назад, Глава 39. Встреча: http://www.proza.ru/2017/09/13/288
– А где Пылесосин? – спросил Иван Иванович.
– Спит, как всегда, – сказал Новости Дня. – Пойдёмте его будить.
И человечки пошли в большую комнату, где в углу рядом со шкафом стоял
пылесос «Уралец».
Новости Дня тихонько постучал по пылесосу.
– Пылесосин, вставай! – сказал он шёпотом, чтобы не разбудить людей,
спавших в комнате.
– Не, не могу, – отвечал голос из пылесоса. – Я сплю.
– Как жалко, что ты спишь, а то бы мы сообщили тебе интересные новости.
– А вы сообщите, – сказал Пылесосин. – Я новости и во сне понимаю.
– Но мы боимся тебя разбудить, – объяснил Новости Дня. – Вот если
бы ты не спал, тогда другое дело.
Эдуард Успенский, «Гарантийные человечки»
Облака, как сияющие ромашки, плыли весенним небом, отражаясь в Изумрудной реке и ускользая с её водами постоянно вниз, за крутой перекат, за каменную плотину, туда, где Тёмная долина – собственно, уже почти и не Тёмная – раскрывала навстречу им голодные свои чуланы... А река, отражая в небо зыбким своим блеском солнечный свет, словно бы создавала круговращение света...
Бобрисэй, проснувшись, долго лежал с открытыми глазами лицом к небу и не двигался.
– А я тут недалеко осинничек нашёл. Пойдёшь? – спросил его пробегавший неподалёку Мальта, как всегда необыкновенно деловитый.
– А? – Бобриан с трудом отозвался. – Я думал, я ещё сплю... Какое сегодня небо!
– Небо? – сказал Мальта. – О! Да, небо прекрасное! Дождя нет, солнышко светит, и не жарко... Хорошо!
– Да я не об этом... – махнул лапой Бобриан и стал подниматься.
Вся накопившаяся усталость вдруг дала себя знать. Он еле доплёлся до реки, но вместо того чтобы чистить зубы, плюхнулся на какой-то валун и, опустив лапы в воду, стал смотреть, как она плывёт между пальцами, колебля призрачные кустики водорослей в глубине...
К нему подплыла Шишемыша, делавшая утреннюю зарядку:
– Ты слышал? Мидя ушёл... – на всякий случай она держалась чуть поодаль, с опаской глядя, как он среагирует.
Бобриан вздохнул и поднялся.
– Ну вот, так и есть... А я думал, мне это приснилось.
Он ещё раз вздохнул, уже не так грустно, и стал умываться. Всё-таки здесь было Плато ежей, и долго грустить тут не получалось.
...Мидя, подняв голову, посмотрел на плывущие облака, понюхал воздух и, спрятав невольно возникшую улыбку, продолжил путь. Небо пахло ромашками, а он всё шёл и шёл на север, спускаясь вниз, в Тёмную долину, где, затаившись в вечных сумерках, ещё царила, выжидая своего времени, ночь...
А облака плыли всё дальше...
– Надо же... – сказала Пляца, глядя в узкий просвет между крон. – Сегодня здесь даже видно небо...
Наречник, оторвав усталый взгляд от нескончаемого их пути и этой вцепляющейся в лапы грязи, тоже посмотрел вверх, и на лице его отразился тонкий солнечный отблеск и плывущие облака...
– Ничего, Пляца, – сказал он. – Ещё немного. Осталось совсем немножко.
И они снова пошли вперёд. За ними уныло плелось их весёлое войско.
– Река! – воскликнул впереди маленький набак, имени которого не знал ни он сам, ни кто-либо другой, и, подбежав к Пляце с Наречником, повторил то же самое, только уже тише: – Там река...
Ну вот. Они и вышли к этому берегу, а Наречник словно бы и не рад.
– Знаете... – сказал он, задумчиво покусывая сухую прибрежную камышинку. – А ведь вплавь нам переправляться-то нельзя... Я как-то и забыл совсем.
– Да тут вроде бы не широко... – опять вмешался набак.
– Слыхал ты когда-нибудь, – грустно сказал Наречник, даже не обернувшись, – про такое существо, как Быра Страшная?
Набак, взвизгнув, отскочил от берега.
– Ага, – заметил клисс. – Значит, слыхал.
