Я ехал в автобусе в не совсем обычном, скорее предназначенном для перевозки рабочих. В нём было два ряда крепко сколоченных фанерных сидений с признаками эргономики, но только с признаками, внутри было светло и общий фон был оранжево-жёлтым, нас трясло на каждом ухабе. В салоне было несколько людей, одетых не по-рабочему, а скорее по-домашнему, лиц я не видел, они все спали, тряся головами в такт попадания в ухабы, но с небольшой задержкой, связанной с рефлекторной работой костно-мышечного аппарата, спасающего лицо от удара о тонкую кромку спинки переднего сидения. Мы ехали часа два, было шумно и скучно ехать, в закопчёные и грязные от дорожной пыли окна всё равно ничего было не видно, оставалось только погрузиться в себя, в свои воспоминания. Мы остановились в каком-то богом забытом захолустье из нескольких домов, в один из которых пошли водитель и два, его сопровождающих человека, наверное, кондуктор и старший, подумалось мне. Через некоторое время из ближайшего домика снова вышли трое, правда водитель был другой, он был небольшого роста, одет был в длинный, явно ему не по размеру и казённый серый, как у генералов, китель, голову покрывала фуражка с большой кокардой. Я не сразу его узнал в этой одежде, но когда он приблизился к нам, стоявших около входа в автобус людей, то я сразу узнал родные черты, его мутноватые-серые, быстро бегающие туда-сюда и слегка косящие глаза, это врезалось на всю жизнь. Это был он, дядя Ваня!
- Дядя Ваня, это я…,- пытаясь привлечь его внимание, сказал ему я.
- Андрейка! – он был очень удивлён и одновременно безумно рад, мы не виделись лет десять или больше.
Мы, ничего не говоря, подбежали друг к другу, очень крепко обнялись, я попытался вырваться из его объятий, чтобы его расспросить, но он ещё крепче меня прижал к себе и спросил, его слова так и втекли в моё ухо:
- Я не смог быть на похоронах Миши, мне так жаль, Андрейка, так жаль… - не знаю почему у нас обоих потекли сами собой слёзы, пока мы так стояли молча, обнявши друг друга. Остальные люди, обходя нас загружались в автобус, чтобы продолжить нашу поездку куда-то очень далеко. Вытирая слёзы кулаком и не ощущая их влажность, я спросил дядю Ваню, который уже хотел залезть в кабину в правую дверь:
- А можно мне с тобой в кабину?
- Нет, Андрейка – и молча проник в неё, больше я его не видел.
Я прошёл через весь салон и сел впереди на длинное поперечное сиденье у кабины, вытирая инстинктивно «мокрые» от слёз глаза и как бы стесняясь, сидящих с опущенными лицами людей совершенно безучастных к происходящему со мной, вспомнил эти крепкие дяди Ванины объятия и сухие слёзы, меня накрыли другие воспоминания, похожие на клубы дыма, автобус плавно тронулся, мы поехали.
Дядя Ваня был братом моего отца, в их большой семье был самым младшим, его считали не то, чтобы дурачком, а простоватым, недалёким человеком. Насколько я его помню, у него никогда не было женщин, всю свою жизнь он прожил с родителями, с моими бабушкой и дедушкой. Несмотря на его простоватый вид, он закончил техникум и имел специальность агронома, там, думаю, преподавали химию, и он по непреодолимому стечению обстоятельств вынужден был связать свою судьбу с Севером, не став агрономом и чего греха таить, председателем какого-нибудь колхоза имени Ильича в Краснодарском крае, где он получил эту редкую для наших суровых краёв специальность и стать…, да, мельником на АНОФ-2, где и проработал бок о бок с моим отцом. Дядя Ваня имел друзей, у него был друг из Академии, так тогда называли КНЦ в Апатитах, который ему доставал реактивы для фотографии, чем мой дядя страстно увлекался. В его комнатке, в маленьком чуланчике или стенном шкафчике хранились пачки с фотобумагой, банки-склянки с реактивами для цветной фотографии. Всеми нашими семейными фото, мы обязаны дяде Ване, наверное, он меня и заразил этим – делать фотки каждого шага и таскать фотик всегда с собой.
