Как случилось, что мы, двенадцать взрослых, половозрелых девушек, в одночасье влюбились в какого-то сопливого мальчишку, неизвестного бродягу, обманщика и плута, до сих пор понять не могу. Ведь на первый взгляд в нем ничего такого не было. Худой, бледный, с длинными, жидкими соломенными волосами и скудным пушком на бороде… Он даже прихрамывал на одну ногу. В общем урод. Жалкий ничтожный урод, да и только!
Он одиноко сидел на берегу моря и задумчиво смотрел куда-то вдаль, за голубую линию горизонта, когда мы веселой горластой толпой ворвались в пустынное пространство скалистого побережья, нарушив своим визгом и хохотом его медитацию. Нам было по двадцать лет и это само по себе было достаточным основанием для веселья. Мы уже два месяца проходили археологическую практику на раскопках в пограничной зоне полуострова Китей, вдали от человеческого жилья, и успели за это время достаточно одичать. Почему мы в тот памятный для всех нас день не сговариваясь выбрали для купания именно это место? Почему, почему… Да потому, что там был мужчина. К тому времени мы уже созрели для того, чтобы в любом уроде мужского пола увидеть Леонардо Ди Каприо…
В этот же вечер он был званым гостем нашего девичьего монастыря. А как оказался этот таинственный юноша в пограничной зоне, мы тогда не задавались вопросом. Мы же не пограничники! Просто нам для полного счастья не хватало в жизни именно таинственного юноши. Боже! Мы словно сошли с ума! Вырядились, накрутились и накрасились как бордельные проститутки! Какой-то массовый психоз! Бигуди, прически, помада, тушь, тончайшее ажурное белье: все это откуда-то появилось волшебным образом в далекой татарской степи… Ну ладно - я. Но ведь Женька Кускова только что, перед самым отъездом, стала женой Олега Павловича, доцента кафедры археологии, Оля Синякова - осенью тоже собиралась замуж за Костю Косицкого. Маринка у нас вообще - эстетка. Лидочку любит. Но с появлением Бэйби Сола они с Лидочкой стали чуть ли не врагами, всякий раз устраивая унизительные сцены за право омыть ноги нашему Повелителю.
Мы называли его - Бэби Сол. Кто придумал для него такое дурацкое имя, уже и не помню. Кажется романтическая Лидочка. А может быть - инфантильная Маринка. А может, придурочная Олька. Хотя не исключаю, что это был персонаж какой-то песни… Само собой так получилось, на американский манер. Наверное, потому что Бэби Сол был классным музыкантом. Он покорил нас тогда своим чудесными блюзами, растревожил чуткие девичьи души, растопил лед наших сердец. Он исполнял их для нас дивными крымскими вечерами у костра под гитару. Пел он на странном певучем языке Кечоа. Тогда нас и это не особо насторожило. Из его эклектичного рассказа можно было понять, что он хотел, чтобы его считали эдаким странником, бродячим романтиком, менестрелем, решившим отдохнуть от студенческой жизни, уйти ото всех забот и тревог, от друзей и подруг, затеряться в крымской степи. О своем прошлом он говорил неохотно. Часто путался, забывая, о том, что в прошлый раз рассказывал нам о своей жизни совсем другое, порой - прямо противоположное. Но парни в его возрасте всегда весьма брехливы и словоохочи! Так что он не был исключением.
Нам тогда немного не хватало идола, и мы его сотворили из того, что нашли на пустынном морском берегу. Сол стал нашим языческим идолом. Единственный мужчина в нашем окружении. Он никогда не был элегантным кавалером, этот Сол. Он не дарил цветов и не писал сонетов, он просто бесцеремонно брал одну из нас в любое время, когда ему приспичит, и уводил в степь. Остальные молча вздыхая, переглядывались и укоризненно покачивали головой. А сквозь этот укор в глазах было эдакое недоумение: Почему не я? Но в следующий раз выбор Бэйби Сола великодушно падал на следующую. Он при всем своем хамстве старался все-таки распределять свой небогатый мужской пыл на всех поровну. Таким образом он воплощал в жизнь один из основополагающих принципов справедливости: от каждого по способностям, каждому - по труду! Мы уже согласились с таким унизительным раскладом. У Сола не было конкурентов! А иначе - все могло, было быть по-другому! Кстати, как мужчина он тоже не был потрясающим. Хотя, это, может быть, совсем и некстати. К такому выводу мы пришли позже, когда у каждой появилась возможность сравнивать. На него иногда просто что-то находило. Волнами. Иногда он мог войти сразу к двум. И это нас, не то чтобы очень уж устраивало, но и не очень огорчало. Утром, после таких оргий, мы, отличницы, комсомолки и общественные активистки, старались не смотреть другу в глаза. Чувство неловкости все же присутствовало в нас. Посещало время от времени. Мы были не совсем испорченными девчонками. У троих из нас он вообще был первым мужчиной. Каждый вечер одна из нас обязательно делала ему массаж, и ублажала его. Таков был негласный порядок в нашем лагере. Он был немного странный, этот Бэйби Сол. Но мы-то, мы-то - тоже были хороши! Мы, в таком случае, так были и вовсе - дуры! Лично я, встретив его, словно сбросила с себя надоевшую детскую распашонку и вступила в якобы взрослый романтический мир.