Пляца, не долго думая, взяла в лапы какого-то зайчишку, пищавшего и бьющего в воздухе лапами от страха, и перелетела на другой берег. Опустив его там, она отправилась за другим. А несчастный ушастик, оставшись один на той стороне, стал скакать туда-сюда, не зная, куда и скрыться.
Наречник задумчиво и грустно смотрел на происходящее, а сам находился будто и не здесь.
– И всё равно, – сказал кто-то, подойдя к нему, так, что он вздрогнул, – это не решение...
Это был один из млааров.
– А... Олентий... – вздохнул клисс. – И что ты хочешь сказать?..
Это был Олентий Топтовой, предводитель лесных и горных млааров. Впрочем, теперь их вместе с ним оставалось лишь четверо – ещё Живолент с чудной фамилией Скакпогорский, которую никто никогда не мог выговорить, и их супруги сёстры Олентина и Олентандра, соответственно Топтовая и Скакпогорская.
– И что?.. – повторил клисс, и только теперь стало заметно, насколько же он устал.
– Да вот... – пожал рогами Топтовой. – Может быть, вот так? – и он, быстро забросив себе на плечи какого-то незадачливого набака, который даже не успел хрюкнуть, в один мах перескочил на ту сторону. И притом почти не разбегаясь.
Набак (это был Планктон Немногонемалов) на том берегу визжал от возмущения (его голос поддерживала его супруга), а Наречник на этом – от радости свистел и вопиял, подбрасывая в воздух всё, что попадалось под лапу. В том числе зайцев, не успевших разбежаться.
– Олентий! – восторженно кричал он. – Ты просто гений!
А олени продолжали перелетать с берега на берег, так что, кажется, даже воздух над рекой согрелся и высох.
Ну, птицы, конечно, сделали это сами – и важные фроды и ксенифы, грузно осаждаясь в пересохшем воздухе и бестолково размахивая толстыми крыльями, перелетели на ту сторону.
– Вы за зиму в Пещерах и летать-то почти разучились! – весело кричал им Наречник, но они не обижались, потому что сейчас радовались все.
Кстати говоря, познакомьтесь. Таких птиц вы, вероятно, ещё не видели. Вот пара фрод – Аэтон Каламцера и Дарче Мхарэа. Они родственники, и, между прочим, даже не очень дальние, уже известному вам монсиньору Жервуалю.
А вот чета ксенифов. Имя главы этого почтенного семейства – Октэн Имерисьон, а имя его супруги – Ильфе Бойя. Ну, это, скажу я вам, вообще особая история. Как-нибудь в другой раз я опишу вам её поподробнее (если только её до меня не передал уже кто-нибудь другой). Как они появились в этой стране – не было известно никому, ни тем, кто жил здесь изначально, ни тем, кто захватил её насилием, ни тем, кто пришёл сюда на жительство после порабощения. Временами ксенифы исчезали, да так, что ни один самый нюхлый клааш не мог обнаружить даже признака следа, и ни один втирчивый клисс не мог узнать о них хоть чего-то новенького, и ни один самый взыркливый клоос или нлииф не мог высмотреть ни даже волоконца от их пёрышка. Их не было, и всё тут. А потом, когда проходило какое-то время, они снова появлялись, и причём там же, где остановился их след. И поэтому, в конце концов, все перестали беспокоиться об их исчезновениях, зная, что они когда-то да появятся вновь.
Были и другие, отказавшиеся от помощи млааров (и всё, конечно, во имя пресловутой фамильной гордости). Это была симпатичная пара алонтипчиков – Мукины Ковриж и Пирожка да ещё несколько набаров со своими цвао. Причём Набар Лобостук Дуборогов... Кстати, не путайте, пожалуйста, набаров с набаками, они на это обычно очень обижаются. Так вот, упомянутый набар Лобостук Дуборогов так разбежался, перепрыгивая на другую сторону реки, что, не удержав равнолётия, врезался на той стороне в дерево, и оно с треском рухнуло поперёк реки, едва не придавив собой Лобостука. Не очень, конечно, большое, обхвата так в три, но всё же.
Все тут сразу стали смеяться и говорить, что надо было Лобостука просто пустить первым, а потом все бы культурно перешли по бревну, как по мостику. А величественный набак Шерстев Грюндербег с супругой – единственные, кто до последнего откладывали перелёт, как по триумфальному мосту ступая, пошли по упавшему бревну, чтобы присоединиться ко всем. А все на том берегу веселились и обнимали друг друга, словно уже достигли конечной цели, и невольный виновник веселия расцелованный всеми Лобостук Дуборогов тоже смеялся, как умел, хотя, думается мне, и не понимал, отчего и над чем все так весело смеются.
