Предыдущая:http://www.proza.ru/2017/09/02/595
«Увезу тебя я в тундру,
Увезу к седым снегам,
Белой шкурою медвежьей
Брошу их к твоим ногам…».
(Музыка М. Фрадкина,
Слова М. Пляцковского).
«На Чукотке тысяча рублей не деньги,
тысяча километров не расстояние, цветы
без запаха, а белые медведицы — без
огонька».
(Чукотская поговорка).
Чего только не отыщешь в Интернете! Вот и о Чукотке ныне много самых разных форумов, так называемых «ЖЖ» (живых журналов), замечательных авторов, россыпи разных историй и фотосессий: глаза разбегаются… Среди авторов понравился Евгений Басов со своим «ЖЖ» (17-е место в рейтинге восточного региона):
(http://basov-chukotka.livejournal.com).
Среди его многочисленных материалов о Чукотке и, в частности, о Беринговском районе, есть замечательная фотосессия о нашем Зареченске, дающая яркое представление о нынешнем его состоянии. Смотреть эти удивительные снимки интересно и… больно: слёзы наворачиваются. Но об этом позже.
А пока - о белых медведях (которые «без огонька»). В его журнале есть интересный материал под названием «Пятнадцать заблуждений о Чукотке» -
http://basov-chukotka.livejournal.com/106856.html
Одно из них так и звучит: «На Чукотке по улицам ходят белые медведи». И в качестве подтверждения приводится местный анекдот:
- А что мне делать если белого медведя увижу?
- Вымазать ему морду дерьмом
- И что, помогает?
- Да
- А где ж я дерьмо возьму?
- Увидишь медведя, узнаешь.
Далее автор подтверждает, что на побережье Ледовитого океана есть несколько населённых пунктов, через которые проходят миграции белых медведей. Однако подавляющее большинство жителей Чукотки белых медведей видело только в зоопарках, да и самих белых медведей значительно меньше, чем бурых, которые частенько посещают окраины населённых пунктов, в надежде полакомиться отбросами.
Почему я вспомнил о медведях?
Во-первых, оказалось, что в солдатской среде посёлка, которая очень остра на язык и приметлива на поведение того или иного офицера или прапорщика, я, оказывается, с первого дня своего пребывания в Зареченске получил кличку «белый медведь».
Дело в том, что, прилетев 21 июня 1976 года на ИЛ-14 из Угольных Копей в аэропорт Беринговский, мы были подхвачены проезжавшим военным УАЗиком и всю дорогу от аэропорта до Зареченска весёлый и разговорчивый солдат-водитель с воодушевлением и на полном серьёзе доверительно поведал нам о том, что у них здесь водятся белые медведи, что нужно быть осторожным и т.д.
Видимо, мои внешние проявления заинтересованности и участливости, одновременно с реакцией моих жены и дочки, были им приняты за чистую монету, но факт остаётся фактом: кличка в солдатской молве надолго была приклеена к новому доверчивому начфину части, о чём мне много позже поведал один из моих коллег офицеров.
Ну, а во-вторых, встреч именно с бурыми медведями, как и с росомахами, во время одиночных походов в тундру, действительно опасались. Кстати, именно на Чукотке я из любопытства впервые пробовал на вкус мясо бурого медведя и даже ел его жареную кровь.
* * * * *
Итак, аэропорт Беринговский представлял собой невзрачное одноэтажное деревянное строение, а грунтовая взлётно-посадочная полоса тянулась вдоль самого берега бухты и по своему качеству и конструктивным особенностям могла принимать только лёгкие самолёты. Но тот, кто проживал здесь, относился с большим пиететом к этому виду транспорта, ибо он и только он связывал местных аборигенов с Большой землёй, и они это ценили по достоинству. Припомнились строки, посвящённые местной авиации, из моего старого дневника, который я урывками вёл в Зареченске в те годы:
«…Самолёты – единственный, постоянно действующий вид транспорта. О самолётах нужно рассказать подробнее. Это своего рода символ той связи, которая (очень непрочно, но всё же) существует между нами – отшельниками и материком («Большой землёй»), которая приносит нам известия со всего белого света, от родных и друзей. На местном жаргоне все самолёты называют «борт». Судьбы всех командировочных, отпускников и заменяемых полностью зависят от авиации, а она – проклятая полностью подчиняется капризной чукотской погоде. Говорят, что в среднем за год лётных дней бывает где-то около девяноста. Из них две трети попадает на летние месяцы – с июня по сентябрь. Помнится, за период с декабря (1976) по март (1977) было всего пять-шесть лётных дней, не более…
…Чукотская погода! Это, пожалуй, единственный идол, которому поклоняются все, живущие здесь, независимо от вероисповедания и национальной принадлежности. Это на неё молятся все отпускники и командировочные, это её ругают и клянут последними словами все жители края, с надеждой смотря на перевал – если видны горы, значит жди писем и газет, слушай такую родную музыку гудящего в небе Ила или Яка, единственно связывающих тебя с материком. Это может по достоинству оценить только человек, проживший в здешних местах хотя бы полгода…
…Ну, а самым распространённым видом транспорта местного значения является вездеход. Это на нём трясешься и замерзаешь все долгие зимние десять месяцев, это на нём выезжаешь в летние месяцы на рыбалку или охоту и, ухарски забравшись на крышу кабины, взираешь на красоты, увы, короткого лета. Ему не страшны ни болота, ни высокие кусты, ни бездорожье, ни сугробы, ни снежная целина. Вот уж действительно – транспорт Севера!»
(записи от 4 марта и от 8 сентября 1977 года).
В дополнение – ещё пару воспоминаний тех лет об авиации и климате.
В Зареченске кроме военных и членов их семей проживало небольшое количество гражданского персонала, работавшего в основном в жилищно-коммунальном хозяйстве нашего автономно существующего посёлка. Это, как правило, были люди солидного возраста, никуда с Севера не выезжавшие.
Одна из таких сотрудниц рассказывала, как местный военный профсоюз достал ей путёвку «на материк», в один из санаториев в Хабаровском крае. С большим трудом она достала авиабилеты до Хабаровска, но, долетев туда, внезапно почувствовала себя настолько плохо, что врачи, испугавшись за её сердечно-сосудистую систему, срочно отправили её обратно, в те тяжёлые северные широты, к жизни в которых привыкло её сердце. «Буду умирать здесь», - констатировала она.
Моя жена, будучи заведующей зареченской торговой точкой и часто выезжавшая по торговым делам из Зареченска в Беринговский, дорога в который проходила мимо аэропорта, частенько летом становилась свидетельницей тех отпускных самолётных «прелестей» и «страстей», с которыми приходилось сталкиваться местному населению, страждущему улететь в отпуск, но не попадавшему на очередной рейс. Особенно это касалось женской части близлежащих посёлков.
Несмотря на бытующий злой анекдот про местных женщин, явно принижающий их естественное стремление хорошо выглядеть, который звучал примерно так:
«Женщины Крайнего Севера не понимают, что за проблема – хорошо выглядеть к пляжному сезону. Ну, расстегнула ты верхнюю пуговицу шубы (кухлянки), что изменилось-то?»:
- именно северные женщины стремились попасть на юг, к ласковому солнцу, тёплому морю, мечтая увести туда не только саму себя, но и всю семью – разве они не заслужили это?!..