Бэйби Сол иногда помогал нам в раскопках, особенно при этом не напрягаясь. Никогда, по крайней мере, на моих глазах он не падал в изнеможении от труда. Работал для видимости, чтобы его постоянное безделье не так бросалось в глаза. "Труд должен быть в радость" - говорил он, глядя в безоблачное небо, словно оттуда ему приходил приказ кончать работу..
- Хочешь, покажу тебе мою планету? - сказал он однажды мне, когда мы, прижавшись друг к другу, сидели на скалистом берегу. Над нами в черном небе сияли яркие августовские звезды. Под нами билось о скалы шумное ночное море.
- Покажи! - согласилась я, изобразив на своем лице крайнюю заинтересованность. Разве можно было ему в чем-то отказать?
Он взял мой палец и стал показывать мне в небе на какую-то звезду.
- Видишь? Вот она! Она самая прекрасная! - говорил он с какой-то невероятной тоской. И я, чтобы не обидеть его, говорила:
- Класс! - говорила я с присущей мне лапидарностью.
Сол счастливо смеялся и осыпал меня поцелуями. Заслужила! И тогда мне казалось, что по настоящему он любит только меня. Я и сейчас так думаю. Если бы вы только знали, что я чувствовала в те минуты, когда он целовал меня в губы и шептал ласковые слова на своем певучем языке Кечоа. Так продолжалось почти два месяца. Два месяца безоблачной, сладкой и в то же время - мучительной жизни. Ночные купания нагишом в скалистых бухточках, запах шалфея, аниса и дубленой кожи, жаренные мидии на большом железном листе. Все вокруг словно замерло в едином акте согласия и время трепетало в пыльных пальцах истории. Солнечный жар и ночная прохлада, соленый ветер, хмельной коктейль рассветов и закатов, сладкие поцелуи и жаркие объятия, душещипательные блюзы охваченной страстью души - все это было в тот короткий миг единой субстанцией. Мы словно запутались в накрывших нас сетях, замысловато сплетенных из наших общих сновидений и сказочной, порочной реальности. Надо ли говорить о том, что значили эти два месяца для девчонки, у которой это был первый мужчина в ее скупой на события жизни.
Бэйби Сол, по всей видимости, чувствовал, что ему угрожает какая-то опасность. И без того, не слишком оживленный, временами он становился задумчивым и грустным, словно впадая в какой-то мистический транс.
- Знаешь, - сказал он мне как-то печально, - Я скоро покину вас… Но мне почему-то совсем не хочется домой…
- Еще бы! - с обидой и иронией думала я. - Да какой дурак захочет менять такой рай на другую жизнь. Каждый день новая жена, массаж. Обед и завтрак в постель. Море. Солнце, звезды…
Утро злобно взревело хриплых хором автомобильных моторов. Наш лагерь плотным кольцом окружили крытые брезентом военные машины. Их было штук десять. Несколько военных, грубо толкая нашего Бэйби Сола в худую спину прикладами, повели его к машине. Сол был спокоен. Он даже подмигнул мне. Мол: не волнуйся! Все в порядке! А мы, все двенадцать жен его, красивые такие, теплые со сна, в одних трусиках и маечках, повыскакивали из палаток, и, дрожа от страха сжались в кучку. Солдаты многозначительно переглядывались между собой. Гоготали. Говорили какие-то сальности… Но мы ничего не слышали. Мы во все глаза смотрели на нашего Бэйби.
Его затолкали в фургон, машина чихнула и рванула прочь от лагеря. Его ладошка трогательно трепыхалась в прощальном приветствии сквозь решетчатое окошко, словно пойманная в сети маленькая птичка. Тогда мы поняли, что больше никогда в жизни не увидим нашего Бэйби. С нами остался седой усатый следователь в гражданском, похожий на Альберта Эйнштейна и с ним - десяток солдат.