А мостик-то был не очень крепок. Края бревна чуть елозили среди прибрежных камней, а середина его, провисая в воде, то и дело скрывалась под накатом волн. Но целеустремлённый набак со своей супругой (на то они и набаки) шли среди волн!
Собственно это их, наверное, и спасло – если бы они хоть чуть-чуть промедлили...
Когда они уже миновали середину и ступали по восходящему к тому берегу краю бревна, из воды поднялось что-то... Непонятно даже что, но очень было много зубов. Все в один голос закричали, а величественная чета, забыв про все приличия, во все копыта помчалась по ускользающему бревну. Все стоявшие на той стороне метнулись к берегу, а челюсти этого чего-то, клацнув на его середине, там, где только что были набаки, перекусили каменный ствол, словно щепку! Но набаки успели, схватившись за протянутые им лапы и выскочив на берег в последний момент, спастись, когда река уже уносила вниз обломки бревна. И в её мутных глубинах медленно скользнула в сторону, исчезая, жуткая длинная тень...
А величественные Грюндербеги, уже сидя в луже на берегу, ревели от перенесённого страха и ужаса, и все их утешали, как могли.
Вообще, честно говоря, я вот ещё почему рассказываю вам про всех этих набаков, набаров, ксенифов и прочих. Может быть, так вы увидите (как и я сам), что пережитая нами здесь история – это отнюдь ещё не всё, что можно было бы сказать об этих событиях, и очень много ещё в Бобритании оставшихся сокрытыми и малоизвестными людей, у которых своя история, и своя драгоценная и неповторимая жизнь. Но и даже в этой, созерцаемой нами теперь истории, где сошлось столько жизней, я отнюдь не рассказал всего. Потому что невозможно это человеку, как, впрочем, и Бобриану, и всем, кроме Того, Кто сотворил этот мир.
...И вот наконец наши путешественники достигли искомого ими теперь. Старый дом Наречника (их, как вы помните, он предусмотрительно выстроил несколько, и это был самый скрытый), где когда-то жил Бобрисэй и Игорь Непогод совершал свои научные открытия, был ещё цел. И целыми оставались все припасы. Нет, конечно, в Пещерах Бобрегора тоже было много разных припасов, но... Вы же понимаете. Всего лишь несколько набаков – и всё, припасы быстро кончатся. А тем более тех, которые несколько лет просидели в Болотной темнице...
– Ну что, как ты думаешь, – шёпотом спросил Пляцу Наречник, – хватит им этого, чтобы восстановиться?
– Подкрепиться – точно хватит, – ответила Пляца, и они, посмотрев друг на друга, в один голос рассмеялись.
Но шутки шутками, а оставаться там долго, в такой близости от кловьих логов, им было небезопасно. И они решили, пробыв там два, может быть, три дня, уходить.
– Ты не знаешь, сообщается ли эта штука... ну, та, которая, в воде, с кловами? – спросила Пляца, когда они с Наречником сидели на крылечке, крытом вислыми пуками лесных трав.
– Нет, не знаю... – сказал Наречник и задумался. – Мы с Бобрисэем несколько раз встречались с ней, но она нас не трогала... Я, в общем-то, всегда знал, что она опасна, но если вести себя правильно... Не знаю, – пожал он плечами, – что за природы этот зверь такой... Его называют Быра Страшная, но их, между прочим, несколько, и никто не даёт себе труда узнать, сколько их и какие... Впрочем, – чуть улыбнулся он, – по понятным причинам... Ну а мы, искатели жемчуга, знали это... Насколько я понимаю, то, что мы видели, было Быра Страшная Щкуах... Был ещё такой Докрокил, но он попал под весло Митьку, и его история закончилась... Есть ли кто ещё в этих местах, даже я теперь точно не скажу – давно не следил за ситуацией. Может, кто и ещё пришёл – море-то открыто...
– Разве им не владеют налаки? – удивилась Пляца.
– Владеть-то владеют... – как-то неохотно и хмуро проговорил Наречник. – Но если вдоль берега... Бывает, что и приходят. По крайней мере, я так слышал. Игорь говорил, – видя ожидание Птицы, пояснил он.
