А весной она взяла собаку.
* * *
Стандартный ход.
Ultima ratio.
Чтоб не умереть, обнимая незаполненность.
А так уже возня с ребёнком: подстилка... пища..... гулять.......
Побыть одной, вот что было бесценным сокровищем.
Её приютили каштаны напротив, уже бросившие бесполезное занятие разыгрывать из себя дальний север.
Трижды в день она была неудержима.
Поводок вытягивал её из любого теста.
И потом, опять появился мокрый кожаный нос и этот бег, где задние лапы опережают передние, а уши бьются на ветру, как революционные флаги.
Этот бег навстречу завершался резким увилом от протянутых рук и обалделым заходом на следующий круг.
Этот бег.
Он вынимал из груди отупевшее от боли сердце, внедряя в него такую яростную щемоту..............
А в награду?!
Награда всё равно немедленная – бьющийся на руках щенок, ещё не решивший, что делать с восторгом этой незнакомой жизни, и потому делающий всё сразу: сворачивающийся калачом, обнюхивающий подмышку, метущий хвостом, грызущий ладонь, стреляющий языком в лицо.
Шершавым кра... нет, розовым языком.
Пусть будет это собачье колотьё.
Пусть им отвяжет тебя на мгновенье.
Прими эту таблетку... побегай в весне.
Пусть сладко обманется тело садовым призраком свободы.
Была свобода.... была!
А теперь ни собакой.... ничем не возвратить.
Не возвратишь!
Ни троекратными прогулками, ни ночными вставаньями на щенячий скулёж, ни обгрызанными тапочками, ни даже категорическими протестами мужа, (куст не залюбил девочку-овчарку).......
Ничем не возвратишь.
Да и зачем?
Пусть уж так..................................................
А ещё через месяц она стояла перед телефоном с совершенно спелым, едва болтающимся на разогнувшемся крюке сердца решением.
По горлышко.
А я знаете вам что скажу, – судьба нам большое облегчение даёт, когда лишает выбора.
Не право отнимает, нет!
Просто устраняет возможность.
Вот, к примеру – впереди их дзоты, а позади наши заградотряды.
И ура!
И погромче!
Чтоб не слышать, как ревёт зарезанным бараном твой страх.
Чтоб прошуметь... чтоб загалдеть тот неприятный момент, когда подсвистит к тебе та пуля.
А товарищ Скалин решил, – не будем залегать в этой войне!
И пустил особистов в цепь.
Идут себе, не торопятся.
Устраняют возможность выбора.
Кто залёг – сверху в затылок.......
“Не надо залегать, пожалуйста! Он просил не залегать!”
Потому что по его мнению – залегать неправильно, а правильно ложиться грудями на их пулемёты.
Войска – это те, что воюют с врагом, а особые войска это те – что воюют с войсками.
Чтоб у войск отвоевать выбор, и чтоб те лучше воевали с врагом.
И когда не из чего выбирать, героизм становится массовым.
Просто по статистике.
А железа на медали.......
И бумаги на похоронки.........
И на миллионные тиражи хвалебных од.
И на миллионные тиражи покаяний.
Всё очень постепенно... очень поочерёдно придёт, когда не из чего выбирать.
Тупик делает возможным хождение по стенам.
* * *
Она осматривала свой тупик, прикидывая, с чего ж начать хождение.
Собака не только не сняла проблему, (на это и не рассчитывалось), но обострила её до бритвенности.
Тот пришёл.
(Конечно, с подачи жены, рассказавшей ему про щенка).
Тот пришёл смотреть щенка.
Уже за час до их прихода она не могла насухо вытереть руки.
Даже после самого сухого полотенца они оставались свежевымытыми.
Звонок ударил как-то снизу, в диафрагму... как будто плод толкнул ножками в маточный свод.
Открывать шли вместе..... каждый чувствовал опасность.
Нет... это он – куст – видимо чувствовал опасность, а она....она ничего, я полагаю, не чувствовала...... только знала.
А что она знала, этого я не знаю.
(Я так думаю).
Короче, щенок убедительно тявкнул и она открыла.
Стоя перед телефоном в своём уютном двухкомнатном тупике, она понимала, что даже стену не может выбрать.
Нет выбора, как не было и тогда, месяц назад, когда она увидела Того с женой в дверном проёме.
Она увидела Его после почти полугодовой разлуки (едва ли она употребила даже мысленно это слово) и поняла, что будет улыбаться.
Как всегда, когда уже невозможно........
Но и Тот улыбался.
Весело и безразлично.
Улыбался щенку... ей... кусту.... и ещё чему-то, что видел за холмами их спин.
Она сразу уловила метаморфозу – Он стал безразличным и красивым.