Не знаю почему он был и прожил всю жизнь бобылём, хотя к концу его жизни он сошёлся с какой то, как он её звал, Инкой. Кто такая была Инка и какой она была женщиной не знаю, помню, что они выпивали вместе и что дедушка был недоволен его связями с ней. Кроме фотографии дядя Ваня очень любил выпить, знания химии, полученные им сельскохозяйственном техникуме, позволяли ему неплохо гнать самогонку из сырья от молокозавода, из обраты, как я помню, называл бело-зелёную мутную жидкость, мой дядя. Еще на старой квартире, на улице Ленина в Хибиногорске, мой батя и дядька каждый вечер пятницы садились за деревянный от чешского гарнитура стол, ставили на деревянную подставку большую чугунную сковороду жареной с луком картошки, где в центре уже стояла трёхлитровая банка разливного пива, прикрытая мутной полиэтиленовой крышкой. Банка с пивом покупалась накануне в пивном баре на улице Болотной и торжественно неслась домой, чаще две банки. Мне нравилось наблюдать за процессом подготовки этой незатейливой закуски, когда батя нарезал крупными кусками лук, крошил его на такие же неаккуратно нарезанные куски малосолёной атлантической сельди, окроплённой вкусно пахнущим неочищенным подсолнечным маслом. В купе с огромной чёрной сковородой, на которой дымилась аппетитная картошка, селёдка с банкой пива посередине стола, создавали картину домашнего уюта, мне было приятно наблюдать за сидящими напротив друг друга батей с дядей Ваней, слушать их бесконечные разговоры про мельницы с дробилками и видеть, как красиво, пенясь наполняет пиво большие хрустальные бокалы с толстыми рубинового цвета многогранными ножками. Это была идиллия, я обожал эти разговоры, правда говорил, только батя, дядя Ваня только изредка вставлял что-нибудь и постоянно похихикивал. Бате нельзя было перечить не только по причине его старшинства в семье, а и по работе, он был начальником! Не большим, но начальником, батя всегда помогал дяде Ване с трудоустройством и, думаю, деньгами, когда тот их пропивал или его обворовывали собутыльники.
Дядя Ваня был очень добрым человеком, мы вместе ходили за грибами и часто на 9-ый километр, любимое место моего деда, когда там не было и в помине никаких дурацких дач, там было «дикое» место полное грибов, ягод и детских тайн. Я любил дурачиться с дядькой, он меня понимал, и я ему доверял свои тайны, особенно мои новые изобретённые слова, я их на нём испытывал, следя за его реакцией:
- Дядя Ваня, скажи «щаперда», ну скажи! – настаивал я и он улыбаясь, при этом его косые глаза начинали оживлённо бегать и увлажняться и он произносил:
-Щ-ща-аперда! – это было настолько смешно и приятно, что я хохотал и я любил тогда безумно своего дядьку и до сих пор люблю. Но мы никогда с ним не обнимались.
Когда дедушка с бабушкой и дядей Ваней переехали в Новый город на улицу Ферсмана в квартиру №66, они все вместе почти каждые выходные приезжали к нам. Бабушка ходила в церковь, дед обходил своих заказчиков и всегда давал нам по рублю, бабушка всякий раз с порога говорила:
- Здорово Саша, чи Вова, фу, сказыца, Андрей! – когда я ей открывал дверь.
А дядя Ваня шёл за пивом с батей, потом, когда все собирались за чешским столом, начинались долгие разговоры, это было как песни, музыка, какие красивые голоса были у них, родившихся на вольных казачьих хуторах и выросших на бескрайних кубанских полях! Батя брал балалайку…, а дед запевал его любимую песню – Тай было б…,как мне этого не хватает, родные мои!
Фу, хватит! А то вместо сухих слёз уже потекли настоящие…