А в те годы начальником местного аэропорта был чиновник с «типичной» для Севера фамилией - РОЙБЛАТ. И вот жена стала свидетельницей такой картины: большая группа рассерженных женщин, стоя у закрытых касс аэропорта, вдруг, вместо грубой ругани в адрес местного начальства, хором запела что-то такое:
«Летнею порой
В отпуск все хотят.
Но…
Остаётся РОЙ,
Улетает БЛАТ!..».
* * * * *
Наш УАЗик неспеша, словно давая нам возможность насладиться красотами дикой и суровой северной природы, отворачивает от бухты Угольной под прямым углом на запад и начинает свой подъём на возвышенность. Слева остаётся живописная горная гряда, замыкающая южную оконечность бухты; её склоны покрыты снегом, хотя на дворе вторая половина июня. Север, однако!
Южная оконечность бухты заканчивается узкой протокой, напоминающей устье реки, впадающей в море. Однако это не так: протока другим своим концом переходит в большой открытый внутренний водоём, напоминающий огромное озеро. Это – лагуна Лахтина: любимое место отдыха и рыбалки жителей всех трёх посёлков. Именно здесь в конце лета наши рыбаки браконьерским способом, ставя сети, ловили кету, идущую на нерест, а их жёны на берегу готовили на костре из свежепойманной рыбы наваристую уху, а заодно - икру-пятиминутку. В конце же зимы, после затяжных зимних вьюг, когда устанавливалась ясная погода с ослепительно блестящим снегом, выходили на лёд лагуны на захватывающий подлёдный лов корюшки и наваги.
С западной части лагуну подпирает вторая достопримечательность этих мест – живописная сопка под названием «Пирамидная», действительно удивительно напоминающая египетскую пирамиду. На неё, словно некое ритуальное и почти колдовское место в летнее время любили забираться зареченцы, частенько оставляя на верхушке её, среди камней всякие талисманы, записки, даже игрушки.
Мне тоже довелось несколько раз подниматься на вершину, с которой открывался чудесный вид на сказочно красивые чукотские просторы. Как-то осенью, в очередной раз спускаясь с вершины, я случайно нарвался на выводок куропатки. Интересно было наблюдать, как хитрая мама-курочка, припадая на якобы больную лапку и неестественно вывернутое крыло, явно уводила меня в сторону от тропинки, давая возможность спастись своему малому потомству, с писком бросившемуся в противоположные кусты.
А сама охота на полярную куропатку была одним из излюбленных занятий наших охотников, однажды приведшая к печальному итогу. Родители частенько привлекали к охоте детей-подростков, а некоторые доверяли ружья 13-15 летним мальчишкам, иногда отпуская их на охоту одних. Так, в результате такой охоты погиб от обморожения сын одного из прапорщиков, когда внезапно началась пурга и он не смог дойти до посёлка совсем немного. А мне пришлось быть в составе похоронной команды.
Сколько раз, будучи дежурным по части, я становился невольным участником спора, предлагаемого мне ушлыми моими помощниками из числа солдат. Они предлагали мне на спор разрешить им сбегать на «Пирамидку», потратив на это действо всего час. А в подтверждение принести что-нибудь с вершины. Какой за этим скрывался подвох, я не понимал, но на всякий случай отказывался. Так же, как и на другие их предложения: к примеру, попробовать жареной собачатины (а в посёлке нашем было много собак чукотской породы: крупных, лохматых и доверчивых, среди же солдат было много дальневосточников, многие из которых, долгое время соседствуя с местными корейцами, не гнушались отведать собачье мясо, которое последние считали чуть ли не деликатесом).
Теперь, с позиции прожитых лет, вспоминая годы военной службы не одного гарнизона, не одной категории военнослужащих, включая призывы разных возрастов, мне думается, что служба в тех суровых условиях, когда и бежать-то в «самоволку» было некуда и не к кому, и купить выпивку было негде (хотя, и здесь умудрялись, о чём упомяну позже!), а выплеснуть своё бурлящее ухарство хотелось (молодость, словно молодое вино, бродила в жилах, просясь наружу), - думается, а не здесь ли, в том числе, кроются истоки той же пресловутой «дедовщины»?
* * * * *
УАЗик подъезжает к двум небольшим строениям, стоящим за шлагбаумом. «Первая площадка», - говорит водитель. Еще три-четыре километра пологого подъёма и впереди, на горушке, вырисовываются унылые чёрно-серые строения. Мы въезжаем в посёлок. «Наш Освенцим!», - с малоскрываемым сарказмом объявляет водитель.
Действительно, преобладающие цвета – тёмные. Дорога разделяет посёлок на две части: справа – жилая его часть, слева служебно-производственная. Как позже стало известно, хозяйство его полностью автономное. Исключение составляют телефонная связь и линия электропередач, соединённые с Беринговским. Однако и здесь предусмотрено автономное резервное электропитание: стоят дизель-генераторы.
В хозяйстве есть всё – от дизельной, насосной станции, котельной с угольным хранилищем до инфраструктуры, поддерживающей нужды жителей посёлка, включая личный состав части. Баня (которую при нас заменил новый банно-прачечный комбинат, построенный военными строителями), пекарня, начальная школа, санчасть, продовольственно-промтоварный магазин (куда заведующей назначили мою жену), почтовое отделение, которое возглавляла жена нашего замполита, швейная мастерская, клуб с библиотекой, свинарник.
Служебную часть посёлка составляли штаб, столовая, несколько казарм, технический центр, складское хозяйство. Всё это было расположено довольно компактно, учитывая специфику Севера: само пространство «на семи ветрах», решаемые войсковой частью задачи тоже предполагали небольшую удалённость некоторых объектов.
Наибольшую головную боль как для командования, так и для всех нас, его жителей, не исключая солдат, представляло качество казарменно-жилищного фонда и коммунальные заморочки. При нас жильё, включая казармы и даже сам штаб, было деревянным, а все коммуникации: трубы отопления и водопровод военно-инженерная мысль разместила исключительно в деревянных коробах, идущих над землёй, утепляя их опилками либо стекловатой. Так что весь посёлок, вдоль и поперёк, был перегорожен этими, внешне малоэстетичными и технически весьма уязвимыми, коробами, с переброшенными кое-где чрез них деревянными трапами. Так что все прогулки наши и наших детей представляли из себя преодоление сплошных препятствий.
Вот моя дневниковая запись от 21 сентября 1977 года:
«Посёлок наш представляет собой десятка полтора преимущественно деревянных строений образца 1955-1957 годов. Когда-то эти наши двухэтажные жилые дома были шедевром строительства и беринговские и нагорненские жители, говорят, завидовали нам. Но прошли годы, у нас изменений никаких не произошло, а гражданские посёлки разрослись, «балкИ», в которых жили прежде, стали заменяться современными благоустроенными 4 - 5-этажными домами со всеми удобствами и теперь уже мы завидуем чёрной завистью тем, кто живёт в 10-15 км от нас.