Не равнодушным, а.... вот именно безразличным к наружному мельканию.
Что-то страшное отпустило Его.
Он был свободен.
Господи! Так долго готовиться встретить эти круглые болевые глаза со стиснутой озабоченностью, и вот теперь..........
«Пред нею снова он стоял,
Но боже, кто б его узнал.......»
Он был беззаботен и далёк.
Далёк от неё, далёк от жены, глаза которой уже затенило тревогой, далёк от щенка, который валялась на своей подстилке и торчала в сторону скрещёнными палочками лап.
Через десять минут Он оставил общий разговор и вышел в коридор, присесть к щенку.
Она пошла за Ним, шурша на ходу маскировочной речью, что мол.... осторожно... поцарапает.... и по голове гладить тоже нельзя, а то уши не встанут.
Всё равно... её спина чувствовала плохой взгляд.
Он сидел на корточках, положив ладонь на пологий овчаркин лоб.
Она присела рядом, ласково заговорила с собакой, пытаясь всучить ей уже основательно подёртого резинового слона, за что тут же получила вспрыг передними лапами на колени и четкий облиз носа мгновенным розовым языком. Сквозь раскалённый дым головы, она ощущала прохладную нежность щенковую и не сразу почувствовала другую прохладу, а когда почувствовала, её кинуло в ещё больший жар. Он взял её за мочку уха тыльной стороной указательного и среднего пальцев.
Просто взял и всё.
Просто потрогал.
И всё.
Ну и что теперь?.....
Что теперь – в скандал, в истерику, на пол.... кричать,чтобы больше никогда?
Что теперь?
Мыслей не было никаких.
Ничего не было, кроме остановленного и окаменённого этим небрежным прикосновением жара.
Что-то дальнее, втиснутое уханьем сердца в самый жалкий угол сознания, зарегистрировало возмущение пополам со смехом:
“Ты бы никому не позволила! Ты позволила.”
А Ему она идиотски хихикнула: “Что... нашёл место?”
Он просто и навстречно: “Ага... нашёл!”
И всё.
Это анестезирующая повязка шока.
Когда происходит главное, ничего не происходит.
(Я хороший писатель).
Ничего и не произошло.
Чуть позже они вместе вышли под каштаны, выгулять собаку. Оклемавшись среди спасительной щенячьей возни, она поняла, – серьга прикосновения, оттягивавшая ей мочку, никакого отношения к ней не имела.
Тот отсутствовал совершенно.
С таким же успехом Он мог, ничего не подразумевая, сорвать лист.
* * *
Или всё-таки имела?
Теперь, стоя перед телефоном и обживая свой комфортабельный двухкомнатный тупик, она думала, что, может быть...может быть, всё-таки имела.
Впрочем, что давал этот самообмен?
Всё равно, Он больше не пришёл.
Опять больше не пришёл.
Всё равно придётся всё делать самой!
“Опять самой.....” – вздохнула она, не удержав улыбку иронии, смазавшей на мгновение её измученное лицо тонким слоем болеутоляющего.
Опять самой.
Она, как отец Сергий, уже взяла топор и теперь выбирала палец.
Тщательно выбранным пальцем набрала номер.
Там прогудело несколько вежливых отсрочивающих раз.
Потом взяло трубку:
– Слушаю!
– Привет, это я! (...о Господи, идиотка... кто я? Он же может не узнать по голосу), – это И.....
– Да-да, Ирочка, я тебя узнал!
– Я хотела... если ты не занят... помнишь, ты мне обещал свой “Вог”?
– Конечно помню! Я дома, можешь зайти и взять.
– Да мне там буквально три-четыре эскизика. Если можно... я прямо у тебя перекатаю, а?
– Какие проблемы? Давай. Только давай прямо сейчас, а то у меня потом...
– Сейчас буду!
Ну вот и всё.
Она почувствовала ветер спущенной тетивы.
Горизонт распрямился и пропал.
Она летела.
Летела с чудовищной скоростью.
И всё вокруг неё было новым.
Не узнавала она ни забытый Богом советский фасад напротив, ни свою собственную квартиру.
Всё как-то готически вытянулось, приобрело устрашающую значительность.
Только ещё не хватало мяукнуть коту...
Однако, не будем терять чувство реальности.
Будем изображать жизнь в революционном разматывании, чтоб не впасть..........
Итак, она летела.
Как сказал бы Мелвилл: «парила над декартовыми вихрями».
А впереди неё летело зеркало, в котором она видела только собственные запекшиеся губы.
Она даже не слишком отчетливо сознавала, что, уже напрочь покинувшая прошлое, ещё не имела будущего.
Более того, не знала, произойдёт ли оно вообще.
Более того, вообще не знала, а чего ж она, собственно, хочет от будущего.
