1.На перроне Южного вокзала
Провожать нас в Израиль приехала целая толпа родных и друзей. Для нас это стало полной неожиданностью: ведь мы старались как можно меньше рассказывать даже самым близким о предстоящем отъезде. Наоборот: всячески скрывали, что отбываем в эмиграцию. Причина такой скрытности была даже для нас самих неожиданной: вдруг пошёл слух, и он подтверждался авторитетными рассказами, будто в Москве уголовные элементы, связанные с властными организациями, подкарауливают на вокзалах семьи эмигрантов и нещадно их грабят. Поэтому мы, казалось, приняли все меры предосторожности. Даже билеты взяли не на 20-й поезд, «скорый», парадный, отбывающий в столицу по традиции под марш «Прощание славянки» из вокзальных репродукторов, а на простенький пассажирский, находящийся в пути гораздо более продолжительное время, тихо и скромно отходивший где-то в 5 - 6 вечера, да и не с 1-ой, а с дальней платформы… Правда, и прибывал он в столицу гораздо раньше, чем 20-й, но это нам даже понравилось: жулики, казалось нам, не любят просыпаться рано…
Я ожидадал, что среди провожающих будет моя сестра с мужем, её сын, мои двоюродные сёстры, а также и люди, самые близкие семье невестки (её отец и жена его ехали нас провожать в Москву в одном вагоне). Но явилась целая орава и наших, и их знакомых. Среди них и ближайшая подруга детства И;риной покойной мамы, которая была и одной из моих школьных учительниц, причём – как раз очень хорошо меня помнила со времён моего 7-го класса, когда мне было 14 лет! Такое обилие знакомых лиц и то, что мы стали в этот миг главным предметом их интереса, внимания и беспокойства, вконец добило мою бедную Инночку. Ведь она, в отличие от меня, всю жизнь прожила в Харькове и, если не считать годы бегства от нацистов, за все эти свои почти 6 десятков лет лишь раз сменила квартиру, а тут предстоял путь в другую страну, в другой мир, в полную неизвестность! Cлёзы хлынули из её больных, поражённых высокой близоруостью глаз, она не могла сдержать рыданий. Я растерялся и не мог её успокоить. Да ведь и сам был потрясён всей открывшейся вдруг тяжестью расставания с родиной.
Наступил миг последних объятий. Не забуду, как обхватил меня и прижал к себе милый Фимка Бейдер - больше, чем брат: друг студенческой юности, ещё тогда, на последнем курсе университета ставший мне зятем по любимой моей двоюродной сестре Светочке Сазоновой, подружке детства с восьми своих и с десяти моих лет… Я взял его к себе тогда как квартиранта, когда в 1953-м вместе с молодым мужем и их первенцем, малышом Женей, родная моя сестра Марленка уехала в Сумскую область: её мужа, тоже Фиму, но Захарова, в обычном советском «добровольно-принудительном» порядке как молодого специалиста отправили в межколхозную МТС спасать проваленное при великом Сталине отечественное сельское хозяйство… Теперь они, конечно же, тоже были здесь. Из моих коммерческих планов ничего тогда не вышло: мои и Фимы Бейдера бюджеты были примерно равны, и мы их немедленно перепутали, смешали и стали жить на паях, ничего он мне не платил, а я с него ничего не брал за квартиру. Жили, как братья. Фима Бейдер – человек редкого обаяния, нашей дружбе к этому времени насчитывалось уже около сорока лет – и вот мы расставались; он обнял меня что было сил, словно знал (а ведь именно так и вышло): мы расстаёмся, чтобы уже больше не встретиться НИКОГДА!
Запомнилось невыразимо печальное лицо Надежды Михайловны Ратнер-Дорогой, вот этой моей учительницы математики из моего седьмого ещё класса, - для неё это было прощание (и тоже, как оказалось, навсегда) с младшенькой дочкой её любимой подруги с детства – Нюрочки, Ириной мамы, к тому времени уже давно покойной. Потрясённая Инниными рыланиями, она стояла с лицом растерянного и отчаявшегося человека…
Но вот мы в вагоне, поезд тронулся, мы навсегда оставляли Украину, Россию, советскую родину.