Чукотская зима постепенно разрушает и подтачивает наше хозяйство, вечная мерзлота постепенно перекашивает дома, некоторые из них уже сейчас в аварийном состоянии, система отопления и снабжения водой в лучшем случае из года в год слегка подновляется, зимой, когда начинаются бесконечные аварии и утечки, в спешном порядке латают её, но о капитальном ремонте вопроса не ставят – наша районная квартирно-эксплуатационная часть далеко (в Угольных Копях) и ей практически дела нет до нашего Зареченска, а тыловики наши, как и все мы здесь – люди временные и мысль о том, что «авось на наш век хватит», передаётся от поколения к поколению.
Прошедшую зиму бедствовали из-за всего этого. К зиме не подготовились должным образом, а она была очень суровая. Мёрзли все страшно, аварии шли за авариями. Только у меня в кабинете меняли лопнувшие батареи за зиму пять раз. Один жилой дом был полностью разморожен и жильцов пришлось расселить по другим домам.
Дежурство по части зимой превращается для офицера зачастую в сплошное устранение аварий и утечек. Система «чопиков», как смеются наши жители. Это означает, что лопнувшую батарею снимают, но так как других исправных в запасе нет, в трубы загоняют деревянные заглушки, называемые в народе «чопик» И смех, и слёзы!».
Наш жилой фонд представлен был десятком двухэтажных, двухподъездных домов на восемь 2 – 3 комнатных квартир каждый. Когда-то в каждой из них были предусмотрены помещения для туалета и сброса мусора, для чего в торцах домов предусматривались выгребные ямы, но в наше время всё это уже пришло в негодность, было демонтировано и не действовало. А посему мужская часть населения вручную обслуживала себя и свои семьи. Это называлось «офицерским троеборьем» - своего рода служебно-прикладным видом (нет, не спорта!) самой жизни на Севере, когда мужчины по вечерам (чтобы не шокировать начальство) выносили на помойки, живописно расположенные вокруг жилой зоны, вёдра с остатками жизнедеятельности своих жён и детей.
А потому бытовала такая грустная чукотская поговорка-загадка:
- Чем отличается чукотская женщина от материковой?
- Да почти ничем, если не считать круга на попе от ведра…
А, представьте себе, каково было наблюдать из окна своих жилищ за очередным бедолагой, пытающимся в лютую пургу преодолеть порыв ветра, заворачивая за угол дома и сохранить равновесие с полными вёдрами, с содроганием ожидая такой же участи, предстоящей тебе самому.
Для мужчин же, как для сильного пола, были предусмотрено другое испытание: суровые походы в уличные отхожие места, к которым были пристроены длинные короба. Но чтобы попасть в такой короб, нужно было вначале откопать вход в него, а потому на это важное мероприятие военные выдвигались, вооружившись лопатой.
А ещё наши суровые тыловики пытались бороться с нашими хитрыми жёнами, пытавшимися облегчить себе жизнь тем, что в условиях отсутствия стиральных машин в быту (это индивидуальное благо ещё не дошло до северных широт, а банно-прачечный комбинат в посёлке только строился) они начали сплошь и рядом заимствовать горячую воду… из отопительной системы. Заместитель командира по тылу сбился с ног, не понимая, почему ежедневно падает давление горячей воды в системе. Когда же до него дошла эта женская хитрость, он ответил своей, грубой, но эффективной – запустил в систему бочку солярки.
* * * * *
Конечно, назвать нашу жизнь полностью автономной нельзя – наши взаимоотношения с жителями Беринговского и Нагорного носили постоянный характер. Достаточно сказать, что наши школьники средних и старших возрастов учились в школе пос. Беринговского и каждый день туда отряжался транспорт. Снабжение нашего магазина тоже осуществлялось со складов «Беринговского «Смешторга». Да и мне приходилось регулярно наведываться в местное отделение банка.
Для всех этих нужд выделялся транспорт: в зимнее время это были, как правило, гусеничные тягачи ГТТ и ГТСМ, а иногда даже грузовые автомобили ЗИЛ-157 – очень хорошая в чукотских условиях автомашина, со сложной трансмиссией в пять карданных валов, системой централизованного и раздельного регулирования давления в шинах, мощным обогревом кабины. Я на собственном опыте убеждался в её надёжности, не раз попадая в сложные дорожные передряги, на занесённых снегом участках дороги, и она всегда выручала, выползая из снежной целины на пониженной скорости и при сбросе давления в шинах.
Конечно, в такие поездки, как правило, напрашивались разные попутчики и под разными предлогами. Запомнилась одна из поездок в посёлок Нагорный поздней весной на лёгком и маневренном тягаче ГТСМ. Его основным слабым звеном были именно гусеницы: соединявшие траки так называемые «пальцы» часто выскакивали из гнёзд и водителю приходилось периодически выходить из кабины и молотком забивать их, ставя на место. В эту поездку, где я был старшим машины, увязалось два-три офицера – заядлых охотника, которые, подобно ковбоям, уселись на кабину сверху с ружьями наизготовку.
Погода была чудесная, вовсю светило солнышко, тундра сбрасывала остатки льда и снега, превращая из в сплошные озёра, куда начали садиться первые перелётные утки. Конечно же, сезон охоты ещё не наступил, но разве это удержит настоящего охотника. Там и сям гремели выстрелы. Падали подстреленные утки. Не успели мы вернуться в Зареченск, а местный бдительный охотнадзор уже отзвонился нашему командованию с информацией о вопиющих фактах браконьерства. Но кто же откажется от свежей дичи, ведь всем уже до чёртиков надоела тушёнка. И, по давно установленной традиции, массовые охотничьи трофеи (как, впрочем, и рыбацкий массовый улов) выгружались на центральной площадке Зареченска и хозяйки спокойно разбирали его для собственных нужд.
В те годы приехавший с материка военный люд не особенно был избалован продуктами. Местные же магазины на удивление радовали глаз продуктовым изобилием. Конечно преобладали консервированные овощи и фрукты, в основном импортного (из соцстран) производства, от зарубежных мясных консервов глаза разбегались, особым деликатесом не считалась здесь даже сухая колбаса. Выбор спиртного тоже приятно удивлял своим ассортиментом. Рыба и рыбная кулинария были местного производства, так же, как и оленина, которая, однако не всеми принималась из-за своих вкусовых качеств. Однако, хозяйки со стажем учили вновь прибывших, как её приготовить, предварительно вымачивая и начиняя специями.
В центре Беринговского была даже своя пивная забегаловка, которая пользовалась большим успехом у мужского населения, не избалованного другими изысками. Я поначалу тоже заглянул туда из интереса, и был сильно разочарован качеством местного хмельного напитка, даже, помнится, высказав вслух своё неудовольствие. Это возмутило мужиков (включая присутствовавших там наших офицеров). Оказывается, наше Беринговское пиво было чуть ли не единственным на всей Чукотке и его развозили отсюда самолётами в металлических бочках во все концы Заполярья. Со временем и я привык к нему.
Почему-то вспомнилась вновь поэма Евгения Евтушенко «Северная надбавка», вторая часть которой начиналась такими словами:
"…А вот пива,
товарищ начальник,
не сбросят, небось, ни раза..."
"Да если вам сбросить его --
разобьется..."
"Ну хоть полизать,
когда разольется.
А правда, товарищ начальник,
в Америке -- пиво в железных банках?"
"Это для тех,
у кого есть валюта в банках..."
"А будет у нас "Жигулевское",
которое не разбивается?"
"Не все, товарищи, сразу...
Промышленность развивается".