Пущенная тетивой стрела тоже мало что знает о кровавости ближайшего будущего, но всем звоном тела, всей заострённостью души стремится к совокуплению с намеченной кем-то целью.
Намеченной?
Кем?
Кто намечает нам цели?
Кто ответственен за непроверенность наших прицелов?
Оглядываешься – никого.
А летящая стрела уже и не оглядывается.
Можно ли успеть рассмотреть стрелу в полёте?
В тот солнечный майский денёк имела киевская публика эту редкую возможность.
И, разумеется, ею не воспользовалась.
А их (публику) и винить-то не в чем.
Разве ж знаешь?!
Вот, к примеру, ехали три вагона с аммоналом через переезд в Арзамасе. И тут они как дали.............. все три. Говорят, там “Жигули” вскрыло, как консервные банки с человечинкой. Без ножа вскрыло.
И разлетелись, говорят, эти банки.......... ну как вороны!
А кто ж знал?
Кто мог предвидеть, что при норме не более четверти вагона и, притом, – один через пять, советская железка наколбасит три – до верху. Да ещё и в сцеп поставит. Никто не мог предвидеть. Ну вот и не воспользовались.
Пропустили, говорю, возможность.
А какие фотки можно было получить.
Но если поставить задачу поспевать за прогрессирующим маразмом дорогих товарищей, то... можно предвидеть.
Да даже и предвидеть не надо ничего.
Просто не зачехлять фотоаппарат.
У нас уже до того допрогрессировала поставленная задача, что всё вокруг стало один сплошной феномен.
Как в пермскую эру... там хвощи эти были и... маморотники.
А у нас теперь кругом пермь!
Так что, была бы камера наготове, не упустила б киевская публика ту майскую возможность.
Она летела среди вас, граждане и дорогие товарищи комсомольцы!
Она задевала вас локтями, острыми, как жала наконечника.
Она летела навстречу цели, которая была одновременно и жизнь
и смерть.
Летела легко, эфирно.
Как и всякая пущенная стрела, которой уже не надо выбирать и оглядываться.
Распрямившийся лук старого горизонта сгинул позади, а новый...... .......новый горизонт еще не возник.
Я-то там и вообще не был, и, тем более, никак не мог сопровождать её в полёте.
Не угнался бы!
Я дома был...... но предположительно могу определить её состояние, как запаздывание.
Зеркало, перед которым она стояла за минуту до выхода из дому.... зеркало всё ещё летело впереди неё.
И она видела в нём только трещины губ.
Остальное – размыто.
Не наводилось на резкость.
Объектив заклинило на губах.
Губы были плотно сжаты и белы.
Ей казалось, что она движется губами вперёд.
Она уже приближалась к Его дому, а зеркало всё летело впереди.
Так и вошла в подъезд.
Губами вперёд.
* * *
Я дома был, как отмечено выше.
В этот не по-майски жаркий майский день я был дома.
Да.... это я помню точно: хоть и не именины сердца, но определённо майский день. Он и делал всё, что положено майскому дню в центре города, – вонял бензином, галдел заоконной толпой, бесился в ослепших оконцах солнечной стороны.
Это всё из того, что помнится точно... а вот остальное... остальное – приблизительно, потому что много лет уже.........
Приблизительно – следующее: вернулся не помню откуда.
Помню, что сел за секретер.
Заканчивать оформление альбома шефской работы.
Очень, между прочим, интересное изобретение!
Альбом шефской работы.
Нормальному-то в голову, конечно, не взбредёт...
А вот у нас, в Совдепии, немало таких «патентов».
Экран успеваемости, стенка показателей...доска почёта, наконец.
Те, которые нами дистанционно управляют, очень озабочены нашей успеваемостью и показателями.
Уважать друг друга, друг с дружкой бороться за показатели – это обязательно!
Мы эти показатели потом сами же себе и показываем у стенок. Демонстрируем, так сказать, успеваемость.
С малолетства надо успевать!
Видимо, куда-то торопимся всей страной.
А ещё мы шефствуем, (не путать с “шествуем”! То мы делаем особо и тоже всей страной).
Мы шефствуем.
И опять таки друг над другом.
Допустим, ни у кого не возникнет – шефствовать над кремлёвской больницей или ленинским политбюро.
То отдельное – сверху – и оно оттуда заботливо за нами приглядывает, леча само себя вручную и независимо политбурея.
А мы шефствуем между собой и, кстати, не всегда безрезультатно.
Если шефствуешь над молокозаводом, то можно – кефирчику.
Если над мебельной фабрикой, тогда – стулья можно новенькие, чтоб педагоги перед учениками на задницу не садились.
Такой себе натуральненький обмен.