- Его убьют? - спросила я следователя, когда он сел передо мной на шаткий деревянный ящик, приготовившись записывать мои показания в свою записную книжечку.
- Он враг! - хмуро ответил Эйнштейн. - Его будет судить трибунал.
Через несколько дней военные найдут раскопанный курган Могоу, ради которого Сол и околачивался рядом с наши лагерем. Этот курган начинали разрабатывать в прошлом году, но из-за отсутствия денег, оставили. Тогда наши предшественники нашли несколько предметов указывающих на существование здесь лидийских или крито-микенских колоний: каменную плиту с высеченными на ней письменами, маленькую бронзовую головку оленя, рукоять меча, с изображением тигра, терзающего лося. Бэйби Сол копал этот курган в одиночку. Как скажет следователь, он знал наверняка, где копать. Судя по скромному объему работ и аккуратности, он копал что-то спрятанное специально для него.
Над наши лагерем сгустились сумерки и наступила ночь. Мы перестали выходить на работу и почти не разговаривали с друг с другом. У нас забрали нашего мужа! Наш талисман. Наш символ. Отняли нашего ребенка. Мы были лишены самого главного - заботиться о нашем Бэйби Соле. По вечерам, сидя у костра, не таясь друг друга - мы громко, навзрыд плакали. Сначала начинали, ставшие снова близкими Маринка с Лидочкой, потом подхватывала истеричная Олька и после нее уже никто не выдерживал, и начиналось, такое…
Он явился ко мне через десять ночей. Я проснулась оттого, что услышала его дыхание. Я почему-то сразу поняла, что он вернулся и поспешно выскочила из палатки. В ярком свете луны, передо мной стоял мой Сол. Целый и невидимый. Он осунулся, исхудал, а Верочкина белая рубашка на нем была на груди черной от крови. Правый глаз растворился в кровавом месиве.
Сол взял меня за руку, и, приложив палец к опухшим, кровавым губам, потянул за собой. Мы пошли на наше место, на обрыв. Соленый ночной ветер приносил запах йода и тухлой рыбы.
- Помнишь, я говорил тебе о своей планете? - спросил он, загадочно улыбаясь.
- У тебя кровь … - сказала я, плача от счастья, целуя его в лицо.
- Я улетаю домой… - сказал Сол. - Не надо плакать…
- Да-да… Хорошо, - я прижалась к нему, как всегда, не веря ни одному его слову. Я была счастлива. Мне больше ничего не надо было на этом свете. Только вот так стоять на берегу бушующего моря, прижавшись к своему единственному Повелителю…
- Ты будешь всегда помнить меня! - сказал он с какой-то непоколебимой уверенностью. Еще бы! Еще бы не помнить его! Теперь-то я уж точно знаю, что я просто вынуждена буду помнить его всю жизнь. Я в ответ только глупо улыбалась. Потом он, кряхтя, отвалил камень, на котором мы обычно сидели, и вытащил из под него завернутую в тряпицу металлическую пластинку. Я узнала эту пластинку. По каталогу она значилась как Голова Дракона или - фрагмент украшения щита Могоу. Вот что, значит, искал Сол в заброшенном кургане. Мне показалось, что пластинка излучает слабое свечение, хотя возможно, что это были просто отблески луны.
- Ты одна это увидишь! - сказал он, поплевав на пластинку, и вытирая ее рукавом рубахи.
- Да… сказала я, дрожа от какого-то неясного, тревожного предчувствия.
И тогда он взошел на высокий выступ скалы и, загадочно улыбаясь, озорно по-мальчишески, подмигнул мне единственным свои глазом, и поднял к небу Голову Дракона. Тотчас все вокруг него осветилось голубым светом. Глазам стало больно. И в этом голубом сиянии он стал вдруг быстро растворятся, искрясь, словно новогодний бенгальский огонь. Последнее, что я видела - это его улыбающееся лицо и простертые ко мне руки…
Все эти годы слабая надежда найти его, волочилась за мной по жизни словно шелудивый потерявшийся пес. Теперь, через двадцать лет, я осознаю, что могла бы многое изменить, если бы рассказала тогда следователю обо всем. Возможно, я не была бы сейчас столь одинока. И сегодня, я, как мать, находясь в здравом рассудке и трезвой памяти, заявляю с полной ответственностью, что нет необходимости возбуждать уголовное дело по факту исчезновения моего сына. Не надо искать Его! Это - бессмысленно. Его нет среди нас! Он ушел вслед за отцом!…