И тогда возникает
северная тоска по пиву,
по русскому --
с кружечкой,
с воблочкой
--пиру…».
* * * * *
Наиболее плодотворное и взаимовыгодное сотрудничество сложилось у нашего командования с самым главным, так называемым градообразующим, предприятием района – шахтой «Беринговской» (ныне: ОАО «Шахта Нагорная»), что в 7 -10 км от побережья, рядом с посёлком Нагорный. Собственно, вся инфраструктура обоих гражданских посёлков была подчинена основному – добыче и транспортировке высококалорийного каменного угля: единственного места на Чукотке, где он добывался (в районе самого Анадыря – в посёлках Шахтёрский и Угольные Копи - добывается только бурый уголь).
Шахта «Беринговская» была не только прибыльным предприятием и основным поставщиком коксующегося угля для традиционных потребителей топливно-энергетических ресурсов всей Чукотки, но и поставляла уголь в другие регионы страны, а также на экспорт. Поговаривали, что торговля шла напрямую, к примеру, с Японией. А потому этому монополисту многое дозволялось, многое было по плечу: от нескончаемых очередей из высококлассных шахтёров и вездесущих бичей, крутившихся возле ворот шахты в ожидании лёгкого заработка, до первоклассного снабжения техникой, запчастями, оснасткой, дефицитными тогда продтоварами и ширпотребом. У шахты было даже своё богатое автономное подсобное хозяйство, включая коровье стадо. А потому и нашим зареченским деткам перепадало натуральное молоко «с барского шахтёрского плеча», что было дефицитом в наших диких чукотских широтах.
Наши тыловики умудрялись пастись не только среди шахтинских коров, но и на их же богатых складах, где действительно было чем поживиться: сантехника, электрика, автомобильные запчасти, топливо, а главное – отопительное оборудование, батареи, прежде всего.
А что же мы – нищие армейцы - могли дать взамен такому монстру, как богатая шахта? А, вот и могли! Самым главным нашим богатством были… солдаты! Да, да, те самые несчастные обездоленные солдатики, про которых через десяток лет затрубили все средства массовой информации, что, мол, бессовестные генералы используют их дармовой труд для строительства собственных дач.
Вот как на практике осуществлялся в те годы этот самый бартер по-чукотски.
Личный состав части был представлен тремя группами военнослужащих срочной службы: специалистами боевых подразделений, которые дежурили посменно, сменяя друг друга; специалистами хозяйственной роты, на плечах которых лежало всё войсковое и коммунальное хозяйство гарнизона; солдатами учебной роты, которых первые полгода их службы автономно обучали азам воинской премудрости и специальным знаниям, которые они в дальнейшем смогут применять на практике оставшиеся год-полтора службы. Это был тот самый контингент, из которого необходимо было собрать некие рабочие команды. А это уже была забота соответствующих командиров и начальников: выполнить будущую поставленную задачу без ущерба для боеготовности самой части и при условии обеспечения выживаемости коллективов в условиях их будущей работы вне гарнизона.
Для чего же нужны были эти дармовые, но такие необходимые рабочие руки? Нет, вовсе не для того, чтобы «во глубине чукотских руд» добывать кайлом стылый уголёк. На это желающих хватало с избытком. Дело в другом. За долгую чукотскую зиму добываемый на-гора уголь заполнял всё рабочее пространство вокруг шахты и требовалось в короткие летние месяцы успеть подать его с отвалов шахты вниз, к грузовым площадям порта Беринговский, а уже оттуда, плашкоутами – на корабли, скапливающиеся на внешнем рейде.
На некоторых чукотских интернет-сайтах высказывалось мнение, что якобы до 80-х годов действовала узкоколейная железная дорога, соединяющая шахту в Нагорном и порт в Беринговском. Я думаю, это глубоко ошибочно! При том перепаде высот между шахтой и портом никакая железная дорога построена быть не могла, да и при нас её и не было. Не знаю, может быть в более ранние и поздние времена обходились транспортировкой угля с помощью самосвалов, но в 70-е годы на этом маршруте действовала транспортёрная лента. Поскольку снег в тундре сходил к середине июня, а новый ложился уже в сентябре, то нужно было создать условия для увеличения срока эксплуатации транспортёра, для чего провести его очистку от снега и запуска ещё до начала летней навигации.
По договорённости с дирекцией шахты бригаду солдат отвозили в Нагорный, где их размещали в горняцком профилактории, с полным обеспечением и усиленным питанием и они в течении нескольких недель занимались здоровым физическим трудом на свежем воздухе - очисткой транспортёра от снега. Я потом говорил со многими из них: они признавались - то время для них было сродни краткосрочному отпуску. Так что этот бартер был обоюдовыгоден всем сторонам. Мне же, как начфину, он тоже был выгоден: хотя бы тем, что заработанные средства не проходили через мою финчасть, а напрямую превращались в материальные ценности, так необходимые нашему войсковому хозяйству.
* * * * *
Порт Беринговский – во всех отношениях стратегически важный объект, обеспечивающий всю жизнедеятельность района, начиная с транспортировки угля и заканчивая поддержанием всего живого поставкой необходимых товаров, съеденных, выпитых и переработанных за долгую прошедшую зиму. Особенности бухты не позволяли строительство причальных комплексов, а потому он являлся исключительно рейдовым портом.
Погрузка и доставка грузов на морские суда и обратно осуществлялась плашкоутами: большими плоскодонными мелкосидящими судами для перевозки тяжелых грузов. Порт работал сезонно, в период летней навигации с июля по октябрь, в её начале задействовались ледоколы.
Для жителей района одним из негласных, но важных праздников, был «Праздник белого парохода». Начало навигации ознаменовывалось прибытием первых двух пароходов: первого – с сеном для молочного стада, второго – с водкой. Это было незыблемо, как само наступление полярного лета, с его белыми бессонными ночами. Сено было почти священным, подобно библейской манне небесной, продуктом, как священным было само здоровье наших детей, подорванное Старухой-Чукоткой, которое можно было поправить только цельным молоком.
Вторым незаменимым продуктом была водка. Перефразируя известное изречение Евтушенко, можно сказать: «Чукотская водка – больше чем водка!». Тот, кто пережил чукотскую зиму, кто на себе и своих соседях отслеживал катастрофически быстрое изменение номенклатуры горячительных напитков на прилавках местных магазинов: от изобилия их этикеток и градусов с новым их завозом и до пустых прилавков перед началом новой навигации, когда там сиротливо притулился лишь отвратительнейший кубинский ром «Негро», с изображённой на нём несимпатичной негритянкой со страшно вывернутыми губами. Это пойло не могли пить даже завзятые чукотские алкаши. А все другие горячительные напитки, словно вьюгой, сдуло с прилавков магазинов.
К моменту прихода второго «праздничного» парохода с вожделенным напитком в трюме в Беринговский стекался весь «бичевской цвет» района и начиналась их предварительная торговля с властями порта. Ставились условия: порт выставляет «энное» количество спиртного «бывшим интеллигентам Чукотки», те гуляют два дня, а затем начинается их круглосуточное челночное бдение на рейде. Иначе процент технологического погрузо-разгрузочного боя стеклотары при транспортировке будет значительно превышен. Как правило, побеждали «бичи»…
У нас, зареченцев, в дополнение к этим районным, был и свой полковой праздник, связанный, как правило, с окончанием навигации. Дело в том, что за долгую зиму продукты выдувало не только с полок районных магазинов, но и с наших военных складов. Не секрет, что в качестве дополнительных северных льгот военные получали паёк. Значительная часть продуктов выдавалась в виде консервов, удельный вес которых в зимнее время, естественно, вырастал и к концу зимы все получаемые со склада продукты, включая овощи (картофель, лук, морковь) были консервированными.