Очень в духе средних.... или, как выразился бы Михаил Михалыч –
в духе очень средних веков.
Так и пополняемся, выменивая предметы первой и следующих за ней необходимостей на инвенции Баха и маленькие ночные серенады.
Это я пронаслично... лично...персонально пронас.
ВМШ!
Не пугайтесь – ничего военного!
ВМШ – вечная музыкальная школа.
Так вот это самое наше профсоюзное шефствие в будущее я и оформлял в ежегодном альбомчике.
Нет, вообще-то занятие совершенно идиотское, но менялично...... личноменя не тяготило.
Ну, раскрасить альбомчик с грамотами и программками шефских концертов... ну и что ж тут такого?
Для обрюзгшей заблудившейся в выражениях тёти, которая гордо зовётся представителем ОПК, (тоже ничего военного!), у которой на люленьком лбу оттиснуто кириллицей – ПРОВИРАЮЩЫЙ.
Побольше красненького, Славу Кпсс не забыть (очень нужный мужчина, этот Слава).
А главное – красненького, красненького побольше!
Они любят цвет пущенной ими крови.
И ПРОВИРАЮЩЫЙ будет доволен. (Хотя есть, конечно, в этом словечке что-то несмываемо унижающее, тем более, что «провирать» собираются не обязанности наши, а “добровольный и сознательный”, так сказать, по велению спазма шефский порыв.)
Ну да ладно!
Мы уж давно не гордые.
Сыграем в идиота... раскрасим тёте.
А за это меня от субботничка уволят.
Правда, всё равно такое ощущение, что ты папуас за ритуальной раскраской цветными глинами.... но.... не будем к себе слишком беспристрастны... ослабим акцент, уберём сфорцандо.
В условиях всеобщего принудительного идиотизма – идиот с персональным заданием – это уже избранность... уже свобода!
Фломастеры, линейка, карандаш, кипа открыток празднично-патриотического фасона, ножницы и свойства тишины.
Прохлада под бесшумным вентилятором, тихо бубнящий телевизор и ни одного общественно-остервенелого вокруг.
Подумать только!
И при всём этом ты ещё отчаяннообщественно полезен........
Благодать!
Голос в телефонной трубке прозвучал бодро и непринужденно:
– Привет! Не помешала?
– Да нет, – говорю, – не помешала!
– Ну так как... можно насчёт журнальчика зайти?
– Какого журнальчика?
– А я, помнишь... просила, чтоб....... ну перерисовать!
– А-а-а... так это запросто! Заходи и возьми!
– Да нет, мне там немножко... только несколько эскизиков... можно
я прямо с блокнотом и....?
– Ну давай... о чём речь!
– Тогда сейчас буду!
– Н-н-у давай!
И снова линейка, снова открыточки, навевающие желание немедленно умереть за Родину, снова альбомчик папуасовый
с диким выкриком на титуле – “ШЕФСКАЯ РАБОТА ВМШ №1” .............и мысли мои, сокровенные и близкие к исполнению желания.
Женщины не любят меня, но....НО!!!!!
Через неделю я сяду в поезд и, спустя ещё ночь, я обниму её.
Её..... женщину, которая любит меня вот уже двадцать лет. Приятно думать о такой долговечности чувства, когда тебе тридцать шесть, а баб и шести не наскребёшь. Через неделю она сдавит меня своими сильными ногами, и я отведаю её огромных грудей и сухого тела.
И она скажет!
Она обязательно скажет мне эти тихие слова... эти страшные слова, которых так жадно алчет всё существо моё... которых так много задолжала мне жизнь.
Мне... МНЕ, которого разве можно не любить, разве можно не желать, как единственное лекарство от плесени тоски, от удушия повседневности????
МНЕ, который не лучше ли всех под этим глупым небом, который так любит и понимает женское, так жаждет утехи слезами женского счастья и криками неисповеданной женской агонии.
Через неделю!
.....голос её густ как молодой мёд....
..... груди её одуряюще нежны.......
......её соски не помещаются даже в мой рот, а уж его опрометчиво было бы назвать маленьким......
.........кожа её тонка, как пенка на молоке....
И трое суток полной расплавленности в пустой квартире, купленной за полтораста у её «преданной» подруги.
Три дня и ночи непосильного блаженства в руках влюблённой вампирши, которые обязательно завершатся, (как и в прошлый раз), обоюдными возлияниями валокордина и шатанием по одуревшей Москве в совершенно зелёном виде.
Дни утоления её ненасытным лоном и любовью, влажными от слез.
Через неделю.
А пока – линейка, патриотически настроенные открытки и альбомчик, жизнерадостный, как праздничный папуас.
В дверь позвонили.
Ах да... журнал!
(окончание следует)