многих воинов.
В третью – два дятла-бомбардира Уапти Бадуба-Дубай и Корстен Стукта. Про них Мидя сказал: «...им голову под клюв не клади...»
В четвёртую – Бабатыр Макарах Туруруй, зиобродак, метающий иглы. О нём сообщение было странным: «Он вообще-то пункер, но, мне думается, это случайность, и к нам не относится...» Мидя, как обычно, изъяснялся на своём «половинном» языке – половина говорится, а половина – «на ум пошло».
В пятую очередь – Картон Мак’Бед. Это был дядя такого здоровенного вида, что на поляну, где был устроен привал, он только высунул из кустов свою физиономию, и то уже всем стало страшно. О нём Мидя сказал, что он – неизвестно кто, но если быть точным, то его родной дядя по четвероюродной тётке. В общем, седьмой кисель на воде. И причём не только большой, но ещё и очень сильный.
Ну а дальше стало совсем весело. Оказывается, Мидя где-то отыскал уже старых наших знакомых. Среди белок тут поднялся такой восторг и на них напал такой шум, что бедный Мак’Бед уже хотел убегать, но ему, к счастью, успели объяснить, что это относится не к нему.
А старые знакомые эти были – Дракон с Дракисой, безымянные овцы (которых звали мистер Шашлык и миссис Шашлыня), брат Бурундук, ну и, конечно, Жанбердын с Трындырыном, тоже неизвестно кто.
А Наречник тем временем под шумок выпил три чашки кофе с баранками и снова завалился спать, делая вид, что не замечает укоризненных взглядов Пляцы. Сама же белая птица не прикоснулась даже и к питью.
И утро раскрыло над ними свою сияющую мантию...
...А на Плато ежей оно ещё только наступало. Я ведь уже говорил вам, что здесь, в этой местности близ Изумрудной реки, с обычным нашим временем всегда происходило что-то необычное. Всего-то, кажется, – два шага пройти, а здесь ещё только светает, когда там – уже наступил рассвет...
Вскочив, словно его толкнули, Бобрисэй тревожно огляделся. Так и есть – Митёк на берегу собирал свою лодочку в плаванье. Лёгкий утренний сумерк окутывал его фигуру зыбкою пеленой. Он остановился и подождал, пока Бобриан подойдёт к нему, оставаясь спиной к берегу.
– Ты идёшь? – робко спросил Бобриан.
– Как видишь, – со странной суровостью ответил Митёк и, так же, не оборачиваясь, сел в лодку.
– Отчего ты печален? – опять спросил Бобриан.
Уж он-то лучше знал Митька, чем мы с вами. Но у того были свои особенные пути, и если уж он взялся за весло, то пытаться его отклонить от его намерения – занятие трудное и почти безуспешное. Однако вопрошать не возбранялось, потому что теперь, как и всегда, суровость его была лишь завесой.
Но рыжий каноечник не отвечал, с той же печалью глядя в глубь расходящихся сумерек. И вдруг, подняв руку, махнул кому-то прощально. Бобрисэй, посмотрев в ту сторону, увидел уходящего в предгорные заросли Кабассу. На голове у него была повязка, на плече – узелок на тросточке.
– И он тоже... – с горечью сказал Бобриан.
Когда он обернулся к реке, Митьковой канойки уже не было – лишь там, где мерцающая в синем воздухе река сливалась с темнотой долины, мелькнула её скользящая тень...
Вздохнув – и не было, кажется, во всём мире вздоха тяжелее, Бобриан вернулся к их лагерю. Но нет. И Шетскрут, и Жуль, и Ничкиса остались с ним. Он присел на камушке и долго смотрел на утреннюю реку, над которой призрачным дыханием колыхался туман.
– Привет, – весёленькие шишемышины интонации вернули его к действительности. – Хочешь кофе? Правда, у меня только цикорийный... Тётя Патабдабда говорит, что цикорийный кофе – это только обман зрения и головная морока, а мне нравится...