Учитывая нерасторопность хабаровских окружных военных тыловых служб, как правило задерживавших поставки натуральных овощей и мяса с местных военных совхозов, а также несвоевременно оформлявших фрахт гражданских судов, завоз продовольствия осуществлялся в самом конце навигации, с наступлением холодов.
Командование нашей части в очередной раз оказывалось перед тяжёлым выбором – что предпринять для того, чтобы успеть заполнить наши продовольственные склады, не поморозив овощи. Поднимался обычный военный аврал: составлялись графики и списки, назначались ответственные, спешно готовились машины для доставки теплолюбивых грузов от порта до Зареченска, инструктировались водители и старшие машин из числа офицеров, организовывалось круглосуточное транспортное сообщение.
И вот задача выполнена! Грузы на месте, продовольствие в целости и сохранности размещено на складах, можно выдавать паёк. В поселке наступает настоящий полковой праздник: мясо выдают целыми тушами, овощи натуральные - мешками, водка в магазин завезена. Посёлок жарит-варит, гудит, гуляет... Это надо видеть, это надо пережить, это надо прочувствовать!
* * * * *
Из каких составляющих складывается это понятие – Чукотка? Наверно, у каждого оно своё. Но всем вновь прибывшим прежде всего обязательно расскажут о её «прелестях»: долгих-долгих зимах, изматывающих пургах, тягучей полярной ночи, затем о коротком полярном лете, белых ночах… Всё верно и… всё по-другому. Ты должен не столько восхищаться или возмущаться этим, сколько жить во всём этом, не столько бороться с этим, а работать, выполнять то, для чего ты здесь.
Пурга!.. Она тоже бывает разная. Северный шквальный ветер со снегом, как ни странно, легче переносится, хотя порой изматывает своей продолжительностью. Так, своевременно составленный мной годовой финансовый отчёт провалялся на нашей почте почти месяц, так как почта из-за погоды не могла вовремя добраться до материка. Бывало, выходишь из дому на службу, сделал несколько шагов в сторону штаба и вдруг теряешь ориентацию. Между домами наметало такие сугробы, что приходится рыть тоннели.
Нашу, стоящую на самом отшибе, старую деревянную баньку, куда мы любили ходить по пятницам, несмотря на то, что в раздевалке на нас набрасывались тучи блох, так заносило снегом по самую крышу, что попасть в неё можно было, только съехав с сугроба в приоткрытые двери на пятой точке.
Южная пурга сопровождалась обычно мокрым слепящим снегом и резким изменением давления, от которого особенно страдали женщины и дети, бывало, лежащие в лёжку, смотреть больно…
А есть ещё низовая пурга: это когда над головой чистое небо, а несносно метёт всего на высоте каких-то двух-трёх метров. Так погиб наш 15-летний подросток, внезапно захваченный такой подлой погодой, не дойдя до посёлка каких-то двухсот метров.
А северное сияние?! Это вообще нечто запредельное, нереально захватывающее своей первозданной красотой и… таинственностью. Ночное небо вначале будто подсвечивают прожекторами, затем они из горизонтальных лучей превращаются в вертикальные столбы, медленно начинают извиваться и из зеленоватых оттенков превращаются в разноцветные ленты… И вот уже полнеба полыхает нереальным светом!..
А знаете ли вы, что такое комариная пурга? В своём роде это явление не менее страшное, чем зимняя. Выйти из дому, не намазавшись «Дэтой» или «Тайгой», просто невозможно – напрочь заедят комары. Ну, в самом посёлке ещё как-то можно перетерпеть, но вот в тундру – это погибель… Чем они живут в тундре в таком количестве без нас, людей, которых здесь и так мало, непонятно.
Летние белые ночи иногда выматывают не меньше, чем пурга. Организм отказывается понимать само значение слова «отдых», когда на твои нервы постоянно давит этот мертвящий, какой-то неподвижный, неживой свет, который не выключить никаким выключателем. Иногда хочется накрыть голову подушкой и тихо завыть… Можно было бы как-то спастись от этого, включив телевизор, но и он зачастую отказывается работать: это тоже издержки жизни в северных широтах.
И всё же чукотская природа завораживает. Своей первозданной дикой красотой, удивительной сменой красок, особенно интересно наблюдать пробуждение от долгой спячки природы: вначале нехотя медленное, а затем бурное; короткое северное лето и не менее скоротечную роскошную чукотскую осень, практически ежедневно меняющую цветовую гамму угасающей тундры.
Любопытно наблюдать за весёлыми обитателями здешней тундры евражками, он же – арктический берингийский суслик. Издаваемый им пронзительный трещёточный писк, идущий как бы на вдохе, ни с чем не спутаешь. Природа Севера мудро распорядилась так, чтобы он за короткое лето сумел произвести потомство, нагулять жир, сделать запасы впрок и к зиме уйти в долгую спячку длиной в десять месяцев.
А ещё щедрая Чукотская тундра богата грибами и ягодами, которым она щедро делится с живущими здесь. Говорят, каждый кулик своё болото хвалит, но с утверждением аборигенов Беринговского района о том, что такой крупной ягоды и обилия грибов, как в их окрестностях, нет во всей Чукотке, я готов до сих пор согласиться на все сто.
Из беседы двух грибников – материкового и чукотского:
- Не пойму, как у вас на Чукотке грибы растут? У вас же леса нет.
- И мне не понятно, как можно в лесу грибы собирать? Их же не видно!
Уже упомянутый автор «ЖЖ» Басов так сочно описывает грибное изобилие Чукотки:
«Грибов на Чукотке великое множество. Подберёзовики, маслята, сыроежки, грузди, волнушки, опята, обабки… Но есть среди всех чукотских грибов настоящий аристократ. Сожительствовать он предпочитает с ягодой шикшей и "волчьей" ягодой. На материке его называют просто и бесхитростно подосиновик, а у нас его гордо и поэтично именуют красноголовиком. Красноголовик, пожалуй, самый красивый гриб. Он словно нарисованный, словно из сказки».
От себя добавлю – за всю свою жизнь я нигде и никогда не собирал столько грибов, сколько в окрестностях Зареченска. Это нечто захватывающее! Стоишь на склоне сопочки, а вокруг – хоть косой коси. А если присесть, то их оказывается ещё больше. Тебя охватывает ни с чем не сравнимый азарт. Вот уже наполнена взятая с собой тара, а они всё не заканчиваются. Тогда снимаешь с себя куртку и наполняешь её… А когда и она наполнена, быстро несешь все это богатство домой и вновь возвращаешься. Самое удивительное, что нет в тундре червивых грибов, они все стоят, будто солдаты в строю, ровненькие, гладенькие, до самых первых заморозков, когда, походя, пнёшь его, а он звенит.
А ещё тундра щедро одаривает жителей ягодой: морошкой, голубикой, шикшей, брусникой.
