У нас деревня-то не как все. Уж больно у нас растения любят. И сажают всё подряд и ухаживают день и ночь и топят-то зимой одними кизяками - жалеют дерева рубить. Так оно с давних пор повелось. Над нами весь раён и смеётся, а у нас душа не лежит. Будто родня мы с лесом.
А в нашем-то раёне вечно то недород, то небывалый урожай. Таскать - не перетаскать, как говорится. Навой год и картошку копать не станешь - один-на-один уродится, каво там копать? Оставим, как есть - другой год и сажать не надь. А то как попрёт дурнинушкой - с однова ведра цельный грузовик нагрузишь. Не вру, ей-ей. Да ты кого хошь спроси - тебе всяк скажет: дедушка Парамон николи не врёт. Так, приукрасит, рази.
Ну вот, говорю, тот год у нас обратно картошка сам-один, а и буряки один от одного на сажень, а хотя агроменные. Толку-то с агроменных - его поднять бригада мужиков нужна. Мы головы всем раёном ломали - куда с такими буряками. Плюнули, да на семена оставили. Так рази, хозяйка придёт на борщ наковырять. А борщ с тех буряков на диво. Духовитый такой. Только буряка побольше накладай - а и мяса никакого нянадь. Так ребятёшки мамкам помогают, колупают буряки, кто стамеской, кто перочинным ножом. Домиков себе наколупали, играются.
А на кладбишше - веришь, нет? - мертвяки повсходили. Сперва земля трешшать почала - хрюк да хряк! - ужасть. Пошли глянуть, чё там. А там могилки потрескались которы (не все) - и мертвяки с них проглядывают. Ну, мы их святой водичкой побрызгали, землицей присыпали ишшо - и по домам разошлись.
Назавтра пришли глянуть - батюшки-светы! - а они ещё больше повсходили. Которы тока што башку из земли высунули, на солнышко жмурятся, лыбятся как робяты. А которы ажно до пояса вылезли, ручишши в небо задрали, греются. Ох ты ж!
Бабы наши, суеверны которы, грят:
— Ой, нехорошо чё-то! Не надо бы мертвякам из земли вылазивать! Ить в ранешны времена отродясь никто не вылазивал. Как положут кого - лежат собе спокойненько. А нынче што же енто делатца-то?
А на третий день уже совсем почти все повсходили и по домам пошли. Придут к себе, в двери-окошки стучат. Которы недавни, тех помнют ишшо, а которых вовсе никто узнать не могёт. Ужасть, словом, как им пришлось тады.
Сенька-то Первухин завсегда первый. И тут не куды-тось, а к жене родной пришёл. Постарела хотя, а роднее некуда. Ровесники мы с ним. В школе вместе учились, за девками бегали, в армию нас в один год забрали. Ну, не так што родня, но свои. Она заперлась, дура суеверна - и давай реветь:
— Ой, не ты енто, Сеня, али я тебя не знаю, ить дня не прошло, чтоб не вспомнила, голубчик ты мой родименький! Ой не ври мне - не ты это!
Ну, потом пустила, конешно. Сколько можно мужика под окошком морить. Ничё, живут. Она аж помолодела вся - и с лица - и так, лётает, што молодуха.
И други так - постучат в окошко, поспорят, поругаются - а и пустят. Куда ж их девать - свои. И тоже не узнать их. Молодеют, как на дрожжах! Голос звончей, глаз ярчей, нога легчей! Любо-завидно поглядеть.
Один командировочный сидит возле клуба на лавочке, тоскует. Ничей.
А у меня-то своих и нет. У меня ж брат Филимон, как в город ишшо после армии уехал, так там и живёт. И родителей под конец к себе забрал, в тёплу уборну ходить, жопу радовать. Так там и схоронили, на городском кладбишше. Кто ж мог подумать, как оно выйдет.
Я надумал, пошёл к тому командировочному, говорю:
— Вот мы с тобой два бобыля, а? Моя-то старушка сбяжала от мне в город. У дитёв нынче обитается. Айда до меня квартирантом?
Он аж подпрыгнул! Расцвёл прям, хохочет от радости - довольный, значит. Ну и я довольный. Я ж альтруист. Мне человека порадовать - что другому стаканчик пропустить.
Пришли домой, я его за стол, он, правда, отказался. Ну, я повечерял и на боковую. Утром глаза продрал - а командировочный у моей койки стоит, глаз с меня не спускат. Я говорю:
— Ты пошто не спишь, глупая твоя башка! Так же и помереть недолго. — шучу так.
А он скуксился, того гляди, заревёт (взрослый мужик, между прочим):
— Деда, миленький! Спаси, а? Я и так помираю, чую...
Я тут и подскочил:
— Чего-чего тебе? — говорю. — Скорую вызвать?
— Деда, я ж не человек теперь, я ж растение. Нас с таким условием отпустили - чтоб вам помогать. Столько-то вы работаете, а урожай когда есть, а когда и нету. Вот наши-то в лесу подумали и решили нас отпустить - вам в помощь. А не будем помогать - обратно помрём, уже насовсем.
— Каки наши? Кака помощь?
— Ну, какая от растений помощь? - Их едят. Ешь меня - я и не помру. На вот, — ворот рубахи отвернул, жилу на шее кажет, — прокуси, да испей моей кровушки - и тебе и мне хорошо станет.
Ну, пить мы привышны. Перекрестился я, да и прокусил жилку... А и сладка у наших кровушка-то! Чистый яблочный сок, только по цвету как томатный.
Так и живём. Я на своего командировочного не нарадуюсь. А всего-то его надо на ночь закопать, да днём напоить. Он аж приплясывает поутру - руками к солнышку.
Внуки на лето приезжали - бледненькие задохлики. А уехали - так их там не то, что в школе, а родная мама не узнала. Похорошели. Вернутся теперь, куда ж они денутся.