– Я тоже думаю, что в такие утра в самый раз подходит цикорийный кофе, – с удивительным облегчением вздыхая, сказал Бобриан и, чмокнув ничего не понимающую малявку в нос (обе лапы у неё были заняты: в одной чашка с кофе, в другой ложечка и мешочек с сухариками), опять пошёл к берегу.
– А кофе? – промямлила ему вслед Шишемыша, готовая расплакаться от смущения и неожиданности, но Бобриан даже не оглянулся.
Он разбежался и рыбкой нырнул в реку.
Когда через полчаса, наплававшись до отвала, Бобриан выбрался на берег, он с удивлением обнаружил, что Шишемыша сидит у маленького, чуть теплящегося костёрчика и старательно поддерживает в одобренном им кофе необходимую теплоту.
– Вот, – зарумянившаяся то ли от тепла, то ли ещё от чего, она протянула ему благоухающую чашку.
– В самый раз! – одобрительно сказал он после первого же глотка, и ликующая малявка тут же умчалась к своему гнезду – наверняка сделать запись в своём дневнике об удивительных и потрясающих событиях сегодняшнего утра.
– О-о... Тут угощают кофе... – услышали они певучий голос. Круам Оакш спускалась с дерева, где она, по своему обычаю, пробыла всю ночь. – А для несчастных и голодных летающих кошек порции не найдётся?
– Есть! – пискнула Шишемыша, тут же выскакивая из своей писательской мастерской. – На всех хватит!
– Особенно теперь, – мрачно добавил Бобриан, наливая себе из котелка вторую порцию. – Сухарики у тебя где лежат?.. – спросил он ликующую повариху.
– Сейчас принесу! – и она опять умчалась.
– Что, ушли? – уже без улыбки сказала Шетскрут, наливая и себе чашку и усаживаясь рядом. – М-м! А правда, хороший кофе!
– А ты что, знала? – Бобриан даже есть перестал.
– Ну... Как тебе сказать... – пожала та плечами. – Когда проживёшь на земле долгий век... лет так восемь... начинаешь что-то предчувствовать...
Бобрисэй вздохнул и кивнул головой. Всё это было так.
– Ты-то хоть никуда не пойдёшь? – спросил он через секунду.
– Не знаю... – прозрачно улыбнулась Шетскрут, захрустев сухариком (Шишемыша уже примчалась с мешочком). – Иногда это трудно сказать заранее... Но, впрочем, думаю, что нет.
Бобрисэй опять вздохнул и снова принялся за завтрак.
– А у меня ещё есть немного малинового джема, хотите? – Шишемыша аж приплясывала на месте от нетерпения.
– Хотим! – в один голос ответили Бобрисэй и Шетскрут и, переглянувшись, едва смогли сдержать улыбку.
Но Шишемыша улыбалась вместе с ними.
– Как у вас тут вкусно пахнет... – и Ничкиса слетела к ним.
– Вы не беспокойтесь, ешьте и пейте всё, – приговаривала Шишемыша, вертясь вокруг костерка. – Тётя Патабдабда и все остальные встают поздно – так заведено в Даглии... Или Глидии... Не важно! В общем...
– Жуль! – вдруг воскликнул, перебив её, Бобрисэй.
– Что? – растерялась та. – Я что-то не так сделала?
– Да нет, – засмеялся тот. – Я говорю: Жуля-то мы позвать к завтраку забыли!
– А что, можно? – тут же вышел тот из-за куста. – Я уже давно тут стою...
Бобриан призывно махнул лапой:
– Давай сюда! Вот тебе чашка...
– ...Я вот думаю, – сказал Бобрисэй, когда они все так сидели у костра, а солнце уже всходило за Водопадными горами, – странная вещь: когда видишь Человека, всегда при этом бываешь один, но случается это обязательно тогда, когда ты бываешь с кем-нибудь вместе, ну, то есть с друзьями, а не совсем один. Почему это так?.. Может быть, конечно, я не очень понятно говорю, но...
дальше, Глава 42. ...И тонкая лодка взмывает вверх: http://www.proza.ru/2017/09/16/301