* * * * *
Отдельная сказка – это чукотская рыбалка. Ни с чем не сравнимое удовольствие, несмотря на кратковременность этого колдовского действа. Отличающаяся своим бесконечным разнообразием и, несмотря на собственное неумение, отсутствие опыта и необходимых снастей, всегда одаривающая своим результатом. Если бы её не было в этих широтах, её обязательно стоило бы придумать!
Март. Выматывающие и изнурительные пурги прекратились. Весеннее солнце слепит глаза белизной искрящегося снега. Без солнцезащитных очков в тундру не выйти, рискуешь поймать «куриную слепоту». Народ собирается на первую рыбалку. Корюшка, корюшка пошла!..
Основными снастями, кроме блёсен и «махалки», становятся: очки, лыжи, двухметровый бур и… деревянный ящик. Смельчаки отправляются на лагуну Лахтина. Под горочку километров пять. На льду расчистить небольшой участок, обнести его полукругом снега с подветренной стороны, затем, становясь на ящик, пробурить лунку глубиной полтора-два метра. Согрелся, вертя коловорот? Тогда… в путь. Главная «приманка» - голая рука, несмотря на мороз и пронизывающий ветерок только она может тонко и точно почувствовать корюшку, берущую блёсенку с крючочком очень нежно.
Первое правило – не спешить вытащить, делать это медленно и без натуги и рывков. Хуже всего, это когда вместо корюшки клюнет навага: она, как правило, покрупнее, и берёт грубо, потому есть опасение, что, вытаскивая её, леска с блесной может застрять в этом двухметровом ледяном «колодце». Ну, тогда – всё, конец дорогой блесне, а с ней и всей рыбалке.
Был свидетелем того, как наш заядлый рыбак из числа гражданских аборигенов, сделавший себе по спецзаказу эксклюзивную блесну из… обручального кольца (!), потерял её из-за всё той же пресловутой наваги. Вот где горе! Второе правило – не жадничать. Прозорливые рыбаки не зарятся на весь улов, отбирают из него только сказочную, пахнущую свежим огурчиком, рыбёшку, а остальное оставляют на льду, ведь впереди – тяжёлый подъём на сопку…
А далее – самая весёлая и азартная летняя рыбная ловля хариуса. Групповой выезд на одну из дальних речек на тягаче. Знатоки из офицеров шепчут мне – новичку: «Ты по приезде держись вон того прапорщика, он знает заветные «харьюзные» места на реке, без рыбы не уедешь». Ловить хариусов очень интересно.
Обычная удочка, в качестве насадки - муха (естественная или искусственная). Главное здесь – знать хитрые места, забрасывая крючок на перекат, переходящий в тихий омут. Именно там, на глубине, мордой против течения, и прячется увёртливый хариус, который хищно бросается на показавшуюся на перекате муху. Всё, он твой! Только успевай дёргать леску. Особо удачливые набирают ведро рыбы за полчаса-час. Ну, а если ты хочешь хариуса более крупных размеров, не бойся заходить в основное русло реки в болотных сапогах поглубже. Но тут и ловкости нужно поболее – но привычка и умение окупаются с лихвой.
Рыбацкая осень – это захватывающая спиннинговая ловля гольца на блесну. Рыбаки выстраиваются цепочкой вдоль плёса – тихой речной заводи и дружно «блеснят», быстро вращая катушку, подтягивая леску к себе и одновременно подёргивая спиннингом. И вот он, торжественный миг – удар по блесне, в очередной раз заброшенной в воду.
Теперь всё зависит от твоей сноровки; сделать так, чтобы клюнувший голец не сорвался с тройного крючка. Учитывая, что губа у прожорливого, идущего на нерест гольца становится мягкой, нужно подтянуть его к берегу без рывков, но сноровисто. Потому новичков обучают такому надёжному и проверенному способу: когда рыба заглотила блесну, счастливый её обладатель разворачивается, спиннинг бросает себе на плечо и быстро бежит в обратную сторону от реки, не давая хитрой рыбине бросаться в воде из стороны в сторону. Несмотря на опыт, почти у всех часть рыбы срывается с блесны и уходит на глубину, но всё же со временем у каждого вырастает приличная горка улова.
Иногда летом, когда свободного времени было немного, бегали под горку на речку-переплюйку под смешным названием «Форелька». Там ловилась маленькая рыбка под тем же названием, хотя по своим окрасу и форме она напоминала того же гольца, только в миниатюре. Ловили на удочку, без поплавка и грузила, а в качестве наживки использовали кусочек сала. Принцип ловли был тот же, что и хариуса – пускали леску с крючком вдоль русла по течению, наблюдая, как форелька её атакует. Клёв был бешеный.
По осени снаряжалась бригада на тягачах для заготовки кеты и её засолки. Района лова я не помню, но отсутствовали они несколько дней и возвращались, нагруженные заполненными малосольной рыбой бочками. Солёная рыба затем выдавалась в качестве пайка. Конечно же в таких экспедициях заготавливалась и красная икра. Кроме того, традиционно часть свежепойманной рыбы выгружалась в центре посёлка и семьи разбирали её «по потребности». Это было обычным делом и по сути необходимой частью заготовки продовольствия для подготовки посёлка к зиме.
* * * * *
Иногда по осени отдельные семьи военнослужащих (это было в основном наше командование) вывозили на реку Алькатваам. На материке бы это называлось «на шашлыки», а здесь – «на уху». В двух десятках километров от Зареченска находился национальный чукотский посёлок с тем же названием, но отдельные семьи рыбаков и оленеводов жили вне посёлка, прямо в тундре, на берегу рек, иногда стойбищами, но чаще – отдельными ярангами. Жительницам Зареченска было всё интересно: насладиться природой, пообщаться с самими чукчами, посмотреть, в каких условиях они живут, как ловят рыбу, чем питаются, как пасут стадо оленей. Увы, если бы ограничилось только этим…
Я был свидетелем одной такой поездки и, честно сказать, остался не очень доволен. Наши дамы, с виду вроде бы и не кровожадные, отчего-то возжелали попробовать именно свежей оленины и стали уговаривать пастухов забить оленя. Не стану описывать саму сцену забоя. Но мне показался интересным сам процесс обращения пастухов со своим стадом. Старший из них, внешне интересный молодой чукча, хорошо говоривший по-русски (он отслужил срочную службу), явно себе на уме, что-то прикинул, поговорил со своими, более молодыми, помощниками, потом направился к стаду.
Очень интересно было наблюдать работу их верных помощников-псов, которые были, как оказалось, основными поводырями стада. Старший указал рукой куда-то в середину стада (а там было несколько сот голов!), потом свистнул. Два пса бросились к стаду и начали гонять его по кругу. По другому свистку псы разделили стадо на две части, одну из которых стали поворачивать в обратную сторону. И так несколько раз. Наконец от стада была отделена небольшая группы оленей. Тогда старший подошёл к ней и, сняв с плеча висевший аркан, сверху виртуозно накинул его на этот лес рогов. Каким-то чудом аркан попал на рога именно того оленя, который был выбран на заклание.
Забой и разделка его заняли очень короткое время. Особо приглянувшимся дамам старший преподнёс самые главные деликатесы: язык, сердце и печень. Далее было весёлое застолье, обильно сдобренное спиртным.