Пляца замолчала – эта тема была болезненной. Но Наречник сам продолжил разговор.
– Он, между прочим, часто мне говорил об одной Птице... – клисс грустно улыбнулся, посмотрев на неё. – Что мне нужно будет её найти... Что именно это для меня – путь. И я искал, но не находил...
– Она тогда ещё не была ею... – сказала Пляца, так же грустно улыбнувшись в ответ.
– И вот теперь я понимаю, – закончил Наречник, – как хорошо это – быть чистым...
Они замолчали, глядя каждый в своё пространство, которые, я думаю, сходились в одно. Так это бывает, когда плач охватывает сердце, а сердце – плач...
– Это подобно дождю, – сказал ещё Наречник, – когда высохшие и пыльные скалы открывают настоящее своё лицо... Или весенняя земля переживает весь накопившийся за зиму сор и обломки... Смотри-ка, – улыбнулся он с неожиданной радостью, – я, кажется, возвращаюсь к пению...
– Ты начал петь уже тогда, когда ответил Добребобру, что... – сказала Пляца, а серебряный браслет Бобрисэя блестел на её лапе, как солнечный свет. – Просто с тех пор ты увидел ещё нечто новое...
– Да, – сказал Наречник. – То, что никогда до сей поры не знал... Ну, по крайней мере, так прямо, – они опять улыбнулись.
– И здесь нет ничего удивительного, потому что происходит это естественным образом, – добавила Пляца. – Ведь если промывают глаза, то они начинают видеть...
– И знаешь, – сказал ещё Наречник, – я теперь понимаю Бобрисэя... Он мне как-то прочитал одно стихотворение, а ему стал говорить, что это даже не стихи, потому что в них нет мелодии... Он, знаешь, мне что тогда сказал? – спросил он у Пляцы, а та с хитрой ухмылкой в глазах покачала головой. – Что это понятно только тогда, когда созерцаешь... Но что такое созерцание, как я ни добивался от него, так и не мог узнать! – и они опять тихо рассмеялись.
– Это потому, что созерцание – и есть плач... – вдруг услышали они.
– Ничкиса! – воскликнул клисс, вскакивая на ноги, а по ветвям ближайших деревьев метнулся, ускользая, какой-то огонёк.
Наступал закат, солнце отступало за горизонт, и Тёмный лес словно тянулся за ним ввысь и туда, вдаль...
– Показалось, что ли? – ни к кому не обращаясь, спросил Наречник и, снова опускаясь на ступеньки, добавил: – Ну что, пойдём посмотрим, осталось ли из запасов что-нибудь и для нас?
А в доме в это время уже мирно спали набаки, набары, алонтипы и млаары... и прочая мирная тварь.
Они поужинали тем, что осталось, и Пляца сказала Наречнику:
– Ты отдохни теперь, тебе завтра предстоит много дел. А я пойду, постою на крылечке...
...И она так и стояла там всю ночь, терпя на страже, пока снова не наступил рассвет. Потому что так и бывает: «Плач – делает и хранит...»
Но, как ни странно, за всё это время не появился ни стражник воздушный, ни клисс, ни клааш. Всё было тихо – так, как обычно и случается перед бурей...
Ну а пока они поднимались и, сонные и вялые, выползали наружу, – вчерашняя усталость ещё всё-таки сохранялась.
Наречник, отправив Пляцу спать, повёл свою весёлую команду умываться. Но, вернувшись, он застал белую птицу уже готовящей завтрак.
– Ты решила не отдыхать? – осторожно спросил её клисс.
– Нет, отчего же... Я уже отдохнула, – улыбнулась Птица. Она и выглядела действительно отдохнувшей. – Просто когда у тебя есть другое время, то и кажется, что здесь прошло пять или пятнадцать минут, а там на самом деле уже миновало полдня...
– Так. Ничего я не понял, – буркнул Наречник, – но ладно... А что – на завтрак всё одинаковое для всех?..
И Птица, оторвавшись от котла, недоуменно и весело посмотрела на него. Действительно – запасы-то ведь уже кончались.
– Откуда же я знал, что эти набаки... – начал было оправдываться клисс, но махнул лапой и пошёл на двор звать всех к завтраку.
...А потом они стали готовить лодки. Пока всем было весело от реки, от ликующего света, проникающего сюда через прорывы крон каменных деревьев (чему Наречник уже перестал удивляться), от наступающего тепла, никто ни в чём не сомневался и не задавался никаким вопросом – всё просто жило, как этот день...