Были и другие поездки на речку, наблюдали мы, как и чем живут чукчи по берегам реки, чем питаются. Лакомились вяленным оленьим мясом, приготовленной по-чукотски рыбой, только что выловленной сетями из реки в нашем присутствии.
Нам рассказывали, что, спасая местное население от повального пьянства, в Алькатвааме спиртное продают только два раза в неделю, в определённые часы. Но они умудрялись даже в самую лютую пургу на собачьих упряжках добираться до Беринговского или Нагорного и затариваться спиртным впрок.
Как-то при очередном заступлении дежурным по части, мой опытный коллега рассказал, как в одно из таких дежурств, когда на дворе была снежная круговерть, а впереди была беспросветная ночь, входная дверь штаба отворилась и туда ввалился чукча, в занесённой снегом кухлянке и торбасах, и попросил разрешить ему переночевать. Офицер смилостивился и кивнул ему на место под лестницей. Затем его что-то отвлекло, а когда он вернулся, никого уже не было.
Утром, выйдя на крыльцо, он с удивлением увидел, что из наметённого перед входными дверьми сугроба вначале вылез сам чукча, а затем показались несколько псов и, наконец, сама упряжка, в которую они были впряжены. Они привели себя в порядок, отряхнулись и быстро растворились в метели.
Осенью, во второй половине октября в тундре производят забой оленей, называемый кораль. К этому времени нашим командованием отряжаются наши офицеры с транспортом. Основная цель – привести в посёлок рога: самый шикарный чукотский подарок на материке. Целую их гору вываливают на центральной площади посёлка. Одновременно с этим наши представители размещают в чукотском посёлке специальные заказы на изготовление местными умельцами не менее ценного сувенира: головы оленя с рогами. Я тоже заказал и мне привезли это чудо. Сделан мастерски; повесил на стену и смотрится это так, как будто олень из соседней комнаты заглянул в нашу. Потом этот чукотский сувенир ещё долго ездил со мной по всему Дальнему Востоку, пока естественным образом не пропал.
* * * * *
О самой военной службе можно много рассказывать. А можно и вообще промолчать, прикрываясь понятием «военная тайна». По прибытии в гарнизон командование показало мне в штабе моё рабочее место – маленький компактный кабинет с традиционной для всех финчастей перегородкой для посетителей и таким же традиционным громадным сейфом. Затем меня провели по посёлку, подвели к единственному каменному служебному техническому зданию (повторюсь, что все остальные помещения, включая сам штаб, клуб, казармы, столовую - были в деревянном исполнении), показали на входную дверь и сказали: «Туда тебе заходить запрещено!».
Я понял, что лишнего мне знать не положено, но, во-первых, успокоился тем, что в известном военном принципе «меньше знаешь – крепче спишь» много житейской, да и служебной мудрости; во-вторых, со временем многое в служебной специфике нашей части естественным образом стало понятным (отнюдь не в результате застольных «посиделок», а в процессе самой службы), что, однако, не прибавило мне особого оптимизма в моём всезнайстве.
Свою работу по специальности я освоил быстро, несмотря на наши специфичные условия службы и претензий к моей финчасти со стороны всех категорий служивших и работавших не наблюдалось. Военная же служба здесь тоже не отличалась особым напрягом: всякие там построения, служебные совещания не тяготили особой частотой, а партийно-политические нагрузки меня не касались: слава богу, партийного билета у меня в те годы ещё не было (он появится только через пять лет).
Зато большим разнообразием отличалась наша гарнизонная служба и, прежде всего, дежурство по части (оно же, одновременно, и по гарнизону). На эти сутки ты становишься полноправным хозяином в гарнизоне (особливо в ночное время), ответственным за его автономность, безопасность и выживаемость, и оттого преисполненным гордости. Никто не отменяет и ответственность за подконтрольную тебе караульную службу, несущую охрану важных военных объектов – складов, к тому же имеющую при себе боевое оружие, и дежурную смену специалистов хозроты – электриков, сантехников, кочегаров котельной, которые обеспечивают выживаемость посёлка.
Не знаю, как другие офицеры, но я, то ли в силу своей молодости, то ли в силу ещё не приобретённого с годами этакого служебного «пофигизма», чувствовал не только ответственность, но пока не растерял и простого человеческого любопытства, и того страха, который не позволяет закрывать глаза на возможные нарушения и опасности.
И, по странному стечению обстоятельств, именно в дни моих дежурств по части в ней стали происходить всякие неожиданности. В одно из них на трассе с Беринговским из-за сильного ветра произошёл обрыв электрической линии. В нашем посёлке был отключён рубильник и на линию была выслана бригада электриков для устранения неполадок. И вдруг, по каким-то причинам, именно в момент нахождения места обрыва и работы по его устранению, кто-то включил рубильник и нашего солдата-электрика шибануло током. Слава богу, не насмерть!
В другой раз, зимой, во время пурги внезапно запылала соединённая деревянным переходом с техническим зданием будка, в которой находилась печь, где сжигали секретные служебные бумаги. Что такое пожар во время пурги и шквального ветра – это надо видеть! Сгорела не только сама будка, но весь деревянный короб. А рядом – идущая над землёй в деревянных коробах теплотрасса и наш деревянный дом, в котором кроме квартир находились магазин и почтовое отделение. Всё это отстояли, но какими усилиями…
Третий случай в моё дежурство был связан со случайно подслушанным мной телефонным разговором, который состоялся в караульном помещении в ночное время, когда я прибыл туда для проверки несения службы. Разговор шёл… о заготовленной браге, которая была спрятана в котельной. Утром я доложил командиру части и готовый к употреблению продукт действительно был обнаружен за одним из котлов. Как оказалось, впоследствии, это был не единственный случай.
Но самый вопиющий случай произошёл в моё дежурство однажды осенней ночью, когда я решил проверить несение службы караульными непосредственно на их боевых постах. Конечно, с моей стороны это тоже было нарушением: без разводящего и начальника караула я не имел права пройти на пост, рискуя получить выстрел в свою сторону, но я решил понаблюдать за ними издалека, скрывая своё присутствие. И стал свидетелем следующего.
Два боевых поста с часовыми на каждом из них были рядом, разделённые колючей проволокой. Скрытно, прячась за ящиками, я подобрался к одному из них и… не увидел там часового. Зато услышал разговор на втором посту. Часовой стоял там, склонившись над бездыханным телом своего коллеги и уговаривал его подняться, обещая помочь ему добраться до караульного помещения. Автомат пьяного валялся рядом.
Я дождался, пока тот, что потрезвее, взвалил на себя опьяневшего товарища, умудрился захватить оба автомата и направился в сторону караульного помещения. Я осторожно подошёл сзади и сопроводил их до караульного помещения. А когда по условному сигналу им открыли двери караулки, я вошёл следом за ними. И… обомлел. Начальник караула (сержант срочной службы) и бодрствующая смена часовых были поголовно пьяны. Я моментально сориентировался и тут же позвонил командиру части. Через несколько минут он прибыл в сопровождении нескольких офицеров и прапорщиков.
И тут случилось неожиданное. В поднявшейся суматохе начальник караула вдруг кинулся к ружейной пирамиде, схватил один из автоматов с откинутым прикладом и бросился с ним на меня, пытаясь ударить прикладом. Один из присутствующих прапорщиков успел среагировать и перехватил оружие. Сержанта скрутили.
А далее началось следствие, из Анадыря прибыл следователь военной прокуратуры, а через некоторое время в поселковом клубе, в присутствии всего гарнизона состоялось заседание выездного военного трибунала, которое признало виновными нескольких военнослужащих из числа лиц того злосчастного караула, которых осудили к разным срокам заключения.
Вот уж поистине сто раз прав тот, кто сказал мудрую вещь: «Устав караульной службы написан кровью тех, кто не хотел его соблюдать…»!
А ещё наверно прав был и командир части, который на одном из совещаний заявил: «Наверно пора прекращать назначать дежурным по части начальника финансовой службы, так будет спокойнее».
Для полноты картины нельзя не сказать и о том, что в нашем маленьком посёлке в нашу бытность состоялось ещё одно заседание военного трибунала, на котором был осужден солдат нашей учебной роты: тщедушный и невзрачный на вид юноша, который был пойман при попытке залезть в наш магазин (повторюсь: его директором была моя жена).
* * * * *
И ещё об одной злободневной армейской теме хотелось бы сказать пару слов: о «дедовщине». Я не берусь давать оценку всей армии, хотя много где довелось послужить и побывать: в командировках, на ревизиях и проверках, на учёбе и т.д.
Знаю и из воспоминаний своего отца, который из своих 32 лет кадровой службы (1941 -1973) последние десять лет непосредственно касался этой «грязной» армейской темы, будучи начальником отделения службы войск штаба армии в Кишинёве (кстати, с тем же легендарным номером «14», что и когда-то Чукотская «армия вторжения», где ему тоже довелось послужить в начале 50-х). Он тоже много рассказывал об этой гнойной армейской язве и тех мерах, которые принимались командованием всех уровней и офицерским корпусом для её искоренения.
У нас в Зареченске эта болезнь, безусловно, тоже присутствовала. Правда, специфика части позволяла оградить тех, кто первые полгода службы был спрятан от старослужащих (так называемых «стариков» и «дембелей») в учебной роте, которая была практически изолирована от других категорий срочнослужащих. Но и тут умудрялись насаждать свои полубандитские обычаи и нравы в тех местах, где им всё же приходилось соприкасаться с молодыми: прежде всего, в столовой, в наряде по кухне.
Ну, а традиционные «бои местного значения» за главенство в солдатской иерархии на ближайшие полгода тоже были – куда же от них денешься. И, знаете, где? Да в «святая-святых» части: в том же техническом центре, напичканном секретной аппаратурой, закрытом от посторонних (в том числе отдельных офицерских) глаз, во время боевого дежурства (!)… Я уж не говорю о «золотой» роте – наших сорвиголовах из хозяйственных подразделений, обслуживавших наше хозяйство, которые (от водителя и кочегара до кладовщика и свинаря) свободно перемещались не только по территории городка, но и частенько были в гражданских посёлках; им же были доступны те же сахар с дрожжами для изготовления браги и известны потаённые места, где можно было её приготовить и хранить.
* * * * *
Мне хватило года службы, чтобы в дневнике моём родилась такая запись:
«Здесь, как и везде, есть свои суровые каноны, есть курьёзные случаи, есть серая обыденность бегущих, похожих один на другой, дней. Но, пожалуй, своеобразие её заключается здесь, во-первых, в оторванности от внешнего мира, во-вторых, от специфики замкнутости отдельного военного городка, и, в-третьих, от суровости климатических условий…
… Это накладывает свой отпечаток на здешнюю жизнь и формирует быт и определённый образ жизни военного люда. Конечно же человек приспосабливается к этим условиям. Но вот как это происходит, во что выливается это приспособленчество – это уже субъективная сторона дела. Здесь всё решают сами люди – их отношение к работе, к жизни, к себе подобным…»
(запись от 7 июня 1977 года).
В целом же за период службы здесь у меня сложилось твёрдое убеждение, что каждая из групп военнослужащих являлась не единым коллективом, а жила своей, часто скрытой от командования, жизнью. Порой бывало трудно отделить служебные проблемы от бытовых и семейных: настолько они переплетались и перетекали друг в друга.
Недаром лучшей присказкой нашего командира части подполковника Виктора Ивановича Черственкова была такая: «Всё было бы у нас хорошо, если бы нашей военной службе не мешали четыре обстоятельства: дети, жёны, собаки и… солдаты!».
И ещё… Действительно был какой-то гипноз - в этой самой Чукотке… Что-то в воздухе… в атмосфере… Иногда это дурманило сознание, сносило «крышу», представлялось в искажённом виде… Отчего страдало многое и многие. Затем наступало злое похмелье.
Потребовалось время для того, чтобы как-то разобраться в себе, в том бесшабашном и отчаянном времени, в котором пребывала страна, Армия, с её разбросанными по «медвежьим углам» отдалёнными гарнизонами, что ждёт всех нас впереди.
Как сказал Олег Куваев, его роман «Территория» был написан ради всего лишь одного абзаца, вот этого:
«День сегодняшний есть следствие дня вчерашнего, и причина грядущего дня создается сегодня. Так почему же вас не было на тех тракторных санях и не ваше лицо обжигал морозный февральский ветер, читатель? Где были, чем занимались вы все эти годы? Довольны ли вы собой?..».
Ну, а у меня со временем родился свой крик души:
«Замело, запуржило, завьюжило…
Не проехать к нам, не пройти.
Вьет по окнам мороз свое кружево,
Ветер в тундре о чем-то грустит.
Затерялся средь сопок поселок.
Ты на карте его не ищи.
Ты о жизни далекой, веселой
Лучше мне письмецо напиши.
Ты поверь мне, я лгать не приучен,
Жизнь здесь наша совсем не находка,
И бросает в нас снегом колючим,
Зло срывая, старуха-Чукотка!»
* * * * *
Пора было собираться на материк, к новому месту службы…
P.S. Зареченск, как и ещё десяток его собратьев, осуществлявших малозаметную постороннему взгляду, но очень важную для защиты страны функцию, после нашего отъезда просуществовал ещё четверть века, но в 2003 году прекратил своё существование. Теперь это брошенный в тундре посёлок, о существовании которого известно только немногочисленным местным жителям, которые все эти годы с энтузиазмом обречённого растаскивали его, словно владели информацией о скорой собственной незавидной будущности.
С объединением Анадырского и Беринговского муниципальных районов в 2008 году начался массовый отток населения из обоих посёлков, в результате чего Беринговский практически перестал существовать, а остатки населения перебрались в Нагорный, который был переименован в Беринговский.
Оба градообразующих предприятия: шахта «Беринговская» в пос. Нагорном и морской порт в пос. Беринговском к началу XXI века пришли в упадок. При проектной мощности в 300 тыс. тонн угля в год её фактическая добыча в последние годы едва превышала 30 тыс. тонн, а с 1 января 2015 года добыча угля была вообще прекращена. Морпорт в 2011 году попал под процедуру банкротства. Число проживающих в районе за 25 лет уменьшилось в четыре раза.
А в целом численность населения Чукотки за четверть века сократилась в 3 раза (со 147,9 тыс. человек в 1992 году до 49,8 тыс. чел. в 2017).
Продолжение следует...