Но наступил обед, и вот тут всё и сказалось. И приобретённая за зиму в Пещерах привычка иметь всё под рукой, и для кого обездвиженность, а для кого и вовсе – спячка, но так или иначе послышался сначала тихий, а потом единогласный ропот. Запасы-то кончились, и как ни удивительно, но почти что в один момент. Всё складывалось в один вопрос:
– И зачем мы сюда шли?
А Мукина Пирожка сказала:
– А что, и очень хорошо, прошлись после такого бездвижья, подкрепили свои силы...
Но никто её теперь не стал слушать. А Мукин Ковриж неодобрительно и ревниво на неё посмотрел.
Да тут ещё к тому же пресловутый маленький набак нашёл сокровенный закром с прульскими тяниками. И хорошо, что Наречник вовремя это углядел. Он сказал тогда всем:
– Нет, как хотите, конечно, но я бы не советовал.
И Пляца настояла, чтобы их все высыпали в реку. И её почему-то послушались. И тут опять прежний ужас объединил всех: из глубины вод поднялась та самая зубастая ужасная тварь и стала поглощать всю эту массу прульских вкусностей. Все стали ужасаться, а Наречник отчего-то так обрадовался, что все стали его о том спрашивать, но он никак не хотел говорить. Так и не сказал. Пока... Но, впрочем, об этом позже.
Вот так отступило это странное наваждение, и они даже удивлялись: с чего бы это им было ссориться? И действительно, ведь все длинные зимние месяцы, когда они жили в Пещерах, не было ни одного случая хоть какого-то, даже малого, не то, что спора – просто даже неудовольствия. А тут вдруг...
– А помните, как в Пещерах мы встречали новый год?.. – спросил вдруг Наречник.
– ...И к нам пришёл Человек... – закончила за него фрода Дарче Мхарэа.
И все сразу заулыбались и задумались. А маленький набак сказал:
– И там так хорошо спалось...
А все сразу засмеялись, а малыш, покраснев, спрятался за Планктона Немногонемалова, который по набацкой солидарности несколько раз возмущённо хрюкнул: как это можно смеяться над таким маленьким. Но, конечно, никто и не смеялся над ним. Просто его слова странным и одновременно простым образом выразили их радость.
– А ещё там постоянно шёл дождь... – прошептала ксенифа Ильфе Бойя.
А Октэн Имерисьон ей заметил:
– Скажи, пожалуйста, как это ты слышала дождь, если ты всё время спала?
Но та только пожала крыльями:
– Не знаю... И всё-таки я слышала дождь...
– Но ты-то ведь сам тоже спал, – сказал тогда Октэну фрод Аэтон Каламцера. - А Ильфе всё-таки однажды вылетала наружу – как раз когда была оттепель...
– Не надо ссориться, птицы, – сказала им Пляца. – Просто в этой пещере царил плач... Целительный сон и плач...
И все опять замолчали, задумчиво глядя на бегущие воды тёмнодолинской реки.
А Наречник тогда сказал:
– Простите меня, что я привёл вас сюда... Но, может быть, и не совсем зря... Просто мне нужно было вернуться домой, прежде чем я вступлю в сражение... Если хотите, то мы можем вернуться домой и с каждым из вас...
Но никто не мог вспомнить, где был его дом. Только и помнилось, что Тёмная долина и темница Вонючих болот...
А Пляца тут вдруг сказала:
– Странно... А я вспомнила. Я жила у водопада.
– Тогда пойдёмте туда, – сказал Наречник. – Точнее, поплывём, потому что у нас теперь есть лодки. И нам тем более нужно туда, потому что оттуда – вход на Плато ежей, где теперь, как я думаю, собираются все.
И все согласились с этим, только было непонятно, как плыть против течения.
– А мы знаем здесь одну протоку, где нет никакого течения, – сказали ксенифы, и все с уважением посмотрели на них.
Ведь все знали, что они время от времени исчезают, а уж где они тогда бывают – это уж только Человек ведает...
И вот они поплыли и, то ли потому, что на Щкуах подействовали прульские тяники, то ли ещё почему-то, но её не было видно на всём протяжении их пути. А путь их был...
дальше, Глава 41. ...И с отблеском солнца летит по ней...: http://www.proza.ru/2017/09/15/458